Текст книги "Первое российское плавание вокруг света"

Автор книги: Иван Крузенштерн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Орудия, употребляемые в работе при строении, весьма просты. Оные состоят из тонко заостренного камня для пробуравливания дыр и топора, сделанного из плоского черного камня. Последний употребляют только в случае недостатка топоров европейских. Самые малые кусочки железа, от нас получаемые, преобращали они в топорки, точа оные на камне до тех пор, пока не получат остроты надлежащей. Впрочем, видел я и каменный топор, которым строена была рыбачья лодка.

Домашнюю свою посуду приготовляют из скорлуп кокосовых орехов, из тыкв посредственной величины, называемых калебассами, и из темного дерева, из коего делают некоторый род тонких чашек, наподобие раковины. Тыквенные и из кокосовых орехов чашки украшают они костями рук и пальцев своих неприятелей, которых пожирают. Бритвы делают из костей морской прожоры, но употребляют оные в случае недостатка только бритв европейских.

Оружие нукагивцев состоит из дубины, копья и пращи. Дубина, длиною около пяти футов, делается из плотного дерева казуарина весьма хорошо и красив». Она весит не менее 10 фунтов. На толстом конце вырезана фигура человеческой головы. Копье делается из того же дерева, длиною от 10 до 12 футов, толщиною по средине в один дюйм, с обоих концов заострено. Камни для бросания из пращи кладут в весьма красиво сделанную плетенку.

Нукагивцы употребляют к ловлению рыбы такой способ, который, думаю, у одних их только в обыкновении[42]42
  В Суринаме видел я почти подобный сему способ.


[Закрыть]. Они берут корень растущего на камнях зелия и расталкивают его камнем. Рыбак ныряет на дно и разбрасывает по оному сей растолченный корень, от которого рыба столько пьянеет, что в скором времени всплывает на поверхность воды полумертвою, где он собирает ее уже без всякой трудности. Впрочем, ловят рыбу они и сетями, но сие средство, как казалось, есть менее обыкновенно, потому что в заливе Тайо-Гое находилось вообще только восемь рыбачьих лодок. Наконец, для ловления рыбы употребляется также и уда, которой крючок делается очень красиво из жемчужной раковины. Нить уды и все другие веревки, употребляемые ими для оснащения лодок и для других надобностей, вьют из луба дерева фау. Другой род веревок, которые очень гладки и крепки, приготовляют из жилок кокосовых орехов. Всякий, имеющий у себя несколько земли, почитает рыбную ловлю презрительным упражнением, почему и занимаются оною одни бедные, лишенные других к пропитанию способов. Они знали, что мы платили бы за рыбу хорошую цену; но, невзирая на то, привезли к нам в два раза только 7 или 8 бонитов. Отсюда заключаю, что число жителей, не имеющих земли, должно быть очень невелико,

Нукагивские лодки все вообще с коромыслами[43]43
  Коромысло на английском языке outrigger, на французском balancler, состоит из нескольких шестов, поперек лодки лежащих, и концами коих по обеим сторонам лодки, вне оной, прикрепляются два продольных шеста, которые, упираясь в воду, при наклонении лодки на ту или другую сторону, не допускают ее опрокинуться.


[Закрыть], строятся из трех родов дерева, по которому они и ценятся. Сделанные из хлебного дерева и майо ценятся ниже тех, которые состроены из дерева, называемого нукагивцами тамана. Последние очень крепки и ходки. Впрочем, состроены весьма худо и сшиты веревками, свитыми из жилок кокосовых орехов. Самая большая, нами виденная, лодка имела (в длину 33, в ширину 2 ½, а в глубину 2 ⅓ фута.

Жизненные потребности нукагивцев малочисленны, а потому и земледелие их в худом состоянии. В оном упражняются здесь менее, нежели на других островах сего океана. Насаждения шелковицы, корня таро и перечного растения слишком ограничены. Недостаток в корне таро и бедное одеяние островитян обоего пола доказывают то ясно. Хлебное, кокосовое и банановое деревья не требуют попечения. Насаждение оных не стоит почти никаких трудов. Надобно только выкопать яму и посадить в оную ветвь, которая весьма скоро принимается. Следовательно, упражнение в сем мужчин очень маловажно. Рыбную ловлю презирают они, вероятно, потому, что она сопряжена с большими трудностями, а иногда и с опасностью. Главнейшие их работы состоят в строении домов и приготовлении оружия; но сие случается также редко, а потому нукагивцы проводят жизнь свою в величайшей праздности.

По уверению англичанина, пролеживают они большую часть дня на рогожках со своими женами. Упражнения сих последних многоразличнее. Они вьют веревки для разных потребностей, делают веера и разные украшения для себя и для мужей своих. Важнейшее же их упражнение состоит в приготовлении для своего платья ткани, которая бывает двоякая. Одна толстовата, серого цвета, делается из ветвей и жилок дерева, некоторого особого рода, и употребляется на пояса или чиабу и на платье для бедных женщин, которые иногда красят ее желтою краской. Другая очень тонка и чрезвычайно бела, но так редка, что виденные мною куски казались быть в дырках. Она приготовляется из шелковицы и употребляется на платье и головной убор женщин высшего состояния.

Многократно уже имел я случай упоминать, что образ правления здесь совсем не монархический. Король не отличается ни одеянием, ни украшениями от последнего из своих подданных. Повеления его совсем не уважаются. Не редко над ними смеются. Если же бы отважился король кого-либо ударить, то он должен опасаться равного возмездия. Быть может, что в военное время, начальствуя над воинами, имеет он большую власть, но образ их военных действий не позволяет думать, чтобы и тогда был он единственным предводителем. Вероятно, что сильнейший и неустрашимейший приводит в движение и прочих, и в таком случае власть Катанове в сражениях менее обширна, нежели огнезажигателя его Мау-Гау.

Все, что с достоверностью сказать можно о преимуществах короля, состоит в том, что обладает великим имением и потому бывает в состоянии прокормить многих. Такое королевское маловластие дает повод заключать, что исполнение правосудия у них неизвестно. Воровство не только не почитается преступлением, но признается еще особенным отличием. Впрочем, признаться должно, что нукагивцы, в бытность свою на корабле, редко подавали нам случай удивляться их в том искусству. Вероятно, что всегдашние часовые с заряженными ружьями, в действии коих имели они ясное понятие, удерживали их от покушения на оное.

Прелюбодеяние считается преступлением в королевском только семействе. Смертоубийство есть единственное деяние, влекущее за собою мщение; но не король и не духовные дают управу, а родственники и друзья сами утоляют свое мщение кровью убийцы.

Сообщенные мне известия не свидетельствуют о семейственном их счастии. Хотя нукагивцы установлением брака удалились от зверского состояния, но, несмотря на то, сие брачное соединение самым малым числом из них почитается священным. Думать надлежит, что оно есть более простое сожитие, произошедшее или от общей склонности, или от общей выгоды, а потому по привычке или от продолжения первой побудительской причины сохраняющееся. Нравственное же понятие о взаимных обязанностях супружеского союза, наблюдаемого всеми известными островитянами сего океана, чуждо нукагивцам вовсе. Мы, невзирая на кратковременное наше здесь пребывание, уверились в том достаточно.

Англичанин Робертс защищал, думаю, честь королевской фамилии, к которой он причисляется из одного тщеславия. Он утверждал, что король и его родственники имеют право умертвить жену свою, когда увидят ее в объятиях другого. Если сие и случалось когда-либо на самом деле, то, вероятно, были особые причины, доводившие до такого жестокого мщения, ибо, по собственному его признанию, жены королевской фамилии мало уважают верность супружеского союза. Сами собою приметили мы, что они не застенчивее прочих женщин.

Так называемый огнезажигатель принадлежит существенно к королевской фамилии. Хотя обязанность его и состоит частию в том, чтобы находиться при короле и исполнять его повеления, но он, главным образом, употребляется в таком деле, которое особенно отличает нукагивских владетелей. Если король отлучается от двора своего на время, должайшее несколько часов, то огнезажигатель сопровождать его уже не может. Он остается при королеве и заменяет короля во всех отношениях. Королева находит в нем второго супруга во время отсутствия первого. Он есть хранитель ее целомудрия. Награда его состоит в наслаждении охраняемым. Нукагивские самовластители, уповательно полагают, что лучше охотно делиться с одним, нежели по неволе со многими, уверясь, что для избежания сего последнего таковой соучастник необходим. Но Мау-Гау, занимавший сие место, не заслуживал доверия королевского, потому что казалося, был худым хранителем нравственности его супруги.

Люди, находящие удовольствие в том, чтобы пожирать подобных себе, не могут жить в продолжительном спокойствии. Нукагивцы воюют часто с соседями своими, как по сей, так и по многим другим причинам. Образ, каковым ведут войну, доказывает, сколько мало они отличаются от хищных животных. Редко нападают они во множестве на своих неприятелей. Обыкновеннейший способ победить врага состоит в том, чтобы беспрестанно к нему подкрадываться и, умертвив нечаянно, сожрать добычу свою на месте. Кто в сем искусстве и хитрости наиболее отличается, тот и успевает в победе. Кто долее может лежать на брюхе без малейшего движения и почти без дыхания, кто скорее бегает и искуснее перепрыгивает с камня на камень, тот приобретает между сотоварищами своими славу, каковою возносится храбрый и сильный Мау-Гау.

Во всех сих способностях и ухватках отличался француз преимущественно. Часто занимал он нас повествованием о своем в том искусстве и мог подробно и точно рассказать о всех обстоятельствах, происходивших тогда, когда убивал неприятеля. Однако он уверял, что никогда не ел сам человеческого мяса, а променивал оное на свинину. Неприятель его Робертс отдавал ему в сем также справедливость. Жители долины, лежащей у залива Тайо-Гое, ведут почти беспрестанную войну с жителями долин Гоме-Шегуа и Готти-Шева. С последними, по дальнему расстоянию, уповательно реже прочих. Они воюют также и с жителями долины, находящейся еще далее во внутренность острова. Воины долины Гоме, коих должно быть более 1000, называются особенным именем Тай-Пи, которое означает воинов великого моря, жители долины Тайо-Гое не воюют с ними на море, но только на сухом пути.

Странная тому причина заслуживает быть известною, поелику показывает, что хотя короли нукагивские имеют мало власти, однако в некоторых случаях оказывается особам, принадлежащим к их семейству, чрезвычайное уважение. Сын короля Катонове женат на дочери короля воинов Тай-Пи. Она привезена водою, а потому залив, разделяющий сии две долины, есть табу, т. е. место священное, возбраняющее всякое кровопролитие. Если разрушится согласие между молодым принцем и его супругою, и она возвратится к своим родителям, то война, которую ведут теперь только на сухом пути, может быть и на море. Но, когда умрет она в сей долине, тогда должен последовать мир вечный. Нукагивцы верят, что душа умершей особы, принадлежащей к королевской фамилии и почитаемой Етуа, или существом божеским, странствует в том месте, где умерла, и что нарушение ее покоя есть вечное проклятие.

Подобная счастливая связь сохраняет теперь мир между жителями долины Тайо-Гое и другой, лежащей во внутренности острова. Король последней Мау-Дей, т. е. глава воинов, коих имеет 1200, женат на дочери Катонове и по причине непрерывного мира пребывает почти всегда у своего тестя. Он был, выключая Мау-Гау и Бау-Тинг, прекраснейший мужчина, посещавший нас ежедневно. С воинами великого моря (Тди-Пи) продолжается всегда на сухом пути война до тех пор, пока короли не потребуют перемирия, что случается обыкновенно под предлогом празднования плясок или олимпийских игр сего дикого народа, которые, по их обычаю, отсрочены или до другого времени отложены быть никак не могут. Для приготовления к сим торжествам, в коих участвуют и неприятели, назначается определенное время. Доказательством того, что и сей грубый кровожаждущий народ не находит удовольствия в войне беспрестанной и желает иногда покоя, служит долговременное приготовление к сим торжествам, которые продолжаются только несколько дней.

В бытность нашу шесть месяцев уже протекло от последнего перемирия, но еще оставалось восемь до начала их празднеств, хотя все приготовление и состоит только в сделании нового места, на коем торжествуются пляски. По окончании оных каждый возвращается домой, и война возобновляется. В то самое мгновение, когда подадут знак перемирия, что делают они посредством кокосовой ветви, поставляемой на вершине горы, война прекращается. Один только случай ни в перемирие, ни в торжественные пляски, словом, ни в каких возможных соотношениях не терпит выключения. Ни гений мира, ни даже покоряющийся дух Етуа не в состоянии отвратить его действия, состоящего в следующем. Как скоро в какой-либо долине умрет жрец высокой степени, то в жертву ему должны принесены быть три человека. Оные не избираются из жителей той же долины, но похищаются насилием от соседей.

Вдруг, по смерти, посылаются несколько лодок для поисков. Если посланным удастся овладеть соседственной лодкой, не могущей им сопротивляться, и нужное число людей пленено будет, тогда насилие прекращается в то же мгновение, и море остается табу по-прежнему. В противном случае пристают они к берегу и около утесов и камней подстерегают соседственных островитян, выходящих часто поутру удить рыбу. Жертва, примиряющая дух верховногожреца с божеством, закалывается, но оную не пожирают, а вешают на дерево, где висит до тех пор, пока останутся одни кости. Если же в первые дни таковые несчастные изловлены не будут, то слух о сем распространится, и тогда война делается всеобщей. В бытность нашу в Тайо-Гоа, ежечасно ожидали подобного происшествия, потому что верховный жрец очень болен, и опасались, что смерть его неизбежна.

Нукагивцы имеют жрецов, следовательно, и веру. Но в чем должна состоять оная между сими дикими островитянами? Судя по грубой их нравственности, можно заключить, что и вера их такова же. Оная, конечно, не способствует к соделанию их лучшими. Вероятно, служит только прибежищем некоторым, находящим в ней безопасность жизни и многие другие выгоды. Проповедываемые жрецами нелепости[44]44
  Особа жреца есть табу.


[Закрыть], приводящие иногда к крайним жестокостям, подают им средство заставить прочих почитать их людьми святыми и необходимыми. Темное понятие нукагивцев силится, впрочем, представлять себе существо высшее, которое называют они Етуа, но сих Етуа признают они множество. Душа жреца, короля и всякого из его родственников есть у них Етуа. Всех европейцев почитают также существами высшими, т. е. Етуа. Понятие нукагивцев простирается не далее их видимого горизонта, а потому твердо уверены, что европейские корабли снисходят с облаков. С тех пор, как узнали они европейские корабли, удостоверились, что имеют истинное понятие о громе, думая, что оный происходит от пальбы сих кораблей, плавающих на облаках, и потому пушечной пальбы весьма боятся[45]45
  Однажды случилось, что я в бытность на корабле моем королевского брата приказал выпалить из пушки. Вдруг бросился он на землю, обвился около ног подле него стоявшего англичанина. Смертельный страх изобразился на лице его. Дрожащим голосом повторял он многократно: мате, мате.


[Закрыть].

Единственное благо, доставляемое им религиею, есть табу. Никто, даже ни сам король не может табу нарушить, какая бы маловажность оным не охранялась. Одно изречение сего страшного слова табу вселяет в них некий священный ужас и благоговение, которое, хотя и не основано на рассуждении, но не менее спасительные следствия имеет. Всеобщее табу могут налагать только одни жрецы, на частное же имеет право каждый, что происходит следующим образом: если хочет кто охранить от похищения или разорения свой дом, насаждения, хлебное или кокосовое дерево, то объявляет, что душа его отца или короля или иного лица покоится в оной его собственности, которая и называется тем именем.

Никто не дерзает уже коснуться тогда сего предмета. Но если кто сделается столь дерзок, что изобличится в нарушении табу, такому дают название Кикино, и сии суть первые, которых съедают неприятели. По крайней мере, они тому верят. Духовные, уповательно, разумеют располагать сим обстоятельством так, что оное бывает действительно. Жрецы, король и принадлежащие к его семейству суть табу. Англичанин уверял меня, что лицо его есть также табу. Но, невзирая на то, он опасался, чтобы не сделаться в предстоящей войне пленником и не быть съедену. Думать надобно, что его почитали прежде так, как и всякого европейца, за Етуа, но семилетнее его между островитянами обращение, конечно, уничтожило мысль признавать его существом высшим.

Робертс не мог сообщить мне сведений о религии новых его соотечественников. Вероятно, что нукагивцы имеют об оной крайне темные понятия, или что он не старался узнать о сем основательно. Употребительные между сим народом при погребениях обряды состоят, по объявлению его, в следующем: по омытии умершего кладут тело его на покрытое куском новой ткани возвышение и покрывают оное такой же тканью. В следующий день делают родственники умершего пиршество, к которому приглашают друзей и знакомых. Присутствие жрецов необходимо, но женщины не имеют в том участия. На оном предлагают в пищу всех свиней покойного, кои при других случаях редко употребляются; сверх того, корень таро и плоды хлебного дерева.

Когда соберутся все гости, тогда отрезывают свиньям головы, приносимые в жертву богам их для испрошения через то умершему благополучного в другой свет переселения. Сию жертву принимают жрецы и съедают втайне, оставляя только маленький кусок, который скрывают под камнем. Друзья или ближайшие родственники покойника должны потом охранять тело его несколько месяцев и для предохранения от согнития натирать оное беспрестанно маслом кокосовых орехов, отчего делается наконец тело твердо, как камень. Через год после первого пиршества делают второе, не менее расточительное, дабы засвидетельствовать тем богам благодарность, что благоволили переселить покойного на тот свет счастливо. Сим оканчиваются пиршества. Тело покойника разламывают потом в куски и кладут в небольшой ящик, сделанный из хлебного дерева, наконец относят в морай[46]46
  Описание морая помещено выше в седьмой главе.


[Закрыть], т. е. на кладбище, в которое никто из женского пола, под смертным наказанием, входить не может.

Всеобщее верование волшебству составляет, кажется мне, некоторую часть их религии, поелику жрецы признаются в оном искуснейшими. Однако некоторые из простого народа почитаются за разумеющих сию тайну. Волшебство сие называется кага и состоит, по рассказам их, в следующей невероятной басне: волшебник, ищущий погубить медленною смертью того, кто ему досадит, старается достать харкотину его, урину или испражнение. Полученное смешивает с некиим порошком, кладет в мешочек, сплетенный отменным образом, и зарывает в землю. Главная важность заключается в искусстве плести правильно употребляемый на то мешочек и приготовлять порошок. Срочное к тому время полагается 20 дней. Как скоро зарыт будет мешочек, тотчас оказывается действие оного над подпавшим чародейству. Он делается болен, день ото дня слабеет, наконец, вовсе лишается сил и через 20 дней умирает.

Думать должно, что таковая басня распространена в народе хитрыми людьми, чтобы заставить других себя бояться и быть в состоянии вынуждать у них подарки. Сие подтверждается тем, что, если тот, над кем делается чародейство, подарит волшебника свиньей, или иным каким знатным подарком, хотя бы то было в последний день срока, то может откупиться от смерти. Волшебник вынимает из земли мешочек и больной мало-помалу выздоравливает. Кажется такой несбыточный обман не мог бы долго сохранять к себе доверенности, но может быть приноравливание его к естественным припадкам или в подлинно некоторое в здравии расстройство, могущее приключаться от силы воображения того, над кем совершается колдовство, поддерживают доверенность к оному. Робертс, впрочем, человек рассудительный, и француз верили действию сего волшебства.

Последний употреблял всевозможное, но тщетное старание узнать тайну чародейства, чтобы освободиться от неприятеля своего Робертса, которого он не надеялся лишить жизни другим каким-либо, кроме сего, способом, потому что англичанин, имея ружье, мог охранять себя всегда сим талисманом, превосходящим и самое кага; но чтобы сделаться еще страшнее для своих неприятелей, убедительно просил Робертс меня и капитана Лисянского дать ему пару пистолетов, ружье, пороху, пуль и дроби. Мы, сожалея, что не можем исполнить просьбы человека, бывшего нам во многом полезным, представили ему, что если бы он и получил от нас некоторый запас пуль и пороху, то сохранение на острове сей драгоценности не может остаться тайным. Беспрестанно воюющие островитяне овладеют неминуемо таким сокровищем и истощат оное скоро, причем жизнь его подвергнется непременно еще большей опасности, которой будет сам причиною. Доказательства наши казались ему основательными, и он успокоился. Мы расстались с ним, как добрые приятели, снабдив его вещами другими, полезнейшими пуль и пороха.

Робертс казался человеком нетвердых мыслей и непостоянных свойств, однако рассудителен и доброго сердца. Главнейший его недостаток в сем новом его жилище, как то подтверждал и непримиримый враг его Ле-Кабриш, состоял в том, что он не искусен в воровстве, а потому часто находился в опасности умереть с голода. Впрочем, поелику разум превозмогает невежество, Робертс приобрел мало-помалу от дикого народа великое к себе уважение, и имеет над оным более силы, нежели какой-либо из их отличнейших воинов. Для короля сделался он особенно нужным. Ни мало не сомневаюсь я, чтобы он острову сему не мог принесть более пользы, нежели миссионер Крук, препроводивший на оном некоторое время для того, чтобы обратить нукагивцев в христианскую веру.

Мне кажется, что проворный и оборотливый Робертс, к успешному произведению сего на самом деле способнее быть может и Крука и всякого другого миссионера. Он построил себе хорошенький домик, имеет участок земли, обрабатываемый им прилежно в надлежащем порядке, старается о приведении возможного в лучшее состояние, что здесь до него неизвестно было и по собственному его признанию ведет жизнь счастливо. Одна только мысль, попасться в руки каннибалов его беспокоит. Предстоящей войны боится он особенно. Я предложил ему, что готов отвезти его на острова Сандвичевы, откуда удобно уже найти случай отправиться в Кантон; но он не мог решиться оставить жену свою, которая в бытность нашу родила ему сына, и, вероятно, он окончит жизнь свою в Нукагиве.

Состояние нукагивцев не может возбудить в них чувствования к волшебному действию музыки. Но как нет ни одного столь грубого народа, который бы не находил в оной некоего удовольствия, то и сии островитяне не совсем к тому равнодушны. Их музыка соответствует их свойствам. К возбуждению грубых чувств нужны орудия звуков пронзительных, заглушающих глас природы. Необычайной величины барабаны их диким громом своим особенно их воспламеняют. Они и без помощи всякого мусикийского орудия умеют производить приятные для них звуки следующим образом: прижимают одну руку крепко к телу, и в пустоту, находящуюся между ею и грудью, сильно ударяют ладонью другой руки; происходящий от того звук крайне пронзителен. Пение их и пляска не менее дики. Последняя состоит в беспрестанном прыгании на одном месте, причем поднимают они многократно руки кверху и дрожащими пальцами производят скорое движение. Такт ударяют они притом руками вышеупомянутым образом. Пение их походит на вой, а не на согласное голосов соединение; но оное им нравится более, нежели самая приятная музыка народов образованных.

Сообщаемые мною здесь известия о числе народа сего острова основываются на одной вероятности, но, где точные исчисления бывают невозможны, там и близкие к истинным имеют свою цену. По объявлению Робертса, выставляют долины против неприятелей своих войнов: Тайо-Гое – 800, Голи – 1000, Шегуа – 500, Мау-Дей – 1200, Готти-Шеве на юго-западе от Тайо-Гое и другие на северо-востоке, каждая – 1200.

Итак, число всех ратников составляет 5900. Если число женщин, детей и мужчин престарелых положить втрое более сказанного, то число всех жителей острова выйдет 17700 или круглым числом 18000, которое, думаю, не будет мало, потому что супружества весьма бесплодны; престарелых же мужчин не видал я ни одного ни между жителями Тайо-Гое, ни Шегуа[47]47
  Отец короля, имея от рода лет около 70, ходит, сказывают, на войну также.


[Закрыть]. Мне кажется, однако, что робертсово показание числа жителей долины Тайо-Гое превосходит настоящее, по крайней мере, одною третью. Где 800 воинов, там, по принятому положению, должно быть 2400 всех жителей; но я не видал в одно время больше 800 или 1000, между коими находилось от 300 до 400 одних девок. Впрочем, нельзя сомневаться, чтобы большая часть жителей не приходила к берегу. Редко бывающие здесь европейские корабли, всеобщая чрезвычайная островитян жадность к железу заставляют думать, что выключая матерей с малыми детьми, редкие не собирались у берега.

Итак, если принять, что полагаемое Робертсом число более настоящего третью и уменьшить оною количество народа целого острова, то выйдет жителей только 12000. Судя по острову, имеющему в окружности более 60 миль, по особенно здоровому климату, по умеренному употреблению кава и по неизвестности здесь любострастного яда, сие население очень малолюдно. Но с другой стороны, беспрестанная война, приношение людей в жертву, умерщвление оных во время голода, крайняя невоздержанность женского пола, предающегося сладострастию с 8-го и 9-го годов возраста и неуважение супружеского союза – чрезмерно препятствуют к размножению народа. Робертс уверял меня, что нукагивки рождают не более двух ребенков, многие же и совсем бесплодны, следовательно, на каждое супружество положить можно по одному только дитяти, что составляет едва четвертую часть, по принятому народосчислению в Европе.

При сем не могу не признаться, что если бы не было здесь англичанина и француза, то по кратковременном нашем пребывании в Тайо-Гое оставил бы я нукагивцев с лучшими мыслями об их нравах. В обращении своем с нами оказывали они всегда добросердечие. При мне были столько честны, что отдавали нам каждый раз кокосовые орехи прежде получения за оные по условию кусков железа. К рубке дров и налитию бочек водою предлагали всегда свои услуги. Сопряженная с трудною работою таковая их нам помощь была действительно немаловажна. Общее всем островитянам сего океана воровство примечали мы редко. Они казались всегда довольными и веселыми. Открытые черты лица их изображали добродушие.

В продолжение десятидневного нашего здесь пребывания не имели мы ни единожды нужды выпалить по ним из ружья, заряженного пулей или дробью. Бесспорно, что тихое и спокойное их поведение могло происходить от боязни нашего оружия и от сильного желания получить от нас какую-либо выгоду. Но какое право имею я испытанные нами добрые поступки их относить к худым источникам, заключая то из мнимых побудительных причин, и еще о таком народе, о котором многие путешественники отзываются с похвалой? Все сие налагало на меня долг почитать сих диких простосердечными и добродушными людьми, но по нижеследующим причинам должен был я переменить о них свое мнение.

Англичанин и француз, обращавшиеся с ними многие годы, согласно утверждали, что нукагивцы имеют жестокие обычаи, что веселый нрав их и лицо, изъявляющие добродушие не соответствуют ни мало действительным их свойствам, что один страх наказания и надежда на получение выгод удерживают их страсти, которые, впрочем, свирепы и необузданны. Европейцы сии, как очевидные тому свидетели, рассказывали нам со всеми подробностями, с каким остервенением нападают они во время войны на свою добычу, с какой поспешностью отделяют от трупа голову, с какой жадностью высасывают кровь из черепа и совершают, наконец мерзкий свой пир. Во время голода убивает муж жену свою, отец – детей, взрослый сын – престарелых своих родителей, пекут и жарят их мясо и пожирают с чувствованием великого удовольствия. Даже и самые нукагивки, во взорах коих пламенеет сладострастие, даже и они приемлют участие в сих ужасных пиршествах, когда имеют к тому позволение!

Долго не хотел я тому верить, все желал еще сомневаться в истине сих рассказов. Но, во-первых, известия сии единообразно сообщены нам от двух, несогласных между собою и разных земель, иностранцев, которые долго между ними живут и всему были не только очевидны, но даже участники. Француз особливо сам признавался, что он всякий раз жертвенные свои добычи променивал на свиней; во-вторых, рассказы их согласовывались с теми признаками, которые сами мы во время краткого пребывания своего приметить могли, ибо нукагивцы ежедневно предлагали нам в мену человечьи головы, также оружия, украшенные человеческими волосами, и домашнюю посуду, убранную людскими костями; сверх сего движениями и знаками часто изъявляли нам, что человеческое мясо почитают они вкуснейшим яством. Все сии обстоятельства совокупно уверили нас в такой истине, в которой желали бы мы лучше сомневаться, а именно, что нукагивцы суть такие же людоеды, как новозеландцы и жители островов Сандвичевых.

Итак, можно ли их оправдывать? Можно ли с Форстером утверждать, что островитяне Южного океана суть народ добродушный? Одна только боязнь удерживает их убивать и пожирать приходящих к ним мореходцев. К вышесказанным нами доказательствам мы можем еще прибавить следующее. За несколько лет назад приставал в порте Анны-Марии американский купеческий корабль. Начальник оного Кваккер послал на берег несколько своих матросов без всякого оружия. Островитяне, едва только приметили их в беззащитном состоянии, вдруг собрались и хотели побить и утащить в горы.

С великою трудностью удалось англичанину Робертсу, при помощи короля, коему представил он вероломство поступка, могущего навлечь на остров худые последствия, исторгнуть американцев из рук сих людоедов. Другое доказательство, что природа отказала сим диким во всяком чувствовании человеколюбия, собственно до нас касается: во всю бытность нашу в заливе Тайо-Гое не только не подавали мы повода к какому-либо негодованию, но, напротив того, всевозможно старались делать им все доброе, дабы внушить хорошее о себе мнение и возбудить если не благодарность, то, по крайней мере, благорасположение, однако, ничего не подействовало.

При выходе кораблей наших из залива, разнесся между нукагивцами слух, что один из них разбился. Сие, конечно, произошло оттого, что мы принуждены были стать на якорь весьма близко берега, как то в седьмой главе упомянуто. Менее нежели в два часа собралось множество островитян на берегу против самого корабля, вооруженных своими дубинами, топорами и пиками. Никогда не показывались они прежде в таком воинственном виде. Итак, какое долженствовало быть их притом намерение? Верно, не другое, как грабеж и убийство. Прибывший в то время на корабль француз подтвердил то действительно и уведомил нас о возмущении и злонамерении жителей всей долины.