Текст книги "Мы вернулись"

Автор книги: Иван Хомич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Хомич Иван Фёдорович
Мы вернулись

Хомич Иван Фёдорович

Мы вернулись

{1}Так обозначены ссылки на примечания. Примечания в конце текста книги.

Литературная обработка Е. Леваковской

Аннотация издательства: Воспоминания офицера Советской Армии о последних днях обороны Севастополя, о том, как, тяжело раненный он попал в плен к немецко-фашистским захватчикам, бежал из плена, организовал партизанский отряд и впоследствии стал командиром бригады И Хомич с большой проникновенностью рассказывает о своих боевых товарищах, о дружбе, скрепленной кровью, о героических подвигах своих боевых соратников.

Содержание

От автора

На помощь Севастополю

Последний этап обороны

Плен

В симферопольской тюрьме

В Днепропетровске

Снова в тюрьме

Житомирский подкоп

В Славуте

"Метро" в Славуте

Побег

За рекой Горынью

Снова в Армии

Примечания

От автора

Немало книг написано о грозном и славном для нашего народа пятилетии Великой Отечественной войны, но как много подвигов советских людей и поныне остаются еще неизвестными, сколько примеров героической самоотверженности, поданных нашими соотечественниками, солдатами и офицерами, людьми военными и невоенными, хранится пока лишь в памяти очевидцев!

А годы идут, и плохо, думается, будет, если мы, современники, не оставим потомству своих свидетельств бессмертного подвига нашей Родины в борьбе за счастливое будущее всего человечества.

Я – военный человек, вся жизнь моя связана с армией. Осенью 1918 года по путевке Нижегородского губкома я прибыл в Москву на командные пулеметные курсы. В декабре того же года нас, курсантов, перевели в Кремль для учебы и несения охраны. В те годы мне доводилось стоять на посту у квартиры Владимира Ильича Ленина.

В августе 1919 года молодым командиром я отбыл на Южный фронт, где и воевал до 1921 года. Потом я учился в Высшей стрелковой школе и на курсах усовершенствования Высшей, пограничной школы, служил в пограничных и сухопутных войсках. В 1936 году окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе.

Как и любой кадровый офицер, многому был я свидетелем за эти годы. В конце 1941 – начале 1942 года мне довелось участвовать в обороне Севастополя, когда весь мир отдавал должное беспримерному мужеству защитников города-героя.

О тяжких и славных днях последних боев за Севастополь, о борьбе наших людей в плену и возвращении их в ряды родной Советской Армии рассказано в этой книге.

В 1944 году в город Славуту, после освобождения его Красной Армией, выезжала Чрезвычайная Государственная Комиссия под председательством Никиты Сергеевича Хрущева. В работе Комиссии принимали участие эксперты-медики. Было установлено, что в "Гросс-лазарете" Славута гитлеровцы замучили, истребили, уморили голодом и болезнями более ста тысяч офицеров и бойцов Красной Армии.

Из этой-то "фабрики смерти" осенью 1943 года через подкоп и бежала в лес наша группа пленных.

Я не писатель. Пусть те, кто прочтут эти записки, простят мне неумелость, может быть, скупость многих страниц.

О бесстрашии моих товарищей, об их несгибаемой верности, Родине я рассказал, как мог, в своих воспоминаниях.

На помощь Севастополю

Положение наших частей под Севастополем особенно осложнилось во второй половине декабря 1941 года.

После оккупации Симферополя большая группировка немецко-фашистских войск упорно рвалась к Севастополю, но к полной неожиданности для гитлеровского командования натолкнулась здесь на стойкое сопротивление, хотя поначалу яростное наступление гитлеровцев сдерживали лишь моряки Черноморского флота и бойцы народного ополчения (части Приморской армии с боями через горы отошли к побережью и в начале ноября стали подходить к Севастополю со стороны Ялты).

Севастополь геройски оборонялся, и не единожды проваливались "авторитетнейшие" прогнозы врагов о его падении. Город не только держался, но и со страшной силой перемалывал гитлеровскую армию.

17 декабря 1941 года гитлеровцы, имея крупный перевес в силах, начали второе, декабрьское наступление на Севастополь. В наступлении участвовали пять немецких пехотных дивизий, три горнострелковые бригады и 5-я моторизованная бригада румын.

По указанию Верховного Главнокомандования на помощь севастопольцам были направлены корабли и транспорты с войсками, вооружением и боеприпасами. Враг рассчитывал захватить Севастополь через четыре дня – 21 декабря 1941 года. В эти дни была переброшена под Севастополь и наша стрелковая дивизия.

Мы грузились в Туапсе вечером, по мере сил и возможности маскируясь от вражеских самолетов. Черное море в декабре не слишком приветливо. На вторые сутки нашего плаванья разыгрался шторм, опытным морякам и то пришлось нелегко. Каково же было нашим пехотинцам, из которых многие море-то увидели в первый раз.

Наконец волнение утихло, на небе появилось множество ярких южных звезд. Похоже, и звезды обрадовались, что снова можно спокойно глядеться в тяжелую черную воду. Нам же и желанная тишина покоя не принесла. Мы знали, что под Севастополем идут горячие сражения, оборона бросает в бой последние резервы, а мы, задержанные штормом, опаздываем.

Пришлось учесть, что турки, несмотря на свой нейтралитет, все-таки пустили в Черное море немецких фашистов. Море буквально кишело вражескими подводными и надводными кораблями и минами. Наши моряки сразу из Туапсе взяли курс в нейтральные воды и шли неподалеку от турецких берегов, так было несколько безопаснее. Лишь выйдя на траверз Севастополя, мы повернули к городу.

И вот – ночь, корабли идут в кильватерной колонне, по бокам – миноносцы, наша охрана. Настроение тревожное, неверными кажутся и тишина и мрак, похоже не сомкнуть глаз, а люди, измученные штормом, все-таки спят, и, увидев спящего, радуешься: хорошо если успеет человек хорошенько выспаться, отдохнуть, подготовиться к выгрузке, а возможно и к бою.

В пять часов утра стал слышен глухой гул артиллерийской канонады. Мы подходили к Севастополю. Я вышел на палубу, кругом было сыро и темно, звезды померкли, вдали, в тумане, виднелись смутные очертания города. Где-то, очевидно в горах, вела методический огонь дальнобойная артиллерия.

Наш транспорт шел с потушенными огнями, море поэтому казалось сумрачным, а силуэты кораблей зябко таяли в полутьме.

На флагмане была получена шифрованная радиограмма, в которой определялось место разгрузки.

Мы поднялись в кают-компанию и стали изучать на карте Северную бухту, куда подходил в редеющем утреннем тумане наш транспорт.

Обстановка последних часов в Севастополе нам, естественно, не могла быть известна, не знали мы и последних решений командования. Но, ознакомившись приближенно с топографией местности, решили, что дивизию целесообразнее всего расположить в Графской балке, на Мекензиевых горах, на Сапун-горе и в Инкерманской долине. Один полк мы оставляли во втором эшелоне, два выдвигали в первый, намереваясь усилить пехоту артиллерией. Это предварительное решение представители полков и нанесли на свои карты, пока наши транспорты скрытно приближались к намеченному месту выгрузки.

Тревога и тщательная подготовка оказались не напрасными. Как впоследствии выяснилось, самое тяжелое положение на фронте в тот день создалось именно в районе Графской балки – Мекензиевых гор. Когда наш транспорт вошел в бухту, с гор доносился уже не только артиллерийский гул, но и пулеметная трескотня.

Выгрузка! Непосвященный человек и представить себе не может, какой сложной, до мелочей продуманной подготовки требует эта, как будто несложная операция. Ведь не под чистым мирным небом она проводится, тысячи людей, десятки орудий, тонны боеприпасов должны быть в минимальный срок сняты с кораблей и рассредоточены.

Нами было сделано все для того, чтобы избежать опасной разгрузочной сутолоки и толчеи. Помогла, как говорится, и крымская земля. По словам стариков – жителей, сам бог прикрыл нашу разгрузку. Первые корабли уже вошли в бухту, когда в небе появились два вражеских самолета. Севастопольские зенитчики открыли по ним огонь, самолеты скрылись, по всей вероятности, не обнаружив транспорта, а тут, как по заказу, густой туман плотной пеленой окутал бухту и горы. Выгрузились мы благополучно, руководствуясь мудрым правилом моряков-десантников – "Последних не должно быть!"

Вскоре скрылась в тумане разведка дивизии, за ней и полковые разведчики ушли в горы. С новой силой вспыхнул пулеметный и автоматный огонь – это два стрелковых полка нашей дивизии, поддержанные, как и было намечено, артиллерией, втягивались в бой. Словом, все пришло в отностельный порядок.

К вечеру, ведя тяжелые бои, мы продвинулись где на один, а где и на два километра и к утру освободили совершенно разрушенную станцию Мекензиевы Горы, то есть фактически вышли на ставшее главным направление, где нашу дивизию и использовал командующий Приморской армией генерал-майор И. Е. Петров. Тяжко пришлось бойцам, особенно в первые дни. . Бои идут днем и не прекращаются ночью. Немцы непрерывно подбрасывают свежие части, вводят их в бой, а нам замены нет. Надо спешно рыть окопы, строить наблюдательные и командные пункты, землянки, траншеи. А земля каменистая, мерзлая, ничем ее не возьмешь... Не хватало больших лопат, ломов, кирок.

Мучительно морозные стояли ночи. Дул пронизывающий ветер такой силы, что из траншеи, хоть сколько-нибудь прикрывавшей, просто невозможно было подниматься Ha ничем не защищенную поверхность каменистой, голой, казалось, давно и навеки обледеневшей земли. Только по ночам, в темноте удавалось вытаскивать с поля боя раненых, в неглубоких, с трудом вырытых могилах хоронить убитых и собирать пострадавшее в боях оружие.

С большой опасностью для жизни люди собирали винтовки, автоматы, пулеметы. Все, что не в клочья разорвал вражеский снаряд, с надеждой доставлялось в дивизионные и армейские мастерские, и снова с этим старательно отремонтированным оружием мы вступали в бой.

Сильно поредевший личный состав пополняли тоже из "собственных" резервов. Крепко почистили и сократили дивизионные и полковые тылы, ввели в строй всех, без кого еще месяц назад в какой-нибудь штабной канцелярии обойтись казалось невозможным. Да, многому научили нас декабрьские бои!

За несколько дней до нового года ценой большой крови гитлеровцам удалось потеснить нашу оборону местами от трехсот до семисот метров. Я раньше говорил – да это широко известно, – что под Севастополем буквально перемалывались в кровопролитнейших боях гитлеровские части. Немецкое командование тщательно маскировало свои потери. Давно уж пора было немцам сводить полки в батальоны и даже в роты, но их пополняли все новыми и новыми резервами. Фактически только номера полков оставались старые, а личный состав был почти полностью заменен.

Настроение у вновь прибывающих в Крым "завоевателей" было еще бодрое. Ведь они не знали, сколько их предшественников навечно окопалось уже в крымской земле.

В карманах многих солдат, унтеров, в полевых сумках офицеров мы находили хвастливые письма и телеграммы, так и не успевшие уйти в "Райх".

Вот некоторые из них:

"Вчера я видел в бинокль красивый Севастополь, завтра в канун Нового года мы будем там".

Однако между "вчера" и "завтра" пролегло для унтера роковое "сегодня" по пословице: "Не кажи гоп..."

Другой писал: "Мы подошли совсем близко к Севастополю, уже видны его дома, к ночи мы будем в городе".

А к ночи он был убит.

30 декабря эшелоны подвезли немцам на станцию Дуванкой новое пополнение: солдат, пушки, танки... В тот день немцы беспрерывно атаковали" наши позиции на Мекензиевых горах.

Во второй половине дня было получено распоряжение штаба армии: комдив, комиссар, я – начальник штаба дивизии – и командир одного из полков вызывались к командующему армией в так называемый "домик Потапова". В мирное время это был домик путевого обходчика, сейчас там помещался командный пункт 79-й морской бригады.

В обычных, "нормальных", так сказать, условиях фронта прибыть на совещание к командарму значило бы заметно отойти от переднего края в глубину обороны, то есть углубиться в тыл, попасть в относительно более спокойную обстановку. Но к концу декабря под Севастополем совершенно сместились все понятия переднего края и глубины обороны, тыла и фронта.

Передний край был всюду. Достаточно сказать, что к вечеру этого дня отдельные немецкие автоматчики стали просачиваться уже в дивизионные тылы со специальным заданием: выводить из строя командиров и сеять панику. Один такой лазутчик был пойман в расположении нашей дивизии.

"Домик Потапова" находился, без всякого преувеличения, на переднем крае, неподалеку от шоссейной дороги, где проходил стык между нашей дивизией и частями моряков и куда упорно устремлялись немцы.

Могут сказать, зачем было командованию подвергать себя излишнему риску? Но обстановка складывалась сложная, каждый человек был на счету и оставить хотя бы на несколько часов без командиров полки, непрерывно ведущие бой, командарм не мог. Самое же, думается, главное – ничто так не поднимает дух солдат, как если они знают, что и командир, большой командир, в трудную минуту рядом с ними руководит боями и несет все их тяготы.

Представителей командования армии мы сплошь да рядом видели именно на позициях, там, где решалась судьба Севастополя. Так, в один из декабрьских вечеров у нас же, на Мекензиевых горах, был тяжело ранен начальник штаба армии Николай Иванович Крылов. Ему, естественно, предложили эвакуироваться, но он категорически отказался, и его лечили в Севастополе.

Я далек от неверной мысли – проповедовать непременное нахождение командира в цепи. Этак и боем управлять будет некому. Но есть какие-то момента, когда солдату необходимо знать, может быть, даже видеть, что командир – рядом. Стойкость командующего армией генерала И. Е. Петрова и таких офицеров штарма, как Н. И. Крылов, крепила упорство людей, защищавших Севастополь.

Командир дивизии Гузь и комиссар Пичугин выехали на КП 79-й бригады раньше меня. Когда я вошел в битком набитый людьми домик и увидел, что их еще нет, сердце ёкнуло: что-то случилось!

Оговорюсь сразу: товарищи вскоре прибыли, но, как позднее выяснилось, от немецких автоматчиков им все же отбиваться пришлось. Потому и опоздали.

Необычное это было совещание. Поблизости то и дело рвутся тяжелые снаряды, заглушая голоса. Народу – присесть негде. Речь военных обычно сдержанно немногословна, а тут уж прямо-таки сокращенную стенограмму напоминает.

Да это и не удивительно. Все было понятно собравшимся, каждый торопился обратно на свое место, где он вносил свою лепту в общую, ставшую невероятно трудной борьбу. Вопрос стоял в сущности один: если 31 декабря мы не удержим Мекензиевы горы, враг столкнет нас в бухту Северную, в море, и захватит Севастополь.

Этого допустить нельзя!

Командующий сурово предупредил командира полка майора Петрова, плохо проявившего себя в последнем бою, и вдруг как-то устало отвернулся от стоявшего перед ним офицера. Видно, ему самому было неприятно так говорить. Все мы помногу раз встречали командующего на позициях и в штабе, это был удивительно приветливый, заботливый, учтивый человек. Как правило, он редко повышал голос.

А сегодня...

В домике стояла гробовая тишина, нарушаемая лишь грохотом близких разрывов. Командующий стоял, опустив глаза на карту, лежавшую перед ним на столе, и думал минуты две – три.

В числе других офицеров он спросил и меня:

– Полковник Хомич, что вы можете доложить? Доклад мой был кратким:

– Положение очень тяжелое, но не безнадежное. С Мекензиевых гор уходить не думаем. Будем завтра драться, как и сегодня, до конца. Просьба поддержать дивизию пятью – шестью дивизионами артиллерии, полком пехоты и боекомплектом снарядов, мин, патронов, гранат.

Командующий кивнул, как мне показалось, одобрительно и спокойно сказал:

– Задача триста сорок пятой дивизии: удержать Мекензиевы горы любой ценой. Завтра тяжелый артиллерийский полк Богданова будет работать на вас. Сделайте заявку в штаб артиллерии, вас поддержат дополнительно орудия с кораблей Черноморского флота. Кроме того, на фронте дивизии будет действовать бронепоезд моряков. Снаряды, мины и патроны ночью подвезет в Графскую балку армейский транспорт, но не боекомплект, а меньше. Свежего стрелкового полка не дам. У меня его нет.

– Вы свободны. Ступайте и организуйте бой, – закончил командующий.

По его приказу ночью в Графскую балку, Инкерманскую долину и другие пункты были доставлены боеприпасы.

На позициях было относительно спокойно, изредка только взвивались и медленно оседали ракеты, освещая притихшую землю. Наша разведка пыталась проникнуть в расположение немцев, однако тщетно – малейший шорох вызывал пулеметный и автоматный огонь. Дороги методически обстреливались вражеской артиллерией. Снаряды проносились через каждые пять – шесть минут.

В пять часов утра меня разбудил, как и условились, дежурный. Я вышел с КП. Было зябко, темно, даже ракеты не поднимались. Немцы явно рассчитывали на внезапность.

Мы быстро собрались и отправились на командно-наблюдательный пункт дивизии. Через полчаса подошли к железнодорожному тоннелю, где стоял бронепоезд.

Как ненавидели этот бронепоезд немцы и сколько добрых, полных благодарности слов говорилось в его адрес нашими бойцами и командирами! На бронепоезде работали моряки. Отвага черноморцев давно вошла в поговорки. Бронепоезд их в самом деле налетал на противника и вел огонь с такой стремительной неожиданностью, словно бегал не по рельсам, а прямо по неровной земле полуострова.

Командно-наблюдательный пункт был скрытно расположен на большой горе, почти в центре обороны дивизии. Отсюда в ясную погоду – просматривались позиция перед фронтом и далеко в тыл позиции трех полков. Но последний день сорок первого года занимался хмурый, словно и сама природа ничего хорошего от него не ждала. Тишина была такая, что казалось седые Мекензиевы горы спят вечным сном. Редко-редко проскрипит запоздавшая повозка или походная кухня, возвращающаяся в тыл.

На НП тоже было тихо, настроение у всех, я бы сказал, сосредоточенно-деловое. Люди сделали решительно все, что могли, и это рождало какое-то чувство относительного удовлетворения. За ночь каждый воин был обогрет и проспал от двух до трех часов в теплой землянке. Снаряды были укрыты на огневых позициях, бойцы полностью обеспечены патронами и гранатами. Правда, снарядов и мин было маловато, но артиллеристы знали, что расходовать их можно только по видимым целям, а уж на выдержку и уменье наших артиллеристов мы могли положиться – сколько раз спасали они пехоту от неминучей, казалось, беды!

В последних боях меткостью огня особенно прославились артиллеристы полка Богданова, того самого, который по приказу командования должен был сегодня "работать" на нас. Корректировщики у них спускались в батальоны и роты, чтобы своими глазами видеть цель и направлять огонь.

Полкам было приказано не открывать сразу своей огневой системы, чтобы враг не подавил ее до общего штурма.

Придя на НП, мы по всем линиям проверили готовность обороны. Настроение было хорошее.

Комдив и комиссар, в этот день руководили боем с командного пункта.

Ну вот и все, кажется. Теперь только ждать. Начали украдкой поглядывать на часы – заспались немцы сегодня.

Как-то мгновенно разлилась серая рассветная муть и – словно бы сигналом она была – одновременно ударили сотни орудий. Только на фронте доводилось мне наблюдать такие молниеносные переходы от почти полной тишины к грохоту, от которого глохнут люди. Буквально лавина снарядов и мин, больших и малых калибров, налетела на нас, взрыхляя землю, перемешивая черный грунт со снегом. Позиции скоро покрылись воронками, стольких трудов стоившие окопы сравнивались с землей, в воздух летело все: камни, колья проволочных заграждений, разбитое оружие, повозки...

А маша оборона все молчала, засекая огневые точки врага. Похоже, немцы решили, что мы оставили горы, покинули свой рубеж. Во всяком случае, до десятка групп противника в разных местах поднялись и с криком бросились в атаку. Но тут с ходу ударили по ним пулеметы и минометы. Наконец заговорила и наша тяжелая артиллерия. Полк Богданова удачным налетом накрыл засеченные вражеские пушки. Но в бой вступили сотни немецких пулеметов, минометы, ротные и батальонные. У немцев-то хватало и орудий и боеприпасов!

В десятом часу утра враг перешел в атаку по всему фронту. Впереди шли танки, за ними тысячи гитлеровцев. Наша артиллерия поставила отсечные и заградительные огни, отделив танки от пехоты. Во многих пунктах танки взорвались на минных полях и были подбиты пушками части подполковника Веденеева, но несколько десятков машин пробились и стали утюжить наши позиции. Немецкая пехота ворвалась в окопы.

В бой мы ввели батальонные, а в двух полках и полковые резервы, однако положения они не восстановили: в центре, на стыке двух полков, образовался глубокий прорыв, оборона рухнула и подалась назад.

Каменная толща горы дышала холодом, а мне на наблюдательном пункте стало жарко. В такие минуты всегда кажется, чего-то не доложат, если не увидишь сам. Только хотел выйти из укрытия, посмотреть, что творится, – зазуммерил аппарат. Звонил командир полка, на участке которого прорвались немцы:

– Противник прорвал оборону, обходит мой НП, разрешите перенести в тыл.

– Нельзя!

Я напомнил вчерашний разговор у командующего:

– Артиллеристы поддержат.

Действительно, в этот один из труднейших моментов памятного дня нас крепко поддержала артиллерия. В направлении станции Мекензиевы Горы был введен последний резерв дивизии, из тоннеля вышел бронепоезд с моряками и ударил по врагу, а орудия кораблей Черноморского флота открыли губительный огонь по артиллерии и свежим колоннам противника.

Так мощно прозвучал этот массированный удар, так обрадовала четкость взаимодействия, что все мы на НП ободрились. Не сговаривались – некогда было, – но все почувствовали: вот он, близок тот заветный перелом в бою, после которого много еще будет труда и крови, а. все-таки ясно, что враг в затруднении, и всякий сколько-нибудь опытный боец отлично это понимает.

Но опять позвали к аппарату. По лицу моему товарищи поняли, что до перелома нам еще далеко. Звонил командир полка майор Мажула:

– На правом фланге накапливаются тысячи немцев с танками, позиции полка на флангах прорваны, резервы израсходованы, прошу помощи!

Я уточнил место сосредоточения немцев и тут же передал начальнику артиллерии дивизии подполковнику Мукинину:

– Подавить!

Тотчас за Мажулой докладывает командир полки майор Оголь:

– Гора "Длинная" {1} обходят немцы. Прошу поддержать огнем и людьми!

Майор Оголь зря просить не будет, а у нас в резерве – ничего.

Я сказал:

– Поддержим огнем двух артиллерийских дивизионов, людей нет, держитесь, уточните концентрацию противника и сообщите Мукинину.

Только положил трубку, вызвали из штаба армии. Услышал знакомый голос:

– Говорит Петров, доложите обстановку.

Я доложил. Обстановка создавалась нелегкая: позиции всех полков прорваны, враг подводит новые резервы.

Может, потому, что я не видел лица генерала, голос его мне показался спокойным.

Командарм сказал:

– Уточните группировку и передайте генералу Рыжих – это был командующий артиллерией армии, – что мы их накроем огнем. Держитесь!

Сколько раз за тот день было произнесено это многозначащее русское слово! Но "держаться" на НП и не взглянуть своими глазами, что же делается на местности, я уже не мог и вышел из укрытия в открытый окоп.

Овеянное снежной и земляной пылью неровное поле было сплошь усеяно людьми. Тут и бой вели, тут и уводили и уносили раненых. Артиллерийский огонь противники несколько поутих. Однако затишье это не радовало. Я подумал: "Наверняка подтягивает часть артиллерии ближе к фронту, а там и начнет последний штурм".

Я так и сказал бывшим со мной в окопе командирам саперной части и батальона связи:

– Всем, кто на КП, приготовиться к обороне. Сейчас немцы...

Я не успел договорить "пойдут в атаку", как из НП выбежал старший лейтенант Львов с сияющим лицом и закричал:

– Товарищ полковник! Атаку в центре артиллеристы отбили! Докладываю, товарищ полковник!

Поземка била ему в лицо, он жмурился и не сразу разглядел меня в окопе, а сам так и светился от радости.

Вести в самом деле были хорошие. Немцев, наступавших в направлении железнодорожного полотна, задержал бронепоезд и второй батальон полка майора Петрова; из танков, прорвавшихся к Сухарной, многие подорвались на минах, а те машины, которые повернули в нашу сторону, бойцы первого батальона полка майора Оголя забросали связками гранат и бутылками с горючим. В общем, противник отброшен с большими для него потерями и отходит к северу.

Явственный вздох облегчения прошелестел по окопу, так осчастливила людей эта весточка победы, первая за много часов боя" Наверно, те из молодых, что присутствовали на НП, подумали обрадованно: перестраховался на сей раз полковник Хомич, ожидая еще какого-то последнего штурма. Я сам был бы рад ошибиться! Но примерно после одиннадцати часов поднялся ветер.

Воспользовавшись этим, немцы поставили дымовую завесу и под ее прикрытием по всему фронту поднялись в атаку. Многие шли, сбросив шинели, в одних мундирах, как потом выяснилось, изрядно хватив рому.

С нашей стороны в бой было введено все: армейская артиллерия, орудия береговой обороны, бронепоезд моряков, а по особому сигналу – серия красных ракет с НП – все пушки, пулеметы и минометы дивизии. На нас в этот момент работал, кроме того, тяжелый артиллерийский полк Богданова и даже многие дивизионы артиллерии "соседей".

Около часу длилась эта атака – и захлебнулась. Ее утопили в крови противника. Немцы атак больше не возобновляли. Ветер уволакивал с поля рваные клочья дыма.

Из штаба армии вызвали к телефону. Второй раз в этот день я услышал голос командующего. Доложил:

– Бой утихает. Все горы усеяны трупами гитлеровцев. Кажется, немцы выдохлись. В двух полках выделяем группы преследования.

Мне показалось, что я кричу в трубку, даже неловко сделалось. Потом понял: просто на земле стало тише.

Командующий приказал преследовать немцев неотступно, не давать закрепиться ни в коем случае. Сказал еще, что Военный совет объявляет благодарность всему личному составу дивизии, а списки особо отличившихся, представленных к правительственным наградам, будут завтра опубликованы в нашей газете.

До поздней ночи мы преследовали врага. На главном направлении противник был разбит и с большими потерями отброшен за Бельбекскую долину. К вечеру пошел снег и белым саваном прикрыл всех, кто остался лежать на земле Мекензиевых гор.

Дивизионная разведка и рота полка майора Петрова вновь заняли сожженную дотла станцию Мекензиевы Горы. Новый командно-наблюдательный пункт наш был организован в немецком блиндаже, солдаты разместились в оставленных врагом окопах и землянках.

Ничего не скажешь, комфортабельно располагались гитлеровцы, не допускали, видимо, и мысли об отходе! Во многих землянках стояли маленькие украшенные елки, на одной даже свечи еще тлели, когда мы вошли. Пустые винные бутылки, с этикетками крымскими и французскими, ватные одеяла и подушки, отнятые у местных жителей, на стенах портреты фюрера...

Торжество большой победы как-то отодвигает на время чувство усталости. Да и не до отдыха было командирам в ту ночь: надо было убрать поле боя, помочь медикам.

Без всяких просьб с нашей стороны из города пришли коммунисты, комсомольцы, просто жители всех, возрастов: мужчины, женщины, подростки. Пришли и принялись помогать нашим медработникам.

Всю ночь ходили люди по горам, по местам боев, прислушиваясь, не слышно ли стона, приглядываясь – может, не убит, а только потерял сознание. Обшаривали все балки и ущелья – не остался ли тяжелораненый. А ведь это было не только трудно, но и небезопасно. Каждый знал, что на поле есть мины – и наши и противника. Могло статься в темноте, в снегу, что не все они сняты нашими уставшими саперами.

Спасибо севастопольцам!

Едва стал стихать в тот вечер бой, к переднему краю потянулись обозы. Каждый боец и командир получил подарок из тыла, многим пришли письма. Впервые после долгой боевой страды люди смогли наконец согреться душою, поговорить о доме, о близких.

В двенадцать часов ночи вместе со всем советским народом мы чокнулись за нашу победу.

После декабрьских боев писатель С. Сергеев-Ценский в газете "Правда" писал: "Севастополь, наша гордая крепость, сжался сейчас, как тугая пружина, но он не потерял своей упругой силы.

...Он подает пример того, как следует защищаться против разбойничьей гитлеровской военной машины. Пусть мы теряем много, – придет час и фашисты потеряют все".

Последний этап обороны

Истрепанные в декабрьских боях, немцы более пяти месяцев не рисковали наступать.

В этот период все усилия врала были направлены к тому, чтобы помешать подвозу войск и оружия к Севастополю. По морю рыскали вражеские подводные и надводные корабли.

В двадцатых числах мая гитлеровцы начали стягивать к Севастополю значительные силы.

К началу третьего, июньского, наступления на Севастополь немцы сосредоточили на его подступах до 300 000 своих солдат, свыше 400 танков и до 900 самолетов{2}.

Второго июня началась длительная авиационная и артиллерийская подготовка, а седьмого июня на рассвете немцы, имея многократный перевес в силах, перешли в наступление.

Летние бои были вершиной севастопольской эпопеи. По своей массовости и грандиозности, по упорству, стойкости и храбрости моряков и пехотинцев эти сражения далеко позади оставили все, что было в период ноябрьских и декабрьских боев.

Бывало сотни самолетов и пушек противника часами громят наши северные позиции. Встают огромные фонтаны пыли и дыма, все живое, кажется, перемешалось с землей, щебнем гор и взлетает в воздух, даже маленькие деревца, кустарник и тот выгорает дотла. Гитлеровцы вылезают из окопов, сначала наступают шагом, потом бегут вперед с автоматами и... натыкаются на непреодолимый пулеметный и автоматный огонь. Фашисты падают, залегают, снова бегут, ползут, но уже в обратную сторону, в свои окопы. Однако их настигает меткий огонь нашей артиллерии, и редко кому удается вернуться целым. На командных и наблюдательных пунктах врага недоумевают – откуда возник пулеметный огонь такой силы, ведь окопы, траншеи и землянки русских, несомненно, разрушены и засыпаны землей? Откуда опять взялась русская артиллерия?

Известно, что только за последние 25 дней июньских боев за Севастополь гитлеровцы потеряли убитыми и ранеными до 150000 солдат и офицеров, из них не менее 60000 убитыми, более 250 танков, до 250 орудий, более 300 самолетов{3} .