Текст книги "Артёмка (сборник)"
Автор книги: Иван Василенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Большой день. Скандал. Овации
Артемка не знал, чего он больше хочет: чтобы этот день пришел поскорее или чтобы он не приходил никогда. Чем он ближе, этот день, тем страшнее становилось Артемке.
Накануне он долго не мог заснуть: ему казалось, что в будке особенно душно и особенно тяжело пахнет кожей. Пошел дождь и долго выстукивал о крышу что-то тревожное. Заснул Артемка перед рассветом. А когда проснулся, то было такое чувство, будто и не спал вовсе, а только на минутку закрыл глаза. Через кругленькую дырочку прямо в глаза бил солнечный луч. С улицы доносился скрип телег, людской говор, топот. Артемка скинул с двери крючок и выбежал наружу. Там на стене будки, сияя в солнечном свете, уже висела огромная желтая афиша, а по афише, будто по пескам пустыни, бежал страшный негр и тащил за руки двух перепуганных детей – мальчика и девочку.
– Ох! – даже присел перед афишей Артемка.
Еще вчера вечером он думал: не дать ли деру? Если что и останавливало, так это боязнь Лясиного презрения. А сейчас, увидя афишу и свое изображение на ней, он понял, что увильнуть никак невозможно, разве только броситься в море.
Этот день показался Артемке бесконечно длинным; даже не верилось, что в один день может вместиться так много разного. Сначала он сидел в костюмерной, и на него шили белые брюки и белую сорочку. Потом костюмер повел его в обувной магазин и там купил ему белые туфли. Затем они пошли в галантерейный магазин и купили белые носки, платочек и… галстук. Да, самый настоящий галстук, светло-голубой с белыми полосочками наискосок. Потом пошли в парикмахерскую. Здесь Артемку подстригли и причесали. Костюмер приказал, чтобы пробор был посредине, и парикмахер долго крутил круглый колючий еж, прежде чем волосы перестали топорщиться.
Потом была генеральная репетиция. Увидя Артемку в белом теннисном костюме, Самарин затрясся от хохота и так замахал руками, будто отгонял осу.
– Ой, не могу! Ой, не могу! – стонал он. Но вдруг успокоился и деловито сказал костюмеру: – Так. Вполне прилично. Вполне.
Когда репетиция кончилась, Ляся подошла к Самарину и сказала, что с Артемки снимать костюм не надо, а лучше пусть он, Артемка, ходит в костюме до самого представления.
– Это чтоб привыкнуть к нему, чтоб лучше в нем держаться, – сказала она.
И Самарин с ней согласился:
– Пусть ходит.
Пепс, Кубышка, Ляся и Артемка пошли в ресторан я там обедали.
У Кубышки голова как кувшин и мохнатые брови. Он рассказывает очень смешные истории, но сам не смеялся и смотрел сумрачно, даже сердито.
Угощал Пепс. Он повеселел, поздравлял Артемку с предстоящим дебютом и все улыбался, обнажая удивительно белые зубы.
– Не болит уже тут? – спросил Артемка, показывая взглядом на сердце.
– О, я сегодня очень скажу публик! – Пепс поднял вверх палец. – Очень, очень! – и засмеялся.
Артемка хотел спросить, как это можно «очень сказать публик», когда в пантомиме разговаривать не полагается, но тут вдруг, заглушив на мгновение чинный говор и звяканье посуды, хрипло и дерзко прокричал петух: «Кик-ки-ки-кии!» У метрдотеля вытянулось лицо, официанты заметались между столиками; удивленно оглянулись по сторонам посетители ресторана. Но петуха не нашли, и все остались в полном недоумении.
Потом в фаэтоне поехали к морю. Извозчик все время оборачивался к седокам.
Потом катались на лодке. Артемка сидел на руле, а Кубышка и Пепс гребли. Солнце уходило спать и на прощанье все белое сделало розовым – и цепочки облаков на горизонте, и белый парус английского парохода, и Лясино кисейное платье. Ляся сидела рядом с Артемкой. На ее слабой, будто прозрачной шее Артемка видел маленькую родинку, и от этого ему почему-то было жалко Лясю и хотелось сделать ей что-нибудь хорошее.
В море ясно и тихо. За кормой журчит вода. Лодка несется быстро и то и дело обгоняет другие лодки. Вдруг сипло пропел петух: «Кик-ки-ки-кии!» С соседних лодок донеслись аплодисменты и смех. Заметя, что Артемка открыл в удивлении рот, Ляся рассмеялась:
– Да ведь это же он, Кубышка!
Кубышка усердно греб, сумрачно глядя на закат.
Потом опять ехали в фаэтоне, и извозчик, хоть уже и другой, тоже все время оборачивался к седокам.
Когда подъехали к цирку, уже ярко горели фонари и у входа толпились люди.
Пережитые волнения, плотный обед и катание на лодке так разморили Артемку, что он улегся на дедов топчан и заснул. Там Ляся, кончившая обычный номер, и нашла своего ученика и партнера.
– Артемка! – всплеснула она руками. – Ты спишь? Спишь, когда нам сейчас выступать?!
Артемка вскочил и в испуге уставился на Лясю.
– Как это ты мог заснуть? – удивилась она. – Или ты заболел?
– А где петух? – Артемка протер кулаками глаза.
– Какой петух? Проснись, Артемка!
Артемка обалдело оглянулся и засмеялся:
– А меня сейчас петух в нос клевал.
– Вот тебя сейчас Самарин в нос клюнет, а не петух. Посмотри, как брюки измял. Иди скорее к костюмеру, он выгладит. Да умойся: рожа сонная!
«А правда, – думал Артемка, пробираясь в полутемном коридоре к артистической уборной, – как это я заснул? То всю ночь не спал от страха, а тут сразу…»
Уборная большая, одна на всех мужчин. Вдоль серой стены – длинный деревянный стол, и за столом – актеры. Одни клеят из крепса усы, другие выравнивают при помощи замазки носы, третьи натягивают парики. Тут же ходит от одного к другому Самарин и ругается. Увидя Артемку, он скорчил гримасу:
– Благородное дитя! Сын миллионера! Полдня походил – и уже пузыри на коленях! Кузьмич, разутюжь этого парня. Парикмахер, причеши это чучело.
Но Самарин не только ругается, но и хвалит.
– Гуль, – говорит он, – вы настоящий Пинкертон. Вам и гримироваться не надо. Так сказать, Пинкертон натюрель. Ха-ха-ха!
Потом подходит к Пепсу и фамильярно бьет его по плечу:
– Вот кто душу радует! Негрище чертово! Ну где еще найдешь другого такого для Дика Бычий Глаз? У, дьявол! Так публике и скажу: черного разбойника играет сам черный разбойник! Ха-ха-ха! Натюрель, ха-ха-ха!
Пепс, сидевший против зеркала, не оборачиваясь, прошептал:
– Я тоже скажу публик… Я тоже скажу публик…
– Что ты там бормочешь? – не расслышал Самарин. И, не дождавшись ответа, сказал отходя: – Ты какой-то чудной стал. Из ума выживаешь, что ли?
Артемке вымазали лицо кремом, подвели черным брови и напомадили губы. Ему хотелось вытереть лицо рукавом, но он терпел. К костюму тоже не так-то легко привыкнуть, особенно к галстуку. Галстук сжимал шею, и Артемка не мог понять, зачем он нужен. Вошел грек-хозяин и сердито сказал:
– Слушайте, вы скоро? Публика ужасно волнуется.
– Сейчас, сейчас! – ответил Самарин. Он подошел к зеркалу и тоже накрасил себе губы и напудрился, хоть в пантомиме и не участвовал.
– Ну-с, приготовьтесь к выходу, – сказал он и вышел из уборной.
Артисты двинулись за ним. Пошел и Артемка. В широком проходе все остановились. Там перед малиновой портьерой уже ожидала Ляся с мячом и ракетками в руках.
– На, – подала она ракетку Артемке. – О, да какой ты красивый!.. Ну, не боишься?
– Боюсь, – откровенно признался Артемка. Он подошел ближе и осторожно заглянул в дырочку. Батюшки, весь город собрался! Вверху, внизу, в проходах всюду люди. И все вытаращились прямо на него, прямо в дырку смотрят. Артемка даже руками от портьеры оттолкнулся. Удивительное дело: на базаре, бывало, тоже народу тьма собиралась, особенно в субботу, и Артемке хоть бы что, как-то даже гопака при всех танцевал. А тут все внутри холодеет от страха.
Музыканты, игравшие вальс, умолкли. Униформисты приоткрыли портьеру. Прокашлявшись, точно он собирался петь, Самарин пошел на арену.
– Что он будет делать? – спросил тревожно Артемка.
– Сейчас объявит, кто кого играет, – объяснила Ляся.
Самарин вынул из бокового карманчика листок бумаги:
– Господа! В сегодняшней знаменитой пантомиме участвуют все лучшие силы цирка, а также специально приглашенные артисты. Позвольте объявить состав участвующих. Американский миллионер Уптон – Иван Кречет; его дочь Этли – юная артистка, любимица публики, мадемуазель Мари; его сын Джон – известный артист пантомимы юный Артеме…
– Вот, слышал? Артеме – это ты и есть, – шепнула Ляся.
– Что-о? – вспыхнул Артемка. – Какое такое Артеме?
– Тише, ты! – дернули его сзади.
От обиды, что его родное имя забраковали, а взамен дали какую-то кличку, Артемка на минутку даже страх позабыл.
Вдруг в цирке затрещали аплодисменты: это Самарин сообщил, что роль Ната Пинкертона исполняет Клеменс Гуль.
Самарин сделал паузу и, предвкушая новые аплодисменты, выкрикнул:
– Роль знаменитого похитителя детей, страшного негра Дика Бычий Глаз, исполнит натуральный негр, страшный Чемберс Пепс!
– Это глюпа, это очень, очень глюпа! – услышал Артемка позади себя.
Когда Самарин поклонился и под аплодисменты подошел к портьере, у Артемки внутри все похолодело. И сейчас же он услышал громкий шепот:
– Этли, Джон, на арену!
Портьера приоткрылась, и Артемка мгновенно оказался на виду у всех. Прямо на него смотрело тысячеликое существо и молча ждало. Артемка охнул и схватился руками за край портьеры, но сзади прямо в ухо ему вонзился свистящий шепот:
– Ты что это делаешь, сссс… Брось занавес! На арену!
Артемка оглянулся. Перекосив от злобы лицо, сзади стоит Самарин, шипит и указательным пальцем хочет ткнуть Артемку прямо в глаз.
Вдруг между Артемкой и Самариным мелькнула ракетка. Взвизгнув, Самарин отдернул палец. Артемка еще не успел сообразить, что случилось, как Ляся схватила его за руку и стремительно повлекла на арену. И странное дело, у Артемки будто пропал вес. С необычайной легкостью, не чувствуя тела, он выбежал вслед за Лясей и стал па свое место.
Пантомима началась.
Впоследствии Артемка не раз вспоминал эти минуты и всегда удивлялся, куда ушел тогда его страх. С момента, как он оказался на залитой светом арене, под тысячей устремленных на него глаз, в нем все необычайно обострилось внимание, зрение, память. Даже торопливость, за которую его на репетиции ругал Самарин, исчезла и сменилась сдержанностью движений. И при всем этом у Артемки гудело в ушах и было такое чувство, точно он не сам все это проделывает, а движет им какая-то неведомая сила.
Самарин, высунув нос из-за портьеры, бормотал:
– Гм… Вполне… Даже удивительно.
Но этого Артемка не слыхал. Он продолжал лететь в каком-то светлом гудящем пространстве и только тогда опомнился, когда Дик Бычий Глаз накинул на него мешок и перебросил через забор. Там, за портьерой, был уже не Дик Бычий Глаз, а Чемберс Пепс. Он сдернул с Артемки мешок, поставил дебютанта па ноги и восторженно сказал:
– О, ти очень хорошо делал свой роль! Ти есть очень хороший артист.
Подошел и Самарин. Он похлопал Артемку по плечу и похвалил:
– Молодец! Вполне!
Артемка слушал и растерянно улыбался. Ему казалось, будто он переплыл через глубокую реку, а до этого и не знал, что умеет плавать.
Ляся стояла тут же. Она не отходила от Артемки. У нее был гордый вид.
Артемке хотелось сказать ей что-нибудь хорошее, душевное, но он не находил подходящих слов.
Во второй картине Пепс, Артемка и Ляся не участвовали. Они стояли у портьеры и смотрели в дырочки. Теперь играли Гуль и Иван Кречет. Гуль лазил по арене и искал следы; при этом он все, что ни попадало, разглядывал в лупу, а Кречет ходил за ним и хватался руками за голову, изображая горе отца.
Когда началась третья картина и Артемка опять выбежал па арену, у него уже не гудело в ушах и не было прежнего чувства, будто им движет какая-то посторонняя сила. В этой картине Джон и Этли, запертые в сарае па ферме, пытаются освободиться, и Артемка с такой непосредственной живостью изображал сметливость мальчика, что со скамей не раз срывались трескучие хлопки. Правда, это все-таки не был сын миллионера, это был просто попавший в беду мальчишка, трогательный и занимательный. Но это как раз и подкупало публику.
Нравилась и Ляся, хотя игра этой изящной девочки была совсем в другом роде.
Больше всех, кажется, нравился Гуль. Ему удалось изобразить Ната Пинкертона таким, каким его и представляла себе публика по бесконечным выпускам «Похождений знаменитого сыщика».
Что касается Пепса, то он добросовестно старался делать свирепое лицо, как учил Самарин, но в общих сценах с ребятами часто забывал об этом, и вместо свирепого лицо его делалось наивно-добродушным. Он спохватывался, хмурил лоб и сжимал плотно губы, а минуту спустя, в самом неподходящем месте, лицо его опять озарялось улыбкой. Публика, ожидавшая увидеть злое страшилище, недоумевала и посмеивалась.
В общем, пантомима шла оживленно, публика часто аплодировала, и Самарин уже мысленно составлял афишу о новом представлении «по требованию публики», как неожиданно для всех разыгрался скандал.
До девятой картины пантомима шла, как ей и полагалось. Благодаря сметливости Джона ребятам удается бежать. Дик Бычий Глаз бросается в погоню за ними. Обессиленная Этли падает в изнеможении. Джон подхватывает ее на руки, но уже не может бежать так быстро. И тут, в поле, заросшем маисом, их настигает страшный негр. Он набрасывается на детей и жестоко избивает их. И Пепс действительно страшно размахивал палкой и делал вид, что изо всех сил бьет Джона и Этли. Но вдруг он положил палку и как ни в чем не бывало обратился к публике.
– Уважаемий публик, – сказал он, – один маленький минутка внимания!
После девяти картин, шедших без единого слова, вдруг прозвучавший с арены человеческий голос так всех и приподнял с мест.
– Уважаемий публик, – продолжал Пепс улыбаясь, – это очень плехой пантомим. В этот пантомим очень много белий человек, а черний только один. Все белий человек хороший, а черний плехой, хуже самий злой черт. Уважаемый публик, это не есть правда.
Но тут по цирку пронесся свистящий шепот:
– Пепс! На место!
Пепс обернулся и взглянул на искаженное лицо Самарина.
– Один минутка, – сказал Пепс и опять обратился к публике: – Черний очень любит детей. Черний не любит, когда бьют маленький человек. Я очень люблю Артиомка, я очень люблю Ляся. Я люблю, как свой син, так свой дочь. Я…
Самарин выскочил из-за портьеры и, заглушая Пепса, прокричал:
– Пантомима продолжается. Не помогло и это.
– Один минутка, – сказал ему Пепс и продолжал: – Уважаемий публик, я очень хотел иметь свой мальчик…
– Да замолчишь ли ты?! – взревел Самарин, потеряв терпение.
Тут сверху кто-то спокойно сказал:
– Пусть говорит. Может, у него накипело.
– Не перебивать! Нехай говорит! Говори, Пепс, высказывайся! Самарин, отойди в сторону! – раздались голоса с галерки.
Пепс благодарно приложил руку к сердцу, но не успел он и рот открыть, как из ложи полицмейстера раздались отрывистые выкрики:
– Не раз-го-варивать!.. Не раз-говаривать! Не разговаривать с публикой!.. Молчать!..
Пепс испуганно повернул голову: большая серая борода то поднималась, то падала обратно на белый с золотыми пуговицами полицмейстерский китель.
Пепс отступил на шаг и посмотрел на Артемку, как бы спрашивая: «Что такое? Зачем он кричит? Разве я сделал что плохое?» И этот взгляд, растерянный и недоуменный, вдруг наполнил Артемкино сердце острой жалостью к своему большому и наивному другу. О, Артемка знал, что такое полиция и как она обижает людей!
– Слушайте, господин околоточный надзиратель, – сказал он, став впереди Пепса, – чего ж вы нарезались на человека? Он же правду говорит. А не верите, так хоть людей спросите. Он мне как отец родной. Мы и бычков ловим. Он и в будку до меня на базар приходит. А вы кричите, как не знаю кто!
– Ой, да это ж Артемка! – изумился кто-то на галерке. – Ей-богу, Артемка! Это ж наш сапожник с базара!..
Мог ли Артемка предвидеть, какое действие произведет его речь!
Названный при всей знати города околоточным надзирателем, полицмейстер чуть не задохнулся от гнева и так затряс своей бородой, что она, казалось, сейчас оторвется и улетит под купол цирка.
Публика, узнав в сыне миллионера сапожника, ахнула, галерка радостно закричала и захлопала в ладоши.
Скандал разгорался.
Раздувая усы и придерживая шашку, к ложе полицмейстера торопливо пробирался пристав; сверху спускался околоточный надзиратель; из проходов к барьеру двигались городовые. На галерке засвистели. Кто-то сверху запустил арбузом, и он с хрустом разломился на кусочки у самых ног городового.
Испуганный Пепс озирался по сторонам, и неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы не вмешалась Ляся. Неожиданно прыгнув вперед, она расставила руки, как бы желая всех обнять, и очаровательно улыбнулась. Все недоуменно умолкли. Даже борода полицмейстера перестала прыгать.
– А меня Пепс на руках носил, когда я в Одессе вывихнула ногу, – с чисто женским лукавством сказала Ляся. – Ну, теперь уже все понятно, и будем продолжать пантомиму. Да сядьте же, господин! – крикнула она приставу. – Не мешайте публике смотреть!
Затем она отбежала на место и закрыла лицо руками, изображая отчаяние Этли.
И пантомима действительно продолжалась. Околоточный вновь отправился наверх, пристав сел там, где его застал окрик Ляси, городовые отошли в глубь проходов, а на галерке разжались стиснутые кулаки.
Но финальная картина, в которой Дика сажают на электрический стул, уже не вызвала ни в ком сочувствия, так как никто теперь не верил, что в Америке негры воруют детей. Погас и интерес к Нату Пинкертону. Обиженный Гуль не вышел на вызовы.
Зато Пепсу и Артемке галерка устроила овацию. Уже внизу ложи и скамьи опустели, на арене начали тушить фонари, а на галерке все еще не хотели расходиться, хлопали в ладоши и зычно вызывали:
– Пе-епс! Ар-тем-ка-а!
Обещание
Самым неожиданным последствием циркового скандала было то, что у Артемки вдруг появилось множество заказчиков. Приходили кто с сапогами, кто с башмаками – мастеровые, грузчики, приказчики и даже конторщики.
И каждый считал своим долгом спросить:
– Что нового? Не собираетесь «Графа Монте-Кристо» ставить?
Или:
– Ну, брат, чего еще будешь пантомимить? Ох и здорово это у тебя!
– Быть тебе, Артемка, актером. Это по всему видать.
Артемка протягивал дратву, стучал молотком, а сам думал: «А может, и вправду актером буду. Вот как бы…»
На второй день после представления уже к обеду у него собралось в жестяной коробке копеек девяносто.
Он выждал минутку, когда никого из заказчиков не было, и метнулся в будку напротив, где мастерил старый Петрович.
– Дедушка, – спросил Артемка, – вы, часом, не слыхали, из какого товара носят туфли царевы дочки? Петрович наморщил лоб, вспоминая, потом сказал:
– Надо быть, из сафьяну. А по праздникам – из парчи.
– А если еще выше, то тогда из чего?
– Тогда? – Петрович опять подумал. – Ну, тогда… гм… да опять же из парчи.
– А где же она, парча эта, продается? – продолжал допытываться Артемка.
– А тут ее, парень, нету. В Ростове, у Козлова, – там, да, там она имеется. А тут нету. Да зачем она тебе понадобилась? Или царь из Петербурга заказ прислал?
– Вот это самое, – сказал Артемка.
Он вернулся в будку и до тех пор стучал там молотком, пока не увидел, что в дверь, согнувшись чуть не вдвое, просовывается Пепс, а из-за него с любопытством выглядывает Ляся.
– О-о! – сказал Пепс. – Артиомка работает!
– О-о! – с уважением протянула Ляся и покачала головой.
– Вот, – потряс Артемка коробкой с деньгами, – за сегодняшний день наработал.
– О-о-о! – протянули Ляся и Пепс вместе.
– Пошли обедать, – сказал Артемка. – В харчевню пойдем. Я угощаю.
Харчевня была тут же, на базаре. Все трое уселись за длинный некрашеный стол под навесом и с удовольствием поели из разрисованных розами мисок борща и солонины с хреном. Потом Артемка сбегал в квасную лавку и принес две бутылки холодного хлебного кваса/ И, угощая, сам разливал по стаканам.
Все были очень довольны.
После обеда Ляся предложила половить бычков. Артемка с готовностью согласился, но потом сказал.
– Нет, невозможно. Надо идти работу кончать, а потом новую набирать Никак невозможно!
Условились, что встретятся вечером в цирке.
Прощаясь, Пепс сказал, что скоро он поедет в Москву, а в Москве есть такая школа, где учат девушек и юношей делать роли. Кто в такой школе поучится, тот будет очень-очень хорошим артистом. Там, в Москве, он скажет, чтобы Артемку приняли в школу. А если ему скажут «нет», то он, Пепс, пойдет к самому Станиславскому, и Станиславский напишет в школу бумажку, и тогда уж Артемку обязательно примут, потому что Станиславский – самый великий на всем свете артист.
Потом Пепс вынул плоские с серебристым циферблатом часы и подал их онемевшему от восторга Артемке.
– Это есть мой презент, – сказал он.
В голове у Артемки все перепуталось. Учиться?.. В Москве?.. На артиста?.. Так может быть только в сказке… Но разве часы не сказка? А они вот, в руке! Звенят!.. Как крохотные молоточки по тоненькому стеклышку… А циферблат!.. Такого циферблата Артемка еще никогда не видел: серебристый и весь в искорках… А это что? Надпись?.. Надпись на крышке: «Дебютанту…» Да, да, Артемка знает, что такое «дебютант», его вчера все так называли… «Дебютанту Артемке от Пепса»!
Артемка зажмурился, потом захохотал, потом подпрыгнул и пустился перед будкой вприсядку.
