Текст книги "Гибель богов"

Автор книги: Иван Апраксин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 3
Измена

Зима этого года выдалась очень снежной – глубокие сугробы покрыли улицы Киева. Высота их была такова, что многие дома оказались завалены почти под крышу. Жители расчищали только узкую полосу вдоль улиц, чтобы можно было передвигаться на санях.

Обильный снег всегда радует, потому что все думают о весне: земля хорошо увлажнится и легко будет сеять – появляется надежда на хороший урожай. От морозов замерз Днепр, и на время прекратилась торговля – река была единственной транспортной артерией, по которой доставлялись на судах товары. В другие времена года днепровская пристань была вся заставлена кораблями, на которых привозилась в Киев всякая всячина и на которых отсюда отправлялись товары на юг – к берегам Черного моря, откуда велась торговля с Царьградом и другими греческими городами.

Единственным развлечением в зимние месяцы была охота. Этим занимались все жители, но княжеская охота была целым событием – на нее отправлялись большим кортежем на несколько дней. Кроме развлечения, это был еще и хороший способ запастись мясом, ведь к исходу зимы истощались продовольственные запасы не только в домах горожан, но и в княжеском тереме. А кормить нужно было большое число людей и каждый день – тут никаких запасов не хватит.

Меня не оставляли мысли о Любаве. Теперь, когда я узнал о том, где она и что с ней, стало еще труднее сдержаться и не отправиться в Корсунь немедленно. Но я понимал, что делать это не следовало. Конечно, я мог бы послать кого-нибудь в греческий город и выкупить Любаву из рабства – золота на это в княжеских запасах хватило бы с лихвой. Но сделать это тайно было невозможно: я все время находился под пристальными взглядами множества людей.

Жизнь властителей всегда привлекала внимание подданных. Каждый твой шаг обсуждался, строились догадки и предположения. Стоило мне выкупить Любаву и привезти ее в Киев, как тотчас же этот поступок оказался бы в центре внимания, сделался предметом пересудов по всему Киеву. Почему князь сделал это? Разве не хватает ему наложниц в тереме? А если не хватает, отчего он не обратил внимания на множество красавиц в городе, а притащил зачем-то чужую рабыню?

Моя репутация и так была подмочена, в чем немалую роль сыграл Жеривол. Он еще ничего не мог знать о моих планах крещения Руси, но, обладая поистине дьявольской интуицией, чувствовал, что князь относится к нему недоброжелательно.

Жериволу оставалось только удивляться переменам, которые на его глазах произошли с князем киевским. Ведь он, как и все прочие, не знал о том, что я – совсем не тот человек, который привел его с собой в Киев и утвердил верховным жрецом. Тот Владимир был ярым язычником, он сам любил человеческие жертвоприношения древним богам, а в жестокости мог соперничать с любым исчадием ада – этим вещам Жеривол у него мог только учиться.

Но, к огорчению верховного жреца, князь вдруг переменился. Жеривол был взбешен моим запретом принести трех человек в жертву богам по возвращении рати из Булгара. Такого презрения к себе и к древней религии жрец не ожидал. А мое решение взять и вообще отпустить всех трех предназначенных в жертву людей вообще выглядело в глазах Жеривола вызовом и надругательством над ним.

Меня бы это не беспокоило, если бы жрец не принимал своих мер против меня. Мер, которые, видимо, считал необходимыми, вынужденными. Ведь князь изменился до неузнаваемости, его следовало остановить…

Поэтому по Киеву упорно ползли слухи о том, что поход на Булгар недаром закончился неудачей – боги разгневались на князя Владимира и лишили его своей помощи. Сразу после бесславного возвращения умер боярин Блуд – прославленный человек, мудрый государственный муж. Отчего произошли все эти несчастья? Ясно, отчего: князь не чтит богов, он с ними не в ладу.

Есть ли тому доказательства? Конечно, есть! Разве не видели все, как князь Владимир отменил жертвоприношение богам? Это видел весь Киев, все добрые люди. Князь освободил людей, которых готовились принести в жертву, да еще оскорбил верховного жреца. Разве все это – не верные признаки того, что князь обезумел и потерял всякое благочестие?

Уже много времени священные алтари богов стоят сухими. Кровь жертв не омывает их. Разве боги будут мириться с таким отношением к ним?

А как насчет того, что князь взял к себе на службу оруженосцем христианина – сына убитого священника? Приблизил к себе сына изменника родины? Наглого юношу, который не стесняясь, носит христианское имя – Алексей?

Об этом шептались люди по всему городу.

А что же я? Я остался почти в одиночестве. Добрыня вернулся к себе в Великий Новгород: он собирался провести там зиму, а весной явиться обратно с собранной новгородской дружиной – идти на Корсунь.

Оставался воевода Свенельд – храбрый и честный человек, но он явно был недоволен мной и держал сторону верховного жреца. Вообще, к тому времени я заметил, что население Киева делилось на две неравные части по национальному признаку, и это деление точно соответствовало отношению к религии. Большую часть составляли поляне – это были славяне, и они оставались довольно равнодушными к языческой религии. Во всяком случае, к язычеству в том виде, в каком его исповедовал Жеривол со своими жрецами, приведенными Вольдемаром из северных земель. Полянам были по душе бескровные жертвы – сожжение на алтаре душистых трав, зерна. Их взаимоотношения с богами носили куда более мирный и доброжелательный характер, чем то было у русов – второй, менее многочисленной группы населения. Русы были германцами. Если на севере славяне жили вперемешку с финнами, то на юге – с германцами-русами, которые были точно таким же местным населением, только со своими особенностями.

Русы чувствовали себя воинами – суровыми и жестокими. Соответственным было и их отношение к богам. Боги русов любили кровь, любили битвы и презирали любое проявление слабости.

Свенельд был негласным главой киевских русов. Его больше всех прочих возмущал мой запрет на человеческие жертвы – это было неуважение к богам. Мне оставалось только надеяться на то, что Свенельд подождет до весны, а весной мы пойдем в поход на Корсунь. Поход должен закончиться удачей, в нем будет масса возможностей проявить себя храбрыми воинами, не щадящими ни свою, ни чужую жизнь, а что же еще нужно русам?

Долгими зимними ночами я лежал, завернувшись в медвежью шкуру в своем просторном помещении на втором этаже и прислушивался – не послышатся ли осторожные шаги на лестнице, ведущей снизу.

Среди дружинников тоже бродили разные слухи об отступничестве князя Владимира. О том, что он перестал дружить с богами и боги отвернулись от него. Кто знает, на что могут пойти лихие люди?

На всякий случай я держал рядом с собой меч, который точил самолично каждые три дня. Каждую ночь я, следуя обычаю, приглашал к себе в постель одну из наложниц, так что был не один. Вход на лестницу снизу сторожили попеременно Немига и Алексей.

Все меры предосторожности были приняты. Но что толку? На счет своей безопасности у меня не было никаких иллюзий. Если дружинники захотят меня убить, особенных трудностей у них не возникнет.

Впрочем, об опасности я был предупрежден заранее. Это случилось во время медвежьей охоты, когда я на короткое время остался один.

Медвежья охота была самым главным развлечением в зимнее время. Этот вид спорта был настолько же увлекательным, насколько смертельно опасным. Сначала я не понимал этого, и понял лишь когда сам все увидел своими глазами.

Когда люди изобрели огнестрельное оружие, сам принцип охоты изменился. Ружье дало решающее преимущество в руки охотника перед любым зверем. Какой бы мощный и хитрый ни был зверь, наличие ружья всегда дает человеку лишний шанс.

А вот когда ружья нет – это совсем другое дело. Тут человек и зверь в общем-то равны. Человек имеет холодное оружие, но ведь и зверь обладает клыками и когтями, зачастую не уступающими стальному клинку. В этой ситуации исход схватки был всегда непредсказуем. А в случае если схватка медведя и человека была поединком, то опасность для охотника, пожалуй, была даже больше, чем для лесного жителя.

Охотники выстраивались цепью и двигались по лесу, производя сильный шум. Таким образом предполагалось нарушить покой медведя и выгнать его на охотника. Вторым вариантом было заранее разведать берлогу и тогда уж целенаправленно вытащить из нее разъяренного мишку, которому не дали спать. И на выходе из берлоги ждал охотник…

Медведь бросался на человека, а тот должен был принять его на рогатину. Рогатину готовили заранее, она должна была быть очень крепкой и надежной – от этого напрямую зависела жизнь.

Длиной рогатина была примерно в человеческий рост. Ее следовало правильно упереть в землю, так, чтобы вставший на дыбы медведь уперся в деревянные острые «рога». В идеале медведь напарывался грудью на острия «рогов», но это случалось совсем нечасто. Часто случалось другое – зверь упирался в рогатину, и это задерживало его движение на несколько секунд. Этого времени должно было хватить для того, чтобы охотник успел подскочить сбоку и вонзить нож или меч. Желательно в глаз зверю, так как шкура у него толстая и есть риск не пробить ее с первого раза. А раз был только один – при неточном ударе в следующий миг мишка разворачивался и разрывал охотника на части.

Вообще убить надо было с первого удара. Второго шанса охотнику не предоставлялось: раненый медведь еще опаснее просто разъяренного. Хотя уж что может быть опаснее…

Самое сложное в медвежьей охоте – это умение правильно подставить и упереть рогатину. Если она сломается под весом зверя, или треснет, или упадет в сторону – тебе конец. Никакой меч, скорее всего, тебе уже не поможет. Это человека можно убить одним ударом, а медведь гораздо крупнее, и сил у него намного больше.

В Западной Европе для демонстрации смелости и удали проводились рыцарские турниры. На Руси турниров не проводили, зато воины ходили на медвежью охоту. И каждый боярин, каждый князь имел возможность показать свою храбрость.

Каждый, но не я. Один раз мне довелось поехать на охоту, и со стороны, издалека, я видел, как справился с медведем Свенельд. Воевода все сделал правильно, но был уже человеком в возрасте и поэтому слегка замешкался при ударе. Вонзил меч он точно зверю в глаз, но тот успел задеть его лапой по левому плечу. Этого было достаточно, чтобы Свенельд до конца зимы не вставал с постели – столько крови он потерял. А попробуйте остановить кровь из глубокой раны в лесу, если у вас нет перевязочных материалов…

А когда в тот раз возвращались в город, я слегка отстал. Лошадь моя шла медленно, и я решил в одиночестве въехать на курган, чтобы оглядеть окрестности. Свенельда увезли, положив поперек седла, а остальные охотники двинулись гуртом.

Снегу на склоне кургана было наметено немного, и опасности застрять не было. Я исполнил свое намерение и осмотрел чудесный вид, открывающийся на окрестности Киева и Днепр, схваченный льдом.

Каждый раз теперь, когда я оставался один, меня охватывало волнение. Может быть, именно сейчас, именно в эту минуту меня заберут отсюда, из этого мира? Я почувствую слабость, как почувствовал тогда в белорусском лесу возле поселка Белыничи, и упаду… А затем очнусь уже совсем в другом времени. В своем двадцать первом веке. Вот было бы хорошо!

А было бы хорошо? Этот вопрос я тоже себе задавал – смущенно и растерянно. Хотел бы я вернуться назад?

Сначала такая возможность представлялась мне счастьем. Потом же, с течением времени моего пребывания здесь, я уже не был так уверен. Я уже привык, у меня появились интересы в этом мире. Например, здесь была Любава… Да и перспектива преодолеть все трудности и крестить Русь – стать Владимиром Святым казалась мне очень привлекательной. Это была задача для настоящего мужчины – трудная и опасная, но и значительная.

«А вернувшись в Москву, я стану снова врачом на «Скорой помощи», – говорил я себе. – Буду оказывать первую помощь, делать уколы и доставлять больных в приемные отделения дежурных больниц. Кого в Чертаново, а кого – в Выхино. Устроит ли это меня теперь? Будет ли интересно? Будет ли удовлетворять меня такое положение в жизни?»

Я сидел на коне, размышляя обо всем этом, и глядел на Днепр, когда вдруг увидел, как ко мне бежит человек. Утопая по колено в снегу, он явно торопился.

Каково же было мое удивление, когда я признал старого знакомого Канателеня.

По зимнему времени он был одет в овчинный тулуп мехом наружу и в колпак из некрашеного сукна на голове. Длинные льняные волосы прядями тянулись почти до плеч. Лицо раскраснелось от легкого мороза, а главным образом от бега по глубокому снегу.

– Измена, князь, – проговорил Канателень, когда приблизился ко мне. – Я хочу предупредить тебя. Тебя хотят убить, великий князь.

Он поминутно озирался по сторонам.

– Никто не должен видеть, что я говорю с тобой, – произнес парень возбужденно. – Если увидят, то поймут…

Канателень жил в доме Свенельда, как я и распорядился. Жаловаться ему было не на что – его одели, обули в лапти и сытно кормили кашами из овса и проса, иногда добавляя свиное сало и курятину. Правда, воевода не допускал Канателеня до себя, но в этом не было обиды.

Зато частым гостем в доме Свенельда был Жеривол. Верховный жрец и воевода проводили много времени вместе. Конечно, о содержании их бесед никто знать не мог, но Жеривол приметил Канателеня. О побеге воина из греческого плена было всем известно, он и сам этого не скрывал. Не скрывал и причину побега – нежелание принимать крещение. Естественно, Канателень не скрывал этого. Более того, он гордился своим поступком, своей твердостью в старинной отеческой вере.

Как же было Жериволу не отметить такого человека? Он один раз милостиво поговорил с Канателенем, потом еще раз… Вместе с верховным жрецом приходили его слуги, они ждали хозяина на первом этаже дома Свенельда и, конечно же, свободно беседовали о самых разных вещах.

Так Канателеню и стало известно о том, что Жеривол, да и многие другие значительные люди в Киеве недовольны князем. Так недовольны, что хотели бы его умертвить. А поскольку поднимать бунт не имеет смысла, то лучше всего убить неугодного князя тайно.

– А Свенельд? – спросил я. – Он тоже хочет меня убить?

– Этого я не знаю, – ответил финский воин. – Откуда мне знать, о чем они говорят между собой? Но одно знаю твердо: тебе нужно поберечься, великий князь. Измена ходит рядом с тобой. Ты спас меня от смерти, ты отпустил меня и даже позаботился обо мне. Говорят, что ты изменил нашим богам и несешь вред и гибель всем нам, но я благодарен тебе за то, что ты сделал для меня…

Его глаз, устремленный на меня, сделался умоляющим.

– Только не говори никому, что я донес тебе, – проговорил Канателень. – Жеривол сразу догадается, меня убьют. А я еще сумею верно послужить тебе, великий князь.

– Ты знаешь, что именно против меня замышляют? – спросил я на всякий случай. – Чего мне следует остерегаться?

Но этого доносчик не знал, мне оставалось только гадать о грядущей опасности. Я тронул коня и поехал в сторону Киева, где на полпути встретил возвращавшегося за мной Немигу. Тот был взволнован и страшно обрадовался моему появлению. Ведь если с князем случится что-нибудь нехорошее, слуга будет виноват в недогляде.

С тех пор я избегал оставаться в одиночестве. Это было нетрудно, повсюду за мной были рады следовать многие – дружинники и ближние бояре. Чем ближе ты к князю – тем больше тебе почет. Другое дело, что я не знал теперь, кому могу доверять, а кому нет.

Определенные сложности испытывал я и по ночам. Точнее – вечерами, когда князю предоставлялось почетное право первому выбирать себе наложницу.

Признаюсь, из меня вышел бы очень никудышный мусульманин, потому что менять каждую ночь женщин в своей постели мне претило с самого начала и до конца. Для таких вещей нужна определенная склонность, которой я не имел. Дело тут не в темпераменте или мужской силе: на слабость того и другого я никогда не жаловался. Наверное, все дело в воспитании, в моральном подходе – я попросту не был готов к полигамии, бывшей тут самым обычным и естественным делом. Как я ни уговаривал себя жить как все здесь, ничего не выходило: смена женщин каждую ночь представлялась мне скотством…

Нет, я никого не сужу – не мое это дело. Просто скажем так: мне неинтересен секс со случайными женщинами. А моих наложниц всех можно было назвать случайными, потому что их – несколько десятков.

Тем не менее я присмотрел себе маленькую черноглазую Зауру – тоненькую и стройную женщину восточного типа с необычайно узкой талией и длинными стройными ногами. Именно с ней я проводил большую часть ночей – я привык к ней, а она ко мне.

Заура была пленницей, захваченной в одном из набегов на селения кочевников, перемещающихся со своим скотом и повозками в степи к востоку от Руси.

– Откуда ты? – спросил я ее при первом знакомстве. – Из какого племени?

– Нас зовут хазарами, – прощебетала девушка, лежа рядом со мной на расстеленных шкурах и играя моими волосами. – А больше я ничего не знаю. Даже не помню отца и мать, потому что они мало времени проводили со мной. Я росла, как трава в степи, летала, как птица небесная. А потом сразу попала в плен к твоим воинам.

– Тебя обижали?

– Нет, – засмеялась Заура, открывая мелкие белые зубки. – Сначала я испугалась, потому что думала – они хотят убить меня. Но они только лежали со мной и доставляли удовольствие. Сначала один, потом другой, потом – третий… А потом уже продали сюда, и теперь я принадлежу тебе, великий князь.

– Ну вот, – удивился я. – Лежали с тобой. А говоришь, что не обижали.

– Разве это обида для девушки – получать удовольствие? – пришел черед удивляться Зауре. – Для чего же еще девушка рождена? Чтобы мужчины лежали с ней и доставляли ей удовольствие.

Доставлять удовольствие Заура умела и сама. Делала она это мастерски, всей душой и телом отдаваясь этому. Ее маленькое тело буквально обдавало жаром. А стоило прикоснуться к ней, все тело Зауры напрягалось и трепетало под твоими руками. Она изгибала стан и издавала тонкий короткий стон в предчувствии приближающегося наслаждения.

В качестве постели у меня было две медвежьи шкуры: одна лежала на полу, а второй я укрывался. Зимой в комнате на втором этаже было откровенно холодно. Внизу имелся большой очаг, где постоянно горел огонь, и Немига таскал оттуда наверх раскаленные камни в железной корзинке. Эти дышащие жаром камни укладывались в жаровню, стоявшую посередине помещения. Можно было разводить огонь и здесь, но мне с непривычки сильно претил дым, сразу заполнявший комнату.

От камней дыма не было, но зато они быстро остывали, так что холодными зимними ночами стоял жуткий колотун…

Но стоило пригласить к себе в постель Зауру, и можно было обходиться даже без второй медвежьей шкуры – эта горячая женщина грела лучше любой печки. Я выбирал ее вечером, и Заура сразу поднималась наверх. Мне же нужно было еще некоторое время побыть внизу с дружинниками – поучаствовать в общей беседе, посмеяться незатейливым шуткам и послушать рассказы бывалых воинов об их походах в дальние края и о ратных подвигах.

А когда я потом поднимался наверх, обнаженная Заура уже изнемогала от желания, грея своим телом пространство между тяжелыми шкурами. Она тихо смеялась, обнимая меня и прижимаясь, обхватывала меня своими длинными стройными ногами.

– Милый, мой милый, – страстно шептала она во время любовной игры. – Как хорошо мне с тобой. Ты такой сильный, могучий, я забываю обо всем в твоих объятиях…

Наверное, мне слишком мешает наличие фантазии, чтобы получать от такого полное наслаждение. Каждый раз, когда я слышал эти нежные слова прильнувшей ко мне и отдающейся женщины, я думал о том, что эти слова оттого столь легко слетают с ее уст, что Заура повторяет их каждую ночь всякому, кто владеет ею.

И все же не буду слишком суров. Заура говорила, что рождена для наслаждения, и она говорила правду. Дарить удовольствие было ее жизнью, ее призванием, и делала она это великолепно. Сколько радости принесли мне ночи с этой прекрасной наложницей! Сколько раз я забывал обо всем на свете, когда мы испытывали высший миг сладострастия вместе, одновременно, и она, выгибаясь подо мной дугой, царапала мою спину своими острыми ноготочками…

Приглашать к себе Зауру каждую ночь я не мог – это вызвало бы пересуды. Стали бы говорить о том, что князь по-настоящему полюбил эту наложницу, выделил ее и что, наверное, теперь у нее будет ребенок, которого князь назовет своим сыном.

Ничего этого я не желал. Создавать дополнительные сложности не входило в мои планы. К тому же теперь, когда я узнал о том, что Любава жива и что мы можем встретиться вновь…

Иногда я звал к себе других женщин, но с ними всегда бывало совсем не так. И еще я поймал себя на том, что в такие ночи с ревностью думаю о том, что Заура в эти минуты ублажает кого-то другого. Но это было уж совсем глупо с моей стороны.

Но с Заурой было легко – у нее был по-настоящему легкий характер. Только один раз она пожаловалась мне, что всегда пугается, сталкиваясь с устремленным на нее тяжелым взглядом Рогнеды.

В княжеском тереме, как он ни велик, некуда спрятаться. Все люди волей-неволей толкутся в одном помещении, им некуда деваться друг от друга. Можешь, например, не общаться, как я с Рогнедой, но не видеть ее ты не можешь – вы все время будете попадаться на глаза друг другу.

Стоило мне спуститься вниз, стоило пройти по двору или заглянуть в пристроенные помещения, как мы встречались взглядами с дочерью полоцкого князя…

Честно сказать, я отворачивался. Да, я спас ей жизнь и сильно жалел ее, но чем-то неприятна была мне эта женщина. Смесь униженности и гордыни, которую я имел возможность наблюдать при нашем с нею единственном общении, произвела на меня неприятное впечатление.

Рогнеда тоже не делала попыток заговорить со мной. Можно даже сказать – она меня сторонилась. Правда, краем уха я однажды услышал, что, объясняя свою беременность другим женщинам – своим новым товаркам, Рогнеда сообщила, что ребенок у ее будет от меня. Хм, что же, я сам ведь ей это разрешил…

Но почему она с ненавистью смотрит на Зауру? Неужели ревнует? Может быть, Рогнеда втайне мечтает о моих объятиях и сходит с ума от ярости, когда я провожу ночи с маленькой хазаркой?

Признаться по совести, меня эти подозрения даже забавляли – в конце концов, я все же молодой мужчина, и меня интересуют такие вещи.

Втайне от себя самого я уже даже начал рисовать в своих фантазиях сцены, в которых Рогнеда со страстью отдается мне, а я овладеваю ею с холодной надменностью. Интересно, какова эта загадочная женщина в постели? Униженная рабыня или державная княжна? А что, если все сразу – то и другое?

Но фантазии тешили меня недолго – разгадка вскоре явилась сама собой.

Был праздник прощания с зимой и встречи весны. По склонам холмов и в оврагах еще лежал снег, и было ночами холодно, но солнце с каждым днем пригревало все жарче. Люди вылезли из своих домов, где просидели зиму за низкими слюдяными оконцами, и устроили праздник на берегу Днепра, освобождающегося от ледяного покрова.

Сначала девушки плясали хороводом, затем был кулачный бой, в котором силачи соревновались в ловкости, а под конец Жеривол с остальными жрецами под пение колядок принесли жертвы богам, в особенности Велесу – покровителю природы. Происходило это под большим дубом, где были сожжены принесенные дары-жертвы – всякая снедь.

Праздник продолжался до самой ночи, а я с дружинниками отправился в терем, где в зале на первом этаже пиршество продолжилось уже из собственных домовых припасов.

За пиром я расслабился. Наверное, все дело было в том, что к тому времени я уже окончательно привык к своему положению, привык к людям, окружавшим меня. Я смотрел на них и видел, что мы стали общностью. Вот наливает мне вино слуга Немига – подозрительный и ворчливый старикан, а вот захмелевший воевода Свенельд сурово поводит седыми бровями и рассуждает о предстоящем походе на Корсунь. Красавец Драгомир умеет не только сражаться, но больше всего на свете любит играть на гуслях и петь. Получается это у него довольно плохо, зато вдохновенно, и все слушают его с удовольствием. Сам Драгомир считает, что игра на гуслях – глупое занятие для храброго воина, и стесняется своего увлечения.

Сбоку от меня сидит Алексей – единственный христианин здесь, мой новый оруженосец. Сначала на него косились дружинники, но затем вспомнили, что в Византии все воины – христиане, а сражаются ничуть не хуже всех прочих…

Алеша старается ничем не отличаться от своих новых товарищей и только незаметно уходит в сторону подальше, когда совершается служение языческим богам.

Вот под пение Драгомира, под волнующие звуки перебираемых струн на гуслях я и расслабился. Под левой рукой у меня вскоре как-то незаметно оказалась Заура. Она прильнула ко мне и, прижавшись всем своим горячим телом, зашептала бесстыдные ласковые слова.

Другие женщины тоже были здесь: увидев, что князь первым подал пример, они стали присаживаться к своим избранникам на этот вечер.

Чернобровый Драгомир играл и пел рядом со мной, в дальних концах стола его слушали плохо и беседовали о своем. Я поднес свой кубок к губам Зауры.

– Попробуй, – сказал я. – Это вино сделано в Италии. Его привезли венецианские купцы. Ты представляешь себе, что такое Италия?

Заура шаловливо рассмеялась, сверкнув белыми зубами и отрицательно покачала головкой.

– Италия, – сказал я. – Это страна поэтов и художников. В Италии прекрасная архитектура и великолепные вина. Правда, на сегодняшний день большая часть образцов итальянской архитектуры еще не построена… Да, а еще там есть фирма «Дольче и Габбана». Спустя тысячу лет, считая от этого дня, они будут делать много разных изящных штучек.

– Что такое поэты и художники? – спросила Заура, прикоснувшись губками к краю серебряного кубка. Она сделала маленький глоток и не стала дожидаться моего ответа. Она уже привыкла к тому, что князь слегка не в себе и временами заговаривается.

И правда, прелестная игрушка Заура была создана совсем не для разговоров…

– Иди наверх, – сказал я. – Ложись в постель и дожидайся меня, я скоро приду.

Заура часто так делала, иногда даже без моего приглашения. У нее был характер ребенка, ее нельзя было ругать. А если все же ее ругали, она сразу начинала плакать, да так трогательно, что самое холодное сердце должно было разорваться от сострадания…

– Я согрею постель, – игриво сказала девушка. – Ты же любишь лежать в тепле, я знаю. Кто был подумал, что ты долгие годы прожил в северных землях?

Она выскользнула из-под моей руки и исчезла.

Ночь была холодной. Ледяной ветер задувал в открытую дверь, свистел из дымохода, и огоньки в светильниках колыхались. Громадные расплывчатые тени ходили по стенам. Словно вот сейчас на одной из стен вдруг покажется висящий в воздухе палец и быстро-быстро напишет: мене, мене, текел, упарсин.

И в эту ночь я умру.

Почему-то именно в тот вечер я вдруг вспомнил эту библейскую историю про царя Валтасара и его странную смерть в собственном дворце. Мене, мене, текел, упарсин – эти загадочные слова написал для него на стене палец Господень. Написал как знак, как предупреждение о том, что в эту ночь он будет убит заговорщиками.

Валтасар умер, и должен был умереть я. Недаром вспомнилась мне история о персидском царе.

Наверное, самая грозная опасность посылается нам тогда, когда мы лучше всего себя чувствуем – нам хорошо, удобно, тепло, комфортно. Уж больно уютно было мне в тот злополучный вечер.

Раздавшийся внезапно вопль был таким пронзительным и душераздирающим, что в первые мгновения все сидящие за длинным столом оцепенели. Наступила такая полная тишина, что слышно было, как продолжает звенеть задетая струна на гуслях.

Первым нашелся Свенельд.

– Это наверху, – сказал он, подняв палец. Встать он уже не мог, так что вместо него вскочило сразу несколько человек.

– Это в твоих покоях, князь, – прошептал сидевший рядом Драгомир, и на лице этого храброго воина отразился ужас. Немига только в тот момент заметил, что льет вино мне на колени…

Все посмотрели на меня, и я, вскочив, помчался наверх. Самые худшие опасения стремительно зароились в моей голове.

Что там могло случиться? Этот вопль – это была Заура? Вроде бы голос не похож на ее…

Девушка лежала обнаженная на медвежьей шкуре. Вторая шкура была отброшена в сторону.

Тело Зауры сотрясалось в конвульсиях, ее трясло и корчило. Голова была запрокинута, и роскошные шелковистые волосы рассыпались по подушке из белого льна. На губах, изогнувшихся в судороге, пузырилась слюна.

Врач со «Скорой помощи» должен рассуждать быстро и быстро принимать решения. Если он не способен на это, ему лучше лечить больных по номеркам в районной поликлинике. Или преподавать студентам, как следует быстро принимать решения…

Что это? Эпилептический припадок? Очень похоже, но я никогда не замечал у Зауры никаких признаков этого заболевания.

Отравление? Тоже похоже, но чем? Внезапная почечная колика? Или сердечный приступ: иногда он выглядит именно так…

Я упал на колени перед сотрясающейся девушкой и схватил ее за плечи, пытаясь заглянуть в глаза.

Может быть, она в сознании и сама хотя бы скажет, что с ней стряслось. Но голова Зауры бессильно свесилась, а глаза подернулись какой-то мутной пеленой – очень нехороший признак, отметил я.

– Берегись, князь! – раздался сзади меня крик Алеши Поповича, а в следующий миг он подлетел ко мне и попросту опрокинул набок – оттолкнул от Зауры. Более чем непочтительно по отношению к собственному князю, но уже через секунду-другую я понял, что для такого поступка были все основания.

Алеша спас мне жизнь, первым увидев змею.

Примерно метр в длину, с приплюснутой широкой головкой, змея извивалась по шкуре совсем рядом со мной. Она уже приподнялась, готовая к следующему смертельному укусу. Еще секунда – и она кинулась бы на меня.

Отлетев в сторону, я не успел подняться, как увидел Алешу с коротким мечом в руке. Этот меч ему было разрешено носить как оруженосцу князя, и мальчишка очень гордился этим правом. Что ж, теперь пришло время использовать это оружие.

На самом деле меч, как и топор например, – совсем неподходящее оружие против змеи. Тут куда лучше использовать копье или вообще что-либо с длинной рукояткой. Крестьяне в таких случаях бьют змею косой или вилами. Дело в том, что змея может двигаться чрезвычайно быстро и успеет укусить в то время, как ты достаешь ее коротким оружием. К змее вообще нежелательно приближаться.

Но времени не было – ситуация оказалась острой. Не бежать же нам вдвоем из комнаты…