Текст книги "Металлический блеск (СИ)"

Автор книги: Иван Пономарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Огромное окно кабинета, протянувшееся на всю стену, от пола до потолка, сияло нестерпимо ярким светом, как и миллионы других окон в мире стекла с зеркальным покрытием. Почти все, за исключением, пожалуй, жителей самых старых районов, имели при себе тёмные очки, так как без них продвигаться по городу было невозможно из-за неисчислимого количества бликов, пляшущих по всем возможным поверхностям. Человек создал себе новую проблему, создав глазные протезы, превышавшие природные глаза в плане возможностей, он поставил под угрозу неприкосновенность личной жизни. Решив и эту проблему, он сделал невозможной комфортную жизнь без солнцезащитных очков. Решая свои нескончаемые проблемы, человек создавал себе новые, решая тем самым главный и единственно опасный вопрос – возможность потери цели для прогресса. Сияющий в веках процесс познания мира и создания технологически совершенных объектов сделал окружающий мир каким-то блеклым, невзрачным, там, далеко от границ города, трава была бледнее той, что в мегаполисе, люди казались какими-то измождёнными, пускай и живыми, чего нельзя было сказать о новой элите, дома – покосившимися, а жизнь – унылой. Изменив себя и общество за считанные десятки лет, человек забыл обновить природу, так, чтобы она не проигрывала искусству.

Утро было странным, как и любое другое утро с точки зрения человека, который никуда не спешит и не торопится. Люди занятые, люди прошлого, вечно спешащие, торопящиеся на работу или жить, точно знал, что солнце встало, что пора вставать. Мирослава потянулась и, недолго думая, рухнула обратно в кровать. Вчера она попрощалась с некогда лучшим другом, теперь же это был просто индивид из давно ушедших времён её детства, прощание было красивым, если не сказать романтичным, они долго сидели в мнимом одиночестве и смотрели, как медленно садится солнце. Правда, воспоминания об этом уже начали улетучиваться из головы, оставляя после себя только обрывки фраз и общего смысла. Это уже кончилось.

Прошлое не имело для неё особого значения, это часто любил повторять президент-академик, грузный черноволосый мужчина с окладистой бородой. Они были знакомы лично, вернее, он знал о её существовании и как-то раз видел лично, когда гостил у отца. Вездесущая тень бывшего предпринимателя настигла даже его, или же он сам стал детищем пророка новой эры? Когда люди разочаровались в бесконечно спорящих между собой бюрократах, позиционирующих себя как противники вставьте-нужное-понятие-для-порицания, наиболее прогрессивные социумы мира объединились ради создания нового общества, где главным мерилом полезности станет знание. Как символ революции в умах был выбран мистер Хрусталёв, непогрешимый, с исследовательским складом ума и прочее, прочее, всё, что ему приписывали. Живой кумир для масс чуть более высокого уровня интеллекта, чем прочие. Что характерно для любой революционной системы, ни одно слово из трудов символа не было переврано, их просто истолковали по-другому. Массовый подход к образованию не исчез, непогрешимые авторитеты остались, даже столь нелюбимые идеологом революции добровольно-принудительные мероприятия выжили. А он сидел и молчал, видимо, смирившись с этим.

Этого дочь никогда не могла понять, это же не могла она простить своему отцу и, каждый день, думая о его роли, вспоминала бледное, почти белое лицо Рудольфа Ульбрихта, уважавшего сверх меры, и в такой же степени боявшегося, того, с кем ему приходилось встречаться по долгу пропагандистских обязанностей. Кумир снисходительно улыбался и кивал, смотря немигающим напряжённым взглядом куда-то вдаль, поверх чернявой головы. Верно, он не хотел смотреть на человека, воплощавшего всю ту исковерканную суть его идей и мечтаний, та система, которую он придумывал десятки лет была воплощена совсем не так, как ему того хотелось. Он понимал, что ничто не идеально и поэтому молча принимал то, что имел, порой, в мертвых глазах мелькала надежда, наверное, на перемены, никто не знал точно, кроме него.

И снова девушка стояла у окна своей комнаты, что располагалась на втором этаже, в бело-серой спальной майке и таких же шортах, без особой цели смотря на улицу, по которой тихо ехали машины, с частотой около одной в минуту. Так было каждое утро, своего рода ритуал избавления от ночных мыслей, которые мучали её, вероятно, с начала осознанной жизни. После пяти минут мыслительной работы по подчистке сознания, она задёрнула штору и, надев штаны, медленно пошла на первый этаж, где её уже ждала бабушка.

Невысокая женщина с чёрными с проседью волосами как всегда улыбалась окружающему миру, делая то, что, как она сама признавалась, никогда не любила – готовила еду. Внучка изменила её, сделала добрее, и, судя по всему, примирила-таки с домашними хлопотами. Отец, слегка растолстевший за последние десять лет, тоже порой готовил, хоть это и случалось редко, мать, как это ни удивительно, порой также присоединялась к нему со свекровью, единственным человеком, который смотрел на кухонные приспособления для готовки, как на нечто неизвестное и даже чуждое, была Мира. Но в это утро в помещении для приготовления и употребления пищи, просторной комнате с небольшим количеством мебели, гарнитуры и декора, была только бабушка, старательно готовившая яичницу. Царившая тишина, а шипение яиц на сковородке, в сравнении с тем, что ждало любого жителя мегаполиса в центре города каждый день, если человек забыл ушные фильтры против шума, было тишиной, умиротворяла и располагала к размышлениям. Созданный мирок Хрусталёвых мотивировал к философии и измышлениям о смысле жизни куда сильнее, нежели путешествие, но убедить в этом было невозможно ни одного из тех, кто жил в не тревожимом здании.

Пожилая женщина с улыбкой на лице и, повернувшись, сделала вид, будто не заметила, как внучка вошла, удивившись. Она всегда играла в какую-то свою странную игру, понятную только ей одной, но получая от этого загадочного действия удовольствия, она осчастливливала всех вокруг. Быстро поставив тарелку с приготовленным блюдом перед девушкой, она с ребячей игривостью отошла и села на один из стульев, стоявших вокруг стола. В противовес своему сыну, она всегда старалась выглядеть оптимистично и не терять расположения духа, жаль, это получалось не всегда.

– Доброе утро, Мира, как спалось? – непривычно-искренняя улыбка озарила пространство, сиявшее и без того, но только странным, не прельщающим светом.

– Доброе, неплохо, что собираешься сегодня делать?

– Ох, всё планирую тебе шарфик довязать, – с этими словами, бабушка встала и неторопливо, но быстро, подошла к стоявшему отдельно креслу, на котором лежал серый недовязанный шарф приличной длины. – Вот, примерь-ка, конечно, когда доешь.

По прошествии двух долго тянувшихся минут, Мирослава обернула горло шарфом, осознав, что длина позволяет покрыть белую кожу тремя, если не четырьмя, слоями мягкой шерсти.

– Спасибо тебе, бабушка, жду не дождусь, когда смогу уже, наконец, начать его носить.

Пожилая женщина только улыбнулась в ответ и, сев, продолжила долгий процесс, который она каждый день производила с большим вниманием и трепетом. Она была на голову ниже своей внучки и, вечно смотря снизу-вверх, выглядела беспомощной, хоть и была человек редкой силы воли и самообладания, пускай в последнее время нервозность былой жизни и начинала сказываться всё сильнее. Погруженная в подобие транса размышлений, внучка тихо и медленно ушла с кухни, направившись вновь на второй этаж, в свою комнату. Стоило одеться и отправиться в город, или, наоборот, за город, лишь бы не оставаться дома. Поднявшись, она надела просторную серую толстовку и голубоватые джинсы, а потом, тихо ступая босяком по ступеням, вновь спустилась на первый этаж и прошла в прихожую, где, натянув кроссовки, с некоей радостью, вышла из здания.

Пройдя половину квартала, Мирослава оглянулась на свой, явственно выделявшийся, отделанный под дерево, двухэтажный дом. Большая часть других домов, из которых уже начинали выползать люди с жёлтыми галстуками, были серыми, голубыми, или, на крайний случай, чёрными, да и особого разнообразия в конструкции не наблюдалось. Впрочем, возможно, одинаковым людям из элиты это и не было нужно.

Нестерпимо блестели не только миллионы зеркальных окон, но и серебристое небо-купол, состоявшее из скреплённых друг с другом металлическими соединениями шестигранных высокотехнологичных панелей, которые и отвечали за климат и погоду внутри купола. Случалось так, что за пределами купола бушевала метель, но в самом городе не падало и снежинки, поскольку был ещё только ноябрь, а значит, психологические границы зимы не были перейдены. Такая трепетность в отношении психологических установок и границ была странна для тех, кто считал научный шок основным способом воздействия на непросветленные народы. Отец верил в силу противоречий, являвших истину окружающего мира, но даже он не смог бы увидеть смысл в искусственном сужении зоны комфорта. Человек оказался заперт внутри городов под высокотехнологичными сверхпрочными куполами, отрезанный от природы, настоящей и понемногу расцветающей вновь.

По неведомой ей самой причине, Мире хотелось отправиться вновь к Маше и пробыть там большее, нежели вчера, время. Движение зелёных пребывало в упадке с тех пор, как европейская цивилизация достигла уровня развития, при котором темпы загрязнения не только замедлились, но и стали обратными. Был в этом, правда, один существенный плюс – в этом движении остались только самые последовательные и верные люди, которым была важна идея. Алексей Степанович, добрый и милый, хоть порой и надоедливый, сосед Маши, извечно даривший девушке с киберпротезом руки растения в горшках, скопившиеся у последней на окне в чудовищном количестве, был одним из таких людей. Пожилой мужчина под семьдесят был так же свеж и полон сил, как и на фотографиях пятидесятилетней давности, когда ему довелось жить в другую эпоху перемен, которую хотелось забыть. Мир, разорванный между двумя идеями, вдруг решил срастись обратно, но от этого легче не стало, скорее даже наоборот, всё запуталось и стало непонятно, кто друг, а кто – враг. Новая же эпоха, сулившая всё изменить, как всегда, в лучшую сторону, уже являлась из туманного будущего, обнажая свои металлические конечности, обвитые небольшим количеством зелёных побегов и изморози далёкого манящего севера, куда постепенно двигались границы технократической утопии. Но утопии ли?

Излишне-зеленые деревья просторных проспектов мерно шелестели своими идеальными листьями, будто привезенными с фабрики, несколько групп интеллигентов сливались с архитектурой на заднем плане, блестящий купол не мог скрыть серость облаков над ним, зрительно он немного пульсировал, будто снаружи шёл ливень или град. Громадные дирижабли, как и всегда, висели в небе, что-то транслируя через расположенные по бокам экраны, жизнь продолжалась, прогресс продолжался, суета стала такой обыденностью, что не воспринималась как таковая. Эти люди с серыми лицами наверняка чем-то заняты, через телевидение передают, вероятно, какую-то важную информацию, а Мирослава было всё равно, в этом расширившимся до ужаса мире, где расстояние стало таким незначительным фактором, она была озабочена тем, что сказать подруге. Цикличный звук движения сверхскоростного поезда, вновь уносившего девушку прочь из родных мест, пел гимн раздумий, призывая мысли явиться и заполнить головы пассажиров.

Пустой вагон пустого поезда, вся проблема вчерашней поездки стала немного смехотворной, выбери она другое время отбытия и всех тех переживаний можно было бы избежать. На отдаленном сидении расположился задремавший полноватый человек, его голова съехала с подушечки и было похоже, что она висит в воздухе. Человек не издавал никаких звуков и, отчасти, производил впечатление свежего трупа, правда, если бы это было действительно так, то индикатор состояния здоровья на его шее горел бы красным, а не синим. Мира устроилась поудобнее, протянув ноги, она потянулась и развалилась на абсолютно свободной скамье, вчера она и вспомнить не могла о том, какой прекрасной может быть поездка, когда едешь один. Громадные голограммные облака плыли по ещё более внушительному куполу, реальный масштаб которого можно было оценить только подойдя к его панелям у земли. Девушку потянуло в сон и она установила на часах будильник так, чтобы он прозвонил за две минуты до прибытия на нужную станцию.

Только разбудил её не будильник, а тот странный мужчина. Он стоял напротив неё, склонив корпус на сорок пять градусов и смотря ей прямо в лицо. Будто искрящиеся голубоватые глаза отражали гигантские блестящие здания, сразу было видно, что глазные яблоки у него искусственные, иначе бы он, как минимум, щурился. При близком рассмотрении мужчина оказался не таким полным, каким казался, такое ощущение создавалось из-за свободно болтавшихся пол пиджака. Взгляд становился невыносимым.

Ты что-то хотел? – пребывая в некотором замешательстве, спросила девушка. Её глаза чуть держали, а приборы, исполняющим функции глаз, незнакомца следили за каждым их движением, он точно видел сквозь очки, но, скорее всего, его мозг насчитывал положение зрачка по вредным физиологическим проявлениям, напряжению мышц.

Не ты ли дочь Хрусталева? – тело недвижно стояло, двигались только губы, бледные и с неким тёмным отливом. Упорядоченное взъерошенные чёрные волосы чуть подрагивали от проникавшего внутрь вагона сквозняка. – Очень интересно будет послушать твоё выступление на конференции, говорят, на детях гениев природа отдыхает, но, может, Хрусталевы настолько совершенны, что это к ним не относится?

Ещё один безумец, сотворивший себе бога из человека. Отец неустанно повторял, что сравнение человека и бога, в рамках идеологии, ставящей человека в центр вселенной, оскорбляет человека, адепты гения слушали, но продолжали делить человечество на людей и сверхлюдей, то есть, богов.

Я не собираюсь выступать, – начиная злиться, ответила Мира.

Лицо из отсутствующего стало удивленным, тихо и про себя, девушка порадовалась, что смогла согнать тень безразличия с надменного лица напичканного электроникой человека. Глаза, и так пребывавшие на выкате, вылезли ещё чуть-чуть, незнакомец стоял, держась за ручку на поручне и смотря в одну точку. Зазвенел будильник и он электронный человек скосился на часы.

Пора просыпаться, значит? Выходишь? – безразличие вернулось на его лицо, только мелкая капелька пота на шее выдавала пережитый когнитивный диссонанс.

Да.

Всё происходило слишком медленно, поезд несся по городу, а внутри его, два человека, таких же, как и те, кто создал эту машину, стояли в молчании и смотрели друг на друга. Немая сцена, оба ждали остановки, освободительной мечты. Трение металла издало чуть заметный металлический скрип, поезд остановился, и отворили двери. Девушка, аккуратно встав, прошла к выходу, наблюдая краем глаза за застывшим человеком. Только сейчас она заметила, что он, несмотря на явный статус интеллигенции, не носил обычную для них чёрную рубашку и жёлтый галстук, его рубашка была серой, едва бледнее его лица. Возможно, первое впечатление было обманчивым и он не совсем таков, каким показался, но уже вышедшая из вагона Мира не успела ничего сказать, поезд вновь отправился в путь. Существовала такая вероятность, что это была Возможность, также вероятно, упущенная.

Серые улицы неприветливо улыбались ей назойливыми солнечными зайчиками, не плясавшими, а медленно перебирающимися с места на место. Изобилие зелени не спасало ситуацию, вчерашнее впечатление исчезло, мир перевернулся с ног на голову, так хотелось увидеть того доброго седого старичка, так надоедавшего ей обычно. Из-за угла, весело развеваясь на ветру, выпорхнула борода, за ней показалось туловище в серой одежде. Алексей Степанович нёс старый деревянный ящик, в котором лежали бумаги, и из которого торчали зелёные листья растения. Увидев девушку, он охнул, немного замедлился в своём движении и долго неотрывно смотрел той в глаза, вернее, в солнцезащитные очки, сам он, как и многие зелёные, носил специальные линзы, мирившие глаза с солнечными лучами.

Как я рад тебя снова видеть, – казалось, пожилой мужчина был несколько ошеломлен, – ты случайно к нам забрала или специально?

Специально, Алексей Степанович, специально, – печально, но с какой-то надеждой, ответила Мира. Её левая металлическая рука чуть дернулась, старичок внезапно стал озадаченным с каким-то оттенком беспокойства. Свободной рукой он нежно взял высокотехнологичный протез и повёл девушку в здание. Элегантно и как-то незаметно, Алексей Степанович будто раздвигал все преграды на пути, преследуя цель соединить двух людей. Маша сидела неподвижно, тихо и медленно дыша, она всё же вернула себе покой и сейчас наслаждалась путешествием по закоулкам своего разума. Мира присела в отдаленном углу комнаты и, наблюдая за подругой, сама погрузилась в подобие медитации, мысли заполняли весь мир, но видениями не были.

Казалось, вся вселенная заполнилась символами, бесконечным множеством мерцающих, но незримых слов, образов и чисел. Проносились мимо туманности и бесчисленные звёзды, рождая неясные силуэты множества рук и неприятно огромной фигуры, пронзавшей пространство своей неимоверной величиной. Руки тянулись к ней, но фигура сидела недвижно, закрыв глаза, странное существо галактического масштаба игнорировало всё, окружавшие её. Но стоило Мирослава мысленно приблизится, мёртвые глаза воззрились на неё и ей стало дурно.

Она вздохнула с таким напряжением, очнувшись, что Маша дрогнула и обернулась, уже третий человек за день смотрел на неё с явным беспокойством. Мира глянула в небольшое зеркальце, висевшее слева от входа, четвёртая беспокойная пара глаз за день. После странных образов забытья, собственное лицо показалось каким-то неестественным и пугающим, а из-за плохого освещения было близко к серому цвету. К серому лицу и такой же по цвету шее прилегал а чёрная рубашка и уже начал материализовываться жёлтый галстук. Девушка резко отвернулась и с трудом удержалась от того, чтобы швырнуть что-нибудь в мелкое зеркальце. Чёртов день, чёртов первый встречный, чёртов полусон. Как обычно бывало в подобных ситуациях, механическая рука напряглась и начала мигать небольшой желтой лампочкой на запястье. Программа не понимала, что происходит, видимой угрозы не было, но хозяин был напряжен, это не могло не на сторожить встроенную систему взаимной безопасности. Человек, как ни старались прогрессивные социологи-инженеры, вписываться в систему отказывался, поэтому было решено создать программу, которая бы следила в том числе и за самим хозяином потенциально опасных протезов.

Все хорошо, Мира, все в порядке, – Мария честно верила, что эти слова способны помочь, из раза в раз она пыталась помочь таким способом, но никто никогда не говорил ей, что это не помогает.

Мирослава, молча обняв подругу, остекленевшими глазами смотрела ей через плечо в окно, за которым снова проплывал дирижабль. Брюхастый монстр медленно удалялся от непримечательного дома, нехитрая картина погрузилась было девушку в новое состояния полусна, но она вовремя опомнилась и прогнала уже налетевшие новые образы. Так прошло некоторое время, мимо пролетели чай, какое-то печенье, бессмысленная беседа, все меньше оставалось тревоги, всё больше безмятежности окружало беспокойное сознание. Но тут в дверь постучали, после разрешения войти, в комнату еле заглянул Алексей Степанович, на котором всё ещё не было лица, вернее, его не было снова, не привычная суровость, хмурые седые брови.

Отец твой приехал. Говорят, он страшно отругал какого-то юнца, да так, что тот был в таком шоке, что в течение часа от него не могли никакой реакции добиться, – старичок говорил отрывисто, с длинными паузами и безо всякого удовольствия или обычного своего оптимизма. – Хорошо, что ты в себя пришла, а то несчастному парню ещё раз досталось бы. Он ждёт на улице, иди скорее.

Говоривший подождал, пока девушка соберется и, когда та вышла из квартиры подруги, хотел было остановить саму Марию, но она была не из тех, кого можно было остановить на пути к желанной встрече. Уже через пару минут группа из трёх людей была на улице. Первой вышла Мира, только она и успела заметить разъярённое лицо мистера Хрусталева, стоило выйти из здания Маше, как оно сменилось маской добродушие. Алексей Степанович остался в дверном проёме, всё такой же неестественно хмурый, он чем-то напоминал ледяного великана из скандинавских мифов, это была странная ассоциация, объяснить которую девушка была не в силах.

Добрый день, Мария, как дела ваши? – учтиво и слишком притворно не безучастно спросил отец Миры.

Всё просто отлично! Надеюсь, у вас тоже всё в порядке?

Почти, – ленивая лукавая улыбка. – Рад был тебя увидеть, но нам с Мирославой надо поговорить. – При этих словах дочь еле заметно вздрогнула. – А сразу же после этого меня ждёт президент-академик. Прости, я бы и сам хотел побыть тут подольше, но обстоятелсьтва, как говорится, сильнее нас.

Всё с той же улыбкой он мягко столкнул дочь в машину и залез сам, темно-синий автомобиль на гравитационной подушке беззвучно тронулся и покатил прочь. Отец знал о том, что произошло, он точно знал, Мира не видела его таким взбешенным с юности, когда тот узнал о том, что не следовало. Но то, что было тогда, и что случилось сейчас, не было похоже совсем, да и особых причин для волнения не должно было быть, не должно.

Почему? – односложный вопрос был странно понятен и собеседник истолковал его правильно.

Если я не могу заступиться за свою собственную дочь, зачем я вообще нужен? – короткая выразительная пауза, подобная сотням похожих, во время которых мир будто начинал вращаться вокруг усталого мужчины средних лет, ожидая, что он скажет. – Мы с твоей матерью долго думали, стоит ли создавать официальную семью, стоит ли воспитывать тебя с настройкой на будущее создание подобной ячейки общества. Я не смог отстоять наше право на свободу перед нашими родителями, но я пообещал, что никто и никогда не посмеет лезть к тебе с нотациями. Я слышал разговор, он мне не понравился.

Его лицо несколько побагровело и приобрело некую яростность. Брови сдвинулись к переносице, мимические морщины стали куда более явными, глаза блеснули живыми нитками праведного гнева.

Любовь и ненависть ходят рука об руку, чем больше я люблю что-то, тем меньше мне нравится его антипод или то, что угрожает или даже может угрожать ему. Это мой порок и я не могу ничего с ним сделать, – в этом был весь отец, как только он начинал говорить на мировоззренческую или философскую тему, его лицо, каким бы оно ни было до начала этого действия, становилось непроницаемой серьёзным. – Но знаешь, порой я задумываясь, не излишне ли вмешательство? Ход жизни человека делает его уникальным, каждое событие, со знаком плюс или минус, меняет его, помогает ему стать самим собой, задуматься. Разве я не разрушаю эту прекрасную систему событийного воздействия? Да, разрушаются, но утешаю себя лишь тем, что каждый раз хочу как лучше.

Машина резко, по меркам подобных ей автомобилей, затормозила, вокруг простирались казавшиеся бесконечными парки, в которых прогуливались вроде как счастливые люди с различными животными на поводках. Здесь были все, от собак и кошек до попугаев и одной затесавшейся рыси, живые существа гуляли безо всякой видимой закономерности, единственное, что их объединяло, так это факт присутствия жизнерадостных улыбок на лицах всех без исключения людей и абсолютно невыразительного и аморфного поведения животных. Человек с рысья явно оживился, завидев Мирославу, но отпрянул в тот же момент, когда следом за ней из машины вылез отец. Стрельнув глазами в сторону девушки в последний раз, незнакомец удалился вглубь лабиринта из идеально чистых дорожек.

Идиллия жизни, человек-хозяин, пребывая в иллюзии заботы о питомца, чувствует себя лучше. Те самые ненавистные тебе мёртвые глаза просто перекочевывают с хозяина на игрушку для духовного удовлетворения, во времена моего детства животные были куда жизнерадостные, уж поверь, я знаю о чём я говорю, – отец и дочь медленно шли между двух внушительных травяных площадок, на которых, как и всегда, устроились довольные своей жизнью люди, уминавшие принесённые из дома вкусности.

Зачем ты привёл меня сюда?

Я далеко не лучший родитель, я не умею быть и радостным и заботливым одновременно, хотел, чтобы ты увидела, что могло бы быть, если бы я не был таким, какой я есть. Я хочу, чтобы ты полюбила и приняла себя, вот и всё, нашей семье будет достаточно и одного меня, который не может простить себя за ошибки и минусы. Мне понравился твой ответ тому парню и я был просто обязан поддержать подобное начинание.

Ты слишком добр для того, кто способен ненавидеть.

Я недостаточно добр для того, кто способен ненавидеть так, как я. – Он сделал паузу, будто ожидая какого-то комментария. – Но знаешь, если возвращаться к тому, почему я привёз тебя сюда, посмотри на этот мир, когда я был ненамного младше тебя, я подумать не мог, что мир так изменится во время моей жизни. Единственное, что я хочу чтобы ты поняла, так это то, что я не хочу чтобы ты думала, будто я буду счастлив, если ты не станешь принимать активное участие в развитии общества. Я буду счастлив, если ты поступило так, как хочешь сама и изменить то, что тебе не нравится.

Больше он не сказал ничего, только сидел и смотрел на плещящийся вдалеке фонтан. Миру следовало было бы начать вращаться вокруг своего идеолога и создателя, но он не стал, как обычно бывало, когда тот замолкал. Вселенная стала статичной, прекрасно спокойной и ничто, казалось, не могло этому помешать. Возможно, Мирослава задремала и случившееся далее ей только приснилось, но, так или иначе, она увидела то, что запомнилось ей надолго.

На плечо отца села птица, затем другая, ещё и ещё они слетались со всего огромного парка, садились и, когдамета уже стало не хватать, взлетали, так, чтобы каждая из них смогла прикоснуться к этому человеку. Уделив всё своё внимание этой картине, оцепеневшая девушка совершенно не заметила того, что мир вокруг стал зеленеть, многометровые побеги строящихся по земле растений стали сползаться к мужчине, которого закрывали собой птицы. Потом крылатые создания удалились и один на один с растениями остался мистер Хрусталев, странно состоявший из всего, что подарила миру цивилизации, вместо костяшек виднелись шляпки шурупов, пальцы были механическими, как и руки в целом, через лицо пролег длинный след от технологического вмешательства. Волосы сталитпохожи на металлическую стружку. Буйная зелень застыла и начала выжидать развития событий, но стоило светящимся изнутри мутно-серым глазам раскрыться, живая природа отрянула и поспешила вернуться туда, откуда пришла. Мир заполнил мерный шум, схожий со звуком помех. Затем пришли сумерки и покрыли весь окружающий мир навевающей тоску серостью, сквозь эту серость резко пробилась попарно сгоревшие голубоватые огоньки. Искусственный человек, мистер Хрусталев, с каким-то пугающим механическим скрипом повернул голову и раскрыл глаза, то же странное сияние, идущее изнутри глазных яблок.

Свет уличного фонаря упал не её лицо и тут же остался где-то позади, на проезжей части, где машины уже не было. Она очнулась ото сна и первым, что она увидела был отец, снявший с себя такой обычный для него пиджак и накрывший им дочь, лицо, пускай и оказавшееся каким-то необычным в скупом освещении, было точно живым, возникший контраст сна и реальности, в котором, вопреки предрассудками, реальность выглядела куда привлекательнее, давал понять, что многие страхи девушки остаются всего лишь страхами. Стало странно тепло и уютно, как бывает в загородном домике в лесу ночью во время дождя, когда согревают чай, след и человек поблизости.

Мирослава вовсе не была слабой, ни телом, ни разумом, ни сердцем, хотя на счёт последнего можно было бы ещё поспорить. В особенности из-за почти природной рассудительность, пришедшей, как часто происходит, поздновато, и механической руки, полученной во времена, когда рассудка не хватало. Но сейчас, именно в этот момент тихого и спокойного блаженства ей хотелось стать слабой и маленькой, оказаться в далёком детстве и попросится к отцу на руки. Но она не произнесла ни слова, только незаметно закрыла глаза и заснула вновь.

Она помнила, как отец взял её на руки и внёс в дом, как она вцепилась в его рубашку и не хотела отпускать, как ему пришлось ждать, пока она не запрет вновь. Утром пришёл стыд и нечто, напоминавшее удовлетворение. Это было раннее утро, солнце, вернее, иллюзия огромного светила, от которого, на самом деле, уже мало что зависело, еле показалась из-за мнимого горизонта. Мнимость его была столь же очевидна, как очевидна была теперь картина будущих шагов для Мирослава, человек, от которого она боялась получить напутствие, думая, что уже получила всё, что следовало, показал ей другой путь. Оставалось только двинулся по нему. Вселенная, не останавливавшаяся в своём движении ни на минуту стала присматриваться к своему грядущему центру.