Текст книги "Вверх по течению Стикса. Книга нахождения"

Автор книги: Иван Владимиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Что это было? – едва наступил новый день, спросил я.

– Это был сон, всего лишь сон, душа моя. Правда, это был не твой сон, – сказал Проводник и улыбнулся. – Послушай, меня. Звезды на этом небе, если ты еще не догадался – это воспоминания о тебе всех людей, что ты знал. Кто-то поминает тебя чаще, кто-то ярче – так или иначе, свет чужих душ еще питает нас здесь. Ты был хороший, известный человек – редко в чьей смерти встретишь такое полное звезд небо. Куда чаще удается различить лишь одно-два созвездия и слабое мерцание рядом с ними. Однако итог всегда один – звезды гаснут. Со временем ты всё дальше и дальше от них. Поэтому неупокоенные души почти всегда пользуются запрещенным приемом – пытаются приблизится к этому свету. Сон – это то время, когда сторожа света с той стороны смерти отдыхают. В основном, отдыхают.

– А почему мы пользуемся запрещенным приемом? И кем он запрещен?

Проводник задумался, а затем ответил:

– Знаешь, я должен тебе кое-что пояснить. Не все души, что забрасывает так далеко сюда, вообще можно найти. А если говорить прямо, то тебе очень повезло, что я нашел тебя здесь, на краю тьмы. Но другие души, что остаются тут одни, так же блуждают, пока есть свет над их головой. И рано или поздно они приходят к тому, что находят способ выпрыгнуть на миг из этой тьмы и сорвать цветок света извне. Правда, довольно скоро им становится ясно, что напуганные звезды не всегда загораются вновь. И они начинают обсасывать свет с тех, кто не прогоняет их – и уже не в силах вернуться сюда. Голод и страх гонят их в чужие умы, но добытого света хватает лишь на то, чтобы допрыгнуть до следующего чужого сна или мысли о них. Но выбраться из этой пустыни можно лишь в этой пустыне, а не в чужих жизнях. Поэтому они застревают здесь навсегда, пока тьма не впитает их в себя окончательно. И в общем-то нет в этом ничего запрещенного – как нет ничего запрещенного вообще – но это выбор, ведущий к небытию. Поэтому надо стараться проникать в сны людей так, чтобы не ужасать их до смерти. Знаешь, любая душа – это маленький пугливый зверек мощностью в несколько килотонн. Не надо каждый раз устраивать ядерный взрыв, после которого не остается ничего. Достаточно работы мирного атома.

– Э-эээ… Ты знаешь, что такое килотонна?

– Ровно в той мере, что знаешь ты. Но мне этого достаточно, чтобы объяснить тебе вещи, гораздо более важные сейчас, душа моя.

Как оказалось, осторожно существовать в чужих снах было достаточно просто. Всё, что для этого требовалось – не совершать резких движений и время от времени заговаривать – неважно о чем. Слова впускали меня в сюжет сна, а дальше я просто сидел или стоял, а суетящаяся вокруг меня эманация сознания продолжала производить сон. Оказалось, что в это время наши человеческие аватары были до смешного бессмысленны. Внешне их действия походили на повседневное поведение, но по сути они напоминали активность автомобильного мотора на холостом ходу. Эта работа не приносила пользу, а была нужна лишь для того, чтобы не заглох сам мотор. Причиной бессмысленности действий была очень короткая память этих аватаров. Они могли начать разговор со мной, но вдруг отвлекались на что-то и сны их поворачивали в иные ветви сюжета. Тогда я, например, просто шел рядом с ними по их заново возникшей нужде, пока зыбкий мир не проваливался на какой-нибудь другой этаж огромной фабрики сна, и тогда, если везло, можно было стать точкой отсчета нового акта. Всё это время я был словно воздушный змей, парящий в хаотичных потоках чужого сознания. Это сходство усиливала идущая от меня вниз тонкая нить света. Где-то там внизу, в кромешной тьме волок свою лодку Проводник. Когда приходило время, он медленно подтягивал меня обратно. Ветер чужого сознания продолжал дуть, но уже без меня, а я плавно возвращался в свою родную душу. После этого мы обычно отдыхали.

Во время этих привалов Проводник рассказал немного о том, как искал меня и как пытался помочь, когда я застрял между двумя пространствами, что привело мою картину мира в большее равновесие. Так, к примеру, я спросил, когда же я умер – и с удовлетворением получил ожидаемый ответ: во время третьего погружения («…но вообще мы умираем безостановочно и навсегда» – уточнил Проводник). Еще я хотел узнать, почему он приходил в разных обличьях и был ли это вообще он? Проводник подтвердил, что с самого первого погружения я встречался именно с ним, просто сопряженность наших пространств менялась от опыта к опыту, пока он наконец не впитал меня полностью (я постеснялся спросить, что это значит). Самым удивительным оказалось то, что он вообще не помнил о поездах. «Ты ожидал увидеть тоннель, и твой ум, видимо, решил, что раз есть тоннель, то в нем должен быть поезд – и домыслил его. Я видел это место совершенно иначе», – рассказал Проводник.

Иногда я спрашивал Проводника не о себе, а о том мире, куда я попал. Один из разговоров запомнился мне особенно.

– Как называется это место?

– Оно никак не называется. Потому что это просто край мира, за пределом которого нет ничего, в том числе и самих слов, чтобы в нем что-то было названо.

– Ты говорил, что души редко попадают сюда, на край. А как всё происходит обычно?

– Я не говорил этого. Я говорил, что редко кто находит их здесь. Вообще, всё зависит от души. Есть подготовленные души. Обычно это люди в годах, пресытившиеся земной жизнью. Их ничто уже не держит на Земле. Они похожи на спелый плод, упавший в мягкую почву. Они умирают, оболочка старой души трескается, и уже заранее виден росток будущей жизни. Везти их легко и приятно. Нет волн. Стикс гладок и недвижим.

– Стикс? Это то, что мы ищем?

– Да. Впрочем, называй его, как хочешь. Это просто пространство, рубеж меж двух жизней. Он похож на поток, поэтому души, как правило, видят в нем реку. Но это не обязательно. Вообще, куда больше души волнует то, как его пересечь, чем то, как он выглядит. Тех, чья смерть есть успение, мало. Больше таких, кто привязан к земной жизни. Такие возмущают Стикс. Их как сорную траву приходится дергать с корнями и стряхивать с них комья земли. Удача, если это получается сделать, не повредив росток. Но чаще люди так крепко цепляются за кончившуюся жизнь, что душа рвется. Что-то остается медленно умирать здесь, в перегное тьмы. Вырванная же часть души плывет дальше, но в новой жизни она, как правило, несчастна. Точнее было бы сказать, недоразвита. Знаешь, можно нанести травму головы умному человеку, после которой он останется не таким умным – вот и здесь то же самое.

– А кто же… попадает сюда? – я указал рукой на топи, теряющиеся в темноте.

– Люди, чье сопротивление жизни было очень велико.

– ?

– Люди, чье веретено жизни сломалось в тот момент, когда его вращение было еще очень сильным. Центробежная сила выбрасывает их тогда так далеко, что найти их труднее, чем плавателя-одиночку, тонущего в океане.

– ??

– Как правило, самоубийцы.

– Но я… я не самоубийца!

Проводник посмотрел мне прямо в глаза.

– Уверен ли ты в этом? – спросил он после долгой паузы. – Ты искал смерть с такой решимостью, что даже я бессилен был преградить тебе путь сюда.

– Но… но… – и я вдруг понял, что мне нечем возразить. Азартные игры со смертью на хрупком фундаменте самонадеянности – вот чем был мой путь сюда.

Мы надолго замолчали.

Потом Проводник неожиданно вернулся к разговору:

– Хотя… эта решимость тебя спасла.

– Как же?

– Мне просто стало любопытно следить за твоим безрассудством, – усмехнулся Проводник. – Поэтому я видел, куда отлетает твоя душа. Правда, пришлось долго приводить ее в чувство – ты отчаянно не хотел признавать себя мертвым. Что ж, в итоге мы здесь.

Проводник вновь обнажил мою вину, и я опять устыдился.

– Но я должен сказать тебе еще кое-что. Ты – не самоубийца. Есть другая грань человеческого духа, которая одновременно и противоположна самоубийству, и смыкается с ним. Ты из тех, кто не боится смерти.

– Это что-то меняет?

– Да, это что-то меняет, – сказал Проводник и больше ничего не говорил в этот день.

Но такие долгие разговоры всё же были редки, потому что мы всецело были заняты добычей света. Это было, как я говорил, не так уж и трудно, хотя изредка я всё же выдавал себя, вываливаясь из чужих снов. Как-то я оказался с одним из коллег по рабочей группе в выдуманном им загородном доме. Было темно. Мы сидели в креслах, а коллега страстно рассказывал мне о чьем-то прорыве по нашей специальности. Точный смысл слов был неуловим (сложные логические конструкции трудно передать во сне), но этого мне и не надо было. Я просто сидел, излучая спокойное свечение от прикосновений доплывающих слов. Было тепло и уютно, словно под пледом. И тут в какой-то момент мне стал интересен один из нюансов прорыва, который до меня хотели донести. Я лишь слегка сдвинулся вперед к коллеге, но этого оказалось достаточно, чтобы вспугнуть его сон. Вдруг за стеклянной стеной зарычал старый двигатель то ли грузовика, то ли большого пикапа. На его крыше вспыхнула целая батарея огней, озарив всё стерильным светом. Машина сорвалась с места, и тут же вместе со звоном разбившейся стены обрушила этот столп света внутрь коттеджа. Яркая вспышка взорвалась передо мной и сразу погасла. Через миг сквозь нахлынувшую тьму начали проступать очертания лодки. Проводник склонился надо мной и примирительно махнул рукой: ничего страшного, бывает иногда и так.

Мы далеко продвинулись. Тьма под ногами уже была мягкой и как бы влажной. Вскоре местность вокруг вообще стала напоминать болота весной. Я уже не выходил из лодки, потому что ноги мои вязли во всасывающей зыби. Я был светильник, освещавший путь. Проводник же терпеливо толкал ладью вперед – туда, где должна быть большая вода, Стикс – словом, рубеж между мирами.

Из наших недолгих разговоров еще я понял, что Проводника можно было назвать акушером смерти. Он принимал обратные роды, помогая пришедшим в этот темный мир душам не потеряться в нем. Еще я узнал, что попаду, скорее всего, снова на Землю – по крайней мере, так было бы лучше для меня. Собственно, большинство душ перескакивают лишь из рождения в рождение, как рыба выпрыгивает из воды, чтобы затем погрузиться в неё вновь. Чем короче этот необходимый переход, тем лучше. Но пока же мы как илистые прыгуны барахтались в инфернальной грязи, пытаясь добраться до водоема. Вот только воздуха – или в нашем случае света – становилось всё меньше и меньше.

И это было проблемой.

Звезды мельчали. Их по-прежнему было довольно много, но теперь свет их становился еще более тускл. Я забирался в чужие сны, но в них уже редко меня узнавали. Если я пытался обратить на себя внимание, меня просто вышвыривало из сна. Даже самые близкие мне люди – бог мой, да были ли у меня такие! – давали теперь так мало света, что я едва не исчезал в их снах.

С каждым днем Проводник был всё более хмур. Мы бесплодно блуждали по болотам, которым, кажется, не было конца. Привалы были всё чаще. Света – меньше. Вдобавок, в часы ночи началось что-то вроде заморозков. Мутная тьма – или какая-то умная копоть – наполняла пространство. Звездное мерцание едва было различимо за этими слоями тьмы, медленно переплетающимися в мрачные коллоидные рукава. В это время топь под ногами твердела, и всё, что можно было различить вокруг – тонущий в темноте неподвижный лунный пейзаж. Мы растворялись в этой тьме, каждый раз слегка сомневаясь, появимся ли вновь.

– Вставай, вставай!

Проводник тряс меня, чего не было никогда.

Я открыл глаза и поначалу не понял, где мы.

Темное небо над нами было подсвечено огромным шаром света, очертания которого терялись в тумане. Я тут же вспомнил, как давным-давно в прошлой жизни ехал из аэропорта Схипхол в Антверпен на конференцию. Была поздняя осень, небо было задрапировано темной пеленой, сквозь которую сочился мелкий дождь. И меня поразило огромное пятно света, висящее над горизонтом – словно бог вдруг выдал себя, нечаянно, в неурочный час включив свет где-то в своих эмпиреях. «Dit zijn kassen», – кивнул таксист. – «Sorry?» – «Greenhouse. Tulips», – уточнил он.

И вот сейчас такое же небольшое искусственное светило взошло здесь. Размытый шар света висел над горизонтом, к которому тянулись пепельные извивы тумана. Местность вокруг стала различимой на сотни шагов вперед.

– Толкай! – приказал Проводник.

Я осторожно вылез из лодки. Ноги тонули в тумане. Что-то пружинистое было под ногами – видимо, сам туман. Я взялся с Проводником за борт лодки и вместе мы сделали первый толчок. Лодка неожиданно гладко и легко сдвинулась с места и проскользила несколько метров. Это было просто чудо. Мы догнали ее и начали продвигаться вперед. Местность всё более прояснялась. Шар света походил на бьющееся сердце, то наливаясь огнем, то чуть тускнея.

– Что это? – спросил я.

– Твой помин.

В общем-то, ничего удивительного в этих словах не было и, наверно, я сам мог бы догадаться, но мне вдруг стало не по себе. Как будто моя смерть оказалась официально задокументирована, и если раньше был какой-то гипотетический путь назад, то теперь он окончательно стал невозможен.

Я остановился и посмотрел на небо.

Проводник оперся о борт и вежливо ждал меня.

– Это те же звезды, просто все они горят разом, – прервал он наконец тишину.

– А что там? Сорок… дней?

– Знаешь, здесь тяжело с земным временем. Это может быть и сорок дней, и год, и твой день рождения, до которого ты не дожил – сложно сказать. Просто прими с благодарностью труд других душ, разделивших себя с тобой в этот день.

В воздухе натянулась некая величественность момента, которую Проводник тут же оборвал:

– Только не забывай возвращать им благодарность своим трудом, – сказал он и похлопал по лодке.

В этот день мы, кажется, прошли столько, сколько не проходили за всё время, что я был здесь.

На следующее утро зарево исчезло, местность приняла прежний вид, но чувствовалось, что мы уже близко к цели. Черный туман кружил над нами замысловатыми потоками, будто совсем рядом была большая вода, чье дыхание и создавало эти порывы. Пространство пришло в движение и что-то изменилось вокруг. Этот сдвиг придавал силы, однако ход лодки был уже не сравним со вчерашним. Судно вновь потяжелело и требовало усилий, чтобы сдвинуться. Я облетал чужие сны, как пчела – цветы, но очень скоро стало ясно, что время года на этой поляне уже сменилось. Бутоны снов усохли и не раскрывались. Нельзя было сказать, что это происходило мне назло, просто люди стали жить свои жизни дальше, а я остался здесь, вне маршрутов их памяти.

Кажется, мы застряли вновь.

Стало похоже на осень. Дни теперь становились короче. Всё чаще по утрам я чувствовал некую скованность, которую можно было назвать ознобом. Требовалось тратить свет на то, чтобы разогнать себя, свои мысли – а света было мало. Редко кто вспоминал обо мне теперь. Люди проходили мимо меня в своих снах. И даже манифестация себя в их сновидениях теперь не приводила ни к чему: меня не выбрасывало из снов, а они просто прекращались, не подпуская меня к себе вновь, чтобы затем исчезнуть на небе без следа.

Теперь мы стали обращать внимание на такие маленькие и далекие звезды, которые раньше обходили мимо. За их изнанкой были люди, которых я уже с трудом вспоминал, а иногда и не мог вспомнить вовсе, но всё же они как-то были связаны со мной – и этого было достаточно. Свет извлекался из них с трудом, но так или иначе они позволяли нам двигаться шаг за шагом дальше.

В один из дней небо было яснее обычного. Вездесущая муть почему-то отступила, и редкие теперь звезды являли себя без помех. Проводник подозвал меня и указал куда-то вдаль. Я посмотрел в ту точку, но ничего не увидел. Впереди был мрак – такой же, как и везде вокруг. Проводник неодобрительно поморщился и закрыл мне глаза ладонью. Потом медленно отвел ее – и тогда мне стало понятно, на что он указывал. Далеко-далеко впереди была видна тонкая, как лезвие, линия горизонта.

– Мы близко, – сказал Проводник.

Кто бы знал, что это близко окажется таким недостижимым.

То, что можно было назвать местной погодой, на следующий день испортилось окончательно. Мутная пелена заволокла всё небо, сделав звезды почти неразличимыми. Мы не могли сдвинуть лодку с места и просто пережидали эту бурю, спрятавшись за крепким бортом. Вверх от земли поднимался обездвиживающий мысли холод. Я начал терять себя, время от времени проваливаясь в короткое забытье. Мне стало казаться, что никакой лодки за спиной уже нет, и черный ветер дует прямо сквозь меня без всяких преград. Проводник обернулся и слегка толкнул меня.

– Черная метель, – произнес он, кивнув в пространство.

Я пришел в себя и уважительно покачал головой в ответ. Мощь и безразличие стихии полностью соответствовали ее названию.

– Честно говоря, я не знаю, что это, – Проводник преувеличенно сильно пожал плечами, – и придумал название только что, – развел он руками, а потом подтолкнул меня плечом в плечо.

Название стихии из грозного сразу превратилось в глупое и напыщенное. И насколько неуместно было шутить над бурей на окраине ада – настолько же мне захотелось улыбнуться этой шутке вопреки обстоятельствам. Я видел, что Проводник обеспокоен в душе не меньше моего, но он всё же нашел силы, чтобы совершить этот жест для меня – хотя мог бы спокойно не делать этого. Я улыбнулся, и чувство благодарности разлилось во мне теплой волной.

– Послушай, – спросил я позже, глядя на утихающие вихри черноты, – зачем ты со мной? Мне кажется, ты свободно можешь уйти отсюда. Ведь всё это, – я махнул вдаль рукой, – только смятение моей души, ведь так?

– Да, ты прав. Но я не могу оставить лодку, – Проводник постучал костяшкой по борту. – Что я буду без нее? Просто дух, мелкий бес, юлящий в этой тьме и зависящий от нее.

– Ты здесь только из-за лодки?

– Дружочек, зачем задавать вопросы, если ты не помнишь ответы? Я здесь только из-за тебя. Я – Проводник. Перевозка душ – это не моя прихоть или профессия. Это форма моего существования.

Я вспомнил, что он действительно уже говорил об этом. Возникла скомканная пауза, но сидеть молча среди бури в аду было неуютно.

– Ты можешь выбрать другую душу?

– Для начала мне надо доставить ту душу, что сейчас со мной.

– Пусть так. И всё же – зачем ты рисковал, отправившись за мной? Ведь ты никогда не доходил до этих мест, так?

Проводник покачал головой и вздохнул.

– Слишком много вопросов, слишком много. Пожалуй, было бы лучше напоить тебя черной водой из лужи, да только, на твое счастье, они замерзли.

Его тон был шутлив, но за ним чувствовалась такая назидательная просьба не поднимать эти вопросы, что я молчал до конца дня. Впрочем, день и так был не долог. Буря стихла, но за ней уже пришла ночь.

На следующий день небо вновь заволокло черной пеленой. Я с трудом встал. Холод – натурально физический – теперь явственно ощущался. Лодка вмерзла в застывший базальт, который, казалось, сам нарос на дно. Черный невесомый пепел лежал в лодке, лежал на одежде, лежал повсюду. Я стряхнул его – и он взвесью остался висеть рядом.

Проводник посмотрел вверх и сказал: «Сегодня еще один день отдыха». Я попытался заговорить, но быстро понял, что мое молчание и будет отдыхом. День закончился, едва начавшись.

Утром стало чуть светлее и теплее. Черный лед был мягче, но пепел внутри лодки будто наплавился или намерз на нее. Тьма забирала у нас судно. Проводник махнул рукой на мои попытки оттереть этот налет и велел толкать вместе с ним лодку. Мы подошли к корме и дружно уперлись в нее. Лед дрогнул, охнул и отпустил судно. Медленно-медленно, с хрустом и скрежетом лодка пошла вперед. Каждый шаг давался с трудом, нос лодки то и дело упирался в неровности грунта, которые приходилось просто проламывать, чтобы идти дальше.

В этот день я не порхал по чужим снам. Под вечер я без сил упал в лодку и сразу забылся.

Следующий день был продолжением, копией дня вчерашнего. И день, следующий за ним – тоже. А потом все дни слились в один бесконечный повтор, в котором не было ничего, кроме тщетного напряжения усилий, сжатых до скрипа зубов и подступающего к горлу неверия в то, что у нас получится доволочь эту чертову лодку до горизонта. Если раньше мы были просто тенями, то теперь превратились в тени теней. Копоть и грязь пропитали нас. На расстоянии нескольких шагов нас невозможно было отличить от кружащей вокруг тьмы. В общем-то, мы уже и были тьмой, зачем-то копошащейся в самой себе. Кажется, за всё это время я всего раз услышал живые слова. «Смерть – это работа», – произнес как-то Проводник и продолжил толкать лодку.

Но пришло время – сдался и он.

– Кажется, мы не выберемся, дружочек.

Проводник рухнул на колени, потом перекатился на спину и сел у черного борта. Вездесущая копоть облепила его, слизывая очертания тела, и без того едва различимые. Небо погасло давно, много дней назад. Скорее всего, там были какие-то звезды, но такие редкие и тусклые, что свет их был неуловим. В этой тьме мы едва видели друг друга, и вот теперь она доедала нас окончательно.

– Подожди, ты что, сдаешься?

Я не ожидал такого.

– Нет шансов, дружочек.

– Эй, эй, эй! – я принялся трясти Проводника за рукав, но рука его была неприподъемно тяжела – пожалуй, что тяжелее лодки. Я испугался. Сел рядом. И закричал.

Темнота глотала мои крики, а я продолжал вопить в эту бездну еще и еще, пока Проводник не положил мне на плечо свою руку.

– Не надо.

Его лица устало сменялись под тенью капюшона. Я почему-то представил, как он умрет, и это непрерывное движение, это перелистывание множества душ сперва замедлит свой ход, а потом остановится насовсем, словно сыгравшая ставка в давно опустевшем казино. Вот последний спин волчка. Вот капюшон медленно сползает назад. И вот… Я увидел, как обнаженная голова Проводника смотрит на меня моим лицом – и проснулся.

Злая метель набивала нас черным снегом, заползая в пазухи душ. Тьма безразлично погребала нас в себе.

– Сме-е-ерть не страшна, – вдруг тихо запел Проводник, – С ней не раа-а-аз мы встреча-аались в степи. Во-о-от и тепе-е-ерь надо мной она кружии-ится…

Мне стало не по себе.

– Исчезать не страшно, душа моя. Да мы и не исчезаем вовсе. Мы просто раздаем себя по крохам всему миру – и эти частицы продолжают жить вокруг других центров. И центры эти, по правде говоря, есть мнимость. Пустота и страх. Но просто представь, как это красиво: вспыхнуть снопом искр и разлететься навсегда, подарив себя бедной вселенной.

Буря заволакивала чернотой всё вокруг. На фоне пропадающего мира полубред Проводника звучал даже заманчиво примиряюще, но тем не менее мне пока что не хотелось обогащать собой вселенную. Я схватил Проводника за грудь и затряс его что было сил.

– Не сейчас! Ты слышишь? Не сейчас!

Проводник приподнялся и тут же осел вновь.

– Вставай, Проводник! – не унимался я.

Он повернул голову и внимательно посмотрел на меня, словно только что заметил. Затем встряхнул плечами и с усилием встал. Копоть тихо ссыпалась вниз, обнажая стертые черты. Проводник в этот миг был похож на скульптуру, высекающую себя из черного мрамора. Он перегнулся через борт в лодку и начал энергично очищать ее от заполнившей черноты. Когда полость лодки вновь стала пуста, он предложил мне лечь внутрь. Я послушно лег, не понимая еще, зачем это надо. В голове крутились ассоциации с обрядами погребения, мне было тоскливо и вообще очень нехорошо.

– Знаешь, в жизни каждого существа наступает момент, когда абсолютно всё надоедает. Вы, люди, меняете работу, привычки, семьи – и живете дальше. А здесь не такой большой выбор. Точнее сказать – его вообще нет.

Кажется, я начинал понимать, к чему он клонил.

– Среди нас всё же есть тот, кому надоело жить. И это не ты. Просто, знаешь… возить вас, засранцев, туда-сюда – не самое великое удовольствие, – сказал Проводник и слегка улыбнулся. – Мне надо на покой.

Проводник коснулся моей головы и начал массировать ее знакомыми движениями.

– Но я не хочу бросать тебя здесь, – продолжил он. – Сейчас я в последний раз отправлю тебя в чей-нибудь сон. И ты не вернешься. Я не говорил тебе, но… в снах можно жить.

– Ты же говорил, что это неверный выбор?

– Другого выбора у тебя уже нет. Просто не возвращайся и не зли стражей чужого ума. Веди себя, как в гостях – и проживешь подольше. Конечно, это не жизнь, а своего рода форма существования, но всё же, думаю, это хорошая альтернатива смерти здесь.

– А что, если я не хочу иную форму существования?

– Не глупи. Это мой последний подарок тебе, отнесись к нему с должным трепетом.

– Не выйдет, – я отчаянно улыбнулся и помотал головой. – Нет звезд.

– Для зорких глаз их еще предостаточно.

И Проводник принялся наводить мой взгляд на разные участки неба – и действительно оказалось, что там есть слабые светила. Проводник сменил несколько точек и остановился наконец на одной. Маленькая звездочка едва заметно дрожала на окраине неба. Мне стало невыразимо тоскливо, я не хотел расставаться вот так, но:

– Вещь тяжелее слова. Слово тяжелее мысли, – шепнул мне в ухо Проводник.

Зрительный фокус уцепился за бриллиантовую точку, и через секунду слабое мерцание разлилось в потоки света. Мое внимание скользнуло по ним, и звезда распахнулась новым сном.

Во сне шел дождь. Он показался мне таким живым и теплым, что хотелось просто стоять под ним вечно. Капли смывали боль и усталость, дождь был сосредоточен в своей работе, и тем был осмысленен. Кажется, Проводник был прав – здесь в любом случае было лучше, чем в том месте, где я его оставил. Но едва я вспомнил про Проводника, как вмешалась совесть. Я не мог бросить его там. Я понимал, что мое возвращение ничего не поменяло бы в наших судьбах и даже, скорее всего, разозлило бы Проводника, – но не мог оставаться здесь. Глупое чувство долга – по сути, примитивная плеть стадного чувства – оказалось сильнее здравого смысла. Я злился, пытался заставить себя думать рационально – но было поздно. В дождь словно что-то успели подмешать, подменить состав, и теперь я чувствовал лишь вязкую сырость вокруг.

Надо было найти того, кому принадлежал этот сон, выскочить, напугать, хлопнуть в ладоши – и вырвать из него вспышку испуга, чтобы возвратиться с ней вниз и проползти еще несколько шагов. Мы поборемся! Мы еще поборемся!

Но никого вокруг не было.

Пространство сна раскрывалось в новые тоннели, дождь сплелся в лес, лес слился в длинный дом, а я всё шел по нему и не мог никого найти.

Внезапная догадка мелькнула у меня в голове.

Что если это был мой сон?

В голове у меня словно разбили бильярдную пирамиду, и шары мыслей разлетелись в разные стороны.

Ведь если этот сон был моим, то значит, что я… не умер? И весь навалившийся на меня душный ад был просто бредом, эхом борьбы за жизнь? И, наверно, я выкарабкался, раз это эхо само отпустило меня? Осталось лишь проснуться, проснуться! Ну же, дружочек, сделай усилие, разбуди себя, открой глаза, встань и иди!

Мое возбуждение нарастало вместе с лестничными пролетами, которые я машинально покорял. Я взбирался вверх, что-то ища – выход, вход, не важно – как это часто бывает, когда ум подчиняется сну. И я перешел в это подчинение незаметно, ведь всё равно это был мой сон! Я следовал его прихотям – но парадоксальным образом, будучи рабом этого мира, я был на самом деле его хозяином. Я мог проснуться и отменить его!

В таком воодушевлении я взобрался на последний этаж. Лестница вывела в коридор, отдаленно напоминающий – да! да! – обветшалый коридор моего центра – того, где в действительности я никогда не лежал. Справа и слева было множество дверей, но я знал, что все они закрыты и что мне надо дойти до последней двери. И вот я дошел наконец до нее и распахнул.

В комнате шел дождь.

Вернее, он шел за окном, но странным образом незримо он шел и внутри. И пожалуй, внутри он лил сильнее. Его невидимое напряжение струй осязаемо вело в конец комнаты. Там, глядя в окно с настоящим дождем, стояла девушка.

Окно, дом и дождь снились ей.

Потолок над моей головой беззвучно обрушился и придавил меня к полу, пахнущему полынью и мылом. Девушка обернулась – и стало так, что этого обрушения не было. Просто так умирала моя надежда.

Я смотрел на нее, она – на меня. Я не узнал ее и странным образом не мог разглядеть ее лица. Его черты не складывались воедино или они таяли где-то на полпути ко мне – так или иначе я мог четко разглядеть всё в комнате за исключением девушки, словно по отношению к ней мне позволено было использовать лишь периферийное зрение. И тогда я еще раз кое о чем догадался: ведь так я мог видеть лишь Проводника.

В голове у меня начала складываться какая-то замысловатая конструкция, объясняющая, для чего Проводнику надо было поселять меня в своем сне, и эта конструкция включала в себя достаточно темные предположения. Прав я был или нет, но надо было срочно выметаться отсюда. Я подошел к девушке и взял ее за плечи со словами «Здравствуй, душа моя!»

То, что произошло дальше, посрамило мою догадку – да и, в сущности, меня самого.

Я ждал, что на неразличимом лице проступит испуг, что небо опрокинется, выбрасывая меня из сна, – но ничего такого вдруг не произошло. Девушка не испугалась. Она обняла меня в ответ и сказала: «Привет, пап».

Так, уже умерев, я узнал, что у меня есть дочь.

Внезапно всё звездное небо, что висело над головой в аду, сложилось в моей голове в стройную галактику моих знакомств, связей, историй и дат. Я увидел нить, связывающую меня с той, что обнимала меня сейчас, в одно созвездие. Юные годы, юная гордость… Как много мы, оказывается, не знаем. Мне стыдно было вспоминать этот вдруг всплывший наружу эпизод, обернувшийся чудом, но сейчас всё было не важно. Я стоял, прижав дочь к себе, и только лишь шептал: «Ты, ты, ты…»

Она заплакала. Я не видел слез, но почувствовал, как вздрогнул и подкосился в них сон. Всё поплыло, опрозрачнилось и затем испарилось. Я почувствовал, как медленно парю обратно в лодку. Настолько медленно, что уснул снова, никого не встретив на этот раз.

Небо странным образом плыло вниз и одновременно навстречу мне, когда я открыл глаза. Все координаты куда-то исчезли, растворились в движении, и мне понадобилось время, прежде чем я сообразил, что лежу в лодке, запрокинув голову вверх, а сама лодка так ладно идет вперед, что плавный ход ее был совершенно не ощутим. Но если с лодкой я всё понял, то вот небо… Кто-то надрезал его лакированный резиновый бок, и теперь оно медленно сцеживало изнутри звезды, которые разлетались и опускались вокруг как снег.

– Это снег? Или это смерть?

Лодка остановилась.

– Это свет, – ответил Проводник и помог мне подняться.

Я осмотрелся.