Текст книги "Основы истинной науки - Книга 2-я СОСТАВ ЧЕЛОВЕЧЕСКАГО СУЩЕСТВА, ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ. И. А. Карышев"

Автор книги: Иван Карышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Калышева И.А.
ОСНОВЫ ИСТИННОЙ НАУКИ
Книга II-я
СОСТАВ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СУЩЕСТВА;
ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ

Глава I.
Отвлеченный элемент человека.

Чтобы иметь возможность жить и проявлять свою деятельность на земле, человек необходимо должен иметь материальное тело, состоящее из тех же самых элементов, из которых состоит сама земля, все минералы и все твари, на ней находящиеся.

Появившись на земле без памяти прошлого, мы так привыкаем к своему телу, оно делается такой насущной необходимостью нашего существа, что мы лишаемся возможности представлять себе самого себя без этого тела. С ним непосредственно, совершенно машинально, связываем мы всё своё земное существование, все ощущения и все решительно представления о своём «я». Мало того, это тело в наших представлениях о себе становится нами самими и нашим настоящим «я». Но, вместе с тем, всякий из нас очень хорошо знает, что это тело, когда наше «я» его оставит при смерти, превращается не более как в труп, т.е. в кусок обыкновенной, бездушной, органической материи, который, подчиняясь общим физическим законам, как всякое органическое вещество, разлагаясь на составные части, превращается в землю, тогда как наше «я» после смерти тела остаётся неприкосновенным, неразрушимым и свободным.

Есть люди, утверждающие, что не признают своё небытие за гробом. Они полагают, что будто бы наше «я» уничтожается с разрушением тела, и всё, что в нас чувствовало, сознавало и мыслило, уничтожается бесследно. Они говорят, что им легче представить себя уничтоженным за гробом, чем представить свою личность и своё «я» продолжающим дальнейшее своё существование до бесконечности; – но не заблуждение ли это?

По крайней мере, все философы, которые самым тщательным образом анализировали и изучали человеческое представление идеи о небытии за гробом, приходили к убеждению, что подобное представление совершенно немыслимо и что в самом корне его кроется великая нелогичность и полнейшее непонимание идеи о самом себе. И в самом деле, как может человек представить себе небытие своего «я», т.е. своего личного понимания и ощущения себя самого? Ибо, когда он думает, что представляет себя несуществующим, то что же в сущности он себе представляет, как не самого себя? И представляет он себя, конечно, таким точно, каким он в действительности есть, и иначе он себе «себя самого» представить не может, т.е. он непременно должен «себя» представить существующим и ни в каком случае не может себе представить «себя» несуществующим – ибо в таком случае ему пришлось бы представить что-нибудь другое, но никак не «себя» и не своё существующее «я». Что же именно другое должен он себе представить? Он и сам этого не знает. Это вопрос не разрешим ни умом, ни чувствами; сама природа наша противится такому представлению; разум восстаёт и опрокидывает всю мнимую идею небытия, делая весь дальнейший ход логического мышления в этом направлении невозможным.

Не гораздо ли проще не извращать естественного хода мышления и не представлять себе того, что логически нельзя допустить и через это не насиловать своего воображения вопреки здравому смыслу? Если человек не в состоянии ни через посредство своих чувств, ни через свой разум и логику допустить своё небытие за гробом, то, ясно, он волей и неволей принуждён себе представить «себя» существующим. Другого логического исхода нет. Что может быть естественнее и логичнее умозаключить, что если мы чему-нибудь не можем допустить конца, то должны признать это «нечто» бесконечно существующим?

Надо удивляться, но факты на лицо, что этот строгий и непогрешимый вывод здравого разума находит всегда себе подтверждение в нашем сознании лишь отчасти; у кого больше, у кого меньше, но у всех смутно и неопределённо.

Нельзя не заметить этой весьма типичной черты из жизни человека на земле, которая проявляется, за весьма редкими исключениями, почти у всех людей. Они никогда не дают себе правильного отчёта в ощущаемых и сознаваемых ими впечатлениях и положительно люди не в состоянии анализировать себя беспристрастно.

Это непонимание себя замечается не в одном вопросе о бытии или небытии за гробом, но и во всех вопросах, в которых сталкивается отвлечённый элемент человека с материальным.

Заметьте, например, что в большинстве случаев все люди, как те, которые веруют в загробное существование и бессмертие души, так и признающие небытие за гробом – всегда весьма смутно выясняют себе вопрос о том, к чему должны они относить сознание своего «я» – к душе или к телу?

Люди, признающие небытие, не допускающие никакого отвлечённого элемента ни в мире, ни в строении человеческого существа, следуя логическим путём мышления от неверно принятых ими исходных точек, должны неминуемо относить сознание своего «я» всецело к своему телу; но у них остаётся невыясненным: откуда берётся само сознание? Они считают, что чувства передаются нервами, – разум, и мысль есть отправление мозга, одним словом – всякое проявление человеческих способностей имеет в теле человека свой специальный орган, но сознание – имеет ли оно свой специальный орган в человеческом организме, через который оно могло бы свободно проявляться? При полном желании материалистов отыскать такой орган в теле человека, это им никогда не удавалось, а потому у них вопрос о том, что такое сознание, где его резиденция, как проявляется оно, остаётся постоянно открытым.

Люди, признающие в себе душу, должны бы были относить всецело к ней всё сознание своего «я». Они признают, что когда их «я» покинет тело, то тело превращается в труп, а их «я», не изменённое этой метаморфозой, в полном своём составе делается свободным. Анализируя это своё допущение, они должны бесспорно признать всё независимое положение жизни души от жизни тела и, наоборот, жизни тела от жизни души, ибо оба эти элемента имеют совершенно разную природу: душа есть отвлечённость, это дух, не имеющий ничего материального; тело же наше есть вещество, не имеющее ничего духовного, и потому и отправление одного из этих элементов не может ни в каком случае быть смешиваемо с отправлениями другого. Материя может производить только материю, но ничего духовного; сознание же нашего «я» не имеет ничего материального, а потому оно не может быть жизненным продуктом вещества и, ясно, должно быть сопричислено к отправлениям нашей души. На этом логическом и верном выводе следовало бы остановиться и принять его за безошибочный исходный пункт логического мышления. Но слишком определённое ощущение тела во всех проявлениях нашей органической жизни и та первенствующая роль, которая выпадает на его долю во всех наших ощущениях, как бы протестуют против выводов разума и заставляют нас совершенно непроизвольно полагать, что отчасти, или по крайней мере в известных случаях, не может наше «я» не относиться к нашему телу.

Для людей же, которые предполагают, что их «я» иногда относится к душе, а иногда к телу, вопрос об отношениях тела к душе и о распределениях жизненных функций между ними чрезвычайно усложнён, и это обстоятельство не может не породить множества неясностей в представлениях их собственного внутреннего мира. Они невольно спрашивают себя: какие ощущения и жизненные проявления должно относить к телу, и какие – к душе? Где кончаются функции тела и где начинаются функции души, т.е. какая грань разделяет их? Что играет главную роль в жизни человека на земле – душа или тело? И, как следствие этих вопросов, касающихся прямо природы их существа или организации, являются другие, затрагивающие форму и образ их жизни на земле, и они опять в недоумении спрашивают себя: что же надо больше культивировать в себе – тело или душу? Подчинять ли душу требованиям тела, или, наоборот, тело требованиям души? Следовать ли некоторым аскетическим вероучениям, требующим, путём изнурения своего тела, вызывать его подчинение душе, или, следуя древним философам, воспитывать и беречь тело, так как будто бы в здоровом теле должна быть здоровая душа?

Вообще говоря, ни одна наука не даётся человеку с таким трудом, как наука о самом себе и ничто не кажется ему так загадочным, как он сам.

Не следует, однако, удивляться, что человек, живя на земле в своём грубом и вещественном теле, не отдает себе ясного отчёта в природе своих ощущений и проявлений жизненной деятельности. Они действительно чрезвычайно сложны и разнохарактерны, а способности человека слишком ограничены и вполне недостаточны, чтобы помочь ему изучить самого себя; кроме того, человек сам не сознаёт с одинаковой отчётливостью всех впечатлений, ощущений, отправлений и потребностей своего существа. Сознание ощущений более сильных и интенсивных всегда затемнят, а иногда совсем стушёвывает сознание ощущений более слабых. В большинстве случаев сознание своей органической жизни тела и деятельность разума, направленная к удовлетворению житейских потребностей и забот, проявляют наибольшую силу и давление на его существо, что всегда ослабляет, а иногда и совсем уничтожает всё сознание его внутренней духовной жизни. Чем сильнее проявляются и напрягаются человеком жизненные или органические силы, чем более он озабочен житейскими нуждами или материальным своим обеспечением, чем сильнее напрягает он свой разум для разрешения вопросов своего земного благосостояния и своего личного довольства, тем более затемняется в нём сознание отвлечённого духовного мира, как того, который находится в нём самом, так и того, который проникает всю вселенную и служит основой всего существующего в природе.

Это совершенно так же, как свет солнца днём скрывает от нашего взора свет луны и звёзд; но стоит солнцу вечером начать уменьшать силу своего света, и мало-помалу станут появляться на небе звёзды одна за другой, пока не загорится всё небо. Свет звёзд, на тёмном небосклоне, не похож на солнечный свет, он имеет совершенно другой вид и свойства, однако обратите внимание, как ярко они для нас горят в тёмную ночь; как отчётливо мы видим каждую порознь и каждую с самостоятельным цветом, а ведь днём они совершенно не были нам видны.

Человеку, желающему увидать свой внутренний и духовный мир сияющим и блестящим и посредством этого убедиться, что, кроме видимых жизненных потребностей и органических отправлений, в нём есть нечто другое, невидимое, высшее, более чистое и святое – нельзя посоветовать производить исследования себя в то время, когда органическая и жизненная деятельность находится в полном разгаре и напряжении или когда деятельность разума поглотила всё его существо житейскими или научными заботами.

Не время начинать в себе поиски своего духовного элемента за каким-нибудь лукулловским обедом при многочисленном обществе, разгоряченном вином и праздными речами, или во время учёных диспутов, или в разгаре бала, или медового месяца. На всё должен человек отводить особое время, и тем более это мудрое правило должно относиться к проявлению в человеке духовной стороны его существа, требующей известной подготовки и исполнения некоторых условий, касающихся обеих природ, заключающихся в человеке, как отвлечённой, так и материальной.

Для анализа духовного своего элемента лучшее время наступает тогда, когда деятельность наших умственных и органических сил несколько понижена; когда солнце нашей ежедневной жизни умеряет силу своих лучей, а это случается часто:

1) Всякий день вечером, когда жизненные силы истощены, разум устал от дневной работы, и человек чувствует потребность, отдохнуть сосредоточиться, свести итоги дня и набраться новых духовных и физических сил для дальнейшей работы.

2) Во время болезней наиболее ясные ощущения внутренней жизни получает всякий, как следствие сильных и продолжительных страданий.

3) Под старость, когда весь организм расшатан и отказывается служить, но душа бодра, крепка и мысли свежи.

4) При сильных житейских неудачах и постигших человека несчастиях, когда, после чрезмерной напряжённости умственных сил, является безнадёжное состояние апатии, при котором разум ослабевает и начинает сознавать своё бессилие.

5) Лучше всего предъявляет наша внутренняя природа свои права у одра умирающего близкого нам человека, или при сознании своей собственной близкой смерти. В эти минуты, когда перед нашими глазами совершается страшное таинство смерти, мы всецело поглощаемся могущественным влиянием, производимым им, как на самого умирающего, так и на всех присутствующих, окружающих его лиц. Это впечатление стушёвывает и затемняет все остальные, как житейские, так и органические, и наш духовный элемент блестит перед нами, как яркая звёздочка на тёмном небосклоне, так светло и определённо, что исчезает всякое сомнение в том, что не последует наше «я» за тем бренным останком, который сделается скоро достоянием земли.

Но приобретаемая опытом жизни уверенность в духовную жизнь принимается разными лицами совершенно разно, а именно:

1) Есть люди, которые прямо избегают анализа своего внутреннего духовного мира и вообще всех разговоров и напоминаний о смерти. На них нападает какой-то безотчётный панический страх и какой-то трепет, как перед чем-нибудь необъятным, сверхъестественным, противным при роде их существа. Одни сравнивают это чувство с чувством безотрадной и безысходной пустоты; другие с ощущением, когда человек теряет почву под ногами; третьи говорят, что это чувство похоже на головокружение или обморок, при котором человек не теряет полного сознания, но все ощущения переходят в тяжёлый и удручающий кошмар, при котором человек представляет себя летящим вниз в беспредельную бездну. Все эти ощущения, конечно, нестерпимы уже сами по себе, но, кроме того, они доводят человека до такого состояния или настроения, при котором он не может заниматься житейскими делами. Поэтому люди эти всеми силами отгоняют от себя всякое воспоминание о смерти, стараются развлекаться или ещё с большею ревностью погрузиться в водоворот обыденной жизненной деятельности. Но благоразумно ли они поступают? Если одно воспоминание о смерти уже леденит человека до мозга костей, то какова же будет действительность; ведь смерти они избегнуть не могут, что же будет тогда? Какую будущность они сами себе готовят? Всякий мало-мальски практически развитой ум, сопоставляя условия своих личных выгод и невыгод настоящих в связи с будущими, поймёт, что сойти за гроб человеку, к тому не подготовленному, не может составить его расчёта, ибо жертвовать бесконечной жизнью для временной безрассудно. Убийственнее всего, когда эта особенность характера встречается между верующими людьми и исповедующими свою религию. Эти люди должны считать себя в высшей степени несчастными.

2) Бесспорно, что значительное большинство верит в Бога и в загробную жизнь. Исповедуя свою религию, люди научаются ощущать в себе свой духовный элемент. Многие из них доходят до возможности вызывать совершенно определённые сознания или ощущения своей души и тогда они начинают чувствовать не только потребность, но и высшее, ни с чем земным несравнимое, удовольствие в молитвенной сосредоточенности, т.е. они приобретают способность временно понижать требования своей организации и уходить своими ощущениями вглубь своей собственной души; через это они приближаются, а некоторые даже сливаются с Душей Мира, Богом. В эти минуты они переживают разные сверхчувственные ощущения, входят до некоторой степени в состояние экстаза и, вообще говоря, переживают то, что для людей, не обладающих столь сильной способностью молиться, остаётся совершенно непостижимо, непонятно и даже невероятно.

В эти минуты душевной сосредоточенности материальное тело, конечно, всецело подчиняется требованиям духовного элемента человеческого тела, так как сознание души сильнее, чем сознание органической жизни тела, которое в большинстве случаев у лиц, достигших столь высокого духовного развития, не избаловано и привыкло подчиняться требованиям их воли.

Вообще, надо заметить, что тот, кто способен хотя в малой степени ощущать в себе высший элемент своего существа, тот, кто способен верить свидетельству своих внутренних чувств больше, чем выводам разума, тот приобретает известное равновесие внутренних душевных чувств с чувствами своего материального тела, при котором первые имеют всегда господствующее значение, отчего заботы о душе отодвигают далеко на второй план все заботы о теле. Следствием такого отношения к жизни является то, что человек делается более устойчив для переживания всех жизненных трудностей, превратностей и разных невзгод, через что упрощает и облегчает сам себе своё существование на земле. Поэт сказал о таких людях: «Блажен кто верует, тепло тому на свете жить», и действительно, кто проникся идеей, что истинная жизнь его есть загробная, бесконечная, блаженная, что земная есть только подготовительная, временная школа для этой бесконечной жизни, что переживает он эту трудную и временную подготовку – для бесконечного блаженства, – того и печали земные не могут печалить, а радовать могут только те радости, которые имеют бесконечное значение.

3) Третью категорию людей создал наш век господства классического ума и практического расчёта. В предыдущем веке вся эта категория людей просто объявила бы себя атеистами, но в нынешнем веке средний уровень нравственного развития общества, и каждого из них, заставляет их чувствовать и отчётливо сознавать, что есть «нечто» духовное, как в мире, так и в них самих, но чего они никак уловить не могут. Это «нечто» ускользает от их понимания сущности фактов и явлений природы. Они никак не могут допустить, что препятствие к ясному сознанию этого «нечто» заключается в их собственном мировоззрении и в их собственном существе, а не в природе этого самого «нечто», которое понимается другими весьма легко. Всё дело в том, что деятельность их органической жизни, ума, или практического расчёта находится всегда в усиленно напряжённом состоянии, как крепко натянутые струны, и ослабить эту деятельность они не считают для себя возможным, не производя неприятной для них перемены в привычном образе жизни и мысли. Они, так сказать, охвачены жизненным вихрем и несутся в одном направлении без оглядки и решительно не стараясь предугадывать настоящей сущности своей жизни, они вполне довольны своим образом жизни и временными, избранными ими близкими целями их жизни. Одни не находят достаточной причины идти против требований их избалованной и извращенной организации, а потому потакают всем прихотям своего тела и исключительно заняты удовлетворением своих страстей, капризов и т.д.; другие находят, что любовь, милосердие, уступчивость, доброта могут только расстроить их благосостояние и накопленное богатство, а потому усиленно и с полной ревностью направляют деятельность своего рассудка исключительно на имения, банковские дела, игру на бирже, на свою службу, интриги, карьеру и т.д. Третьи, получив смолоду классическое образование, развивали исключительно свою память и ум в ущерб своих духовных пониманий природы и приобрели позитивную мысль, от которой не могут отделаться до самой старости; они решительно не находят нужным изменять своего привычного взгляда на природу и её явления. Они остаются удовлетворёнными привычным для них позитивным способом изучения материального мира и, не зная другого, желают тот же способ применить для изучения отвлечённых и духовных областей вселенной, что, конечно, им не удаётся, ибо природа духа не имеет ничего общего с природой вещества и материи. Они решительно недоумевают, как согласить свои привычные взгляды на мир с тем сознанием отвлечённого и духовного, которое, хотя весьма слабо, но всё-таки чувствуют в себе изредка.

Изучение существа человека вообще чрезвычайно трудно. Из всех организмов, существующих на земле, самый совершенный, а вместе с тем и самый сложный, есть организм человека. Он единственный, который заключает в себе отвлечённое начало, проявляющееся с такой силой и определённостью в каждом отправлении его материальной организации; несмотря на это, однако, на изучение здорового организма человека потрачено учёными менее труда, чем на изучение остальных менее сложных организмов, и многое, что мы знаем о человеке, выведено по аналогии, переходя от тела животных, на которых изучались эти факты или явления. Многие явления и факты из жизни человеческой организации, которых у животных нет, или те, которые находятся у них в зачаточном состоянии, а потому наукой неуловимы, – совсем на человеке не изучались.

Стоит только человеку задуматься над своим существом и захотеть разумно выяснить себе «себя самого» хотя бы примерно, хотя бы в общих чертах, чтобы сразу попасть в дремучий лес не разведанной ещё наукой области догадок, ни на чём ровно не основанных представлений, не доведённых до конца теорий, решительно не отвечающих ни на один интересующий человека вопрос, касающийся его сущности. Вообще, можно сказать, что наука о человеке находится ещё в самой примитивной фазе, и приходится только удивляться, отчего до сих пор среди наук нет специального места этой самой главной науке – науке о самом человеке. Никто не может отрицать, что эта наука была бы самая полезная и самая существенная из всех остальных наук, ибо она прямо создала бы разумные и логичные отношения человека к своему внутреннему, духовному существу, а следовательно, больше всего способствовала бы нравственному пониманию природы и её явлений. Этой науке открылось бы обширнейшее поле действий в совершенно девственной области знаний, ещё не затронутой нашим позитивизмом, эта новая наука весьма скоро показала бы человеку его душу, разъяснила бы ему весь состав его существа и все условия его жизни на земле. Кроме физических и органических проявлений животного организма, она подробно изучила бы все сверхчувственные проявления души, как в организме, живущем полной силой своей органической деятельности, так и в умирающем и уже умершем.

При этой науке человеку, мало духовно развитому, не пришлось бы заниматься самому сизифововой работой отыскивания в себе изредка и весьма слабо проявляющихся микроскопических проблесков души, ибо эта наука собрала бы и расследовала множество фактов, сверхчувственных состояний и ощущений у людей в тех случаях, когда они проявлялись с известной силой.

Подобных фактов несметное количество, и все они пропадают в настоящее время, не принося пользы всему человечеству, а только отдельным личностям, которым они известны, так как двери науки для них заперты, не взирая на то существенное значение и на те неизгладимые следы, которые они оставляют в жизни каждого, видевшего или переиспытавшего их человека. Насколько многочисленны проявления сверхчувственных состояний между людьми, явления призраков из загробной жизни и всех подобного рода фактов, можно судить из следующего: Лондонское психическое общество сделало вызов через журналы и газеты, приглашая желающих сообщить ему более или менее доказательные факты явлений живым людям призраков людей умерших в момент их смерти. Несмотря на то, что менее одной десятой всех существующих газет и журналов поместили этот вызов и что сообщался только один вид изо всех явлений подобного рода, однако Лондонское психическое общество было положительно завалено подобного рода сообщениями. Оно получило их более ста тысяч штук из всех положительно стран света. По поручению Психического общества наиболее доказательные из этих сообщений, подтверждённые несколькими свидетельскими показаниями, были изданы профессорами Э. Гернеем и Ф. Мейерсом в книге, в которой 1417 страниц очень убористого шрифта, под заглавием «Фантазмы живых».

Этот труд далеко не единственный в своём роде; напротив, в настоящее время литература изобилует подобными произведениями. Книги спиритического, теософского и вообще мистического содержания появляются сотнями и, наконец, до двухсот журналов и газет обогащают ежедневно подобного рода литературу огромным количеством новых фактов чудесного и загадочного характера.

Если бы мы предположили даже, что известное количество из них могло бы быть причислено к области выдумок или игре праздной фантазии, или, наконец, к области аффекта и болезненно расстроенного воображения, то всё же мы ни в каком случае не имели бы права сказать того же о всех подобного рода сообщениях, ибо хотя в некоторых из них должна же быть доля правды; а если есть хотя малейшая доля правды во всех подобного рода сообщениях, то прямая обязанность науки состоит в том, чтобы расследовать и изучить их, ибо во всех этих явлениях таится главная суть нашей внутренней, душевной жизни, проявляющаяся с известной отчётливостью, в которой мы и должны искать всю разгадку нашего бытия.

Что не вся литература сверхчувственных явлений и фактов составляет бред, химеру или выдумку, свидетельствует лучше всего то обстоятельство, что многие позитивисты и материалисты, т.е. люди, принадлежащие к лагерю самой крайней оппозиции, высказывались во многих случаях в пользу достоверности некоторых из них. Для примера укажем на Вильямса Карпентера, А. Досье, Эдуарда Гартмана и на Вильгельма Вундта. Все они признали неоспоримое существование непонятных и загадочных фактов в природе и в человеке; но рамки их позитивных мировоззрений и знаний не допускали их доводить изучения этих явлений до причины и сущности. Не додумываясь же до конца, останавливая свою мысль на полпути исследований, и объяснения их получались недостаточно глубоки и неудовлетворительны. Так, одни из них причисляют эти явления к рубрике галлюцинаций, т.е. к области болезненно-расстроенного воображения; другие объясняют их действием нервных жидкостей, третьи называют их следствиями психических сил, заключающихся в человеке. До некоторой степени они, конечно, все правы, ибо при виде всех этих явлении у каждого человека до некоторой степени и воображение ненормально, и нервы напряжены, и психические силы работают более усилено, чем в обыкновенное время. Но нельзя не заметить опять всё те же недостатки, всё то же недомыслие, которые мы всегда встречаем, но всех позитивных и материалистических объяснениях фактов и явлений.

Все эти объяснения слишком поверхностны и недостаточны для умов, желающих изучать природу более определённо и отчётливо. Ни позитивисты, ни материалисты решительно не объясняют, по существу, что такое именно эта их галлюцинация? Отчего она является? Какая природа этой болезни? И чем доказывается, что это – болезнь? Может быть это и есть самое нормальное состояние человека, когда он делается способен видеть вещь в «самой себе»? Ведь подобное доказательство было бы крайне необходимо. Может быть это – лишняя и новая способность в человеке видеть загробный мир; может быть это проявление нового, шестого чувства, которым владеют не все люди. Нам эти объяснения кажутся логичнее, чем объяснения галлюцинаций болезнью. Рассудить, кто прав, должна была бы наука, изучив этот вопрос.

То же самое, говоря о нервных жидкостях и о психизме, разве позитивизм объясняет природу этих вещей? Разве мы можем составить себе понятие, по их объяснениям, как они действуют? Как, например, нервные жидкости выходят из человека, собираются где-нибудь в уголке комнаты и образуют там другого человека? Положим, что такое загадочное, невероятное явление и происходит в действительности, то ведь надо же объяснить, как это всё происходит, вследствие каких причин и, наконец, доказать, что это действительно всё так, а не иначе.

Всякий, видевший или переиспытавший какое-либо сверхчувственное настроение или состояние, или видевший видения из загробной жизни, будет вполне не согласен с позитивными объяснениями этих состояний и никогда не признаёт себя больным. Все эти лица в большинстве случаев были совершенно здоровы и в здравом уме, как до видения, во время его, так и после. Видения эти нисколько не отразились ни на их организме, ни на их здоровье, но зато нет ни одного из них, которое не принесло бы человеку великой нравственной и духовной пользы и не оставило бы глубоких следов в его последующей духовной жизни. Таким образом, если причислить эти, так называемые, галлюцинации к числу болезней, то никак нельзя причислить их к числу болезней организма, скорее к числу болезней нравственных и весьма полезных. Разве мы знаем среди всех болезней организма хотя одну, которая, не причиняя вреда организму, приносила бы всегда громадную и самую существенную, нравственную пользу человеку и действовала бы в высшей степени благотворно на внутреннюю жизнь человека, всегда улучшая его душу. Наконец, нельзя не заметить, что причина этой болезни всегда разумная и нравственная, но не случайная и не органическая, ибо никакая логика не может допустить, чтобы разумному действию могла бы быть неразумная причина.

Вся ошибка позитивистов и материалистов заключается в том, что все объяснения их природы и сущности этих состояний слишком коротки, авторитетны, но мало научны, а без этого всё их изучение данного предмета не может удовлетворить любознательности развитого человека. Может ли себе, в самом деле, позволить серьёзная наука, для объяснения целой области явлений и фактов самого загадочного и чудесного содержания, кинуть, как бы из милости, несколько ничего незначащих слов и латинских номенклатур, не потрудившись даже дать этим словам какие-нибудь научные разъяснения?

Послушаем, как относились к сверхчувственным ощущениям или настроениям некоторые великие умы, например:

1) Ф.М. Достоевский. В «Вестнике Европы», известная г-жа Ковалевская, в воспоминаниях о своём детстве, рассказывает, между прочим, о том, как у Ф.М. Достоевского появилась падучая болезнь.

Болезнь эта началась у него, – рассказывает она, – когда он был уже не на каторге, а на поселении. Он ужасно томился тогда одиночеством и целыми месяцами не видал живой души, с которой мог бы перекинуться разумным словом. Вдруг, совсем неожиданно, приехал к нему один его старый товарищ. Это было, именно, в ночь перед Светлым Христовым Воскресеньем. Но на радостях свидания они и забыли, какая это ночь, и просидели её всю напролёт дома, разговаривая, не замечая ни времени, ни усталости и пьянея от собственных слов.

Говорили они о том, что обоим всего было дороже – о литературе, об искусстве и философии, коснулись, наконец, религии.

Товарищ был атеист, Достоевский – верующий, оба горячо убеждённые, каждый в своём.

– Есть Бог, есть! – закричал, наконец, Достоевский, вне себя от возбуждения. В эту самую минуту ударили колокола соседней церкви к Светло-Христовой заутрени. Воздух весь загудел и заколыхался. «И я почувствовал, – рассказывал Федор Михайлович, -что небо сошло на землю и поглотило меня. Я реально постиг Бога и проникся Им. Да, есть Бог! – закричал я, – я больше ничего не помню».