Текст книги "Биография Ивана Александровича Гончарова"

Автор книги: Иван Гончаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Гончаров Иван Александрович
Биография Ивана Александровича Гончарова

Иван Александрович Гончаров (6(18).06.1812-15(27).09.1891) родился на Волге, в Симбирске. Его отец, Александр Иванович (1754–1819), зажиточный купец, хлеботорговец и владелец свечного завода, неоднократно избирался симбирским городским головой. Овдовев, он в 1803 женился на купеческой дочери Авдотье Матвеевне Шахториной (1785–1851). О матери Гончаров вспоминал как о «необыкновенно умной, прозорливой женщине», бывшей для детей «нравственным авторитетом, перед которым мы склонялись с не нарушенным ни разу уважением, любовью и благодарностью». В семье, кроме Гончарова, было трое детей: Николай (1808–1873), ставший учителем гимназии, в конце 1850-начале 1860-х гг. редактором «Симбирских губернских ведомостей»; Александра (по мужу Кирмалова, 1815–1896) и Анна (по мужу Музалевская, 1818–1898). После смерти отца воспитателем детей стал их крестный отец, отставной моряк, представитель старого дворянского рода Н.Н.Трегубов (ум. 1849), человек широко образованный, интересовавшийся наукой, историей, политикой. Гончаров вспоминал, что это был человек «редкой, возвышенной души, природного благородства и вместе добрейшего, прекрасного сердца. […] Особенно ясны и неоцененны были для меня его беседы о математической и физической географии, астрономии, вообще космогонии, потом навигации». Беседы с крестным о море и моряках оказали немалое влияние на будущего писателя: он «жадно поглощал его рассказы и зачитывался путешествиями».

С 1820 по лето 1822 Гончаров находился в частном пансионе, где выучил французский и немецкий языки, пристрастился к чтению. В 1822 г. мать, в надежде, что оба сына пойдут по торговой части, определила их в Московское коммерческое училище, которое оставило у Гончарова тяжелые воспоминания. Не окончив полного курса, он в 1830 г. по прошению матери был отчислен из училища и в августе 1831 поступил на словесное отделение Московского университета. Среди профессоров тех лет Гончаров выделял М.Т.Каченовского, С.П.Шевырёва, И.И.Давыдова и особенно читавшего курс эстетики Н.И.Надеждина. В университетские годы окончательно определилось влечение Гончарова к литературе, при поощрении Надеждина в редактировавшемся им журнале состоялась и первая публикация – перевод двух глав из романа Э. Сю «Атар-Гюль» («Телескоп». 1832. № 15). Гончаров признавался, что «с 14-15-летнего возраста, не подозревая в себе никакого таланта, читал все, что попадалось под руку, и писал сам непрестанно. […] Потом я стал переводить массы – из Гете, например, только не стихами, за которые я никогда не брался, а многие его прозаические сочинения, из Шиллера, Винкельмана и др. И все это без всякой практической цели, а просто из влечения писать, учиться, заниматься, в смутной надежде, что выйдет что-нибудь. […] Все это чтение и писание выработало мне, однако, перо и сообщило, бессознательно, писательские приемы и практику».

Навсегда осталось в памяти Гончарова посещение университета А.С.Пушкиным 27 сентября 1832: «…для меня точно солнце озарило всю аудиторию: я в то время был в чаду обаяния от его поэзии; я питался ею, как молоком матери; стих его приводил меня в дрожь восторга. На меня, как благотворный дождь, падали строфы его созданий („Евгения Онегина“, „Полтавы“ и др.). Его гению я и все тогдашние юноши, увлекавшиеся поэзиею, обязаны непосредственным влиянием на наше эстетическое образование». Благоговение перед гением Пушкина Гончаров пронес через всю жизнь.

Учившийся одновременно с В. Г. Белинским, А. И. Герценом, Н. В. Станкевичем, М. Ю. Лермонтовым, К. С. Аксаковым, Гончаров держался в стороне от студенческих кружков, не разделяя социально-философских увлечений сверстников и отдаваясь всецело, как он впоследствии подчеркивал, самому процессу учения. По его словам, «большинство студентов держало себя прилично и дорожило доброй репутацией и симпатиями общества», «если же и бывали какие-нибудь истории, в которых замешаны бывшие до нас студенты, то мы тогда ничего об этом не знали. Мы вступили на серьезный путь науки и не только серьезно, искренно, но даже с некоторым педантизмом относились к ней. Кроме нее, в стенах университета для нас ничего не было».

По окончании университета Гончаров в июле 1834 уезжает в Симбирск, где до весны 1835 служит секретарем канцелярии симбирского губернатора А.М.Загряжского. «Родимый город не представлял никакого простора и пищи уму, никакого живого интереса для свежих, молодых сил», и в мае 1835 Гончаров приезжает в Петербург, с которым и будет в дальнейшем связана вся его жизнь. Но впечатления детства, юности, позднейших приездов на родину (лето 1849, февраль 1855, лето 1862) нашли отражение во всех трех его романах.

В мае 1835 г. Гончаров определяется переводчиком в департамент внешней торговли Министерства финансов и здесь, при канцелярии, в скромном чине служит до 1852 г. Служебная карьера Гончарова не была блестящей и не обеспечила ему ни состояния, ни положения в свете. И в дальнейшем он тяготился службой «по необходимости» – «вечной язвой, разъедавшей его существование».

Событием в жизни Гончарова стало знакомство летом 1835 с семьей академика живописи Н. А. Майкова. В качестве домашнего учителя он преподает Аполлону и Валериану Майковым, будущим поэту и критику, русскую словесность, поэтику и риторику. Дом Майковых, по словам Гончарова, «кипел жизнью, людьми, приносившими сюда неистощимое содержание из сферы мысли, науки, искусств», здесь у будущего писателя завязались первые литературные знакомства (с В. Г. Бенедиктовым, А. П. Заблоцким-Десятовским, С. С. Дудышкиным, позднее – с И. И. Панаевым, Н. А. Некрасовым, Ф. М. Достоевским, Д. В. Григоровичем и др.), здесь началась его собственная творческая деятельность. В 1835–1838 гг. Майковыми издавался рукописный журнал «Подснежник», в 1839 – рукописный альманах «Лунные ночи». На их страницах и появились первые стихотворения Гончарова и повести «домашнего содержания» – «Лихая болесть» (1838) и «Счастливая ошибка» (1839). В том же майковском кругу Гончаров пишет еще два «домашних», «шуточного содержания», очерка: «Хорошо или дурно жить на свете?» (1841–1842) и «Пепиньерка» (1842). Ни одно из этих произведений писателем опубликовано не было.

До февраля 1844 Гончаров работал над повестью или романом «Старики», о содержании которого (близком «Старосветским помещикам» Н. В. Гоголя) известно лишь из писем к Гончарову еще одного участника майковского кружка, В. А. Солоницына. Он находил, что Гончаров «только по лености и неуместному сомнению в своих силах» не оканчивает романа, начатого «так блистательно». Однако ни похвалы близкого знакомого, ни «домашняя» слава в кругу Майковых не могли противостоять сомнениям Гончарова, его неверию в собственное литературное призвание. В конце 1830-начале 1840 гг., по словам писателя, «все свободное от службы время посвящалось литературе», он писал «для себя, в виде упражнений», ничего не печатая, и «кипами исписанной бумаги… топил потом печки». Постоянные сомнения, равно как и исключительно высокая требовательность к себе, останутся до конца дней характерной чертой творческой личности Гончарова.

В 1845 г. у Майковых Гончаров читает вслух первую часть «Обыкновенной истории» (роман задуман в 1844 и писался частями в 1845–1846 гг.), которая попадает сначала в руки М.А.Языкову, затем к Н.А.Некрасову, увидевшему в ней вещь незаурядную. Наконец «с ужасным волнением» Гончаров передает «Обыкновенную историю» на суд В.Г.Белинскому. Белинский, по словам И.И.Панаева, «был в восторге от нового таланта, выступившего так блистательно». В 1846 г. Гончаров лично знакомится с критиком и тогда же сближается с И.С.Тургеневым, П.В.Анненковым, В.П.Боткиным и др. По собственному признанию, он в те годы во многом разделял убеждения Белинского, «относительно, например, свободы крестьян, лучших мер к просвещению общества и народа», но «никогда не увлекался юношескими утопиями в социальном духе идеального равенства» и к власти «относился всегда так, как относится большинство русского общества…».

Публикация «Обыкновенной истории» («Современник». 1847. № 3–4; отд. изд. СПб., 1848) была воспринята большинством читателей и критиков как литературная сенсация и, по словам Белинского, «произвела в Питере фурор – успех неслыханный!». Признание таланта до тех пор неизвестного автора было всеобщим. Центральный конфликт – столкновение «романтика жизни» с «положительным» человеком и торжество трезвости и деловитости над идеализмом и мечтательностью – сделали роман исключительно актуальным. По словам Белинского, писателем был нанесен «страшный удар романтизму, мечтательности, сентиментальности, провинциализму!». Гончаров одним из первых обратился к проблеме назревшей смены социально-исторических форм жизни. В племяннике, как писал он позднее, выразилась «праздная, мечтательная и аффектационная сторона старых нравов», в дядюшке – «трезвое сознание необходимости дела, труда, знания». Жизненная позиция младшего Адуева выглядит подчеркнуто романтической, однако он выступает наследником целого комплекса отживших и отживающих укладов, от идиллических до средневеково-рыцарских. Жизнь пересматривает, снижает и пародирует его идеальные критерии и претензии. Однако не щадит она и старшего Адуева – преуспевающего петербургского чиновника и фабриканта, представителя «нового порядка», с его культом прозаически-прагматических ценностей. Обе «модели жизни», оба крайних и односторонних взгляда на жизнь Гончаров отвергает ради чаемой, но отсутствующей в современной действительности подлинно гармонической нормы. Почти через 10 лет после выхода «Обыкновенной истории» Л.Н.Толстой заметил: «Вот где учишься жить. Видишь различные взгляды на жизнь, на любовь, с которыми можешь ни с одним не согласиться, но зато свой собственный становится умнее и яснее».

После успеха «Обыкновенной истории» Гончаров решается напечатать очерк из чиновничьего быта «Иван Савич Поджабрин» («Современник». 1848. № 1) с авторской датой «1842», написанный в традиции «чиновничьих» повестей Гоголя, Некрасова, Достоевского и др. и популярного в 1840-е гг. жанра «физиологий». Тогда же он анонимно публикует в «Современнике» фельетоны «Светский человек» (1847. № 5), «Письма столичного друга к провинциальному жениху» (1848. № 11) и некролог «В.Н.Майков» (1847. № 8).

Движение Гончарова к его вершинным произведениям было долгим и трудным, жизненные и творческие установки писателя далеко не всегда находили понимание у современников. Довольно скоро охладел к Гончарову Белинский., признав его «филистером», обвинив в общественном индифферентизме. Тургенев, как рассказывает А.Я.Панаева, «объявил, что он со всех сторон „штудировал“ Гончарова и пришел к заключению, что он в душе чиновник, что его кругозор ограничивается мелкими интересами, что в его натуре нет никаких порывов, что он совершенно доволен своим мизерным миром и его не интересуют никакие общественные вопросы, он даже как-то боится разговаривать о них, чтоб не потерять благонамеренность чиновника». Нелестно отзывались о Гончарове и Достоевский, Некрасов, Панаев, Григорович, Дружинин. Вспоминая 1840-е годы, Гончаров с горечью писал: «Когда замечен был талант – и я, вслед за первым опытом весь погрузился в свои художественно-литературные планы, – у меня было одно стремление жить уединенно, про себя. Я же с детства, как нервозный человек, не любил толпы, шума, новых лиц! Моей мечтой была не молчалинская, а горацианская умеренность, кусок независимого хлеба, перо и тесный кружок самых близких приятелей. Это впоследствии называли во мне обломовщиной».

Еще в 1847 г., по словам писателя, у него родился план «Обломова», а в 1849 г. в «Литературном сборнике с иллюстрациями» появилась глава «Сон Обломова» (с подзаголовком «Эпизод из неконченного романа»). Этот «эпизод», по свидетельству Достоевского, «с восхищением прочла вся Россия». Ободренный новым успехом, летом 1849 г. Гончаров уезжает в отпуск в Симбирск в надежде дописать роман, о публикации которого он уже договорился с редактором «Отечественных записок» А.А.Краевским. К этому времени была написана вчерне первая часть, но далее работа не шла. «Вещь вырабатывается в голове медленно и тяжело», – писал Гончаров из Симбирска Краевскому. Об особенностях своей творческой работы Гончаров позднее писал: «…для романа или повести нужен не только упорный, усидчивый труд, но и масса подготовительной, своего рода черновой, технической работы, как делают и живописцы, то есть набрасывание отдельных сцен, характеров, черт, деталей, прежде нежели все это войдет в общий план и т. п. Словом, недилетантская работа требует всего человека». В Симбирске, параллельно с работой над «Обломовым», у Гончарова зарождается новый замысел – будущего романа «Обрыв».

По признанию писателя, к началу 1850-х он «заживо умирал дома от праздности, скуки, тяжести и запустения в голове и сердце» и ясно сознавал необходимость перемены в жизни. Такая возможность представилась: в октябре 1852 Гончаров отправляется в экспедицию в Японию на фрегате «Паллада» в должности секретаря адмирала Е.В.Путятина. «Все удивились, что я мог решиться на такой дальний и опасный путь, – я, такой ленивый, избалованный! Кто меня знает, тот не удивится этой решимости. Внезапные перемены составляют мой характер, я никогда не бываю одинаков двух недель сряду…». С собой Гончаров увозит наброски будущих романов «Обломов» и «Обрыв».

Трудное и опасное (в условиях начавшейся Крымской войны 1853–1856 гг.) плавание продолжалось два с половиной года. Гончаров наблюдал жизнь «классической» страны капитализма Англии, совершил поездку в глубь Капской колонии, посетил Яву, Сингапур, Гонконг, Шанхай, Филиппины, длительное время знакомился с замкнутым феодальным укладом Японии. «Как прекрасна жизнь, между прочим и потому, что человек может путешествовать!» – напишет он во «Фрегате „Паллада“». Обратный путь в Петербург писатель совершил сухим путем через Сибирь и с февраля 1855 возобновил службу в департаменте.

За время путешествия Гончаров «набил целый портфель путевыми записками» и по возвращении в Петербург начал печатание отдельных очерков в журналах. «Очерки путешествия» в 2-х томах под названием «Фрегат „Паллада“» вышли в Петербурге в 1858 г. Критика отозвалась на публикацию в целом благожелательно. Отмечалось, что очерки написаны «блестящим, увлекательным рассказчиком» (Н.А.Добролюбов), с умным юмором, тактом, наблюдательностью; что они отличаются «живостью и красотой изложения, свежестью содержания и той художнической умеренностью красок, которая составляет особенность описаний г-на Гончарова» (Н.А.Некрасов). Гончаров стремился дать, по собственному признанию, не «систематическое описание путешествия», но передать «дыхание жизни». «Фрегат „Паллада“» – своего рода «одиссея», «географический эпос», растянувшееся на два тома повествование о всемирной жизни, с противостоящими в качестве главных «персонажей» буржуазным Западом и феодальным Востоком и символизирующей живое, гармоническое начало Сибирью, прообразом будущей России. Разноликая «масса великих впечатлений» (быта, нравов, лиц, картин природы и т. п.) объединена такими полярными тенденциями мирового бытия, как покой, неподвижность (жизнь феодальной Японии, Ликейских островов) и движение (современная Англия, Соединенные Штаты, осваиваемая русскими людьми Сибирь), национальная замкнутость и национальная открытость, уклад первобытный (стадия «детства») и цивилизованный (стадия «зрелости»). Взгляд Гончарова во «Фрегате „Паллада“» оказался во многих аспектах социально и исторически точным, и, по словам автора, «искомым результатом путешествия» стала «параллель между чужим и своим». Новые впечатления укрепили Гончарова в мысли об объективно назревших экономических и общественно-политических изменениях в России. Жанр книги впитал элементы сентиментального, романтического и научного путешествия, античных сказаний, русского и мирового эпоса. Во многом наследующая русской и европейской традиции «писем путешественника», но и меняющая сложившиеся эстетические каноны книга Гончарова сделалась классическим образцом жанра путешествий в русской литературе.

В марте 1856 Гончаров определяется цензором в Петербургский цензурный комитет. Новая должность с бо́льшим жалованием позволяла писателю почти ежегодно летом уезжать в длительный заграничный отпуск. В первый из таких отпусков, летом 1857 г., Гончаров «на водах» в Мариенбаде в течение 7 недель завершает роман «Обломов» («мариенбадское чудо»), план которого «был готов» еще в 1847. В литературных кругах в начале 1850-х роман был известен под названием «Обломовщина», связанным с содержанием уже написанной первой части. Новое и окончательное название объяснялось выдвижением в идейный и психологический центр судьбы главного героя.

По выходе романа («Отечественные записки». 1859. № 1–4; отд. изд. – СПб., 1859) успех, как вспоминал Гончаров, «превзошел мои ожидания. И Тургенев однажды заметил мне кратко: „Пока останется хоть один русский – до тех пор будут помнить Обломова“». Л.Н.Толстой писал: «Обломов – капитальнейшая вещь, какой давно, давно не было. Скажите Гончарову, что я в восторге от Обломова и перечитываю его еще раз. Но что приятнее ему будет – это, что Обломов имеет успех не случайный, не с треском, а здоровый, капитальный и невременный в настоящей публике». В отзывах критики центральное место принадлежит статье Н.А.Добролюбова «Что такое обломовщина?» (1859), в которой роман оценен как «знамение времени» и выявлена социальная суть «барской», выросшей на почве крепостничества психологии главного героя. Критики славянофильской ориентации осудили «обличительные» социальные тенденции романа (заодно резко отвергли и публицистические тезисы Добролюбова) и выступили с апологией Обломовки, которая представлялась им поэтическим, «полным, художнически созданным миром, влекущим… неодолимо в свой очарованный круг» (А.А.Григорьев). А.В.Дружинин, автор статей о «фламандском» стиле Гончарова, увидел заслугу писателя в том, что тот «крепко сцепил все корни обломовщины с почвой народной жизни и поэзии – проявил нам ее мирные и незлобивые стороны, не скрыв ни одного из ее недостатков». Другие элементы художественной структуры романа позднее были отмечены В.Г.Короленко, И.Ф.Анненским, Д.С.Мережковским, Н.О.Лосским. Тем не менее именно идеи Добролюбова почти столетие определяли восприятие романа, о котором писали в духе положений знаменитой статьи (основные мысли критика разделял историк В.О.Ключевский, В.И.Ленин ценил его революционно-демократический пафос). Постепенно внимание читателей и критиков перемещалось от обличительных мотивов (все, что связывалось с понятием «обломовщина») к другим сторонам поэтической концепции романа. В.С.Соловьев считал, что Гончаров создал «такой всероссийский тип, как Обломов, равного которому по широте мы не находим ни у одного из русских писателей». В главном герое романа все больше привлекает «исключительная человечность… и его „голубиная чистота“» (М.М.Бахтин), его покой «таит в себе запрос на высшую ценность, на такую деятельность, из-за которой стоило бы лишиться покоя» (М.М.Пришвин), и тихий, сердечный протест против низменных и агрессивных тенденций европейской цивилизации, «безумия истории» (Ж.Бло).

В сентябре 1862 Гончаров становится главным редактором официальной газеты «Северная почта», в июне 1863 отказывается от газеты, направление которой ему не удалось реорганизовать в духе большей свободы освещения «наших внутренних, общественных и домашних» событий. Находясь затем на службе в Совете по делам книгопечатания (с июня 1863) и в Совете Главного управления по делам печати (с апреля 1865 и до выхода в отставку в декабре 1867) Гончаров в качестве «цензора цензоров» курировал ряд периодических изданий. В литературных кругах служба Гончарова в цензуре с самого начала вызывала недоумение и неприязнь (характерны резко-иронические заметки А.И.Герцена «Необыкновенная история о ценсоре Гон-ча-ро из Ши-Пан-Ху» (1857)). Вместе с тем цензорская деятельность Гончарова не может быть оценена однозначно. Он настоял на публикации запрещенных или бывших на подозрении цензуры произведений М.Ю.Лермонтова, Н.А.Некрасова, И.С.Тургенева, Н.Г.Помяловского, Ф.М.Достоевского, А.Ф.Писемского и др. Известны, однако, и его жесткие, в русле правительственной политики, отзывы о направлении «Современника», который «соблазнительно действовал на молодое поколение», или «Русского слова», с его «рвением провести в публику запретные плоды… жалких и несостоятельных доктрин материализма, социализма и коммунизма». С декабря 1857 по весну 1858 Гончаров, сохраняя должность цензора, преподавал русскую словесность цесаревичу Николаю Александровичу. В декабре 1859 г. он избран членом Литературного фонда, с 1860 г. – член-корреспондентом Академии Наук по отделению языка и словесности.

В конце 1850-х Гончаров поселился на Моховой ул., в доме М. М. Устинова (ныне д. 3), где прожил до конца дней. В эти годы складывается легенда о писателе, приписывающая ему черты Обломова. Повод к этому отчасти дал сам Гончаров, выступавший под маской лени, апатии, безучастия и во «Фрегате „Паллада“», и в эпилоге «Обломова», и в очерке «Литературный вечер» (пожилой беллетрист Скудельников). Однако, по свидетельству близко знавшего Гончарова А.Ф.Кони, под его «спокойным обличьем… укрывалась от нескромных или назойливо-любопытных глаз тревожная душа. Главных свойств Обломова задумчивой лени и ленивого безделья – в Иване Александровиче не было и следа. Весь зрелый период своей жизни он был большим тружеником». Подчеркнутая отстраненность, безучастность повествователя – сознательный прием в прозе Гончарова, знак объективной авторской позиции, независимой от его симпатий и антипатий.

Скрытой от наблюдателей осталась и душевная, сердечная жизнь писателя. В 1855-56 гг. Гончаров был серьезно увлечен Е. В. Толстой, его переживания отразились в своеобразном романе в письмах, адресованных ей. По мнению ряда исследователей, Е.В.Толстая послужила прототипом Ольги Ильинской в «Обломове». Другим прототипом считают Ек. П.Майкову, чей деятельный характер, тонкий художественный вкус были Гончарову симпатичны. В 1867-начале 1868 произошло знакомство писателя и скорый разрыв с некой «Агр. Ник.» (полное имя не установлено), сыгравшей не последнюю роль в его работе над «Обрывом» («…это была моя не Вера, а модель моей Веры»). Исключительно значимы в душевной и творческой жизни писателя его многолетние дружеские связи и длительная доверительно-исповедальная переписка с И.И.Льховским, Ю.Д.Ефремовой, с семьями Майковых, Языковых, Никитенко, Стасюлевичей, с А.Ф.Кони, великим князем Константином Константиновичем. Друзья оказывались вовлеченными в творческий процесс писателя, доверявшего их суду и совету. Гончаров был близок с А.К.Толстым, Я.П.Полонским, А.Н.Островским, дружески связан с Н.С.Лесковым, Ф.М.Достоевским, Л.Н.Толстым; сложно складывались его отношения с Н.А.Некрасовым, М.Е.Салтыковым-Щедриным. В процессе творческого самоутверждения Гончарова особую роль играли его отношения с Тургеневым, чье мнение было для него всегда авторитетно. Однако, «открыв» Тургеневу в 1855-56 гг. в деталях и подробностях замысел «Обрыва», Гончаров без всяких оснований заподозрил его в плагиате – использовании собственного замысла в романах «Дворянское гнездо» и «Накануне». Конфликт едва не привел к дуэли и разрешился 29 марта 1860 «третейским судом». Заключение «судей» (П.В.Анненкова, А.В.Дружинина, С.С.Дудышкина, А.В.Никитенко) гласило: «…произведения Тургенева и Гончарова, как возникшие на одной и той же русской почве, должны были тем самым иметь несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях, что оправдывает и извиняет обе стороны», однако Гончарова оно не удовлетворило. Мучительно и долго вынашивавший свои замыслы, Гончаров не прощал Тургеневу легкости, с которой тот, как ему казалось, создавал свои не романы, а «эскизы». Сознавая по временам болезненность и преувеличенность своих подозрений, Гончаров не мог противостоять им и перипетии своей вражды с Тургеневым изложил в памфлетной исповеди «Необыкновенная история» (2-я половина 1870-х).

Сложная творческая история «Обрыва» тесно связана с общественной и культурной жизнью России 1850-60-х гг. «Этот роман была моя жизнь: я вложил в него часть самого себя, близких мне лиц, родину, Волгу, родные места…», писал Гончаров. В романе, задуманном в 1849 г. под названием «Художник», типичный конфликт личности и среды Гончаров рассматривал в особом аспекте исследования психологии, «силы творческой фантазии» художника. Но в начале 1860-х эта тема представляется Гончарову все менее актуальной. В 1860-61 он публикует отрывки из романа (с подзаголовком «Эпизоды из жизни Райского»): «Софья Николаевна Беловодова», «Бабушка», «Портрет». В это время Гончаров приходит к убеждению в необходимости пересмотра первоначального плана, возвращается к работе над романом в 1865-66 и завершает его летом-осенью 1868. Неуверенность, которую он испытывал, определяя идейную и нравственно-психологическую доминанту романа, отразилась и в поисках названия. Весной 1868 Гончаров решает назвать роман именем Веры; окончательное название найдено летом того же года: оно определяет судьбу молодого поколения, потерпевшего трагическое поражение в поисках своего исторического пути.

Публикация романа «Обрыв» («Вестник Европы». 1869. № 1–5; отд. изд. СПб., 1870) вызвала живой интерес читателей и бурные споры в разных литературных лагерях. Свое отношение к чуждому ему революционно-демократическому направлению Гончаров выразил в образе «нигилиста» Марка Волохова, что вызвало отрицательную оценку романа в либеральной и радикальной печати с характерными заглавиями рецензий: «Талантливая бесталанность» (Н.В.Шелгунов), «Старая правда» (А.М.Скабичевский), «Псевдоновая героиня» (М.К.Цебрикова), «Уличная философия» (М.Е.Салтыков-Щедрин). Представители другого лагеря, напротив, упрекали Гончарова в симпатии и к «грязному Марку» и к «незначительной Вере». Гончаров болезненно реагировал на односторонне-полемические выпады критики, оставившей без внимания достоинства романа. Он дважды пытался объясниться с читателями в «Предисловии к роману „Обрыв“» (1869) и статье «Намерения, задачи и идеи романа „Обрыв“» (1872), но своих авторских исповедей не опубликовал. Только в «критических заметках» «Лучше поздно, чем никогда» («Русская речь». 1879. № 6) Гончаров высказался о своем отношении к критике «Обрыва» и о понимании всех трех романов как трилогии («Все они связаны одною общею нитью, одною последовательною идеею – перехода от одной эпохи русской жизни, которую я пережил, к другой…»).

В последние десятилетия Гончаров редко выступал в печати, считая себя устаревшим и забытым автором. Откликаясь на постановку «Горя от ума» на сцене Александринского театра, он пишет «критический этюд» «Мильон терзаний» («Вестник Европы». 1872. № 3), содержащий глубокий анализ комедии А.С.Грибоедова, возможно, самого любимого им произведения, отзвуки которого ощутимы во всех его романах, в очерках, фельетонах, письмах. Две другие его работы о театре – «Материалы, заготовляемые для критической статьи об Островском» (1873-74) и «Опять „Гамлет“ на русской сцене» (1875) – остались незавершенными, как и статья «„Христос в пустыне“. Картина г. Крамского» (1874?). Были также опубликованы очерки «Из воспоминаний и рассказов о морском плавании» (1874; позднее печатались под названием «Через двадцать лет»), «Литературный вечер» (1880), «Слуги старого века» (1887), мемуары «В университете» (1860-е-1880-е), «Заметки о личности Белинского» (1881), «На родине» (1887).

В 1874 как один из составителей и авторов Гончаров участвовал в сб. «Складчина» в пользу голодающих Самарской губернии, во 2-й половине 1870-х состоял в жюри по присуждению ежегодной премии за лучшее драматическое произведение. В 1876 избран действительным, в 1885 – почетным членом Общества любителей русской словесности при Московском университете; в 1880 – русским чл. – корреспондентом Общества литераторов Франции.

До последнего года жизни Гончаров не прекращал творческой работы. В январе 1891 г. выходит очерк «По Восточной Сибири. В Якутске и Иркутске», в июле он заканчивает очерк «Май месяц в Петербурге» – о доме на Моховой ул., где прожил более 30 лет, в августе – «Превратность судьбы» и «Уха» (опубликованы посмертно). Позднее были напечатаны и другие оставшиеся в рукописях произведения – «Поездка по Волге» (1873-74), «Рождественская елка» (1875).

Верный правилу не открывать своих переживаний никому, кроме самых близких людей, Гончаров обратился со статьей «Нарушение воли» («Вестник Европы». 1889. № 3) к своим адресатам с просьбой уничтожить имеющиеся у них письма и сам незадолго до смерти сжег значительную часть своего архива. Последние годы писатель жил одиноко (своей семьи у него никогда не было) и замкнуто, в окружении детей умершего в 1878 г. слуги Карла Трейгута, воспитание и обучение которых он принял на себя, и на попечении их матери, ставшей его экономкой. Умер он, немного не дожив до 80 лет, и был похоронен в Александро-Невской Лавре на Новом Никольском кладбище. В 1956 г. в связи с ликвидацией этого кладбища его прах был перенесен на Литераторские мостки Волкова кладбища.

Художественный мир Гончарова глубоко своеобразен. Своеобразен уже самый стиль его прозы, который А.В.Дружинин назвал «фламандским», Д.С.Мережковский определил как своеобразный «символизм» – лишенное резких тонов, эпически замедленное, изобилующее бытовыми и психологическими подробностями повествование о повседневной жизни героев. Эпическая манера повествования исключает прямое авторское вмешательство: «…я не выдумывал ничего: сама жизнь писалась у меня, как я переживал ее и видел, как переживают другие, так она и ложилась под перо. Не я, а происшедшие у всех на глазах явления, обобщают мои образы». Постоянное обращение писателя к мифологическим и фольклорным преданиям связано с его представлением о предмете и задачах искусства, с его теорией типического: «…тип слагается из долгих и многих повторений или наслоений явлений и лиц, где подобия тех и других учащаются в течение времени и, наконец, устанавливаются, застывают и делаются знакомыми наблюдателю».

Объективность письма сочетается у Гончарова с философичностью, широтой исторического взгляда на русскую жизнь. Его внимание обращено к глубинному, общемировому процессу эпохи – разрушению патриархального уклада и вытеснению его новыми динамичными формами жизни. Прекраснодушный романтизм Александра Адуева, лень и апатия Обломова, мудрый консерватизм бабушки в «Обрыве» разные лики уходящей патриархальности; такое же внутреннее родство обнаруживают противостоящие им образы «деловых людей»: Петра Адуева, Штольца, Тушина. Это противопоставление проходит через всю «трилогию» Гончарова. Однако сила автора «Обломова» не только в полноте и достоверности изображения происходящих перемен, но и в особом качестве историзма Гончарова-художника. Свой социально-эстетический идеал Гончаров не связывает ни с патриархальным «старым», ни с буржуазным «новым», и в том и в другом он проницательно различает свет и тени. Не склонный ни к идеализации уходящего, ни к поверхностному прогрессизму, взыскуюший «синтеза», Гончаров рисует смену исторических эпох как процесс противоречивый и неоднозначный, где приобретения оплачиваются потерями, и наоборот.