Текст книги "Особо сложные дела"

Автор книги: Иван Неручев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Иван Абрамович Неручев
Особо сложные дела

„Авоська“ старого знакомого

В Энской части были сильно обеспокоены. Фашистские стервятники несколько дней подряд бомбили важные объекты. Удивляла их точная ориентировка. Видимо, враг пользовался чьими-то услугами на нашей территории, и наверняка через радиостанцию. Дано было задание пеленгаторной станции прощупать эфир. Предположение подтвердилось: враг свил гнездо в западной части леса, близ высотки, метрах в 600–700 от реки. Передача велась в микрофон шифром на немецком языке.

Вскоре на опушке этого же леса, расположилась боевая часть. Ей и было поручено прочесать лес, поймать шпиона.

Поиски шли напряженно. Осматривали каждое дерево, обыскивали каждый куст. Безрезультатно: лесу не оказалось ни одной живой души. С пеленгаторной станции сообщили: вражеский передатчик смолк в тот момент, когда начались поиски.

Комиссар и командир полка догадались, в чем причина провала операции: они действовали недостаточно осторожно. Раннее утро. Тихо. А сотни людей в тяжелых сапогах пробираются чащей, ломая сухие ветки. Треск и шум – лучшие пособники врагу. Ему было куда податься: огромный лес зажать в кольцо невозможно. Наконец, враг мог перебраться через речку и уйти в город К. Возможно, дозор, посланный на этот участок, запоздал…

* * *

На второй день, ранним утром, тем же лесом шли рядовые Даниил Петренко и Михаил Сидоров. Они направлялись к речке с пятиведерным баком, чтобы набрать воды для полевой кухни. Вчера они тоже принимали участие в неудачной облаве на опасного врага. Может быть, поэтому каждый из них с особой остротой думал сейчас о хитром, изворотливом шпионе, прислушивался к шорохам, зорко всматривался в лесную чашу. Куда же шмыгнул, где теперь притаился гад? Кто он и где его постоянное логово?

Открылась гладь реки. Вправо от себя, в полукилометре, у сизого огромного камня, Петренко заметил черную фигуру. Он остановился и молча указал на нее Сидорову. Бойцами мгновенно овладело беспокойство: «Это он… Не упустить бы!».

Жаль, нет у них винтовок. Если это действительно враг, его легко не возьмешь. Бойцы понимающе переглянулись. Петренко указал на пару гранат, подвешенных к поясу. Одну из них передал Сидорову. Оставив бак (дьявол с ней, с водой-то!), бесшумно поползли к загадочной фигуре. Вот она уже отчетливо вырисовалась: мужчина. Он стоял вполоборота к бойцам, слегка наклонившись над зеленой сумкой – «авоськой». Высокий, худощавый, лицо бритое, морщинистое; короткие седые, ежом, волосы. Петренко решил, что это учитель, Сидоров принял его за бухгалтера. Шопотом обменялись первыми впечатлениями. Заметили на камне около старика несколько удилищ… Так вот оно что! Рыболов! Как видно, улов в сумке подсчитывает!.. Всё же решили подползти поближе. Старик тем временем еще ниже склонился над «авоськой», почти спрятал туда свое морщинистое лицо… Чего он ворчит? Слова какие-то мудреные, не похожие на наши, и говорит быстро, без передышки – так рыбу не считают. Наконец старик поднял голову, посмотрел по сторонам, закурил папиросу и стал сматывать удочки.

– Руки вверх! – приказал Петренко, выскочив из кустов с гранатой в руке. Подбежал и Сидоров. Они прижали к камню добродушно улыбающегося старика.

– Экие вы петухи, – не поднимая рук, сказал он спокойно. – Робкого человека до смерти напугать можете…

– Тебе говорят: руки вверх! – повторил команду Петренко. – Не то стрелять буду…

– Стрелять-то чем? Гранатой… Сами еще взорветесь. – И старик протянул руку к гранате Сидорова.

– Не трожь, гражданин! – прикрикнул Петренко.

– Да что вы, товарищи красноармейцы? В своем ли уме?! Напасть средь бела дня на мирного человека… Если вы переодетые бандиты или мародеры, тогда скажите, что вам надо?! Деньги? У меня же ломаного гроша нет. Хотите отобрать удочки или «авоську» – сделайте одолжение… – Старик протянул бойцам и удилища и зеленую сумку.

Красноармейцы растерялись. Нет ничего особенного в этом старичке, разве глаза, – взгляд какой-то тяжелый, неприятный. Шпионы, диверсанты представлялись им в другом свете. В каком – сказать не могли бы, не знали: до сих пор в жизни живого шпиона не видели.

Петренко потребовал от старика документы, тот охотно предъявил их, похвалив бойца за бдительность.

– Мне такая бдительность особенно по душе: я ведь сам усиленно насаждаю ее среди здешнего гражданского населения.

Петренко раскрыл депутатский билет: депутат и заместитель председателя местного городского Совета товарищ Океановский Валентин Викторович… Печать, фотокарточка установленного образца, две подписи…

– А вот мой партийный билет… Нет, в руки не берите! У нас этого не положено. Это дороже, чем гранаты, до которых вы не позволили мне дотронуться… Взгляните сюда! – Старик раскрыл партийный билет. – Обратите внимание, сынки, на мой стаж: он, пожалуй, равен вашему возрасту – с 1921 года…

И снова всё было правильно: подпись, печать, фотокарточка…

– А рыбу удить я большой любитель. Не прогуляюсь зорькой к речке, не подышу утренним лесом – целый день сам не свой, работник уже не тот…

– Всё! – прервал старика Петренко. – Пойдешь с нами. Штаб недалеко – в избе лесника. Там лучше нас во всем разберутся.

Старик рассвирепел. Он не находил слов, чтобы выразить негодование. Это же больше чем неуважение к возрасту, служебному положению, партийному стажу… Отлично! Он пойдет в их штаб и добьется от командира, чтобы бойцов наказали за неслыханное самоуправство и насилие над личностью. Правда, эта канитель, к сожалению, сорвет у него утренний прием трудящихся… Ну что ж! Тем хуже для некоторых.

– Не пугайте, – невозмутимо кинул Петренко. – Тронулись! Погодите, вы сумку обронили…

– А, к чорту ее, – зло отозвался старик, но сумку взял, когда ее поднял Сидоров.

Невольные спутники молча шагали в глубь векового леса.

Сидоров готов был провалиться сквозь землю от всей этой кутерьмы. Он был убежден, что они ошиблись, зря побеспокоили, обидели заслуженного, большого человека. Непонятно, что это стряслось с Петренко, почему он вдруг так заупрямился?

Неважно чувствовал себя и сам виновник «заварухи» – Петренко. Документы и у него не вызывали сомнений, а вот сердце почему-то не сдавалось, оно сильно билось и словно сигнализировало: «Он, он, он, он!..»

* * *

Когда Океановского привели в штаб, произошел конфуз:

– А, старый знакомый! Мое почтение. Валентин Викторович! – задушевно воскликнул начальник штаба. – Какими судьбами в нашу берлогу?

Начштаба Веселов познакомился с Океановским на деловой почве, не раз бывал у него в служебном кабинете и не раз пользовался его покровительством при получении материалов, необходимых для своей части.

Океановский тотчас с нескрываемым возмущением стал объяснять причину своего невольного появления в штабе.

Петренко побагровел, потупил глаза. Нечего сказать – поймал шпиона. И задаст же командир, что называется по первое число, разделает под орех, осрамит перед всей частью. Но что делать с сердцем?! Оно настойчиво выстукивает. «Он, он, он, он…» Как доказать свою правоту?

Старик продолжал сетовать на бойцов, на их невоспитанность, бестактность, грубость…

Начштаба, не дослушав Океановского, резко предложил Петренко выйти. Петренко сделал робкую попытку оправдаться.

– Красноармеец Петренко, не заставляйте напоминать устав!

– Есть, товарищ начштаба, не заставлять напоминать устав! – отчеканил Петренко. Козырнул, круто повернулся и вышел из штаба.

Выйдя из штаба, он бросился разыскивать комиссара. Обида ли, боязнь ли упустить врага, а возможно и сочетание двух этих чувств подействовали на Петренко. Ему разом сделалось ясно, зачем «колдовал» старик над «авоськой», почему пытался ее «потерять»… А эти слова на незнакомом языке! Рассказывал же бойцам комиссар, что на днях в прифронтовой полосе политрук одного боевого подразделения в противогазе прохожего оборванца обнаружил радиостанцию. Оборванец оказался крупнейшим лазутчиком…

Едва Петренко взволнованно закончил рассказ, комиссар сказал:

– Молодец, Петренко!

– Служу Родине, товарищ комиссар…

Они вошли в штаб в тот момент, когда начштаба благодарил Океановского за пишущую машинку «Ленинград», которую тот обещал выделить ему из запасов Горсовета.

Молча подняв с пола зеленую сумку, комиссар осмотрел ее. Там оказалась радиостанция, искусно вмонтированная в самое дно.

– Обыскать! – приказал комиссар, кивком головы указывая Петренко на опешившего старика.

– Есть обыскать!

Тщательный обыск новых данных не дал. Однако достаточно было и первой находки.

– Давно «работаете»? – сурово спросил комиссар.

– Я вас не совсем понимаю, товарищ начальник! – обиженным тоном сказал старик. – О какой работе вы говорите?

Да, он видит эту досадную чертовщину, которую комиссар именует радиостанцией. Возможно, это в самом деле радиостанция. В этом вопросе подвергать сомнению компетенцию начальника у него нет оснований. Однако всё несчастье заключается в том, что он любит утренние прогулки и рыбную ловлю. Не будь этого, он не нашел бы сегодня в лесу эту дрянь… Он клянется совестью коммуниста, что говорит правду… Пусть спросят всех его товарищей, пусть допросят весь город, где его знают от мала до велика, – никто и никогда не видел у него в руках эту поганую сумку. И зачем только он на нее польстился?! Весьма возможно, что враг во время вчерашней облавы бросил ее.

Комиссар начал колебаться. Доводы Океановского произвели на него впечатление своей логикой и здравым смыслом. От Петренко это не ускользнуло. Не ускользнуло и то, что собственное сердце тоже начало сдавать; его тоже цепко опутала словесная паутина старика, оно не выстукивало больше: «Он, он, он…» В самом деле, почему не может быть так: кто-то бросил сумку, а он, старик, нашел ее и рассматривал, сунув туда нос. А чужая речь? Может быть, это только послышалось!

И всё же комиссар еще не сдавался.

– Прошу извинить меня, – обратился он к старику, – вам всё же придется зайти на несколько минут к особоуполномоченному… Это по его специальности… Проводите, Петренко, товарища…

– Вот как! Значит, вы всё-таки мне не верите? Это вам так не пройдет! – гневно сказал Океановский и, выходя, хлопнул дверью. За ним поспешил Петренко.

Комиссар и начштаба вопросительно посмотрели друг на друга.

* * *

Следователь Захаров сравнительно легко определил, что дело Океановского является делом необычным. Осложняло работу еще одно обстоятельство: спешка – следствие надо закончить немедленно, этого требует военная обстановка…

Захаров объявил Валентину Викторовичу, что он временно задерживается, что по существующим правилам к нему будет приставлена охрана… Нет, нет, это не арест, но всё же… Другого выхода при создавшихся обстоятельствах быть не может.

За короткий срок Захаров дважды приглашал к себе Океановского, но, вместо допроса, которого ожидал тот, ограничивался мягкой беседой на посторонние темы. Третья встреча ознаменовалась острой словесной перепалкой.

Следователь вызвал для очной ставки Петренко.

– Сделайте одолжение, избавьте меня от встречи с грубияном, – попросил Океановский. – Вся моя жизнь – служение великому делу революции, весь мой долгий жизненный путь освещен лучами, возможно, маленького, но искреннего уважения ко мне окружающих. И вот, в самое грозное и ответственное время для Родины, когда каждый мускул напряжен, каждая капля крови зовет к действию, к мести проклятому врагу – в это самое время на моем пути появляется дерзкий мальчишка. Ни с того ни с сего он заносит над седой головой меч…

– …правосудия? – Следователь пристально посмотрел в черные глаза Океановского: они горели неподдельным гневом.

– Если, товарищ следователь, советское правосудие и самоуправство рядового солдата, да еще, вероятно, не слишком грамотного – одно и то же, тогда… Но я лучшего мнения о советском правосудии и лично о вас, хотя вы и доставляете мне большие неприятности…

– Благодарю вас и за себя и от имени нашего правосудия, – ответил следователь, сильно подчеркнув слово «нашего».

– Приступим к делу, – вздохнул Океановский, – не забывайте, мы оба с вами получаем зарплату и едим народный хлеб, который так дорог теперь…

– Относительно дела должен сказать: тщательные обыски вашей квартиры и вашего служебного кабинета ничего не дали. У вас блестящие отзывы, и прошлое ваше безупречно… Словом, всё как будто в вашу пользу…

– Почему же «как будто»?

– Потому что пока я в этом не уверен.

– Вот что значит профессия! Без подозрения ваш брат шага ступить не может…

Следователь продолжал, не обращая внимания на последние слова Океановского:

– Никто вас с зеленой сумкой никогда не видел. Я даже отыскал людей, которых вы приглашали с собой удить рыбу, собирать грибы… Вы, оказывается, любите и по грибы ходить!

– Совершенно верно… очень люблю!

– Так вот, они тоже не видели вас с этой сумкой…

– Что же еще надо?! Может быть, прикажете головой о стенку удариться, чтобы убедить вас?..

Следователь не обратил внимания на иронию:

– Нет, этого пока не надо… Есть всё же некоторые факты которые против вас…

– Именно?

– Факт первый странно, что вы нашли сумку, тогда как наши разведчики, прочесывая лес, не заметили ее…

– Я тоже никогда не нашел бы, если б искал. Я рыл в этом месте землю, добывал червей… Это, надеюсь, для вас убедительно?

– Буду объективен: ваши соображения не лишены некоторого смысла.

– Они правдивы и, следовательно, безупречны.

– Предположим. Объясните тогда, о чем вы «колдовали» над «авоськой» и на каком языке?

– Объясню. Только заранее предупреждаю, будете смеяться над стариком… Дело в том, что я сызмальства привык наедине разговаривать с самим собой. Пойдешь ли, скажем, на рыбалку или по грибы, ходишь-бродишь. И вот возникает желание поговорить, поболтать. Иногда болтаешь со смыслом, а больше всего – просто так, что на ум придет, придумываешь всякие слова, стишки, какие-нибудь словосочетания. Я даже придумал своеобразный примитивный «шифр», которым иногда в шутку пользовался. Дурачился я этим «шифром» и на этот раз. Я даже хорошо помню, что говорил… Сумляра кальяра зельяра енляра альяра яльяра, сумляра кальяра несляра часляра тналяра яльяра, ктольяра жельяра польяра кильяра нульяра, дельяра ткальяра, тельяра бяльяра… Надеюсь, обратили внимание на подчеркнутое. Сложите это и получите: сумка зеленая, сумка несчастная, кто же покинул, детка, тебя… Глупо, сознаюсь, но от факта не уйти…

– Согласен – забава не для взрослых. Однако Петренко утверждает, что вы завершили свое «колдовство» словами: «Ах, Федер Зенин!».

– Он лжет…

– А может быть, не совсем точно передает слова, передает их на русский манер… Ради чего ему лгать?

– Орден зарабатывает…

– На крови врага?

В глазах Океановского метнулся еле уловимый беспокойный огонек, мускул щеки нервно вздрогнул. Он промолчал и отвернулся. Следователь пристально рассматривал его сухую, жилистую шею, седые торчащие волосы, синюю, линялую косоворотку, коричневый, в елочку, костюм.

– Петренко – простой человек, высшего образования не имеет, это верно, – задумчиво продолжал следователь. – Но верно и другое: он честный человек и не способен на преступление. Петренко приводит даже такую деталь; вы дважды произнесли прощальную фразу и откланялись своему далекому слушателю…

– Экая бурная фантазия! У меня даже появилось желание лично послушать этот возмутительный бред…

– С этой целью я и пригласил Петренко.

Вошел Петренко. Выслушав его рапорт, следователь объявил очную ставку начатой. Однако Океановский потребовал присутствия Сидорова – второго бойца, принимавшего участие в его задержании.

– Странно, почему вы опираетесь только на Петренко, гражданин следователь? Не придерживается ли второй боец иной позиции? Они оба наблюдали за мной, оба подслушивали, одновременно подскочили – пусть же оба присутствуют здесь, на этой вашей очной ставке.

– Согласен, это ваше право!

– Этого требует истина, – резко сказал Океановский.

Его надежды в какой-то мере оправдались. Выслушав, по предложению следователя, тарабарщину Океановского, Сидоров заявил:

– Вроде похоже…

На вопрос следователя, не слыхал ли он из уст задержанного такие, например, слова: «Ауф видер зейн», Сидоров, не задумываясь, ответил отрицательно.

Таким образом, очная ставка не только не помогла, но основательно повредила следствию. Захаров вынужден был отпустить бойцов. Океановского же он не освободил. Не сказав ему ни слова, он позвал бойца из конвойного взвода и приказал отвести задержанного. Океановский заявил решительный протест.

– Я хочу, чтобы вы, товарищ следователь, внесли полную ясность в мое положение… Дальше терпеть унижений не желаю!

– Прошу еще немного повременить. Я принимаю все меры…

– Я хочу продолжить с вами разговор один на один. Прикажите бойцу удалиться…

Следователь согласился. Он искал новых путей к истине, но пока их не находил. Пусть старик поговорит, многословие подозреваемого иной раз помогает: человек может проговориться незаметно для себя.

– Я вас слушаю, – мягко сказал следователь.

– Давайте поговорим, товарищ следователь, по душам, поговорим, как коммунист с коммунистом и как деятель гражданского ведомства с деятелем военной власти… Мне кажется, что вы не понимаете, какое чините зло…

– Даже?!

– Зря иронизируете… Я постарше вас и, видимо, в жизни поопытней…

– У каждого из нас свой опыт, свои понятия… Я хочу, чтобы вы уточнили свои слова. Какое и кому я причиняю зло?

– Советской власти, ее органам… Не щадя авторитета ее представителя, вы, вольно или невольно, бросаете тень на всю нашу систему. Что могут подумать в народе о городском Совете, одного из руководителей которого хватают средь бела дня ни за что ни про что… Держат под арестом. Изо всех сил тужатся, чтобы собрать «доказательства», обвинить чорт знает в чем… Попробуйте после этого заставить народ уважать нас, руководителей…

– Простите, я вас прерву… Вы шутите или говорите всё это всерьез?

– Позволю на вопрос ответить вопросом: вы серьезно меня об этом спрашиваете?

– Конечно! Как можно говорить всерьез о том, что ради сохранения престижа отдельных работников советской власти мы должны забыть о бдительности?..

– Я остаюсь при своей точке зрения – нельзя компрометировать честного советского руководителя…

– Я рекомендовал бы вам проще смотреть на наше с вами положение. Враг коварен и иногда вынуждает нас причинять беспокойство своим же людям, за что им потом приносятся искренние извинения…

– Я чувствую, товарищ следователь, что нам, поскольку мы в какой-то мере сквитались, лучше всего закончить беседу. В последний раз прошу: освободите меня под подписку или поручительство. Клянусь честью: мешать вашей исследовательской работе не буду, никуда не сбегу – стар и не иголка, – явлюсь по первому зову. Если же вы докажете, что я враг, – тогда поступайте со мной по всей строгости закона военного времени.

– Несмотря на заманчивые условия, у меня в настоящую минуту нет возможности освободить вас.

На следующее утро следователь, захватив с собой Петренко, отправился к месту задержания Океановского. Они тщательно осмотрели каждый клочок земли вокруг камня и даже на отдаленном от него расстоянии, искали разрытую землю, где якобы добывал червей старик и где он нашел сумку. Безрезультатно. Но зато они нашли другое: землянку под камнем. Вход в нее был искусно замаскирован. В землянке оказались автомат с двумя обоймами, пистолет, плащ-палатка, карты и шифр на немецком языке… «Теперь-то, старый волк, тебе не выскочить!» – подумал следователь.

Однако волк оказался сильнее, чем о нем думали.

Океановскому и на этот раз удалось поколебать неопровержимость собранных фактов. Откуда следователь взял, что он добывал червей у камня или где-то поблизости от него? Почему он думает, что сумка подобрана там, где рыл землю? Ничего подобного! Землю он рыл в другой стороне, на опушке у входа в лес. Неподалеку от камня хотел еще покопать, стал разгребать траву, напал на сумку, поднял ее и пошел к камню, забыв про свое намерение. И самое главное: на каком основании думают, что землянка принадлежит ему, Океановскому, и что всё обнаруженное в ней принадлежит ему? Не на том ли основании, что он останавливался около камня удить рыбу?.. Тогда с таким же успехом можно заподозрить его товарищей по рыбалке: они тоже не раз останавливались на этом месте. С неменьшим успехом можно утверждать, что землянка принадлежит хотя бы Петренко: ведь он брал здесь воду…

– Шутки в сторону, товарищ следователь. Мне жаль вас!

– Принимаю ваше сожаление, – сказал Захаров.

Землянку они осматривали без света, в темноте, на ощупь. Надо осмотреть еще раз с фонарем.

При вторичном осмотре землянки электрический фонарик помог, наконец, раздобыть большее: в углу, в сухих листьях, был обнаружен конверт, на котором значилось: «Глинобитная ул., д. 14, кв. 2, Валентину Викторовичу Чудновскому (лично)».

Не было никакого сомнения, что Чудновский и Океановский – одно и то же лицо: имя и отчество совпадало, адрес совпадал, никогда в этой квартире и даже в этом доме никакого другого Валентина Викторовича не проживало.

Теперь у Захарова были все основания пойти на решительный штурм преступника. На этот раз ему не удастся увильнуть! А ведь как увиливал, как ловко разрушал все доказательства!

Следователь одновременно вызвал Океановского и Петренко.

– Итак, приступим к делу. Я хочу облегчить ваше положение, хочу помочь вам признать свою вину…

– Оставьте шуточки, товарищ следователь!..

– Кстати, я давно хочу поправить вас: у нас не принято разрешать обвиняемым называть следователей товарищами. Я для вас – гражданин следователь или просто следователь…

– С каких это пор я стал обвиняемым?.. Вы, кажется, еще не предъявили мне никакого обвинения.

Следователь пристально посмотрел на Океановского:

– Остались формальности. Но прежде чем их выполнить, я всё же хочу помочь вам в признании. Вы, действительно, шпион Петренко прав в своих подозрениях. Вы шпион опытный и изворотливый. Вы ловко замаскировались. Документы у вас правильные, линия ваша на советской работе правильная, можно сказать, безупречная; тут ни к чему не придерешься… Вы совсем недавно приступили к практической шпионской деятельности, хотя в «кадрах» числитесь давно. Ваши хозяева держали вас в резерве – на всякий пожарный случай. И этот пожарный случай – война – наступил… На днях вы чуть-чуть не провалились: вы гели передачу в 600–700 метрах от места, где вас обнаружили бойцы. Вас засекли правильно. Услыхав шум и треск, вы бежали к реке и скрылись в землянку под камнем. Это ведь ваша постоянная база. Там вы хранили и «авоську» и еще кое-что… Автомат, например… Мне кажется, что больше запираться вы не будете, Океановский, то бишь… Чудновский!

Услыхав последние слова, старик вскочил с места. Упершись руками в край стола, он впился глазами в своего противника.

– Сядьте! – приказал Захаров.

Океановский вяло опустился на скамью.

– Установлено, – продолжал Захаров, – что к вам на квартиру в одно, как говорится, прекрасное время явился гость и вручил вам секретный пакет с весьма важными указаниями по поводу вашей деятельности. Пожалуй, не стоит перечислять, что вам предписывалось и о чем вы вели разговор с этим гостем. Не в этом сейчас дело…

Океановский не мог дальше слушать. Он встал и охрипшим голосом обратился к следователю:

– Отошлите его на несколько минут. – Он указал глазами на Петренко. – Я имею сообщить вам нечто важное.

Захаров распорядился, чтобы Петренко ждал его вызова за дверьми.

– Вы бесспорно одаренный человек – тихо произнес старик, опустив поблекшие глаза. – В другое время вы сделали бы блестящую карьеру…

– Не хотите ли вы предложить мне заключить с вами сделку? – прищурился следователь.

– Нет. Я не люблю делать нереальных предложений. У меня к вам другое… Но прежде всего о себе.

Старик задумался. Он явно собирался с мыслями. Следователь сосредоточенно ждал. Наконец Океановский заговорил.

О себе он скажет немного, самое основное. Сын полковника, мало известного среди старого офицерства. Может быть, из-за постоянных неудач или интриг отец сравнительно рано ушел в отставку. Большая семья вынудила родителя, кроме пенсии, искать дополнительных средств. Скоро он нашел такой источник. Он стал много ездить. Бывал во Франции, в Америке, в Германии. Ему платили щедро. Хозяева не подозревали друг о друге, а ведь предприимчивый родитель работал не только на них, но и против них… Не трудно догадаться, какую новую профессию избрал отец. К сожалению, эту профессию, не лишенную риска и соблазна (не только материального, но и несколько авантюрно-романтического), отец частично передал ему: его, Валентина Викторовича, также зачислили в «кадры», держали в резерве не только немецкие, но и американские разведывательные органы. Активизировали его, как ему, следователю, уже известно, гитлеровцы. Именно у них прежде всего возникла в этом надобность. Гражданин следователь должен понять, что он, Океановский-Чудновский, «работал» холодными руками, без души, вернее, по инерции. Но суть сейчас не в этом.

– У меня к вам предложение: доложите, кому надо, о том, что я могу быть полезен, что я с лихвой перекрою всё то зло, которое причинил Родине. Пусть оставят меня «не разоблаченным», и я такое покажу…

– Довольно! Всё ясно!.. Вы забыли только одно: в любом нашем органе нет места подлости, торгашеству, нечистоплотности, двурушничеству!

И, вынув из полевой сумки бумагу, следователь спросил:

– Может быть, желаете изложить свои показания собственноручно?

– Вы ставите меня в такое положение, что я вынужден…

– Разве я вас вынуждаю?

– Вы меня неправильно поняли. Я имею в виду обстоятельства. Вам, конечно, известно, у меня есть дочь студентка, медичка, на третьем курсе; есть и сын…

Следователь молча подал Океановскому стакан воды. Тот, не притронувшись к воде, поставил стакан на стол.

– У меня есть сын, инженер, изобретатель, работает на оборонном заводе… Жена стара и больна… Вы, впрочем, всё это знаете…

– Знаю, – подтвердил Захаров.

– Но вы не знаете одного весьма важного обстоятельства. Важного не для вас, а для меня, для них, моих детей, которых, естественно, я люблю и судьба которых меня теперь интересует больше всего на свете. Впрочем, свою просьбу я включу в показания.

Старик склонился над бумагой. Быстрым четким почерком он записал всё то, что рассказал следователю. В конце протокола сделал приписку:

«Всё рассказанное здесь моей семье известно не было. Сына и дочь я старался воспитать настоящими советскими людьми. Мне хотелось, чтобы дети мои загладили, смягчили, отработали (не знаю, как лучше сказать, но дело не в словах) вину своего отца. Прошу не трогать их и, больше того, скрыть от них трагедию их отца»

Протянув следователю этот протокол, Океановский тихо добавил:

– Разве это последнее обстоятельство не свидетельствует, что я враг подневольный?..

– Нет, оно свидетельствует о другом: о степени и глубине вашего падения.

– Пусть так. Но вы обязаны учесть…

– Трибунал всё учтет, решая вашу судьбу.

Следователь под охраной удалил разоблаченного лазутчика и позвал Петренко. Когда тот вошел в избу, они, не говоря ни слова, пожали друг другу руки, радуясь одной большой радостью – радостью бдительных и настойчивых советских патриотов.