Текст книги "Незримые города"

Автор книги: Итало Кальвино

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

Города и небо. 4

Астрономы, которым было поручено установить, по каким нормам должна быть построена Перинтия. по положению звезд определили место и день ее закладки, начертали взаимопересекаюшиеся сегменты и

хорды, первые из которых соответствовали движению солнца, а вторые – оси, вокруг которой происходит небесное движение; они разделили этот план в соответствии с двенадцатью знаками зодиака таким образом, чтобы каждый храм и квартал получали в полной мере помощь от благоприятствующих им созвездий, указали, где в стенах следует проделывать двери, предусмотрев, что каждая из них будет выходить на сторону лунных затмений на тысячу лет вперед. Они заверяли, что Перинтия станет отражением небесной гармонии, которая вместе с милостью богов будет покровительствовать судьбам ее жителей.

Перинтия была построена в точности по расчетам астрономов, и в ее стенах увидело свет первое поколение новорожденных; прошло время, и настала пора их свадеб и появления детей.

Сегодня на улицах и площадях Перинтии ты увидишь калек, карликов, горбунов, ожиревших толстяков, бородатых женщин. Но самое худшее скрыто от взора: до твоего слуха доносятся гортанные крики из подвалов и чердаков, где прячут детей с шестью ногами или о трех головах.

Астрономы Перинтии оказались перед трудным выбором: либо признать, что их расчеты были неверными, что их цифры не годятся для того, чтобы постичь небо, либо же согласиться с тем, что город уродов полностью отражает установленный богами порядок вещей.

Города без границ. 3

Путешествуя, я раз в году останавливаюсь в Прокопии. где всегда занимаю одну и ту же комнату на одном и том же постоялом дворе. Начиная с самого первого раза, я всегда всматриваюсь в пейзаж, который можно увидеть, раздвинув занавеси: ров, мост, невысокая стена, куст рябины, кукурузное поле, шелковица, курятник, желтый скат горы, белая туча и кусочек голубого неба в форме трапеции. Уверен, что в первый раз здесь никого не было, и лишь на следующий год я смог увидеть круглое и плоское лицо человека, грызущего початок кукурузы. Через год их уже сидело трое на стене, а в следующий раз шестеро, сидевших в ряд, положив руки на колени перед тарелкой с ягодами рябины. Каждый год. едва войдя в комнату, я раздвигал занавеси и насчитывал все большее их количество: шестнадцать, включая тех. которые находились во рву; двадцать девять, восемь из которых собирали рябину; сорок семь, не считая тех. что были в курятнике. Все они похожи друг на друга, имеют добродушный нрав, на щеках у них веснушки, а набитый шелковицей рот того или другого растягивается в улыбке. Вскоре мост был целиком забит этими круглолицыми человечками, которые сидели на корточках, потому что у них не было места для движения; они ели кукурузу, а после этого грызли качаны.

Так, год за годом, с моих глаз исчезали ров, дерево, куст, скрывшись за частоколом добродушных улыбок, посылаемых из пространства между круглых щек, шевелящихся из-за прожевывания листьев Трудно себе представить, как на таком ограниченном пространстве, как это небольшое кукурузное поле, смогло уместиться столько народа, особенно если принять во внимание то. что они сидели, обхватив руками колени, и не имели возможности пошевелиться. Их было намного больше, чем это могло показаться с первого взгляда; я видел, как склон горы покрывался все прибывающей толпой, но с момента, когда на мосту они принялись садиться друг другу на плечи, я уже не мог рассмотреть того, что происходило вдалеке.

Наконец, когда в этом году я раздвинул шторы, в окне виднелись одни только лица: от одного угла к другому, на разной высоте были видны сплошные круглые физиономии с намеком на улыбку, вперемешку с руками тех, которые сзади опирались на плечи передних. Даже неба не было видно. Мне пришлось отойти от окна.

Не могу сказать, чтобы мне было просто передвигаться. В одной комнате нас было двадцать шесть: чтобы пошевелить ногой, мне приходилось побеспокоить тех, что сидели на полу на корточках; мне приходилось пробираться среди ног тех, которые сидели на комоде, и локтей тех, чья очередь пришла облокачиваться о кровать; к счастью, все они были очень благожелательны.

Скрытые города. 2

Жизнь в Раисе невесела. Люди ходят по ее улицам, заламывая себе руки, ссорятся из-за плачущих детей, облокачиваются о парапеты набережных, обхватив голову руками; по утрам они пробуждаются от дурного сна, и для них начинается новый кошмарный сон. В мастерских каждую секунду кто-то бьет себя по пальцам или колет их иглой, а у колонок с неровными цифрами списка коммерсантов и банкиров или же у стойки бара с выставленными на ней в ряд пустыми стаканами наименьшим злом можно считать поникшую голову, что избавляет тебя от косого взгляда. Еще хуже дела обстоят дома, и чтобы в этом убедиться, вовсе не обязательно бывать в гостях: летом из окон слышатся крики ссорящихся и звон бьющейся посуды.

И все же в Раисе каждую секунду можно заметить в окне ребенка, смеющегося при виде собаки, запрыгнувшей на навес, чтобы схватить кусок кукурузной лепешки, который уронил с подмостков каменщик. воскликнувший: «Дай мне войти, мое сокровише!» в адрес молодой трактирщицы, снимавшей с огня рагу, чтобы с удовольствием подать его торговцу зонтиками, празднующему выгодную сделку – продажу зонтика с белыми кружевами, с которым на бегах будет важничать высокая дама, влюбившаяся в одного офицера, который улыбнулся ей, когда преодолевал последнее препятствие и был этому рад, но еще больше рад был его конь, паривший над препятствиями, словно подражая виденной им в небе птице, которая была счастлива от того, что ее выпустил из клетки художник, довольный тем, что ему удалось нарисовать ее, не упустив ни единого перышка красного или желтого цвета, а нарисованная им миниатюра была помешена на странице книги, в которой философ сказал: «Лаже в Раисе, городе без радости, моментами между двумя существами возникает невидимая связь, которая, распавшись, вновь появляется между двумя движущимися объектами, образуя новые скоротечные фигуры, и каждую секунду в городе несчастий возникает город счастья, но так быстро, что тот даже не успевает обратить внимание на существование последнего».

Города и небо. 5

Андрия была построена с таким искусством, что каждая из ее улиц проложена в соответствии с орбитой одной из планет, а памятники и общественные места повторяют порядок созвездий и расположения самых ярких звезд: Антареса, Альфераца, Капеллы, Цефея. Календарь в городе рассчитан так, что рабочее время и различные церемонии соответствуют состоянию небесных тел в данный момент: таким образом, земные дни и небесные ночи являются отражением друг друга.

Несмотря на плотное расписание, жизнь в городе протекает со спокойствием, присущим небесным телам, принимая характер необходимости, неподвластной человеческой воле. Жителям Андрии, хвалившим свою промышленность, культуру и свободомыслие, я сказал:

– Я хорошо понимаю, что, живя, как непреложная часть неба и будучи одним из колесиков в его точном механизме, вы остерегаетесь вносить в свою жизнь и обычаи даже самые небольшие изменения. Для меня Андрия является единственным городом из тех, что мне знакомы, которому жизнь без перемен идет на пользу.

Они удивленно переглянулись:

– Как это? Кто мог такое сказать?

И они повели меня посмотреть на недавно от крытую подвесную дорогу, проходящую над бамбуковым лесом, затем на театр теней, строящийся на месте городского помещения для подопытных животных, которое до этого было преобразовано в лазарет, закрытый вместе с выздоровлением последних зачумленных больных, потом показали только что открытый речной порт, статую Фалеса, тобогган.

– А эти новшества не нарушают звездного ритма вашего города? – спросил я.

– Отношения между нашим городом и небом настолько совершенны, что любое изменение в Андрии соответствует чему-то новому среди звезд.

После каждой происходящей в Андрии перемены астрономы через телескопы всматриваются в небо и сообщают о взрыве новой звезды, об изменении цвета с оранжевого на желтый какой-то отдаленной точки небосвода, о расширении туманности или о сужении одной из спиралей Млечного Пути. Любое изменение ведет к целой цепочке перемен как среди звезд, так и в Андрии: и город, и звезды постоянно меняются В характере жителей Андрии необходимо отметить два достоинства: уверенность в себе и осмотрительность. Будучи уверенными в том, что каждое нововведение в городе оказывает влияние на небо, переде тем, принимать какое-либо решение, они просчитывают его рискованные стороны и выгоды для себя, для всех остальных городов и для обоих миров.

Города без границ. 4

– Ты упрекаешь меня в том, что в своих рассказах я каждый раз переношу тебя непосредственно в какой-то город и ничего тебе не говорю о пространстве между ними: то ли это моря, то ли поля ржи, лиственные леса или болота. Позволь ответить тебе одним рассказом.

На улицах известного города Сесилии я однажды встретил козопаса, гнавшего блеющее стадо.

– Да благословят тебя боги! – остановился он, чтобы обратиться ко мне. – Не можешь ли ты сказать название города, в котором мы сейчас находимся?

– Да пребудут с тобой небеса! – воскликнул я. – Как ты можешь не узнавать столь известный город, как Сесилию?

– Прости меня, – ответил он, – но я занимаюсь тем, что пасу коз на летних пастбищах. Иногда мне приходится вместе со своими козами проходить через города, но мы не умеем отличать их друг от друга. Можешь спросить у меня названия пастбищ, и я сумею указать тебе их все: Луг у Скал, Зеленая Тропа, Густая Трава. Для меня города не имеют названия: это места, лишенные зелени, которые отделяют одно пастбище от другого, где козы на перекрестках пугаются и разбегаются. Мне с собакой приходится немало побегать, чтобы стадо не разбрелось.

– В противоположность тебе, – сказал я, – я узнаю только города и ничего не могу различить за их пределами. В местах, где никто не живет, для меня каждый камень и каждая травинка похожи на любой другой камень и любую другую травинку.

С тех пор прошло много лет. Я побывал во многих других городах и на других континентах. Однажды мне пришлось проходить среди совершенно одинаковых домов, и я заблудился. Я спросил у какого-то прохожего:

– Да будут тебе защитой бессмертные! Можешь ли ты сказать, где мы сейчас находимся?

– Конечно же в Сесилии! – ответил он. – Мы с козами уже долго бродим по ее улицам, но все никак не можем выйти отсюда…

Теперь, несмотря на седую бороду, я узнал его это был все тот же козопас. За ним плелись несколько облезших коз. от которых даже не было слышно запаха, настолько они превратились в кожу и кости. Они жевали обрывки старых бумаг из урн для мусора.

– Этого не может быть! – воскликнул я. – Я тоже, уже не помню сколько времени тому назад, прибыл в какой-то город; с тех пор я не перестаю бродить по его улицам. Но как могло случиться, что я оказался там. где ты говоришь? Ведь я находился в другом городе, далеко от Сесилии, и не покидал его!

– Места перемешались между собой, – сказал козопас. – Сесилия теперь везде; даже здесь, в этом месте когда-то был Луг Низкого Шалфея. Мои козы узнали некоторые из его трав посреди путей канатной дороги.

Скрытые города. 3

Одна сивилла на вопрос о судьбе Марозии ответила:

– Вижу два города: город крысы и город ласточки.

Слова предсказательницы были истолкованы следующим образом: на сегодняшний день Марозия представляет собой город, в котором его обитатели шныряют по свинцовым ходам, словно стаи крыс, вырывая друг у друга крохи, которые достаются от еще более сильных крыс; но наступит другая эра. когда все жители Марозии. словно ласточки, смогут как бы играючи летать в летнем небе, перекликаясь между собой, демонстрируя головокружительные спуски без единого взмаха расправленных крыльев и очищая воздух от комаров и мошек.

– Пришло время конца эры крысы и прихода эры ласточки, – сказали самые решительные из них.

И действительно, еще во времена внушающего неуверенность превосходства жадной крысы чувствовалось. как среди бывавшего менее всех на виду населения города зреет порыв ласточки, ловким движением хвоста направляющей свой полет ввысь, в прозрачный чистый воздух, и очищающей своими крыльями все расширяющийся горизонт.

Многие годы спустя я вернулся в Марозию: там считалось, что за это время предсказание сивиллы сбылось прежняя эра похоронена, а новая находится в своем апогее. Действительно, город изменился, и возможно, даже к лучшему. Однако единственные крылья, которые я увидел, были крыльями зонтиков, под которыми скрывались недоверчивые взгляды: конечно, при этом существовали люди, полагающие, что они летают, но на самом деле они едва отрывались от земли, расправив широкие плащи летучих мышей. И все же случается так, что проходя по узким улочкам Марозии, в момент, когда меньше всего этого ожидаешь, ты видишь, как перед тобой распахивается веер и предстает совершенно другой город, который через секунду сразу же исчезает. Возможно, все дело в том, чтобы знать, какие слова нужно произнести, какие сделать движения, в каком порядке и в каком ритме, или же, возможно, достаточно чьего-то взгляда, ответа или знака, достаточно, чтобы кто-то сделал что-то для своего удовольствия так, чтобы его удовольствие передалось другому и стало удовольствием этого другого, и тогда пространство изменяется, город преображается и становится кристальным и прозрачным для взгляда, как хрусталь. Но нужно, чтобы все это произошло как бы случайно, чтобы на это не было обращено все внимание, чтобы никто не считал, будто бы он предпринимает действие, имеющее решающее значение, и при этом не забывал о том, что в любую секунду прежняя Марозия вновь сомкнет над головами свои каменные своды, опутает паутиной и плесенью.

Было ли предсказание неверным? Этого нельзя сказать. Лично я истолковываю его следующим образом: Марозия состоит из двух городов – города крысы и города ласточки, которые попеременно меняются между собой во времени и лишь только их соотношение остается неизменным: второй город рождается из первого.

Города без границ. 5

Прежде чем приступить к рассказу о Пенфезилии, я. наверное, должен описать въезд в нее. В твоем воображении, конечно, сразу же возникают стены, возвышающиеся над плоской пыльной равниной, и ты шаг за шагом приближаешься к воротам под пристальными взглядами стражей, которые недобро поглядывают на твою поклажу. Пока ты еще не добрался до этого места, ты находишься за городом, но вот ты проходишь под сводами ворот и оказываешься в городе, который каменными стенами плотно окружает тебя со всех сторон и план которого ты постигаешь, обходя разные его углы.

Если ты думаешь о Пенфезилии именно так, то ты ошибаешься: там все по-другому Целыми часами можешь ты идти вперед, не зная, находишься ли ты уже в городе или же по-прежнему за его пределами. Словно озеро с низкими берегами, переходящее в болота, Пенфезилия растянулась по всей своей окружности на многие мили и превратилась в какое-то непонятное варево из жилищ, растворившихся на равнине, состоящее из безвкусных высотных домов, обращенных друг к другу спиной посреди некошеных лугов и разделенных палисадниками, и небольших домиков с крышами из волнистого кровельного железа Время от времени на обочине дороги появляются жмущиеся друг к другу строения с бедными фасадами, одни из которых слишком высоки, а другие – слишком низки. Все вместе они похожи на гребень с выпавшими зубьями, что говорит о том, что прочесываемое им пространство вот-вот опять сомкнётся. Но ты все продолжаешь идти дальше, и на пути тебе попадается пустырь, за которым находится какой то заржавленный пригород с мастерскими и складами, забитыми хламом: кладбище, ярмарка со своими площадями, скотобойня, а затем ты попадаешь на жалкую торговую улочку, затерявшуюся между двумя половинами какой-то ободранной деревни.

Встречные, если их спросить, как пройти в Пенфезилию, указывают на всю окружность, и ты не знаешь, означает ли этот жест «Это здесь», или «Немного дальше», или «Она вся целиком вокруг тебя», или же «Это в другую сторону».

– В город? – настойчиво допытываешься ты.

– Мы приходим сюда каждое утро на работу, – отвечают одни.

А другие говорят:

– Мы возвращаемся сюда с работы.

– Но где же город, в котором постоянно живут люди? – спрашиваешь ты.

– Должно быть, в той стороне, – отвечают они.

И одни из них протягивают руки в сторону сгрудившихся серых многогранников, маячащих на горизонте, в то время как другие указывают на призрачные башни позади тебя.

– Значит, я прошел через него, не заметив?

– Да нет же, попробуй пройти еще немного дальше.

Ты идешь все дальше и проходишь от одного захолустья к другому, пока не наступает время покидать Пенфезилию. Ты спрашиваешь, как выйти из города, опять пересекаешь бесконечные разбросанные пригороды, напоминающие пигментные пятна на коже; наступает вечер, и в окнах, более или менее многочисленных в зависимости от местности, зажигается свет. Ты уже отказываешься понимать, действительно ли существует где-нибудь затерявшаяся в этом дырявом круге Пенфезилия, о которой кто-то хоть что-то может вспомнить, или же Пенфезилия – это только периферия самой себя, центр, который находится повсюду. Вопрос, который начинает тебя мучить, более чем неприятен: может ли за пределами Пенфезилии находиться еще что-то, что было бы вне ее? Или же, желая выйти из города, ты просто передвигаешься между его точками и не имеешь возможности выйти отсюда?

Скрытые города. 4

Постоянно повторяющиеся нашествия потрясали город Федору на протяжении всей его истории; после поражения одного из врагов, новый враг усиливался и угрожал существованию жителей города. Очистив небо от кондоров, они принялись воевать с выползшими из своих нор змеями; уничтожение пауков позволило размножиться и обсидеть все в городе мухам; победа над термитами привела к засилью червей. Чужеродные городу существа гибли одни за другими, и их род угасал. Разбив на куски панцири, вырвав подкрылки и выдернув перья, люди придали Федоре исключительно человеческий образ, что отличает ее от других городов. Однако за все эти годы следовало бы подумать, не приведет ли их окончательная победа к тому, что останется один-единственный вид живого, который примется оспаривать город у его жителей: крысы. Вместо каждого истребленного поколения этих грызунов, те из них, которым удавалось выжить, давали еще более воинственное потомство, которое не брали ни ловушки, ни любые яды. В несколько недель подземелья Федоры вновь заполнялись ордами размножавшихся крыс. Наконец эта массовая бойня завершилась тем, что изобретательность человека в смертоубийстве победила наивысший жизненный инстинкт его противника.

Город, ставший большим кладбищем животного мира, вместе с погребением падали с ее последними

блохами и микробами, был очищен. Человек наконец-то восстановил порядок в природе, который он сам поначалу нарушил: никакие живые существа больше не могли его изменить. В память о том, что называлось фауной, на стеллажах библиотеки Федоры остались произведения Бюффона и Линнея.

По крайней мере, так думали жители Федоры, не подозревая, что другая, давно позабытая фауна пробудится от долгого летаргического сна. Изгнанная в самые отдаленные места представителями теперь угасшей фауны, она возвращалась на свет по подземельям библиотеки, где хранятся инкунабулы, спускалась с куполов, спрыгивала с водосточных труб, подбиралась к изголовьям кроватей спящих. Это были сфинксы, грифоны, химеры, драконы, единороги, гарпии, гидры и василиски, которые пришли, чтобы вернуть себе свой город.

Скрытые города. 5

Вместо того чтобы говорить о Беренике. городе несправедливости, скрывающем за триглифами, абака ми и метопами механизмы для рубки мяса (когда обслуживающему персоналу удается выглянуть из-за загородок, то при виде вестибюлей и парадных лестниц другого мира эти люди чувствуют себя еще более зависимыми и ничтожными), я должен был бы рассказать тебе о скрытой Беренике. городе праведников, которые в темноте складов магазинов или чуланов под лестницами тайно работают над дорогостоящими материалами, соединяя в одну сеть провода, трубы, блоки, клапаны, противовесы, и эта сеть, как большой цветок, вырастает рядом с большими зубчатыми колесами (когда они будут запущены, их тихое тиканье возвестит о том. что отныне городом правит другой механизм); вместо того чтобы описывать тебе благоуханные водоемы терм, у которых неправедные обитатели Береники, разлегшись, при помощи своего красноречия плетут интриги и взглядом собственников поглядывают на округлости купающихся одалисок, я должен был бы рассказать о том. как праведники, ни на секунду не теряя бдительности, чтобы о них не узнали сикофанты или чтобы не нарваться на облаву янычар, узнают друг друга по одной им присущей манере говорить, состоящей в особом произношении запятых и скобок, по своим строгим и четким нравственным правилам, по вызывающей воспоминания о золотом веке простой и вкусной пище, которую они употребляют: рисовый суп с сельдереем, вареные бобы, поджаренные цветы кабачков.

Из всего этого становится понятным и легко представимым образ будущего города, и эти детали позволят тебе узнать о нем намного больше, чем любые заметки о сегодняшнем городе. Однако ты должен постоянно помнить о следующем: даже среди семян города праведников тоже находятся плевела: это гордыня и уверенность в своей праведности, в том, что они еще большие праведники, чем те, кто считает себя справедливее всякой справедливости, выражается это в виде зависти, соперничества, обмена ударами, и совершенно естественное желания отомстить неправедным перерастает в дикое желание оказаться на их месте и делать то же самое, что делали они. Таким образом, из двойной личины праведной и неправедной Береники зарождается еще один неправедный город.

Я не хотел бы. чтобы у тебя сложилось ложное впечатление после всего сказанного, и поэтому обращаю твое внимание на одно достоинство этого неправедного города, который тайно произрастает в тайном городе праведников: это возможное пробуждение, – такое, как если бы вдруг распахнулись настежь окна, – невыявленной любви к справедливости, любви, которая еще не подчинена никаким правилам и которая способна создать еще более справедливый город, прежде чем он успеет превратиться во вместилище несправедливости. Но если еще внимательнее присмотреться к этому новому зерну справедливости, на нем можно заметить маленькое, но все время расширяющееся пятнышко навязывания справедливости несправедливым путем, и, возможно, из этого зерна произрастет громадная метрополия…

Из моего рассказа ты мог сделать вывод, что Береника состоит из двух, по очереди сменяющих друг друга городов: справедливого и несправедливого. Но я хотел поведать тебе не об этом: знай, что все будущие Береники существуют уже сегодня, в одном городе, одна в другой: они спрессованы между собой и неразрывны

Атлас великого хана содержит также карты земель обетованных, в которых люди уже мысленно побывали, но которые еще не открыты или не основаны: Новая Атлантида, Утопия, Город Солнца, Океания, Тамойя, Грамония, Нью-Ланарк, Икария.

Кубла-хан спрашивает Марко:

– Раз ты умеешь видеть во всем, что тебя окружает, различные признаки, скажи мне, к какому будущему несет нас попутным ветром?

– Я не сумею ни проложить путь к этим портам, ни указать дату прибытия в них. Иногда мне бывает достаточно какой-то мимолетной детали посреди несуразного пейзажа, появления мерцающего света в тумане, разговора двух прохожих в толпе, чтобы я мог представить себе, что, исходя из этого, я смогу камень за камнем сложить совершенный город, составленный из частей, до сих пор смешанных со всем остальным, из отдельных моментов, разделенных во времени, из знаков, которые кто-то один подает и неизвестно, кому они предназначены. Если я скажу тебе, что город, являющийся целью моего путешествия, состоит из разных точек в пространстве и во времени, которые более или менее обозначены то там то здесь, это еще не значит, что ты должен прекратить его поиски. Возможно, пока мы говорим о нем, он как раз частями зарождается у границ твоей империи; ты, можешь его обнаружить, но только так, как я тебе говорил.

Великий хан уже разыскивал в своем атласе планы городов, которым грозит развал или над которыми нависло проклятие: Енох, Вавилон, Яху, Бутуа, Дивный Новый Мир.

Он сказал:

– Все бесполезно, если последней пристанью должен стать адов город, если это течение по постоянно сжимающейся спирали находит свой конец на этом дне.

И Поло ответил:

– Ад для живых – это не то, что еще когда-то наступит, и если он действительно существует – это ад, в котором мы ежедневно живем, который мы сами создаем, живя все вместе. Есть два способа не страдать от этого. Первый из них без труда удается освоить большинству людей: принять этот ад таким, каким он есть, и стать его частью настолько, что он перестает быть заметен. Второй способ рискован и требует постоянного внимания и обучения: он состоит в том, чтобы искать и уметь распознавать кого-то или что-то, что не является этим адом, суметь поддержать его, чтобы это продлилось, и найти для него место.