Текст книги "Волчица и пряности (ЛП)"

Автор книги: Исуна Хасэкура

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Я выдохнула белое облачко в холодный, как обычно, воздух и крепко обхватила подушку, набитую, судя по всему, пшеничной мякиной.

Этот добряк воистину тугодум.

– Вот дуралей…

Пробормотав эти слова себе под нос, я попыталась сесть и была поражена ощущением тяжести во всем теле.

Если вспомнить – я уже несколько веков не болела, когда была в человеческом обличье.

Наконец-то я осознала, насколько ослабела с прошлой ночи.

– Уггг…

Первоначально я собиралась заняться мехом на хвосте, но мое состояние заставило меня отказаться от этой идеи.

Кстати, а где еда? Да и в глотке у меня пересохло. У меня ведь весь вчерашний день крошки во рту не было.

Где он и что он делает?

В Йойтсу заботиться о больном значило все время быть рядом с ним.

Я продолжала жаловаться самой себе – что это за «уход», если больной просыпается, а рядом никого нет, – но тут моих ушей коснулся звук знакомых шагов.

Я была не в силах двинуть телом, но уши встали торчком.

Все еще бурля от негодования, я вновь обняла подушку.

И на какое-то мгновение в голове у меня мелькнула мысль: может, даже и хорошо, когда его нет рядом.

– Ты уже проснулась? – спросил мой спутник, постучав в дверь, осторожно открыв ее и войдя в комнату.

Если человек спит, все равно он бы не смог ответить; если же бодрствует, то вопрос бессмыслен.

Подумав так, я ответила:

– Сам видишь.

– Как ты себя чувствуешь?

– Не могу подняться.

Это не было ложью; я постаралась произнести эти слова как можно небрежнее.

Ложь во лжи есть истина.

Мой спутник произнес с озабоченным видом:

– Тебе надо снова лечь.

Тут мой взгляд упал на мешочек, который он держал в руке, и я оказалась не в силах оторваться.

Как я, должно быть, миленько выгляжу. При этой мысли мне стало стыдно.

– Верно… у тебя телосложение, как у принцессы, которая не покидает дворца.

Похоже, мой спутник совершенно не умел шутить. Впрочем, все дело было, видимо, в том, что я сама была слишком голодна.

– Хочу есть.

– Ха-ха, это дело поправимое, – рассмеялся мой спутник. – Сделать тебе кашу?

– И пить тоже хочу. Это вода? – спросила я, не отрывая глаз от мешочка в его руке. Мешочек был небольшой, и я совершенно не чуяла виноградного запаха.

– О нет. Ведь у тебя же вчера был жар? Именно поэтому я принес тебе немного сидра.

При слове «сидр» меня охватило желание вскочить на ноги. Но одеяло давило так тяжело.

– Эй, ты в порядке?

– Угу…

Прежде я была способна с легкостью выручить моего спутника, если бы его придавило разбитым молнией деревом; теперь же я пала так низко, что меня саму нужно было выручать от придавившего меня одеяла.

Мой спутник помог мне; выглядел он при этом очень веселым, хоть и явно обо мне беспокоился.

– Прости.

С его помощью мне удалось наконец выбраться из одеяльного заточения.

Обернув хвост вокруг талии, я смогла усесться. Да, человеческое тело воистину слабо.

Но именно поэтому принимать человеческое обличье так интересно.

– Если б только ты всегда вела себя хоть вполовину так прилично, как сейчас, – заметил мой спутник, наливая сидр в деревянную чашку, выполняющую обычно роль подсвечника. Шкафчик, на котором и стояли обычно свечи, располагался тут же, у кровати.

– Ты же сердишься, когда я спокойно сплю в повозке.

– Это потому, что когда я один вынужден бодрствовать, это несправедливо.

Он потянул мне чашку; она была довольно маленькая, но на всякий случай я взяла ее обеими руками.

– Но если я буду вести себя прилично, ты успеешь похватать больше еды, когда мы обедаем.

– Поскольку я крупнее, чем ты, то это только нормально, – рассмеялся он.

– Но когда нужно сопротивляться, от скромного поведения никакой пользы.

Он чуть нахмурился недовольно, должно быть, потому что не нашелся что ответить, и с расстроенным видом откинул голову назад.

Судя по этой реакции, он не был ни тронут, ни восхищен моей откровенностью.

Когда наши глаза встретились, я прочла у него на лице: «В следующий раз победа будет за мной».

Я осталась довольна.

К тому же всегда радуюсь, видя, как он настойчиво пытается меня одолеть.

Решись я спросить: «Что, не в силах смириться с поражением?» – наверняка ведь он побагровеет и разнервничается, да?

Вообразив эту картину, я едва не расхохоталась; чтобы утаить улыбку, я отхлебнула из чашки.

Улыбка исчезла мгновенно; думаю, он ее не успел заметить.

– Ээ, уггг…

Я отстранила чашку ото рта и внимательно взглянула на ее содержимое. То была бледно-янтарная жидкость.

– Что случилось? – спросил мой спутник.

– Угг, этот вкус…

Произнеся эти слова, я потерла нос рукой – уж не утратила ли я нюх?

Я вновь принюхалась, но ни следа яблочного запаха различить не смогла, да и запаха спирта тоже.

Я внезапно ощутила беспокойство.

Для меня уши и нос важнее, чем глаза.

– О, оно и должно быть разбавленным.

При этих словах моего спутника я с облегчением потерла грудь; и тут же меня охватило недовольство.

– Слишком уж разбавленное. Я почти подумала, что мой нос не работает.

– Но ведь у тебя жар? Потому я и принес тебе разбавленный сидр.

Говорил он так, словно это было нечто само собой разумеющееся; я, однако, никак не могла понять его логики. Сколько бы я ни думала, мне это казалось неправильным. Я, насупившись, уставилась на него.

– А, ну конечно, ты просто не знаешь.

– Я Мудрая волчица. По крайней мере, я знаю, что в этом мире есть много для меня неизвестного.

– Люди прошлого, использовав свой огромный опыт, создали науку, называемую медициной. Из-за твоего вчерашнего обморока я побежал на рынок и взял почитать переведенный трактат по медицине.

Медицина. Название меня совершенно не впечатлило.

Когда селян охватывала хворь, они просто собирали травы, варили из них суп и ели либо, в случае раны, выливали на рану; а затем возносили молитвы придуманным, скорее всего, богам и духам.

Ну а в Йойтсу больного только вылизывали или просто бессонно находились рядом с ним.

Но мне всегда было интересно незнакомое.

Я поднесла чашку к носу и понюхала вновь, затем спросила:

– Ну и что это за «медицина» такая?

– Во-первых, в человеческом теле есть четыре жидкости и четыре натуры.

– А.

– Четыре жидкости истекают из сердца, это кровь, желтая желчь, черная желчь и флегма.

Говорил он с очень самодовольным видом и при упоминании каждой жидкости поднимал палец. Но как бы там ни было, мои сомнения не проходили.

Однако мне все же следует сидеть молча и слушать, что он скажет дальше.

– Большинство так называемых «болезней» происходят из неравновесия этих четырех жидкостей. Причин тому много, в том числе усталость, грязный воздух и движение звезд.

– А, ну конечно. Теперь все стало намного понятнее, – улыбнулась я. – Скажем, всякий раз, когда на небе полная луна, у меня припадки смятения.

Взглянув на него исподлобья, я поняла, что он нервничает.

Ох, неужели все мужчины такие наивные?

– Что ж, такое вполне возможно. Что-то наподобие приливов и отливов. Далее, при неравновесии четырех жидкостей следует удалить излишек крови, чтобы восстановить равновесие.

– …У людей вправду бывает странное воображение.

– Иными словами, отеки лечат кровопусканием.

– Э!

Я была настолько потрясена, что могла лишь смотреть моему спутнику в лицо.

Когда я наконец заметила его глупую ухмылку и осознала, что что-то тут не так, было уже поздно.

– Люди верят, что прежде чем вылечить, нужно ранить; забавно, верно?

Я демонстративно отвернулась в сторону.

– От такого способа ты, конечно, быстро бы выздоровела; но только мы не можем вызвать лекаря. Он уж точно решит, что твои уши и хвост тоже выросли из-за какой-то болезни, и начнется большая суматоха. Так что искать лекаря никак нельзя. Мы применим другой метод – воспользуемся четырьмя натурами человеческого тела.

– Эти так называемые четыре натуры – это небось всего-навсего смех, гнев, печаль и радость, да?

– Увы, ты не угадала. Человеческое тело обладает холодной, теплой, сухой и влажной натурами.

Отхлебывая безвкусный сидр, я взглянула на свои пальцы.

Слушая этот «само собой разумеющийся» ответ, я чувствовала себя так, словно надо мной смеются.

– На эти четыре натуры можно влиять с помощью пищи. Пища тоже бывает холодная, теплая, сухая и влажная. Поэтому, когда у тебя жар, тебе полезны яблоки, которые считаются «холодной» пищей.

Присовокуплять старое значение к старому предмету – видимо, в привычке людей.

К такому выводу я пришла после многих лет наблюдения за человеческой жизнью.

– Если так, почему ты не дашь мне свежих яблок?

– Это нельзя. Яблоки, конечно, считаются «холодными», но с точки зрения медицины они еще и «сухие». Натура больного «сухая», поэтому он должен есть «влажную» пищу. То есть – надо пить жидкости. Но крепкое вино считается «теплым», поэтому мне пришлось разбавить его водой, чтобы сделать «холодным».

И вот поэтому мне приходится пить нечто, являющееся не более чем чуть подкрашенной, безвкусной водой? Я вздохнула.

Я понятия не имела, выучил ли мой спутник все это совсем недавно или же знал давным-давно; как бы там ни было, сейчас он трещал без умолку с очень самодовольным видом.

Указывать, что все его усилия бессмысленны, было уж точно бессмысленно. По крайней мере, я знала, что даже среди людей обычаи разнятся от королевства к королевству.

А значит, верования волков и людей должны и вовсе разниться совершенно; именно поэтому я решила оставить вопрос в стороне.

– И что еще мне можно есть, кроме вот этого?

– А, ну, поскольку ты свалилась от утомления, для сохранения «тепла» нужны будут травы. Если сильное утомление приводит к жару, тело надо для начала охладить. Если тело слишком «сухое», нужно сделать что-то, чтобы усилить «влажную» натуру. Всегда ведь хочется пить после бега, верно? Но из-за влаги тело станет «холодным», а избыток «холода» приведет к меланхолии. Поэтому тебе необходимо сохранить «теплую» натуру. Из всего этого мы приходим к выводу…

Беспомощно слушая его трескотню, я вздохнула – как же глупо с моей стороны было рассчитывать на «кушанье для больных».

Но едва услышав следующую фразу моего спутника, я вдруг обнаружила, что вся в нетерпении.

– Из всего этого мы приходим к выводу: пшеничная каша на овечьем молоке с нарезанными яблоками и сыром. Таким образом, мы сперва должны взять яблоки…

– Ой, ой, вот это хорошо. Именно это я и хочу. И вообще, я снова сознание потеряю, если этого не поем. Не видишь, что ли? Я так слаба. Давай, давай, неси быстрее!

От одного описания столь вкусной каши мой живот протестующе заурчал.

И, выпалив все это, я вытерла рукой струйку слюны, начавшую было вытекать из уголка рта.

– …Слушай, по-моему, ты уже почти поправилась, а?

– Э?.. У меня кружится голова…

Конечно, в столь удачный момент голова закружиться не может.

Но когда я произнесла эти слова и сделала вид, что почти выронила чашку, он, как и положено добряку, не мог не потянуться мне навстречу.

Прижавшись к груди моего спутника, я медленно подняла на него глаза и сказала:

– Принеси побыстрее.

Видимо, из-за того, что мое лицо было так близко, лицо моего спутника вдруг запунцовело.

Хех, ну и кто же здесь больной?

В подобной ситуации разве не «кровопускание» следует применять? Именно так, это и требуется в соответствии с вершиной человеческой мудрости. При этой мысли я засмеялась про себя.

– Пфф… кстати, тебе еще налить сидра?

– Ага, он неплох.

Я еще отхлебнула из чашки.

В конце концов, он приготовил его специально для меня.

Заявить, что сидр безвкусен, и пихнуть чашку ему в руки было бы неуважительно.

– Большую миску каши, пожалуйста.

На это заявление мой спутник ничего не ответил.

***

Сколько же я ждала? Сперва я думала, что он вернется тотчас же; поэтому я залезла под одеяло, чтобы немного вздремнуть. В следующий раз, когда я открыла глаза, в воздухе расплывался волшебный аромат.

Но на душе у меня было неважно; не из-за состояния тела, но потому что мне приснился отвратительный сон.

Сон о доме и о пшеничных полях.

От этого сна осталась ностальгия пополам с презрением.

Я стояла под горой и правила всем, что было вокруг.

Повсюду был лес – и если почва станет плохой, деревья не смогут расти. Поэтому Мудрая волчица из Йойтсу должна жить достойно и поддерживать тут все. Если я остановлюсь, лес быстро зачахнет.

Я никого об этом не просила, и меня никто об этом не просил – но кто-то же должен был этим заняться.

Когда я это осознала, меня уже сковали тяжелые кандалы.

Нет. Не знаю, когда все началось, но, похоже, с самого моего рождения.

Я была не такой, как все вокруг.

Даже если я принимаю человеческий облик, я все равно выделяюсь и среди тысяч других людей.

Меня обременяют прошениями, потому что я обладаю силой, мне поклоняются, потому что я большая, меня почитают, потому что я приношу пользу.

Поэтому все полагают естественным ожидать от меня, что я буду всем этим заниматься.

В глубине души они понимают, что им самим от этого будет выгода.

Но в своем поклонении они не только требуют благ, они требуют еще и достоинства. Нельзя ожидать божественного благодеяния, если предмет поклонения плохо выглядит.

Я не напрашивалась на их поклонение, тем более не хотела от них чего-либо; я просто решила не покидать их, и одно это принесло мне заточение.

Не будь у них чего-то, чему они могли бы поклоняться, они бы стали пугливыми и буйными, не вынеся жестоких ударов четырех времен года.

Я понимала всю глупость того, что делаю; но, как бы сильно я ни страдала, бросить их не могла.

Я ни к чему не стремилась, и ко мне никто не стремился; так и прошли века.

Я привыкла вдыхать аромат вкусной пищи.

Но когда я его вдыхала, никто никогда не одаривал меня дружеской улыбкой.

Даже нахальной улыбкой невежи, который никогда не знает, где следует остановиться.

– Сесть можешь?

Мое тело постепенно набиралось сил, и теперь я, пожалуй, вполне могла бы самостоятельно выбраться из-под одеяла.

Однако я лишь открыла заспанные глаза и покачала головой. Моему заточению пришел конец.

То, что я видела во сне, стало явью.

Вести себя как ребенок. Как себялюбивый, но слабосильный ребенок.

Как ребенок, которого оберегают.

– Пфф. Надеюсь, ты ответишь мне той же любезностью, если я заболею когда-нибудь.

Я была слаба настолько, что не могла сама выбраться из постели; должно быть, со стороны это выглядело так, словно котенка поднимают с его подстилки.

Мне было немного неловко, но, едва позволив ему меня поднять, я уже не могла остановиться, даже если б хотела.

– Только если ты не против своеобразного ухода волчицы из Йойтсу.

И я негромко рассмеялась, стараясь, чтобы он не понял, что смеюсь я над собой.

Лицо моего спутника слегка дернулось; но, впрочем, наверняка он был бы счастлив, знай он, что это за уход. Вылизывать ли мне его или просто быть с ним рядом? Разумеется, моя любезность не заходила настолько далеко, чтобы сообщить ему об этом, пока он сам не поинтересуется.

– Не беспокойся. Мой нос очень чувствителен; думаю, я почую что-то, прежде чем тебе станет совсем плохо.

Сперва я собиралась добавить: «Это тебе за то, что болтал не отрываясь с другой женщиной, пока я не свалилась без чувств». Но, подумавши, решила замять тему.

Он, хоть и был рад, свое дело все же не забыл.

А дело его сейчас было – развлекать. При этой мысли я решила, что меня, пожалуй, устраивает.

– Аа, ну да, я был виноват, что не заметил. Но в будущем я все же хотел бы, чтобы ты мне сама сказала в такой ситуации. В конце концов… я не очень-то умен, наверно.

Он пожал плечами.

– Впрочем, даже если человек серьезно болен, он не всегда сам это видит.

– Хм?

Мой спутник уставился на меня во все глаза; но я была не настолько любезна, чтобы продолжать.

Так ему и надо, раз уж он настолько тупоумный, что может общаться лишь словами. Хвороба под названием «любовь».

Когда он заметит, будет, видимо, уже безнадежно болен.

– Нет, ничего. Дай поесть сперва.

При этих словах мой спутник насупился, точно ребенок.

Люди всегда судят других по внешности.

Проигрывая кому-то, кто выглядит юной девушкой, он всегда испытывал недовольство.

Причины этого были весьма запутанны, но все же я была очень счастлива.

– Ох уж, и откуда взялась эта принцесса…

Интересно, какой солдат посмеет обращаться к принцессе таким тоном?

Я радостно улыбнулась и продолжила изображать капризницу.

– Покорми меня с ложки.

От этого заявления мой спутник вздрогнул; похоже, в этот момент ему страшно захотелось очутиться где-нибудь в другом месте.

– Побольше яблок клади.

– Пожалуй. «Холодные» яблоки добавляют меланхоличности.

– Ты… агрр… ты хочешь сказать, что я чересчур весела?

Деревянная миска уже была один раз опустошена и наполнена вновь. Отправив мне в рот последнюю ложку, он ответил:

– Иными словами, теперь ты будешь вести себя более прилично.

Сперва он орудовал ложкой неуклюже, и несколько раз получалось даже довольно опасно; но потом он приноровился, и я смогла получить от этой необычной трапезы огромное удовольствие.

Просто открывать рот, чтобы еда попадала туда сама, – я почувствовала себя маленькой девочкой.

Сперва я хотела позволить ему одновременно заняться и моим мехом; но я не смогла вручить ему мой хвост.

Я сыто рыгнула; мой спутник чуть нахмурился.

– Кстати, я ведь съела довольно много яблок в предыдущем городе, помнишь?

– Помню. И из-за того, что ты все не могла остановиться, у тебя развилась меланхолия.

– Хм.

Я подумала было, что это правда. Но, похоже, то, что случилось, не имело никакого отношения к вкусу и другим свойствам яблок; все дело было исключительно в том, что я не смогла съесть все, что купила, и была вынуждена признать: «Видеть не могу эти яблоки какое-то время».

Сперва я заявила, что прикончу все яблоки сама, но, в конце концов, мне пришлось сдаться и позвать на помощь моего спутника.

И все же я кое-что узнала: когда ешь вместе с кем-то, еда намного вкуснее, чем когда ешь одна.

Но даже на смертном одре я ни за что не признаю это вслух.

– Я рад, что ты съела так много, – сказал он, держа в руках миску и горшок. – Через день-два ты поправишься. Но тревожиться не о чем. Когда мы уедем отсюда, мы довольно долго будем ехать в повозке. У тебя будет время, чтобы выздороветь совсем.

Мой спутник был славный малый, который совершенно не умел распознавать ложь.

По правде сказать, он был, видимо, слишком славный, чтобы заподозрить другого во лжи.

Меня потихоньку начала грызть совесть. Когда я подняла голову, наши глаза случайно встретились, и у меня перехватило дыхание.

Его глаза светились заботой. Ой как плохо.

– …Прости, что задерживаю тебя, – вырвалось у меня, прежде чем я смогла это осознать. Я просто не могла упустить такую прекрасную возможность.

– С того дня, как мы познакомились, я и не рассчитывал двигаться быстро. Кроме того, после дождя земля станет тверже; а поскольку я вернул себе доверие горожан, нам тут будет лучше, чем было раньше. С учетом всего этого задержка на пару-тройку дней – сущий пустяк.

Я задумалась.

За представившуюся мне возможность путешествовать с этим славным малым на запряженной лошадью повозке мне, конечно, следовало бы возблагодарить богов удачи, которым поклоняются люди.

Мне приходится называть его «славным малым» – используя выражение легкое и чуть-чуть шутливое – поскольку я очень боялась того часа, когда начну называть его по-другому. Я вправду хотела оставаться с ним.

Когда он закончил чистить посуду и развернулся, чтобы выйти, от одного вида его спины мой хвост заметался.

– Да, кстати, можно я тебя попрошу…

– Хм?

Он обернулся; его глаза были слишком чисты и невинны, чтобы в них смотреть.

– Эта комната… в общем, здесь как-то чересчур тихо…

Я страшно стеснялась и не смогла закончить фразу.

Но он, должно быть, решил, что это все мое притворство.

В то же время он должен был понять, что даже если я лицедействую, то все равно говорю искренне.

– Это верно; в повозке-то довольно шумно. У меня все равно нет никаких планов на сегодня. Кроме того, есть некая обжора, с которой мне нужно посоветоваться, что будем есть сегодня на ужин.

Стало быть, он хочет остаться здесь, со мной.

Это было сродни детскому упрямству.

Я с упрямым видом отвернулась прочь; он беспомощно рассмеялся.

Эти наши разговоры без малейшего следа обмана; разговоры, в которые не вмешивается никто чужой.

Если бы кто-то решил описать конкретно, что такое счастье, – эта сцена подошла бы ему идеально.

– Кстати, может быть, ты хочешь чего-то еще? В книге по медицине я найду детали позже, а если рынок закроется, я не смогу все приготовить.

– А, мм…

– Хотя ты выглядишь уже полностью здоровой, на самом деле это не так. Поэтому тяжелая пища под запретом.

– А мясо?

Мои глаза горели предвкушением. Это, разумеется, не было притворством.

– Нет, нет. Только кашка, еще, может, хлеб, размоченный в супе.

– Угг… тогда я хотела бы то же, что сейчас, с овечьим молоком.

Я указала на посуду, которую он держал в руках, и он кивнул.

– Хочу чего-нибудь ароматного и сладкого, и вкусного.

– Овечье молоко, хм…

– А что, что-то не так?

Он покачал головой.

– Оно быстро портится, поэтому лучшее молоко после полудня дорожает. Думаю, ты хотела бы, чтобы оно было свежим, верно?

– Ну да.

Глядя на мою клыкастую ухмылку, мой спутник пожал плечами.

– В таком случае мне сперва надо будет найти Нору. Она пастушка, и отлично разбирается в овечьем… – тут он внезапно замолчал.

– Ты сказал… «Нору»? – переспросила я.

Я понятия не имела, какое у меня сейчас выражение лица.

Но судя по лицу моего спутника, на котором было написано «какой ужас, я только что произнес запретное слово», догадаться об этом не составляло труда.

От мирной, спокойной ауры, которая была в комнате только что, не осталось и следа.

И, судя по тому, как он сказал «разбирается в овечьем молоке», пока я спала, он шлялся по городу с этой пастушкой.

С пастушкой. Вдвоем.

Пока я спала!

– Да нет, нет, это только чтобы купить для тебя овечьего молока…

– Если бы ты разговаривал при помощи денег, штука под названием «проницательность» была бы абсолютно не нужна.

Мой голос дрожал от враждебности.

А внутри меня все кричало: предатель, предатель, предатель!

Он ведь наверняка заметил и понял, что происходило раньше. Если так, зачем делать то, что меня так злит?

Для волчицы пастушка – заклятый враг.

– Поскольку… поскольку мы знакомы, у меня совершенно нет повода отказать, если она предлагает помочь, но…

У него был такой вид, словно он только что наступил на что-то ужасающее.

В панике он пытался подобрать хоть какие-то слова, чтобы объясниться.

Но я была в такой ярости – пожалуй, в слишком уж большой ярости, даже для меня, – что любые объяснения выглядели не более чем оправданиями. Казалось, он думал целую вечность, пока не пришел, наконец, к единственной фразе.

– Но почему ты так ненавидишь Нору?

Время замерло.

– Э?

Его реакция на мою враждебность оказалась настолько неожиданной, что я была ошеломлена на какое-то мгновение.

Я механически открыла рот и тупо переспросила:

– Что… что ты сейчас сказал?

– Ну – ну, я не знаю, что у тебя было с пастухами, и я понимаю, что раз ты волчица, они тебя немного раздражают… но такая уж явная ненависть ни к чему, верно? Нора, конечно, пастушка, но в то же время… как же это сказать…

Каким-то образом, хотя обе руки его были заняты горшком и миской, он все же ухитрился почесать в затылке.

– …Конечно, твердый характер – это добродетель, но из всякого правила есть исключения…

Мне захотелось во весь голос объявить его болваном.

Я не сделала этого, но вовсе не из-за усталости и не из желания поддержать репутацию Мудрой волчицы.

Просто от его безнадежной тупости я лишилась дара речи.

Конечно, века одиночества в пшеничных полях не пошли мне на пользу. Я позабыла даже основы нормального общения – настолько, что даже для обычного повседневного подтрунивания мне нужно было прикладывать немалые усилия. И я чувствовала, что моя способность угадывать мысли других тоже изрядно притупилась.

Поэтому я вполне понимала, что нерасторопность в подобных вещах моего спутника, который подолгу находился в одиночестве в своей повозке, была объяснима и неизлечима.

Но я не ожидала, что он настолькотуп.

***

Неумелый, но все же достаточно упорный, чтобы не сдаваться, даже когда всё против него. Глупый, но все же достаточно хваткий, чтобы находить решения в самых тяжелых ситуациях. Наивный и добросердечный, но все же достаточно сильный, чтобы вести себя жестко, когда это необходимо. И все же в такой важной области он совершенно никчемен. Я никак не могла понять – почему?

Он что, на самом деле ничегошеньки не понимает?

Я даже заподозрила, что он меня испытывает.

Он вправду не в состоянии понять, почему Мудрая волчица из Йойтсу ненавидит пастушку?

Волк – зверь, который охотится на овец; пастух – человек, который защищает беспомощных овец. В нашем случае – кто волк, кто пастух и кто овечка? Если рассуждать таким образом, совершенно нетрудно будет понять, почему я расстроена.

Я не ненавижу пастухов; я просто не нахожу себе места, когда вижу пастуха, стерегущего овец.

И беспокойные мысли. Мысли о том, все ли время овцы будут при пастухе. Мысли о том, ответят ли овцы на призыв пастушьего рожка. Мысли о том, подадутся ли глупые, безмозглые, никчемные овцы на улыбку такого теплого, понятного пастуха, чтобы никогда уже не вернуться назад.

Думая обо всем этом, я вздохнула.

Мой спутник по-прежнему стоял как истукан, с растерянным лицом. Сейчас он сам походил на жалкого, безмозглого барана.

Сцена, когда он баловал меня, кормя кашей с ложки, как будто осталась в далеком-далеком прошлом.

Мой сон почти воплотился в явь.

Я освободилась из своей клетки; я могу позволить себе заниматься тем, что мне нравится, и это не приведет к ненужному вниманию окружающих; и я могу капризничать сколько захочу, никого не обижая при этом.

Поэтому мне хотелось попробовать все, будь то слова или шалости. Мне хотелось узнать, что это такое – дурачиться, точно избалованное дитя.

Но меня подвела моя собственная природная глупость.

В конце концов, когда компания пьет всю ночь, оставшиеся в сознании ответственны за тех, кто напился до беспамятства.

– Эй, послушай.

Из-за усталости, накопившейся у меня в сердце, голос мой тоже звучал устало.

Наконец-то я поняла, что капризничать, как невинное и беззаботное дитя, тоже непросто.

Должно быть, просить волчицу стать овечкой было невозможно изначально.

Видимо, мой спутник думал обо мне как о загадочной волчице в овечьей шкуре; но это не моя вина.

Даже если бы я взаправду обратилась в овечку, вовсе необязательно было бы оставаться овечкой всегда; это, по правде сказать, из-за моего спутника, который сам слишком уж походил на барана.

Если бы мы оба стали безмозглыми овцами, все закончилось бы лишь тем, что мы бы вдвоем свалились с какой-нибудь скалы.

Раз так, кто-то один должен был принять свой изначальный облик, чтобы вести другого.

– Это моя вина.

Хотя в моем голосе остались следы злости, мой спутник сразу впал в оцепенение.

– Однако для любви и ненависти причины не нужны. Помнится, я это уже говорила.

Как бы сильно он ни старался сделать вид, что понимает мои чувства, вряд ли он полностью осознал все значение того, что я только что сказала.

Увы, хоть я и могла разрешить ему гладить меня по голове, дозволять ему ухаживать за моим хвостом было еще рано.

Да и настанет ли вообще такой день – тоже вопрос. Размышляя об этом, я устало глядела на своего спутника.

– И еще, ты…

При этих словах он весь обратился во внимание.

Сперва я собиралась позволить ему погладить меня по голове, но мое тело самовольно отдернулось.

– Поставь посуду на место и поскорей возвращайся, – и я улыбнулась во весь рот.

Он явно был удивлен тем, насколько быстро у меня сменилось настроение, но тотчас подыграл – возможно, он все-таки был не так уж и туп.

– Конечно, понимаю. Ведь здесь чересчур тихо.

Всего лишь нашел подходящий ответ, а уже выглядит таким счастливым. Все-таки простофиля остается простофилей.

Это было ясно, как белый день: мой спутник – невероятный дурень.

Разумеется, моих мыслей он не знал, но явно расслабился – решив, видимо, что удачно выпутался.

– Ну, я пошел тогда. Попить что-нибудь принести?

Хотя я слишком устала, чтобы хотя бы вздохнуть, все же я была признательна ему за добросовестность.

Значит, надо его похвалить.

– То разбавленное вино, которое ты сделал, было ничего. Кроме того, я хочу побыстрее выздороветь.

Он явно был счастлив, его лицо осветилось искренней улыбкой.

– Тогда подожди немного.

Радостно произнеся эти слова, он вышел из комнаты.

Какой же безмозглый болван; но если так, то умнее ли сама Хоро, которая все время вертится рядом с ним?

Мирное, тихое время.

Я прекрасно сознавала, насколько оно бесценно.

Потому-то я должна ухватить, медленно впитать, насладиться этим временем.

Правда, оставалась одна причина для тревоги.

Я медленно влезла обратно под одеяло; моя мысль работала сейчас совсем по-человечески.

Должно быть, во всем был виноват монотонный образ жизни, который вел мой спутник прежде, – стоит его чуть-чуть похвалить и чуть лучше с ним держаться, как он приходит в полный восторг; но если чересчур увлечься одним и тем же средством, оно быстро перестанет приносить результат.

Для всех живых созданий верно одно и то же: если что-то повторять без перерыва, это вызовет лишь раздражение и скуку.

Значит, мне следует постараться придумать что-то другое. И после краткого размышления мне в голову пришла идея. Если сладкое надоело, надо попробовать солененького.

Если улыбки его не манят, надо атаковать слезами.

Стратегия проста.

Но против глупого барана она сработает.

Э?

Пока я размышляла, меня посетило какое-то неясное воспоминание. Покопавшись у себя в голове, я наконец поняла, что это было. Случай на том обеде, во время которого я упала в обморок.

Разговор тогда шел об овцах. Об их привычке безостановочно лизать все соленое. Когда я это вспомнила, в моем воображении возникла странная картина.

Тем утром, когда я применила «соль» в виде слез, он безостановочно «лизал» мое лицо.

Сперва мне было щекотно и хотелось рассмеяться; но я полностью отдалась этому ощущению. А он, похоже, не знал, когда стоило прекратить.

Такая картина вставала в воображении очень легко; меня охватила дрожь.

Благоразумней, пожалуй, взяться за его поводок покрепче и позволить ему идти куда захочется.

Это, конечно, потребует бОльших усилий; но едва ли он решит выкинуть что-нибудь странненькое.

Посмеявшись про себя, я обняла подушку и обернулась вокруг нее.

Давно со мной не происходило чего-то столь интересного.

Невозможно было выделить, что именно делало происходящее интересным. Причин для веселья было множество, очень трудно было найти главную.

Но если бы мне все-таки пришлось выбрать что-то одно – это было бы вот что: несмотря на то, что при мне все время находится на редкость безмозглый баран, мне никак не удается схватить его обычными способами. В моем сердце волчицы разгорелся огонь, который всегда вспыхивает в предвкушении охоты.