Текст книги "Через Гоби и Хинган"

Автор книги: Исса Плиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

– Как недавно? Действия начали в два ночи?

– Так точно. А этого рубежа достигли в двенадцать дня. И трудно сказать, кто на ком больше ехал: люди на машинах или наоборот… Двигатели «съели» по две-три заправки горючего, вода из радиаторов выпарилась.

Я уже слышал, с каким надрывом работают моторы. И все-таки сообщение командира полка навело на невеселые размышления. 60 километров в день – не тот темп, который нам нужен. Где, гарантия, что наперерез не выдвигаются дэвановская группировка с юго-запада, 3-я танковая дивизия японцев из Калгана или крупные силы из провинции Жэхэ.

Через каждые два-три часа вызываю по радио командиров соединений. Уточняю обстановку. Связь с нашей группировкой, действующей на калганском направлении, надежная: мы выделили ей мощную радиостанцию. Бесперебойно отвечали и мехгруппа, находившаяся в первом эшелоне, и зенитные части. Но временами терялась связь с генералом Коркуцем и командирами монгольских кавдивизий.

Полковник Зак нервничает, то и дело понукает радистов. А что они могут сделать? Я в свою очередь нажимаю на Зака, давая понять, что отсутствие связи может создать больше трудностей, чем сам противник.

Полковник молчит. Он, конечно, мог бы напомнить, как много сделано в подготовительный период операции. В монгольских дивизиях проведены учебно-тренировочные сборы радистов, с ними отработана необходимая документация, тщательно проверена техника. Но монгольские радисты подготовлены практически несколько слабее, а их рации маломощны. Словом, полковник Зак мог бы оправдаться, а молчал. Это мне понравилось. Я знал его мало, и, несмотря на неблагоприятные [54] обстоятельства первой встречи, он произвел на меня хорошее впечатление. Мне нравятся люди, которые выполняют свое дело тихо, скромно, без показухи.

Вот и опять мы не можем вызвать Дорожинского. Начальник связи подходит ко мне:

– Товарищ командующий, разрешите использовать хотя бы один эскадрон двести восемьдесят второго отдельного дивизиона связи.

Это, конечно, выход. Но в каком состоянии сам дивизион? Начальник связи фронта генерал-полковник А. И. Леонов (ныне Маршал войск связи), сообщая о придании нашей Группе специального дивизиона, предупредил, что дивизион только еще готовится. Вот это «готовится» и беспокоило меня сейчас. Тем не менее я приказал Заку:

– Сообщите командиру дивизиона, чтобы немедленно прибыл хотя бы один взвод.

Через некоторое время нас догнали несколько мощных радиостанций на машинах, обслуживаемых квалифицированным персоналом.

– Теперь, товарищ командующий, мы сможем выделить монгольским дивизиям по одной станции большой мощности, – доложил сияющий полковник Зак.

– Очень хорошо. Действуйте.

***

К вечеру начали прибывать офицеры оперативной группы, разосланные в соединения. Доклады их, как обычно, кратки. Главные силы наступают организованно. Мехгруппа из советских соединений, составляющая острие клина, продвинулась на 70 километров. За нею идет кавдивизия Коркуца. Наступающие уступом вправо монгольские кавалерийские дивизии полковника Цэдэндаши и генерала Доржпалама достигли района Цаган-Ула и Алан-Сумэ, а левофланговые соединения полковников Одсурэна и Доржа, поддерживаемые танковым полком майора Дагвадоржа, тоже продвинулись километров на 60.

Части калганского направления наступали вдоль границы по пересеченной местности и достигли района озер лишь поздно вечером. Монгольская мотобригада с [55] девятнадцати часов втянулась в бой за опорный пункт в Цаган-Обо-Сумэ.

Когда уже совсем стемнело, приехал Ю. Цеденбал. Потом это вошло в правило – мы встречались каждый вечер, чтобы поделиться впечатлениями, посоветоваться, обсудить некоторые важные вопросы.

Обычно оживленный, жизнерадостный, на этот раз он выглядел озабоченным.

– Сказываются настроения, укоренившиеся в период мирного обучения войск, – произнес генерал, здороваясь. – Слишком медленно поворачиваются тылы.

Он рассказал, что в 8-й кавдивизии плохо работали органы снабжения. Вода поступала в части с большим опозданием и в ничтожно малом количестве. Появились затруднения с горюче-смазочными материалами, питанием. Ю. Цеденбал навел там порядок и серьезно предупредил людей, ответственных за боевое обеспечение. Но не исключено, что аналогичное положение создалось и в других соединениях. Посоветовавшись, мы тут же вызвали нескольких офицеров штаба и политуправления Группы, проинструктировали их и направили в дивизии для проверки работы тылов и организации помощи на местах.

Офицеры разъехались, но озабоченность не покидала Цеденбала. Я поинтересовался, что его беспокоит.

– Взаимоотношения с местными жителями, – ответил генерал. – Мы знаем, что значительная часть маньчжурского народа, в том числе и многие состоятельные люди, не поддерживает агрессивной политики японской военщины и своего реакционного правительства. Однако далеко не все население правильно понимает цели и задачи наших войск. Некоторые попались на удочку враждебной пропаганды. Иные просто выжидают. Поведение советских и монгольских воинов должно быть исключительно корректным. В этом залог наших добрых взаимоотношений с народом Маньчжурии.

Ю. Цеденбал считал необходимым усилить воспитательную работу с бойцами и разъяснительную – среди населения. Я горячо поддержал эту мысль, и мы тут же сформулировали основные пункты, регулирующие отношения военнослужащих с местными жителями. [56]

Цаган-Обо-Сумэ – монастырь. Если считать от границы напрямую, до него не более десяти километров. Здесь, под гостеприимным крылышком лам, приютились пограничный отряд маньчжуров, японская миссия агентурной разведки и банда диверсантов. Многие годы «святые отцы» благословляли отпетых головорезов на преступления против Монгольской Народной Республики.

Полковник Нянтайсурэн был рад, что воинам его бригады доверена почетная задача – уничтожить этот опорный пункт противника.

Бронеподразделение лейтенанта Бодарчи подошло к монастырской впадине поздно вечером. Командир бригады Нянтайсурэн и его советник гвардии полковник Болтров остановились на холме, чтобы наблюдать, как Бодарчи поведет разведку боем.

Как только бронемашины стали спускаться к монастырю, противник открыл сильный огонь. Завязалась перестрелка, которая позволила засечь и нанести на карту вражеские огневые точки. После этого Нянтайсурэн дал сигнал отойти, а сам выехал в бригаду.

Об этом в полночь доложил мне с калганского направления полковник Дорожинский. Я удивился, и было чему: сидеть несколько часов возле какого-то монастыря, когда впереди десятки тысяч войск противника! Это была непростительная медлительность.

– Если мы у каждой богадельни будем топтаться только по часу, противник сумеет подтянуть силы. Возникнет опасность затяжного боя, неизбежны большие потери. – Я старался говорить убедительно и спокойно, хотя был очень взволнован. – Немедленно прикажите бригаде атаковать монастырь и овладеть им.

Нянтайсурэн подтянул к монастырю еще батальон и артиллерийскую батарею. Совместными усилиями Цаган-Обо-Сумэ был взят.

Начальник политотдела бригады полковник Содномжамц с помощью политотдельцев собрал служителей монастыря и местное население. Он рассказал им об освободительной [57] миссии советских и монгольских войск в Маньчжурии. Особенно заинтересовало слушателей сообщение о сущности народной власти и о социалистических преобразованиях, которые сделали светлой и счастливой жизнь скотоводов МНР.

Беседа продолжалась не более тридцати минут, пока части получали новую боевую задачу и подкреплялись. Но этот правдивый разговор согрел души людей.

– Недаром говорят, что правда находит короткий путь к сердцу простых людей. Японцы никогда не говорили с нами о жизни, – заявил один из слушателей. – Захватчики лишь требовали безропотной дани наранхуну{15}.

А когда монгольские войска возобновили дальнейшее, наступление, бедняки восклицали:

– Сайн байну, улан цирики Сухэ!{16}

Второй день наступления.

По-прежнему идет борьба с вражескими частями и с пустыней – «противником номер два».

Солнце свирепствует. Даже полевые мыши, сурки и другие обитатели Гоби предпочитают отсиживаться в глубоких норах.

К середине дня меня начало серьезно беспокоить состояние личного состава. Жара грозила вывести из строя значительную часть людей. Обгоняя колонну нашей 59-й кавдивизии, я заметил, как один солдат вяло склонился к шее коня, обхватил ее, но не удержался и свалился наземь. На помощь бросились два товарища; они с трудом приподняли упавшего.

– Вы ранены? – спросил я.

– Нет, – чуть слышно прошептал он опухшими, потрескавшимися губами. – Что со мной, не могу понять. [58]

– В бою советский солдат падает только мертвым. Возьмите себя в руки, встаньте!

Усилием воли солдат заставил себя подняться. Теперь нельзя было отказать ему в товарищеском участии.

– Вы побороли крайнюю усталость. Это ваша первая победа. Не роняйте чести и достоинства советского воина.

– Слушаюсь, товарищ командующий…

Конечно, обессилевшего солдата можно было взять в машину, но я не сделал этого. На войне так нельзя: нет воли – нет солдата. Да и на остальных это могло произвести нежелательное впечатление. А людям действительно трудно. Наступаем только второй день, и уже появились первые жертвы пустыни. Я приказал срочно проверить, где и сколько имеется воды на рубеже, которого войска должны достигнуть вечером.

Тронулись дальше. В пути мне доложили о ходе наступления соединений Конно-механизированной группы и сообщили, что положение 6-й монгольской дивизии уточняется. Оказалось, она несколько отклонилась от своего направления. Это было неожиданностью. Ведь большинство генералов и офицеров МНА хорошо ориентировались в степи. По крайней мере так было на территории Монголии. Пришлось направить в дивизию вездесущих офицеров связи.

Увеличив скорость, мы обогнали наши передовые танковые и механизированные соединения. Впереди нас находилась лишь подвижная мехгруппа. Ехать было мучительно трудно: галька, камень, неровности и трещины грунта создавали невыносимую тряску. Мы прыгали на сиденьях, валились друг на друга. Может быть, со стороны это выглядело забавно, но нам было не до смеха.

Часам к двенадцати достигли Спаренных озер. На карте они значились как два небольших водоема, сообщавшихся протокой. Но это только на карте. Перед нами лежали два высохших озерца.

Команда водоснабжения начала рыть колодцы. Я вышел из машины, чтобы размять ноги и прийти в себя после тряски, от которой, казалось, перемешались все внутренности.

Страшно хотелось пить, но я сдерживал себя, хотя [59] в фляжке соблазнительно плескалась вода. Знал, что стоит поддаться искушению, и мучения возрастут.

Как странно все-таки устроен мир. В одном месте холода, в другом невыносимая жара, где вода в избытке, а где она на вес золота. Невольно вспомнились родные места на Северном Кавказе. Чистый горный воздух, благоухающие сады, бурные потоки и водопады. Что может быть приятнее горных родников, где вода прозрачная, как слезинка радости!

Саперы вырыли три колодца, но воды не нашли. А мы так надеялись на эти озера!

Впереди по маршруту на карте значился маленький населенный пункт Улан-Усу. Если судить по слову «усу» – воды там достаточно. Туда и двинулся разведотряд старшего лейтенанта Лобанова.

До поселка добрых десять километров. Кто знает, сколько из них разведчикам придется проталкивать свои машины по гобийским пескам и сколько выдерживать мучительную тряску? Солнце палило нещадно, поднятая колесами пыль недвижно стояла в воздухе.

Религиозные люди связывали ярость пустыни с проклятием небес. Помню, встретившийся нам странник, идущий на богомолье, сказал:

– Никто еще не нарушал безнаказанно покой Гоби в такое время года. Всевышний превращает пустыню в раскаленную сковородку и заживо жарит грешников…

Путь разведчиков Лобанова к Улан-Усу действительно оказался очень трудным. Каково же было их огорчение, когда они увидели несколько пустых глинобитных мазанок, а в колодце обнаружили труп верблюда. Жители остались без воды и покинули свои лачуги.

Еще один источник находился километрах в двадцати южнее, около Парей-Хоб.

– День клонится к вечеру, и если японцы отошли в этом направлении, то на ночь они остановятся у колодца, – рассудил Лобанов. – Надо захватить их врасплох.

Двинулись дальше, отсчитывая расстояние по спидометру. И снова тряска до очередной остановки. Машины по ступицу зарывались в песок, и люди, обливаясь потом, вытаскивали их на руках. Когда до места оставалось четыре-пять километров, разведчики сошли с машин. [60] Лобанов посмотрел на часы. Для памяти записал на карте: «18.30».

С теневой стороны вдоль бортов выстроились солдаты. Старший лейтенант, застегнув ворот гимнастерки и надев пилотку, вышел к строю.

– Дальше пойдем пешком. Ехать опасно: шум моторов выдаст нас. Нужно не только дойти до колодца, но и сохранить силы для боя. Кто способен на это, два шага вперед!

Сзади никого не осталось. Так у нас повелось. На трудное дело вызываются добровольцы. Лобанову требовалось всего несколько человек, и их оказалось не так-то просто отобрать: ведь добровольцы все!

Вскоре небольшой отряд ушел к колодцу, захватив только автоматы и гранаты.

Не зря, видно, говорят: ждать да догонять хуже всего. Прошло минут тридцать. Оставшиеся не выдержали, подошли к автомобилям и начали толкать их вперед, вслед за ушедшими товарищами. Падали, поднимались, но упорно продвигались метр за метром. Когда машины вязли в песке, бросали под колеса плащ-палатки, шинели и снова толкали, изнемогая от усталости.

Услыхав наконец выстрелы, разведчики мигом взобрались в машины и, включив фары, поспешили к колодцу. Подкрепление прибыло очень кстати и вовремя поддержало ушедшую вперед группу Лобанова. Разведотряд захватил населенный пункт и поторопился сообщить: вода имеется. И только на следующий день стало известно, что японскому офицеру удалось перед отступлением отравить и эту воду стрихнином…

Вскоре после полудня был получен приказ командующего фронтом. Учитывая успешное развитие наступления, он требовал создать подвижные механизированные группы и еще больше увеличить темпы. К исходу 14 августа нам предлагалось овладеть городом Чжанбэй, а 15 августа – сильным Калганским укрепленным районом. На главном, долоннорском, направлении участь города Долоннор должна была решиться 13 августа. В последующем предстояло наступать на город Жэхэ.

Кое в чем мы даже предвосхитили требования этого приказа. Впереди обеих наших группировок уже наступали [61] мощные подвижные мехгруппы. Они действовали на 15-20 километров впереди главных сил, а временами и дальше. По оперативным масштабам обычного театра военных действий – это незначительное расстояние, но в условиях пустыни преодолеть каждый километр труднее в десятки раз.

Новые, повышенные темпы наступления диктовались сложившейся обстановкой. Появилась угроза флангового удара дэвановских кавдивизий из района Бандидагэгэн-Сумэ. Могли также подойти и главные силы японо-маньчжурских войск, сосредоточенные в пространстве между Долоннором и Жэхэ. На калганском же направлении сохранялась вероятность встречного столкновения с сильной группировкой противника, которая могла выдвинуться из района Шанду, Чансыр.

Маршал Малиновский всегда ставил нам задачи, которые способствовали успеху главных сил фронта. Нужно было сделать даже невозможное, но выполнить их.

Получив необходимые указания, наш штаб подготовил приказ по Группе. Задачи соединений остались прежними, изменились только сроки. К вечеру приказ пошел в войска.

Перед выступлением на Долоннор у нас появился новенький «додж» с радиостанцией. Сопровождавший его представитель отдела связи фронта доложил, что машина прислана генерал-полковником Леоновым, чтобы обеспечить постоянную связь Группы с фронтом. Невольно вспомнился последний разговор с А. И. Леоновым перед операцией. Пожелав мне успеха, он на прощание сказал:

– О связи с фронтом не беспокойся, я тебя всюду найду.

В душе я поблагодарил Алексея Ивановича за драгоценную помощь. Нам предстояло совершить резкий бросок к отрогам Хингана, и эта радиостанция оказалась весьма кстати.

***

Перед рассветом, как всегда, прохладно. Выручает меня фронтовая спутница – бурка. Одна пола – постель, другая – одеяло. Но спать уже некогда. Через час должно возобновиться наступление. Тьма постепенно отступает. [62] Вот уже слышатся команды, раздается шум моторов. Ритм боевой жизни заметно ускорился.

Оперативная группа находилась в голове главных сил долоннорского направления. С ними и решили идти до рубежа озера Арчаган-Нур, а затем перейти в подвижную мехгруппу.

Инженерная разведка доложила приятную весть: местность впереди хорошо проходима. Нам предстояло наступать по голой степи, лишь кое-где пересеченной увалами да небольшими высотами и солончаковыми лощинами. Но как раз эти мелочи, ускользнувшие от внимания инженеров, уже в первый день преподнесли нам неприятные сюрпризы. Твердый грунт, усыпанный галькой, оказался не таким уж удобным для движения. Первой почувствовала это не полностью подкованная монгольская конница. Еще хуже пришлось мотоциклистам. Попадая под колеса, галька бросала машины из стороны в сторону, выбивала из рук руль. После часа такой езды руки немели от напряжения. Солидно доставалось и тем, кто сидел в кузовах: тряска изматывала до колик в животе.

А с востока медленно и грозно накатывалось солнце. Степь покрылась темными штрихами теней от приземистого кустарника – горчака и лебеды. Но затем, как бы испугавшись беспощадных лучей знойного властелина пустыни, тени стали сжиматься и прятаться под растения. Из-под колес то и дело выскакивали полевые мыши и с писком исчезали в норах. Вдали мелькали пугливые тарбаганы. Здесь, на безлюдье, их особенно много, и напоминают они маленьких жирных поросят. Монголы охотились за тарбаганом ради сала и шкурок. Но этот промысел нередко приносил большое горе: зверьки – разносчики болезней, в том числе чумы.

– Слева – конница противника! – громко оповестил наблюдатель.

Машины двигались близко друг к другу, уступом, чтобы люди не глотали пыль, поднятую впередиидущими. Поэтому сигнал услышали все. Остановились. Я вышел из «виллиса» и, оглядевшись, заметил далекую пока, но надвигавшуюся на нас серую массу, окутанную облаком пыли.

– Батареи к бою! – скомандовал командир артиллерийской бригады полковник Диденко. [63]

Но почему кавалерия противника так далеко развернулась для атаки и сразу перешла в карьер? Ба! Да это табун диких животных. Свою догадку я не высказал вслух: решил понаблюдать за поведением спутников.

Машины развернулись на одной линии, образовав цепь. Солдаты спокойно укрылись за ними, приготовившись к бою. Ни малейших признаков растерянности.

– Да это же дикие козы! – закричал мой шофер, первым разглядевший надвигавшуюся на нас лавину.

Многотысячное стадо, не дойдя до нас, описало широкую дугу и понеслось на запад.

Необычайный, так неожиданно возникший и закончившийся эпизод вызвал веселое оживление среди солдат.

Вскоре мы достигли монастыря Богдо-Сумэ, захваченного нашими передовыми частями рано утром. Нам рассказали, что и здесь противник так был ошеломлен внезапностью удара, что не оказал серьезного сопротивления. Передовые отряды танковой и механизированной бригад, не задерживаясь, двинулись отсюда к озеру Арчаган-Нур.

У ворот монастыря нас встретила ламаистская знать. Но мне некогда было заниматься торжественными церемониями. Только спросил у возглавлявшего группу:

– Сколько монастырь может поставить коней в кредит?

Лама назвал внушительную цифру. Один из табунов он предложил в дар советско-монгольским войскам. Это решение нас вполне устраивало.

Любезность «святых отцов» была вызвана, надо думать, не симпатиями к «красным безбожникам», а, скорее всего, страхом. Но мясо подаренного нам скота не стало от этого хуже, а лошади явились хорошим пополнением для кавалерийских дивизий.

Монгольский журналист Ч. Ойдов поведал читателям газеты «Улан-Од» о патриотическом поступке арата Нибвона, подарившего полковнику Доржу сорок пять верблюдов. Арат сказал, что хочет внести свою лепту в разгром ненавистных самураев.

По этому поводу конники шутили:

– Богачи непременно хотят, чтобы их лошади и верблюды [64] участвовали в разгроме японского империализма…

Совсем иначе понимали свою роль в этой борьбе бедные араты. Они уходили в горы и вливались в отряды красных партизан. Оставшиеся же в селениях и монастырях радушно встречали нас. Они верили, что, освободившись от японской оккупации, обретут лучшую долю.

От рубежа, на котором мы получили приказ командующего фронтом, около 300 километров до Долоннора. Наши войска должны были пройти это расстояние за трое суток и 13 августа овладеть городом.

Начало было обнадеживающим. Несмотря на большие трудности, подвижная группа уже к середине дня 11 августа обогнула озеро Арчаган-Нур с восточной стороны и с ходу захватила монастырь Бор-Хошуну-Хурал.

Рассчитывая, что главные силы подойдут к Арчаган-Нуру не раньше следующего дня, я решил отправиться с оперативной группой вперед и догнать танковое и механизированное соединения.

Вскоре после того как мы покинули Богдо-Сумэ, в небе появился краснозвездный самолет-разведчик. Летал он низко и что-то высматривал.

– Не иначе вас ищет, товарищ командующий? – вопросительно произнес Семенидо.

А самолет между тем пронесся чуть правее, качнул крыльями, что означало «вижу», и, сделав еще круг, удачно приземлился недалеко от нас. Мы подъехали. Летчик доложил:

– Со стороны Бандидагэгэн-Сумэ на рысях движется конница противника.

Предположительно, это могли быть передовые части 1-й кавдивизии князя Дэвана.

Я не был склонен недооценивать противника и его стремление к активным действиям. Но, право, двигаться наперерез Конно-механизированной группе без танкового, артиллерийского и воздушного прикрытия чересчур опрометчиво.

– Где наш боковой отряд? – спросил я у летчика.

– У монастыря Хамбаламын-Сумэ. [65]

– Очень хорошо.

Не вызывало сомнения, что боковой отряд, состоявший из кавалерийского дивизиона, усиленного танковыми и артиллерийскими подразделениями, один разобьет дэвановские части. Но отряд нужно предупредить. Взглянув на карту, я убедился, что встреча отряда с княжеской конницей возможна не раньше чем через два-три часа. Так что времени оставалось более чем достаточно.

Вызвал офицера связи:

– Передайте офицеру Корзуну, что впереди слева появился передовой отряд маньчжурской конницы. Его отряду продолжать движение в готовности к встречному бою.

***

Обстановка прояснилась.

Было понятно, что японское командование решило вывести главные силы дэвановских войск из-под удара и двинуть к Большому Хингану. Там они вместе с суйюаньской и юго-западной группировками Северного фронта в Китае должны встретить наши войска на выгодной для обороны горной местности.

Отсюда вытекала задача – упредить противника, раньше его захватить важнейшие пункты Большого Хингана на направлении нашего наступления. Многое теперь зависело от передовой мехгруппы.

С утра 12 августа мы устремились догонять ее, не останавливаясь на промежуточном рубеже.

Солнце, светившее ярко, вдруг начало тускнеть. Подул резкий, раскаленный ветер.

– Песчаная буря! – крикнул кто-то.

Действительно, по лицу и рукам начали хлестать острые горячие песчинки. Еще миг – и все кругом заволокло вздыбленной песчаной завесой. Ни вздохнуть полной грудью, ни глотнуть воды.

Песчаная буря – тяжелое бедствие пустыни. Пережив ее, мы еще раз ощутили на себе дикую силу первозданной природы.

Шофер натянул на капот машины чехол, мы все укрылись под плащ-накидками. В ушах гудело, на тело давила упругая тяжесть ветра и песка. [66]

Буря, продолжавшаяся несколько часов, стихла столь же неожиданно, как началась. И снова – ни дуновения, ни звука, только гнетущая неподвижность раскаленного воздуха.

Все тропы, колонные пути через трудные участки, колодцы, которые мы начали рыть, – все оказалось засыпано песком. Но войска возобновили наступление и с еще большим упорством пробивались вперед.

А каково сейчас положение бокового отряда Корзуна? Своевременно ли он оправился от песчаной бури?

Связываюсь по радио с командиром истребительного авиаполка Островским. Приказываю ему:

– Немедленно поднимайте в воздух две эскадрильи. Атакуйте кавалерийские части противника, двигающиеся от Бандидагэгэн-Сумэ. Свяжитесь с нашим боковым отрядом. Установите взаимодействие с ним.

Прошло немногим более тридцати минут, и появились самолеты. Они приветливо покачали крыльями и, развернувшись, вскоре растаяли в знойной дымке.

Как мне потом рассказывал К. Д. Корзун, в его отряде своевременно обнаружили приближение песчаной бури и успели укрыть не только людей, но и технику. Сразу же после бури подразделения изготовились к бою.

С сопки, за которой развернулся отряд, был виден широкий «шлейф» пыли и колыхавшиеся под ним плотные ряды всадников.

Корзун внимательно наблюдал за приближающейся конницей. Он получил приказ атаковать противника и успел продумать план боя. Начнет артиллерия, она произведет огневой налет на середину колонны. Тем временем танки с конницей, совершив обход, атакуют врага с фланга и тыла. Твердо уверенный в победе, командир отряда представлял себе, как «тридцатьчетверки» ворвутся во вражеские колонны и начнут в упор расстреливать и давить гусеницами растерявшегося противника, а кавалерия будет добивать тех, кто не сдастся в плен.

Но вот над противником появились наши истребители. Они внезапно и яростно обрушились на части 1-й кавалерийской дивизии князя Дэвана. Рев моторов навел ужас на людей и лошадей. Масса конников задвигалась из стороны в сторону, еще больше уплотняя строй. Обезумевшие животные, шарахаясь друг на друга, сбрасывали седоков и табуном мчались по степи, унося на себе [67] чудом удержавшихся в седле всадников. После этой безумной скачки поле покрылось трупами.

Самолеты разметали основную массу дэвановцев. Правда, небольшая часть конницы смогла отделиться и попыталась спастись бегством. Но Корзун приказал батареям произвести по беглецам артналет и расстроить боевые порядки. Одновременно с этим наперерез им устремились наши танки и артиллерия…

Так бесславно погибло большинство частей одной из дивизий князя Дэвана, попытавшегося атаковать нас во фланг.

Продолжая изучать обстановку на местности, мы неожиданно встретили мехбригаду полковника Попова. Почему она оказалась здесь, в десяти километрах от озера? Я считал, что передовая группа далеко впереди. Доклад полковника рассеял мое недоумение. Выяснилось, что дороги, обозначенной на карте, не существует.

– Перед нами сплошные непроходимые пески, – угрюмо закончил он.

– А где танковая бригада?

– Впереди. Пытается пробиться…

Вот и первые серьезные трудности. После столь успешного стодвадцатикилометрового броска к озеру Арчаган-Нур мы вновь оказались в плену у непроходимых песков. Подтверждалась оценка театра военных действий, данная в военно-географическом описании Ставки.

Я приказал вытягивать подвижную группу из песков, поворачивать строго на восток и следовать по дороге к озеру Далай-Нур, одновременно ведя разведку песков самолетами У-2.

Конечно, у меня не было уверенности, что высланные вперед разведгруппы и передовые части обязательно найдут в этом направлении тропы к Долоннору. Но что делать? Приходилось рисковать. Тем более что при благоприятном развертывании событий наша группа вышла бы в этом случае к городу Цзинпэну и заняла его, что само по себе было бы полезным оперативным маневром. Ведь тогда попадала под угрозу группировка противника, действовавшая против 17-й армии, правая колонна которой как раз и наступала на Цзинпэн.

Главные силы армии, судя по информации ее штаба, только начали преодолевать пустынно-степное Чахарское плато. До предгорий Большого Хингана, где на стыке [68] двух дорог расположился Цзинпэн; оставалось около ста километров. Мы полагали, что генерал-лейтенант А. И. Данилов будет доволен, если Конно-механизированная группа и его 17-я армия в тесном взаимодействии разгромят противника в районе города. Кроме того, повернув от Цзинпэна резко на юг, можно было по плато Вэйчан выйти к Долоннору. И наконец, маневр На восток давал возможность перерезать дорогу Долоннор – Линьси, одну из магистралей, по которой противник мог бросить свои войска для удара по главным силам. Во всяком случае, действия Группы в восточном направлении продолжали бы оказывать полезное влияние на ход фронтовой операции, а это для нас было главным. Отдавая приказ о действиях главных сил в общем направлении на город Цзинпэн, я и руководствовался такими соображениями.

К счастью, совершать этот маневр не потребовалось. Недалеко от маленького селения Кымунчол мы увидели приближающийся «виллис».

– Это майор Васильев, – раньше всех сориентировался Семенидо.

И как всегда, оказался прав. Офицер связи Д. В. Васильев действительно возвращался из танкового соединения, куда его посылали с заданием.

– Что хорошего привез? – спросил я майора.

Непроизвольным движением Дмитрий Васильевич поправил свои закрученные усы. Глаза его устало смотрели из-под кустистых, насупленных бровей.

– Ничего хорошего, товарищ командующий. Южнее озера Далай-Нур местность непроходима. Сплошь, куда ни глянь, крупные сыпучие барханы. – Васильев развернул планшет с картой. – Есть, правда, глухая караванная тропа, идущая на юг. Я проехал по ней до монастыря Монгур-Сумэ. Но пастухи предупредили: «Солнце трижды пройдет свой путь, прежде чем русские достигнут долины Луаньхэ».

Мы сосредоточенно разглядывали карту.

Река Луаньхэ берет свое начало вблизи города Долоннор и несет мутные воды в Ляодунский залив. Летчики видели там небольшой населенный пункт, но дороги к нему не обнаружили. Зато от предгорий, на подходе к Долоннору, есть улучшенная дорога.

– Маньчжурские пастухи плохо знают русских, – [69] сказал я Васильеву. – Передовой подвижный отряд пойдет этим путем и достигнет Луаньхэ за одни сутки.

Я тут же передал по радио командирам частей мехгруппы: в целях выигрыша времени и пространства наступление развивать вдоль тропы на Далай-Нур до рубежа регулирования в Тас-Обо. Быть готовым к решительным ночным действиям на Долоннор.

Путь на Далай-Нур не обошелся без приключений. Наши юркие легковые машины далеко опередили штабной автобус и два «доджа» с автоматчиками. С моей стороны это было неосторожно потому, что, выехав на один из каменистых холмов, мы чуть не врезались в толпу хунхузов. Один из бандитов вскинул автомат, но Семенидо успел спрыгнуть с машины и вырвать у него оружие. Другие хунхузы схватились за маузеры. Положение оказалось серьезным: нас было пятеро против двадцати бандитов.