Текст книги "Премьера"

Автор книги: Исидор Шток

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Комедиограф

I

Мне довелось увидеть почти все пьесы В. Шкваркина в те годы, когда они были поставлены на сценах московских театров.

Всего Шкваркин написал восемнадцать пьес. Некоторые из них по сей день живут на сценах, веселят публику, с удовольствием исполняются актерами. Некоторые забыты, и для этого есть уважительные причины. Некоторые забыты напрасно.

Вспоминая драматургов, с которыми частенько приходилось встречаться, учиться у них, иногда спорить, беседовать о нашем нелегком ремесле, частенько думаю я о Василии Васильевиче Шкваркине, о его литературной судьбе и о судьбе его произведений. Вот и захотелось мне записать то, что помню, чему был свидетелем, поделиться впечатлениями о том, что давно видел и недавно перечитывал.

Но мне тут же хочется предупредить: заметки эти будут пристрастны, ибо, хотя я и не был близким другом Василия Васильевича, я весьма уважал его и любил как драматурга.

Иногда – впрочем, не слишком часто – драматургам приходится участвовать в зрительских конференциях, встречаться с постоянными посетителями театров, главным образом с молодежью.

– Откуда приходят в драматургию? – вот один из первых вопросов, которые задают на подобных встречах. – Где этому учат? Что нужно кончить, чтобы стать драматургом?

Оглядываясь на своих товарищей, сидящих тут же в президиуме, и вспоминая тех, кого на этой встрече уже нет, – обычно отвечаешь: большинство драматургов – это главным образом газетчики, поэты, бывшие актеры, беглые режиссеры, разочаровавшиеся в своих критических способностях критики.

Василий Шкваркин нарушил эту традицию. Он не учился в Литературном институте, не сотрудничал в газете, не работал в театре, не писал рецензий. К театру, журналистике, изящной словесности не имел никакого отношения. Служил в Комитете по кожевенным делам. До этого в Госбанке. Давал уроки русского языка. Заведовал отделом личного состава Главного управления коннозаводства. До этого служил в Отделе по ликвидации безграмотности в Симбирске. А перед самой революцией был вольноопределяющимся Уланского Волынского полка в городе Кирсанове. После революции служил в Красной Армии и военную свою карьеру окончил лектором на курсах красных офицеров.

Биография, как видите, яркая. Но театр и драматургия тут пока решительно ни при чем. А впрочем… Он очень любил театр, особенно музыкальный. Играл по слуху на рояле, многие оперы знал наизусть, читал, читал, читал… Ему не удалось окончить университет. Только один год проучился на филологическом факультете. Увлекался историей. Особенно новой. Главным образом русской. Главным образом концом девятнадцатого и началом двадцатого века.

Однажды прочел в газете, что в числе многочисленных литературных конкурсов Московским отделом народного образования объявлен конкурс на лучшую историческую пьесу…

II

Вторую премию, а по существу первую, ибо первая, по правилам хорошего тона, никому не была присуждена, получила историческая драма «В глухое царствование, или Предательство Дегаева» никому доселе не известного автора Василия Шкваркина. В том же 1925 году драма эта была поставлена Театром МГСПС и Студией Малого театра.

Написанная в жанре мелодрамы, пьеса «В глухое царствование» (подразумевалось царствование Александра III) рассказывает о предателе Дегаеве, деятеле «Народной воли», выдавшем своих товарищей царской охранке.

Как и в каждой пьесе талантливого, но неискушенного автора, здесь сочетаются яркие, самобытные сцены с трафаретными, примитивными. В жизненность директора департамента полиции Плеве, или жандарма Судовского, или мещанки и ничтожества жены Дегаева веришь с трудом. Уж слишком быстро выбалтывают они публике и партнерам свое «credo». A вот сам Дегаев или подполковник секретной полиции Судейкин написаны посложнее. Интересна дружба и взаимная ненависть этих людей, связанных пролитой ими кровью народовольцев. Есть и прямое подражание Достоевскому – сцены исступленного раскаяния, бреда. А вот сцена революционеров-эмигрантов в Париже – после разгрома «Народной воли», когда на мансарду к Ошаниной и Тихомирову является Дегаев и кается в своем преступлении, а старый бунтарь, революционер и поэт Петр Лавров плачет, – сделана великолепно. Проживший много лет в эмиграции Лавров плачет оттого, что столкнулся с невиданной им доселе степенью падения человека.

Есть в пьесе то, что в дальнейшем творчестве драматурга будет развито, доведено до виртуозности: парадоксальное построение реплики, обыгрывание предметов в наивысший момент напряжения сценического действия – переход в пантомиму.

Плеве спрашивает Судейкина о мерах, принятых против покушения на министра Толстого. Он обеспокоен активностью революционеров и плохой работой охранки.

«Плеве. Но может случиться, что ваши агенты опоздают предупредить злодеяние, и тогда…

Судейкин. Тогда, ваше превосходительство, вы будете министром».

Неожиданно Плеве, возмущенный дерзостью жандармского подполковника, вяло произносит, что сумеет наградить тех, кто не сможет противодействовать покушению.

В последней картине, когда Дегаев все же убивает Судейкина, желая спасти собственную шкуру, почти две страницы занимает описание немой сцены убийства. Здесь уж не нужен текст. Он только помешает. Прием, с которым мы встречаемся дальше – в «Чужом ребенке», в «Страшном суде», в «Мирных людях». Превращение Драматической пьесы в пантомиму, в мимодраму. Сценическое действие высчитано по долям секунды. Действие в его чистом, театральном виде, весьма близкое к пантомимам комедии дель арте, к буффонадам Чаплина, к гоголевской немой сцене, где «страх, испуг, недоумение, суетливость должны разом и вдруг выражаться на всей группе действующих лиц, выражаться в каждом совершенно особенно, сообразно с его характером» [4]4
  Н. В. Гоголь. Собрание сочинений в шести томах, т, 4. М., Гослитиздат, 1952, стр. 282.


[Закрыть].

Очень интересно использует автор пепельницу в доме Дегаевых. На деньги, полученные от охранки, Дегаев обставляет новую квартиру.

«Зачем ты пачкаешь новую пепельницу! – возмущается мадам Дегаева, когда ее муж гасит окурок. – Такая блестящая… (Несет пепельницу к двери, выбрасывает окурок в коридор.)».

Провокатор ждет в гости жандарма. Наконец Судейкин приходит. Благодушно осматривая новую квартиру, Судейкин удаляется с хозяйкой в будуар. Дегаев нервничает, ревнует. Сейчас он взорвется, выгонит Судейкина. Он закуривает, затем хочет погасить окурок о пепельницу, но вспоминает жену и несет окурок за дверь.

В финале этой же картины, когда страх разоблачения революционерами стал у Дегаева сильнее страха перед жандармами, провокатор признается во всем сестре. Униженный Судейкиным, презираемый сестрой, ненавидимый бывшими товарищами, обманутый женой, Дегаев хочет прибить супругу. Он бросает в нее пепельницу, но не попадает. У Дегаева истерика. А супруга поднимает с пола пепельницу, внимательно рассматривает.

«Дегаева. Согнул. Прямо-таки исковеркал… Интеллигент!»

И, наконец, последняя картина. В квартире разгром. Опрокинут стол. Валяются на полу тарелки, бутылки, пепельница… Судейкин убит. Его помощник Судовский смертельно ранен. Он пытается встать, но со стоном падает. Берет лежащую на полу ту же пепельницу и бросает в окно, разбивая стекло. На этот сигнал в комнату врываются дворники, полицейские, жильцы. Они видят трупы Судейкина и Судовского.

Так через всю пьесу проходит эта самая сперва новенькая, блестящая, затем погнутая, сломанная пепельница. Маленький символ опустошенной, грязной душонки предателя.

Согласитесь, что молодые драматурги, авторы первой пьесы, не так часто балуют зрителя подобным неожиданным, я бы сказал, тонким сценическим приемом.

Следом за «Предательством Дегаева», открывая все новые и новые, великолепные тайны в искусстве драматургии, Шкваркин пишет пьесу о 1905 годе – «Годгорн». Она имела значительно меньший успех, чем «Предательство», но также была поставлена в московском театре. На этот раз в Замоскворецком, там, где ныне филиал Малого.

А там, где написаны и поставлены две пьесы, – неминуемо появится и третья.

Новая пьеса называлась странно – «Вокруг света на самом себе». История – это, конечно, интересно. Можно сидеть месяцами в архивах, в библиотеках, вновь возвращать забытый мир, глазами советского человека из двадцатых годов двадцатого века смотреть назад, чувствуя превосходство над своими героями. Великолепное занятие – посмотреть вокруг себя, увидеть то, что происходит сегодня, рядом с тобой, и чуть-чуть заглянуть в завтрашний день.

Шкваркин решил написать современную комедию-обозрение. Героем он выбрал маленького человека, совслужащего, неудачника в личной жизни. Было в нем что-то от Чарли Чаплина, и от Акакия Акакиевича, и от Бальзаминова, мечтающего о голубом плаще.

Мне не удалось перечесть эту пьесу, экземпляры ее утеряны. Но я помню, хотя и не очень четко M не во всех деталях, спектакль в театре Корша. Герой пьесы – его талантливо играл Василий Осипович Топорков – убегает из дому, путешествует по всему свету. Встречается и с хорошими людьми, и с аферистами, попадает на киносъемку, где ставится фильм о царском дворе, принимает это за действительность, бежит оттуда, опять возвращается в свой дом и убеждается, что нигде ему не будет так хорошо, как здесь.

После того как были написаны эти строки, я, вспомнив спектакль коршевцев, решил порыться в старых театральных журналах. В девятом номере «Нового зрителя» за 1927 год нашел грозную статью неизвестного критика, скрывшегося под псевдонимом «Гудаш». Он строго осуждает пьесу. «Обыватель – действующее лицо, и обывательское освещение от начала до конца. Полное непонимание основных причин «маленьких недостатков механизма», полное отсутствие исторической перспективы в оценке общественных явлений и фактов».

И статья называется «Обыватель смеется».

Ну что ж, такую оценку можно было бы принять на веру, согласиться с ней, занести «Вокруг света» в разряд обывательских пьес тех лет, но… Рядом с вышеприведенными строками автор статьи излагает тему и идею комедии Шкваркина. Вот что он пишет:

«Вокруг света на самом себе» выводит в герои подлинного, всамделишного обывателя, с его пьяными, по существу беззлобными выкриками по адресу Советской власти, за которую он сражается, но на которую брюзжит, завороженный наивным и детским восторгом пред европейской культурой по книжкам. А в завершение сей блудный сын, возненавидевший пошлость этой культуры, умиленно возвращается к своей матери – Советской власти».

Нет уж, извините! Если еще сорок лет тому назад драматург написал комедию на тему, которая весьма актуальна и сегодня, был первым, кто осмелился взяться за такой сюжет, – напрасно критик упрекает драматурга в «отсутствии исторической перспективы», в «мелкотравчатом понимании событий». Тут в обывательщине и близорукости можно скорее обвинить критика, а не драматурга.

«Вокруг света на самом себе», возможно, произведение наивное, во многом слабое, но им открывался цикл шкваркинских современных комедий-сатир, которые отзывались на актуальные темы дня, бичевали старое и утверждали нового человека.

В несовершенном путешествии «Вокруг света на самом себе» драматург наметил путь для самого себя.

III

Первая реплика, открывающая пьесу, всегда содержит вопрос, на который потом будет отвечать вся пьеса. Завершается пьеса последней репликой, как аккордом (классический пример, конечно, первая и последняя реплика «Ревизора»). Первая фраза – ритм всему спектаклю, тон, музыкальный ключ.

Герой водевиля «Вредный элемент», безработный старый актер Щукин, рассматривает в бинокль стенку в своей комнате и восклицает, обращаясь к соседу, начинающему писателю Травлину:

«Алексей Николаевич, а ведь это клопы. Смотрел, смотрел, кто это сидит? Взял бинокль – клопы на стене».

А потом вдруг эти клопы увеличились до огромных размеров. Они заполнили и чуть не погубили жизнь Василия Максимовича Щукина, его дочери Лиды, юного Травлина… Они обратились в нэпманов, шулеров, налетчиков, в «коммерсанта новейшей формации» Наважина, в спекулянта Столбика, сводню Матильду Ивановну, в вора Чубчика…

Узнав о бешеных кушах, срываемых в казино счастливцами, старик Щукин, для того чтобы поправить свои дела и обеспечить жизнь любимой дочери, идет в игорный дом.

 
Чтобы на ноги подняться,
Должен я идти играть.
Чтобы больше не нуждаться,
Должен крупный банк сорвать.
 

Однако похождения Щукина и Травлина в подпольном казино кончаются облавой милиции. Все игроки, крупье, администратор, хозяева игорного дома оказываются в Бутырской тюрьме. Большинство из них в первый раз тут. Наважий, Чубчик, Столбик, крупье пишут письмо прокурору: «Припадая к вашим красным стопам… мы, красные жертвы советской законности… по недоразумению лишенные невинности… просим восстановить указанную невинность путем вашего вхождения в наше безвыходное положение».

Тут же, сообразив, кому грозит какое наказание, они меняются фамилиями, продают «Соловки за Нарым, а Нарым за Соловки». Щукина выдают за крупного авантюриста Наважина. Но, как и полагается в водевиле, недоразумение довольно быстро выясняется. Щукин и Травлин счастливо возвращаются к любящей их Лиде, Наважин, скрывавшийся под именем актера Щукина, разоблачен, и все поют финальные куплеты:

 
Нам больше нечего скрываться.
Зачем бояться нам своих,
Любви не следует стесняться,
Вот я – невеста.
Я – жених.
 

Наполненный злой издевкой над нэповской накипью, «Вредный элемент» был с большим успехом поставлен Студией Малого театра, а «Лира напрокат» – в Театре сатиры.

Ну как не сказать о верной дружбе драматурга с театрами, о дружбе, которая не так часто встречается! Четыре комедии Василия Васильевича поставила интереснейшая Студия Малого театра, затем названная Новым театром, которой руководил талантливый Федор Каверин.

Пять пьес Щкваркина сыграл Московский театр сатиры. Жаль, что дружба эта оборвалась…

Герой комедии «Шулер» Всеволод Безвеков совсем не был шулером. Он был легкомысленным, безвольным, но честным человеком. Так же как и актер Щукин, он попал в казино, был изгнан оттуда и по ошибке и наговору ославлен как шулер. Безвекова выслали из Москвы, и он приехал в маленький захолустный городок Твердовск к отцу. Здесь, в Твердовске, окопалась компания «бывших людей», которая старается втянуть его в свои грязные махинации. Но приходит телеграмма о том, что произошла ошибка: Безвеков ни в чем не виноват, ему открыто возвращение в Москву. С негодованием отворачиваются от Всеволода его твердовские друзья.

«Всеволод. Да, я честный человек.

Николай Николаевич (его отец). Всеволод, ты себя компрометируешь. (Гостям.) Не слушайте его, он шутит. (Отводит сына в сторону.) Ну, хорошо, ну, будь честным, только вида не показывай.

Ржевский(возмущен). Кричали: «Великий шулер», «аферист»… а он просто честная сволочь.

Елена. Но где же герой?!»

Гоголевский Хлестаков и синговский «герой» – вот литературные прообразы Всеволода Безвекова. Конечно, персонажи шкваркинского водевиля трудно сравнивать с этими бессмертными образами. Несмотря на то что обыватели Твердовска написаны зло, остроумно и метко, Шкваркину не хватает силы обличения, да и сами объекты во много раз мельче. Поэтому «Шулер» не вышел за рамки театрального анекдота, и комедия быстро сошла с репертуара.

Такова же была судьба и «Лиры напрокат» – водевиля-капустника. Поэтому «Лира» прошла в театре всего лишь один сезон, а критики, сравнивая «Шулера» и «Лиру напрокат» с «Вредным элементом», отмечали превосходство этой более ранней, но более стройной вещи.

Нет, не подумайте, что я хочу как-нибудь неуважительно, свысока отнестись к жанру водевиля. Безусловно, это любимый народом, превосходный вид искусства. Ему мы обязаны многими часами наслаждения. Он благороден, оптимистичен, ласков, добр. Но он не силен и частенько нуждается в защите. И его возможности ограниченны.

Настал день, когда Шкваркин начал немного тяготиться своим амплуа автора-водевилиста. Ему явно надоели и свои персонажи: обыватели, жулики, крупье, шулера, роковые дамы. Их все меньше и меньше становилось в жизни. Почетное место на сценах театров, так же как и в жизни, заняли студенты, учителя, врачи – новая советская интеллигенция. Люди искренние, умеющие любить и ненавидеть, дружить и веселиться. К ним тянуло драматурга. Пора попробовать свои силы – написать о новых героях. Пусть это не будет комедией. Пусть это будет жизнь. Новая, горячая, не всегда гладкая, но всегда живая. Не укладывающаяся в закрепленные и давно изобретенные формы театральных представлений.

IV

Просто пьес не бывает. Они бывают драмами, комедиями, трагедиями, водевилями и так далее. Так нас учили старые книжки по теории драматургии, так полагали старые театральные деятели. Но на страницы драматических произведений ворвались новые, никогда доселе никем не описанные персонажи. Они принесли с собой множество историй, о которых хотели рассказать. Их взаимоотношения были сложны, многообразны. Все, что происходило теперь в драматических произведениях, не укладывалось в традиционные формы. Трагедия перепуталась с комедией. Общественные диспуты и собрания, занимавшие большое место как в жизни, так и на сцене, митинги и производственные конфликты, новые формы быта властно требовали новых форм драмы. Вот так и появились «пьесы», где было всего понемножку – и драмы, и трагедии, и общественного суда, и водевиля… Этот распространенный в те годы жанр живет и поныне.

Сейчас же могут задать вопрос:

– А как вы считаете – хорошо это или плохо?

Тут не отделаешься отметкой. Ставить отметки истории, по меньшей мере, наивно. Конечно, подобные произведения были не так уж хороши, стройны, законченны. Порой они бывали весьма слабы. Но это были пьесы-пионеры, предвестники новой драматургии.

Вот такими же и были новые пьесы Шкваркина «Кто идет?» и «Доктор Егор Кузнецов». Пьесы расстриги-водевилиста, бежавшего из райских кущ всегда улыбающегося, довольного, полненького и румяного дядюшки Водевиля. Шкваркин соскучился в условных павильонах и полотняных садах с разноцветными фонариками. Он и раньше здесь зло озорничал: вдруг в игрушечные водевильные декорации втискивал камеру Бутырской тюрьмы. И водевиль переставал быть водевилем, пропадала ласковая симметрия. Водевиль, как байдарку, застигнутую внезапным ураганом, начинало бросать на волнах. Увеселительная прогулка грозила превратиться в бурное плаванье. Но не превращалась. Так же внезапно ураган проходил, и байдарка возвращалась к деревянной пристани с разноцветными фонариками, где лодки даются напрокат и носят прелестные названия: «Ласточка», «Голубок», «Маруся», а духовой оркестр на берегу, в розовой раковине, играет вальсы Штрауса.

И называлась новая пьеса уже совсем не по-водевильному – «Кто идет?».

В ней есть все: любовь и жизнь студенческого общежития в 1930 году, похищение изобретения, выступления живой газеты, перестраивающийся старый профессор и неопытная девушка, оживающие манекены в витрине магазина и резидент иностранной разведки с акцентом, артистка мюзик-холла и бесчисленные собрания в аудиториях и коридорах института…

Увлеченный калейдоскопичностью жизни, бешеным ее ритмом, влюбленный в молодых ее героев, автор хотел вложить в пьесу все, все, что знал, о чем читал на страницах «Комсомольской правды», о чем ему рассказывали вузовцы, что хотели сыграть молодые актеры Нового театра.

В примечаниях к пьесе автор советовал постановщику:

«Умышленно не углубляя психологических моментов пьесы, я старался сделать ее легкой и бодрой. Примите это во внимание».

Почему «умышленно не углубляя психологических моментов» – автор не написал. Но после прочтения пьесы это становится ясным. Восемьдесят страниц. Три часа сценического действия. Можно не успеть рассказать все, о чем рассказать хочется, о чем нельзя рассказать в водевиле. Рассказать хотя бы торопливо, бегло, схематично, но обязательно успеть рассказать.

Публика смотрела «Кто идет?» и одобряла. Так же как и «Доктора Егора» – один из последних спектаклей на сцене театра Корша. Там тоже, как и в студенческой пьесе, были, по утверждениям очевидцев, живые, яркие сцены. Пульсировавшая в артериях кровь быстро неслась.

И все-таки в этих пьесах потерялся сам Шкваркин. Автор-новатор, открыватель нового в драматургии. А старое можно посмотреть в соседних театрах.

Шкваркин не привык ходить проторенными путями и знал радость первооткрытий. К тому же он умел очень критически относиться к своему творчеству. В оценке своих работ он был прямо-таки беспощаден. В этом ему, конечно, помогали и значительный жизненный опыт, так сказать, долитературного периода, и вечно живущий в нем юмор.

Как-то давно, лет двадцать назад, гуляли мы с ним по набережной Москвы-реки. О чем говорили? Конечно же о драматургии.

– Вы понимаете, – сказал он, – с годами критические способности у человека увеличиваются, а талант-то не растет. Талант прежний, а критическая оценка во много раз увеличена.

В этих словах, мне кажется, и хранится секрет того, что он не стал больше писать «просто пьес», а вернулся к своему любимому комедийному жанру. К жанру, в котором был сильнее других, в котором был пока что незаменим. Но вернулся к комедии на несравненно более высоком уровне, чем те комедии-водевили, которые созданы им в конце двадцатых годов.