Текст книги "То памятное утро"

Автор книги: Иштван Сабо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Джек из Аризоны

Мальчик не мог бы сказать, который час. Может быть, два часа пополудни? Или ближе к трем?

Не мог, потому что часы висели в комнате, а он был поглощен тем, что жарил каштаны, вернее, готовился их жарить здесь, у кухонного стола.

Обед – фасолевый суп и вареники – он давно съел, и теперь ничто не мешало ему заняться собственными делами… Перво-наперво он ножичком надрезал у каштанов кожуру. Перед ним на клеенке вздымалась целая горка глянцево-коричневых, маленьких, гладких кругляшков, пока еще холодных и сырых, но Янчи уже ощущал во рту вкус жареных каштанов, их аромат.

Второпях заканчивая приготовления, он то и дело сглатывал слюну, хотя вкус и запах каштанов давно стали для него воспоминанием. Но порой достаточно одного такого воспоминания, чтобы у человека потекли слюнки.

Янчи был в кухне один – вернее, почти один. На кровати, приткнувшись боком к изголовью, дремала бабушка: опять заснула во время молитвы. Четки застыли в ее сцепленных пальцах. Сколько же разноцветных шариков она перебрала с тех пор, как кончила мыть посуду?

Янчи потихоньку вышел из кухни за охапкой сухих виноградных лоз. И сразу же вернулся обратно – погода совсем испортилась, дождик сеял еще гуще, чем когда он шел из школы.

Но сложенные под навес вязанки жались к стене, где им не была страшна никакая сырость. Одна вязанка тотчас же оказалась у Янчи под мышкой. А минуту спустя – уже возле печки.

Янчи собирался хорошенько прогреть духовку, а от матери и бабушки он знал, что для этого нет ничего лучше, чем горящая сильным пламенем трескучая виноградная лоза. Ну и поддаст он жару! Скоро в старенькой печке вовсю бушевал огонь, язычки пламени прорывались вглубь, касаясь нижней духовки, куда Янчи думал положить каштаны. Вот она уже и разогрелась, мальчик закрыл дверцу. Он пока не торопился с каштанами – сперва нужно подкормить огонь.

Бабушка тихо спала, привалившись к изголовью кровати.

Родители были в горах, на винограднике; только что они соберут в такую дождливую, промозглую погоду? Так, самую малость, а то и вовсе ничего. Янчи тоже было велено прийти, прямо после школы, как вчера, – да сегодня что-то настроения нет. К тому же не терпелось донести полную шапку каштанов до дому.

Выходит, ради собственного удовольствия он и на измену способен? Вчера у давильни устроили пир горой, жарили блинчики – конечно, он помчался туда прямо после школы… Но ведь вчера и погода была хорошая! Было тепло, и он мог помочь родителям. В таких случаях даже мама не возражала, чтобы уроки подождали до вечера.

А теперь его круглая и плоская, как у Бочкаи[1]1
  Иштван Бочкаи (1557–1606) – венгерский магнат, возглавивший первое антигабсбургское движение.


[Закрыть], шапка сушилась на вбитом в стену гвозде. От собранных в мокрой траве каштанов она вымокла сильнее, чем от дождя. Что поделаешь, не мог он не завернуть к каштану Порколабов, хотя обычный его короткий путь проходил не там. Да и нет больше ни у кого на этой стороне села садовых каштанов. Ну никак Янчи не мог пойти другой дорогой! По рту растекался знакомый вкус, конечно же это он, до сих пор не забытый вкус прошлой осени.

Между делом Янчи подумывал о притаившемся на дне портфеля очередном выпуске ковбойского романа. По-девичьи стройный, но мускулистый незнакомец соскакивает с лошади перед входом в салун на Диком Западе и привязывает поводья Молнии, Черной Молнии, к захватанным до блеска низким перилам. Под палящим солнцем уже беспокойно переминаются три лошади. Хвостами отгоняют мух.

По-девичьи стройный, но мускулистый незнакомец толкает дверь салуна.

А Янчи открыл дверцу духовки. В лицо ему пахнуло жаром. Скорее засунуть надрезанные каштаны внутрь!

Жестяная печурка загудела, затрещала от промокших под дождем кругляшей, наружу повалил пар. Янчи не закрывал духовку до тех пор, пока весь пар не улетучился и каштаны не начали, шипя, подсыхать.

Бабушка завозилась во сне, пока он мудрил с дверцей духовки.

Молодой незнакомец в ковбойской шляпе заказывает у кряжистого хозяина салуна двойную порцию виски – почти без льда. Поболтав кусочек в стакане, он подносит выпивку к губам: конечно, его мучит жажда – у него с утра не было во рту ни капли.

Из глубины салуна гремит выстрел, стакан в руках незнакомца разлетается вдребезги, и виски стекает по его клетчатой рубашке, темнея на груди, словно кровь. Но это не кровь, всего лишь виски.

Толстяк хозяин, скрестив на груди руки, с любопытством взирает на происходящее из-за стойки.

Пришелец с улыбкой отбрасывает остатки стакана. И направляется в глубь зала, туда, откуда только что грянул выстрел. За столиком в углу сидят трое мужчин, самый старший из них, одноглазый, как раз откладывает в сторону дымящийся кольт.

– Прошу простить меня, джентльмены, за то, что сразу же не представился. Я не предполагал, что в ваших краях так строго блюдут традиции.

Одноглазый добродушно подмаргивает:

– Не беда, сынок. У нас в Техасе и не такое случается. Меня кличут Билл. А еще сам понимаешь как.

И он показывает на мутный глаз. Потом накидывается на остальных:

– А вы чего молчите? Человек к вам подошел как-никак!

Первым откликается смуглолицый мужчина со строгим взглядом:

– Испанец.

Одноглазый Билл добавляет:

– Наш лучший метатель лассо. Недавно с семидесяти ярдов выхватил у одного типа винчестер.

Испанец отмахивается:

– А-а, какой-то хлюпик с ранчо.

– У моего отца тоже было ранчо, – говорит незнакомец. – Не бог весть какое большое, но все-таки ранчо. А потом его разграбили.

Одноглазый Билл машет рукой: не стоит, мол, печалиться, и поворачивается к другому приятелю:

– А ты что здесь подхихикиваешь, Барышня? Ты только глянь, чужак, какой он у нас беленький, ну чистая барышня. Но уж если разговор пойдет не на шутку… Нож в спину схлопотать недолго. На память от Барышни.

– Что-то ты разболтался, Билл, – говорит Испанец. – Верно, лишнего хватил. Смотри, босс узнает…

– Кто может так стрелять, – с улыбкой перебивает его пришелец, – тот не пьян. Жаль только, пропало мое виски.

Одноглазый Билл гаркает в сторону хозяина, который разочарованно такая драка не состоялась! – хлопочет у стойки:

– Эй, Толстяк! Двойную порцию виски для незнакомца. – И он принимается часто-часто моргать. – Но мы так и не знаем твоего имени, парень.

– Джек. Я здесь недалеко живу. В Аризоне.

На лице Барышни появляется усмешка.

– Так, значит, это ты. Твое разграбленное ранчо, значит, в Аризоне.

– Те, кто наше ранчо загубил, сами тоже погибли. Они тоже навсегда остались там, в Аризоне.

– Слышал, слышал.

Одноглазый Билл толкает в бок мрачно насупившегося Испанца:

– Ну попробуй теперь скажи, что нам от Барышни проку нет! – Он хрипло, скрипуче смеется, потом кричит в сторону стойки: – Еще по одной, Толстяк!

Парень, прозванный Барышней, неожиданно становится серьезным и, точно заведенный, бубнит:

– Джек из Аризоны, Джек из Аризоны.

В закрытой духовке несколько раз бабахнуло: жарятся каштаны, надо бы их перевернуть. Янчи приоткрыл дверцу – в лицо ему ударил пахучий жар, и он быстро стал ворошить рассыпанные по духовке каштаны специально подготовленной палочкой. Надрезы, которые он сделал ножичком, улыбкой расползлись на некоторых кругляшах. Янчи выхватил один каштан – пора уже и пробовать. Он начал перебрасывать каштан с руки на руку: тот обжигал ладони, словно головешка, но наконец удалось его очистить. Пока Янчи дул на каштан и на ладони, у него опять слюнки потекли. Наконец он жует.

Верхняя половинка каштана не допеклась. Что ж, еще пучок хворосту в огонь, а там можно и вынимать. В духовке поднялась отчаянная стрельба, как будто бандиты палили друг в друга из кольтов. Бабушка заерзала на кровати. Что-то забормотала во сне.

– Работу ищешь, сынок? – осклабившись, спрашивает Одноглазый Билл. – Ты только скажи… Или мне, или вот хоть хозяину салуна. Я вижу, ты парень стоящий. – Тут он выглядывает в окно. – И конь у тебя добрый. Забудь ты свое ранчо. Там, в Аризоне.

– Такое не забывается.

– Но ведь тебе нужна работа. Мы дадим тебе работу.

– Так-то оно так, работа мне нужна, – неторопливо и твердо выговаривает Джек из Аризоны, – да только такая, чтоб мне по вкусу пришлась.

– О'кей, – произносит Билл уже недовольно, – но ты, приятель, помни: слишком разговорчивые ребята в наших краях не приживаются.

И он похлопывает по висящему на боку кольту.

– Черт знает, как это получается, но только таких ребят, горемык этих переборчивых, пуля словно сама ищет. Прощай, чужак.

– До свиданья. Благодарю за виски.

Пока они идут к выходу, Барышня раскатисто хохочет. От этого смеха мороз по коже подирает. Все трое вскакивают на лошадей.

Тем временем Янчи достал с полки большую глиняную миску. Открыл дверцу духовки: а ну, каштанчики, выбирайтесь из печки! Вокруг него витал восхитительный аромат. Короткой палочкой он подгребал, подталкивал испеченные кругляши к краю духовки. Они с резким стуком падали в глубокую миску. Потом, когда горка выросла, стук превратился в шорох, и вот уже из печки выкатился последний каштан, хорошо пропеченный, широко улыбающийся.

Улыбающийся? Нет, скорее ухмыляющийся. Именно так ухмыляется Одноглазый Билл, совсем как этот каштан со своим раскрывшимся надрезом. А что же по-девичьи стройный, но мускулистый незнакомец? Он в этот момент бросает Козяину салуна монету – за разбитый стакан.

Янчи тоже однажды попробовал вот так, по-ковбойски, расплатиться за газировку, но корчмарь, дядя Имре Буйтор, накинулся на него:

– Ты что швыряешься отцовскими деньгами, сопляк, сейчас как врежу тебе по затылку! А потом еще прибавил:

– Да и собственными деньгами чтобы не смел мне тут швыряться! Ежели они у тебя еще будут! Чтоб тебя… – слова застряли у него в горле, ругательство замерло на губах, потому что как раз против дяди Имре на стене висел огромный плакат.

Он изображал распятого Христа в терновом венце, а внизу большими буквами была выведена надпись:

«ПОЧТО ТЫ НАНОСИШЬ ЕМУ ОБИДУ?»

Янчи застыдился, ему стало неловко от того, что дядя Имре не осмелился по-настоящему, от души выругаться, а только шваркнул тряпкой о стойку. Пучившаяся в стакане пенистой шапкой газировка с малиновым сиропом чуть не расплескалась у него в руках. Янчи проглотил ее, не ощутив ни привычного покалывания на языке, ни сладкого вкуса напитка – холодный, да и только.

Ну а сейчас? Сейчас он подошел с полной миской каштанов к кровати и начал трясти спящую бабушку за плечо:

– Бабушка! Проснитесь! Глядите, что у меня есть.

Старушка пожевала губами, почмокала в полудреме, приподняла голову и открыла глаза.

– Ты что, внучек? Что тебе?

– Глядите, что у меня есть!

Выцветшие старушечьи глаза секунду непонимающе вглядывались в горку каштанов, потом сузились от неожиданно вспыхнувшей улыбки.

– Ах ты батюшки! Гостинец мне, старой, принес?

– Угощайтесь, бабушка.

Четки быстро вывернулись из пальцев и скользнули в карман передника. Старушка ухватила полную горсть каштанов, но тут же высыпала их все в передник – очень жгли.

– Откуда же у тебя каштаны, внучек?

– У Порколабов под деревом собрал.

– Стало быть, нашел, – успокоенно сказала старушка. – Дерево-то не трогал?

Янчи уже направился с тарелкой к столу, когда его настиг бабушкин вопрос.

– Нет, только то, что в траве валялось, подобрал, – обрадованно заверил он.

– Ну если в траве, тогда ладно. Шапка-то небось из-за этого мокрая?

– И из-за этого тоже, а еще дождь идет.

– Вот каштаны и посбивало, – кивнула старушка. – И как там твои родители с виноградом управляются? В такую-то погоду!

Они замолчали и принялись за лакомство. Пропеченная каштановая кожура шуршала, потрескивала в пальцах. Бабушка и внук жевали, пряча хитринку в уголках двигающегося рта, время от времени лукаво поглядывая друг на друга.

«А Джек из Аризоны, – подумал Янчи, – что же он сказал хозяину?»

– Извини, Толстяк, что тебе пришлось поскучать.

– Пустяки, – усмехается плотный короткошеий мужчина, – немало драк я повидал на своем веку. И еще увижу.

– Я все думаю, кто были эти люди, – говорит Джек.

– Ты что-то много думаешь, как я погляжу.

– Я не привык, чтобы стреляли в мой стакан.

– Лучше в стакан, чем в другое место.

– Кто этот Билл? Что он не босс, я уже понял.

– Билл – всего лишь подручный, – говорит хозяин салуна. – Никому не известно, кто босс. А кто дознался, того уж и в живых нет.

– А что ваш шериф?

– Разводит голубей. Как одряхлеют – пристреливает.

– Стоящий шериф, – кивает головой Джек.

– Знаешь, что я тебе посоветую, незнакомец? Ты тоже не пытайся узнать лишнего.

– Почему?

– А то будет одним трупом больше. Жалко все-таки. Ты парень симпатичный.

– Спасибо, Толстяк.

– Ты, я слышал, работу ищешь?

– Я бы ранчо купил, мне перепало кое-что по наследству.

Хозяин аж присвистывает:

– Так ты богач! А вид у тебя, как у ковбоя.

– Не такой уж я богач, чтобы меня стоило прикончить.

– Кто знает!

Янчи один за другим отправлял в рот каштаны.

– От таких бы и Джек из Аризоны не отказался.

– Это еще кто? – спросила бабушка.

– Знакомый один.

– А имя, как у нехристя.

– Уж какое досталось, – вступился Янчи.

– Главное, вел бы себя как следует, – сказала бабушка. – Смотри не научись от него баловству какому! Как бишь его зовут-то?

– Джек из Аризоны.

Янчи посмеялся бы над бабушкиными вздохами, но во рту у него были каштаны. Вдруг кухонное окно закрыла чья-то тень.

– Вон родители твои вернулись, – сказала старушка. – Чего ж тут удивительного, в такую погоду. Только бы виноград не погнил.

Вошли отец и мать, одетые во что похуже – что не жалко на винограднике трепать. От них веяло сыростью и кисловатым запахом давильни.

– Хвала господу, – поздоровался Янчи и, засуетившись, попытался было прикрыть остатки каштанов на тарелке и очистки.

– Во веки веков, – ответила мать. – Что же ты не пришел нам помогать?

– Да я… Я думал…

– А это что такое? – подошла она ближе. – Что это у тебя?

На столе красовалась миска, вокруг трудилась шелуха.

– Поди сюда, Габор, – кликнула Анна мужа. – Как ты думаешь, что это?

Мужчина скользнул взглядом по столу.

– Ты что, сама не видишь? Каштаны. И пахнут как хорошо.

– Дождешься, что твой сын станет вором. Где ты их украл, отвечай!

– Он не украл, он в траве нашел, – сказала старуха.

– А вас не спрашивают, мама. Вы и сами хороши. Что там у вас в переднике?

– Лучше бы пообедали, чем ссоры разводить. Ну подобрал мальчонка несколько штук каштанов, а ты уж…

Женщина вытянулась в струнку.

– Чтоб ничего чужого в нашем доме не было! Особенно от Порколабов. Я ведь знаю, откуда эти каштаны. На днях Порколабиха на базаре убивалась, что мальчишки все каштаны посбивали. Им, мол, никак не углядеть, дерево далеко от дома. Наслушалась я, хватит. Ты что, хочешь, чтобы мне пришлось платить? Признаться, что мой сын украл?

– Да не крал я, а нашел. Под деревом, в траве.

– Каштан не слива, чтобы с дерева падать, – сказала мать. – И не смей трогать чужого! Пусть у них будет еще больше денег, чтоб им все спустить на лекарства. Моему сыну нечего искать под чужими деревьями. Хочется тебе каштанов, так я куплю!

Отец наконец-то повесил на гвоздь отяжелевшее от дождя, запятнанное осеннее пальто и повернулся к ним.

– Еще не хватало мальчонку заставлять расплачиваться за эти растреклятые каштаны! Выдумала тоже! Чтоб их громом разразило, все деревья каштановые!

– А чего бы ему самому не расплатиться, он ведь уже не маленький, – сказала мать. – Да не забудь на следующей исповеди во всем покаяться.

– Да уж, исповедаться – это первым делом, – протянул отец, и губы его насмешливо дрогнули. – На это у него времени хватит. Да и в попах недостатка нет.

– Габор!

Тот лишь отмахнулся раскрытой табакеркой: мол, не хочется об этом и говорить. Тут, собравшись с духом, подала голос бабушка:

– Так сразу и платить, и исповедоваться… Он эти каштаны в траве нашел. Их кто угодно мог подобрать. И никакой у меня внук не вор. И потом… он ведь не ограбил никого, не убил. Пожаров не устраивал.

– Не о том речь, мама. Пусть не подбирает того, что ему не принадлежит. Неизвестно, за чем он в следующий раз вздумает нагнуться.

Бабушка расплакалась, сидя на кровати. Потом вдруг встала и, придерживая передник, засеменила к печке. А там с ловкостью фокусника швырнула на горящие угли и каштаны, и шелуху.

– Дай сюда миску, Янчи.

Мальчик, сдерживая дрожь, подчинился и с безмолвным гневом смотрел, как огонь один за одним пожирает собранные и испеченные им каштаны.

– Пусть будет по-твоему, дочка, – сказала старуха. – Только пора бы вам и пообедать.

Янчи потерянно стоял возле печки. Даже своего доброго знакомого, Джека из Аризоны, он видел едва-едва, как в тумане; ему приходилось напрягать все силы души и разума, чтобы по-девичьи стройный, но мускулистый незнакомец не растворился в сумрачной, переполненной горечью кухне. Он смутно различал контуры человеческой фигуры, лишь когда закрывал глаза. Джек, конечно, сражался с бандитами, а не с жареными каштанами. Джек был мужчиной, на коне, на Черной Молнии, да еще с кольтом, в котором никогда не кончались пули.

Вот уже все каштаны превратились в пепел. У Янчи, пока он смотрел, пересохло во рту; теперь у него остался только Джек из Аризоны, где-то там, далеко, в Техасе, за тысячи верст от этой кухни. Он снова стал переживать про себя подвиги бесстрашного ковбоя.

– Ты ведь и не помнишь небось, что в этом месяце и не исповедовался, и не причащался, – сказала мать. – В конце недели обязательно пойди.

– Я все запишу, – поддакнул Янчи. – А то забудешь про какой-нибудь грех… И гори потом вечно в аду. Я уж лучше что-нибудь лишнее припишу.

– Лишнего не нужно. В чем согрешил, то и запиши.

– А вдруг все-таки что-нибудь забуду?

– Что же, у тебя столько грехов? – спросила мать.

Отец подсел к столу и, насупившись, смотрел, как жена ставит на плиту чугуны с обедом. Потом потянулся за сигаретой, хотя обычно не курил перед едой.

– Стоит ли из-за нескольких каштанов, – сказал он, – докучать попам. Пусть они лучше молодух исповедуют. Они в этом знают толк.

– Габор! Пока что я воспитываю ребенка!

– Ладно, ладно… Только почему господь не крикнет с небес, что ничего дурного ты не совершал, а, сынок? – продолжал Габор. – Хотя… все одно, когда-нибудь да совершишь. Так по крайней мере заранее покаешься. С богом ведь тоже можно договориться.

– Габор! Вот когда придет время ему с тобой косить, тогда и указывай. А пока… не учи ребенка богохульствовать. Ты последний раз на исповеди перед свадьбой был.

– Так иначе бы нас не обвенчали.

– О боже милостивый! – воскликнула мать.

Старушка, роняя слезы, сидела в самом темном углу кухни. Было не понять, то ли она плачет из-за сгоревших, рассыпавшихся в пепел каштанов, то ли огорчена перебранкой. Ее голова в платочке безостановочно раскачивалась из стороны в сторону.

– Анна, – позвала она слабым голосом, – вареники в верхней духовке. Переставь их в нижнюю, чтоб скорей разогрелись. А ты, Янчи, покормил бы своих кроликов. Ведь им только успевай давать.

– Я тоже пойду проведаю скотину, – сказал отец. – С обедом успеется.

Янчи переводил глаза с одного на другого. Пытался поймать чей-нибудь взгляд. Но у него ничего не вышло, и он совсем сник. Оставался единственный выход: он представил, что в правой руке у него кольт, и, направив дуло в темно-коричневый кухонный потолок, выстрелил – бах! бах! бах! Джек из Аризоны тоже трижды пальнул бы в пустоту, чтобы на него обратили внимание и наконец-то разглядели, каков он из себя, этот по-девичьи стройный, но мускулистый незнакомец.

Перевод С. Солодовник

Джек из Аризоны преклоняет колена

По-девичьи стройный, но мускулистый незнакомец сделал свое дело, вернее, выполнил свой долг. Он рассчитался с бандитами, державшими в страхе всю округу. Эти негодяи украли у старика фермера единственную дочь, красавицу Мейбл, и требовали за нее двадцать тысяч долларов выкупа. Наличность убитого горем отца исчислялась жалкой суммой: его урожай сгубила засуха. А банки не выдают ссуды на украденных девушек. Джек из Аризоны заблаговременно изловил молодого гангстера, прозванного Барышней, и выбил из него, где тот прячет пленницу.

И что вы думаете? Мейбл, как оказалось, томится в одной из комнат провинциального салуна. А кто же босс? Ни за что не догадаетесь! Владелец салуна, Толстяк! Полдня стрельбы и акробатических трюков – и вот уже Джек из Аризоны хозяин положения. Под конец бесславной игры вероломный подручный босса решает обесчестить Мейбл (если уж денежки все равно тю-тю!). С мерзавцем расправляется единственный благородный бандит, Испанец, он делает все, чтобы предотвратить бесчестье. И предотвращает – убив Одноглазого Билла. Но сам тоже гибнет. Каков же конец истории? Юная леди Мейбл отдает свою изящную руку Джеку – навечно. Прибежавший на шум шериф тем временем конфискует разбросанные по полу бандитские пистолеты, и его избирают на следующий срок.

А крестьянский паренек из Алшочери вырезает из куска деревяшки кольт и несколько дней таскает его под курткой.

Так что же все-таки произошло с удалым и веселым всадником из аризонских степей?

В субботу после обеда Янчи Чанаки уже стоял в очереди перед исповедальней в кестхейской приходской церкви, известной под названием Большой Храм. Скамьи в эту пору дня были пусты, лишь кое-где молились сгорбленные старушки. Янчи они были знакомы; впрочем, старухи все на одно лицо, так что даже какая-нибудь незнакомая бабка могла показаться ему знакомой.

Очередь двигалась еле-еле, по всему выходило, что в исповедальне сидит придирчивый и въедливый священник и им скоро не освободиться. Все стояли, сцепив под подбородком руки, и как будто молились, иногда слышался вздох, шарканье обувки по полу. Мужчин почти не было – несколько стариков в счет не шли.

Притащились, бедняги, исповедаться, потому что теперь жены взяли над ними верх и иначе им не заполучить свои ежедневные пол-литра вина или утреннюю порцию палинки.

Ну а где же мужчины помоложе? На фронте, а те, кого еще не забрали, в корчме, сегодня как-никак суббота. Его преподобие в прошлый раз опять сетовал, что мужская половина нынешней молодежи не почитает церковь как должно, не ходит к исповеди, не причащается, а толчется вместо этого в притонах разврата, пьет, играет, сквернословит, забыв о господе… А ведь трудовому человеку тоже отпущено время, чтобы позаботиться о своей душе и обратиться с покаянием к милосердному создателю…

Слова проповеди красиво разлетались по Большому Храму, заполняли огромное внутреннее пространство и как будто и в самом деле отдавались в душах. Человек на коленях или даже во весь рост казался здесь таким крошечным, толпа людей такой ничтожной под могучими сводами! Янчи любил ходить сюда, а не к кармелитам, хотя их церковь была по дороге. Но там внутри были беленые голые стены, их нагота лишь кое-где оживлялась изображениями святых, и Янчи даже не помнил, какие стекла – цветные или прозрачные – вставлены в высокие, узкие окна. Эта белизна нагоняла на него тоску.

А уж о службе и говорить нечего! Стены не усиливали слова священника до призывного клича, а, наоборот, приглушали их, поглощая зычные голоса даже самых горластых монахов. Напрасно они сражались с бездушным пространством их понимали только те, кто сидел рядом. Месса все время прерывалась, латынь священника, подстегиваемая злополучным органом, бестолково схлестывалась с латынью кантора. Но если вдруг кто-то ронял молитвенник, то раздавался такой гулкий стук, как от удара топора.

Не только Янчи, но и большинство жителей округи чувствовали себя здесь неуютно.

Однажды Янчи был в этой церкви с отцом. Не прошло и четверти часа, как Чанаки устремился с сыном вон.

– Оно и видно, что церковь новая, – сказал он на улице. – И кто ее только строил, даже попеть как следует нельзя. Дядя Йошка Мадяри и то сделал бы лучше.

Дядя Йошка тоже был крестьянином из Алшочери, но иногда он тайком подряжался строить сараи. Тайком, потому что у него не было разрешения заниматься ремеслом. Все уважали его за золотые руки.

А что еще возмутило Габора Чанаки? Справа и слева от входа в церковь кармелитов протянулись столики торговцев священной утварью. Изображения святых: маленькие, средние и побольше, четки, кресты, молитвенники, освященные букетики цветов, разноцветные свечи, подсвечники…

– Ты только посмотри… Перед Большим Храмом такого не бывает! Господин аббат никогда не позволит.

Отец Янчи, хотя и не бывал на исповеди и не причащался со дня свадьбы, в церковь все же ходил. Он любил петь. Тогда и Янчи пристраивался рядом с ним в толпе мужчин, его тело, подхваченное плотными волнами мужских голосов, становилось почти невесомым. Сам он не пел, да и не смог бы, распираемый гордостью и восторгом. Он ликовал, различая в льющемся потоке песнопения родные голоса односельчан: дяди Петера Цираки, Иштвана Сакая, Антала Надя… В такие минуты его охватывало благоговейное чувство, сердце рвалось из груди, не было мочи ни вдохнуть, ни выдохнуть. На отца он старался не смотреть. Он и так слышал его хрипловатое пение, оно и оттуда, с высоты его роста, вливало в Янчи силы.

Вот чем был до сих пор для Янчи играющий всеми цветами радуги старый Большой Храм. А теперь он стоит здесь, дожидаясь своей очереди, чтобы получить ежемесячное отпущение грехов. В школе требуют. Он огляделся. И вдруг впился взглядом в чье-то лицо.

В очереди перед исповедальней напротив Янчи увидел девочку, и с этого мгновения он уже больше никого и ничего не видел. Одну только Катицу Шабьян. Вот и Катица пришла исповедаться. Какие такие грехи могут быть у одиннадцатилетней девочки? Янчи двенадцать, его грехов хватило почти на целый тетрадный листок. Но мальчишки – это другое дело. Или они просто чаще впадают в соблазн? Их подстерегает больше бед, больше опасностей.

Ну а потом Янчи вписал и такие грехи, которые он не то чтобы совершил, но при случае мог бы совершить.

Ведь дурное намерение все равно что самый настоящий грех.

Катица Шабьян стоит в очереди напротив, голова благочестиво опущена. Интересно, заметила ли она его краешком глаза или нет?

У Янчи становится горько во рту: ну а если даже и заметила, что из этого? Он два раза хотел ее поцеловать, но она оба раза увернулась – это, видите ли. «смертный грех»!

А сама стоит в очереди перед исповедальней.

Янчи вскинул голову: вспомнился Джек из Аризоны, и на душе потеплело. Настоящий ковбой в таких случаях не медлит. Настало время действовать!

Послушать мать, так каштаны он украл и должен в том покаяться, а ведь его вся деревня засмеет, узнай кто-нибудь про эти собранные в траве каштаны и про исповедь. Какое же это воровство? За настоящее воровство ему бы такую взбучку задали!

Ну а Катица? Может, она целовалась с Фери Капитанем? Может, это и есть ее грех? «Смертный грех»!

На днях Янчи увидел издалека, как Катица играет, хохочет с Фери в саду, и сразу же позабыл о своем утреннем торжестве: он один из всего класса знал имя того отважного воина, который стащил за собой с зубца крепостной стены в Нандорфехерваре вскарабкавшегося наверх турка с полумесяцем. «Титус Дугович!» – выкрикнул он, словно вместе с ним срываясь в бездну славы и едва замечая одобрительные кивки учителя Надьмихая. И куда все это улетучилось, чуть только он увидел, как Катица носится с Фери Капитанем, а этот противный мальчишка одну ее и догоняет, хотя другая девочка скачет рядом совершенно без толку, а Фери даже шагу в ее сторону не сделает! Янчи превращается в средневекового героя Титуса Дуговича. Вот он шагает по сельской дороге, а его почему-то не замечают или не хотят замечать… Да, одно дело Нандорфехервар и совсем другое – Алшочери!

Вот тебе раз: любовное томление в очереди перед исповедальней? Джек из Аризоны набрал в грудь побольше воздуха. Он не может ждать далее. Собравшись с духом, он вышел из очереди, чтобы пересечь церковь. Его бил озноб, но он смело направился к длинной цепочке людей. Встал в конец. Катица была довольно далеко, почти в самом начале. Скоро она скроется в исповедальне.

Но Джек из Аризоны тут как тут, стоит в конце очереди, и уж он-то заставит священника разговориться. Целовалась ли Катица и с кем? Зачем бы иначе ей стоять здесь, в Большом Храме, перед дверью в исповедальню? Только затем, чтобы предстать перед его преподобием и освободиться от грехов. Если она целовалась с Фери Капитанем, то это вдвойне смертный грех. Потому что она знала, на что идет, и все-таки?..

Эта очередь тоже довольно длинная. И где-то будет Катица Шабьян, когда дойдет его черед! А ведь Янчи, то есть Джек из Аризоны, хотел не просто потолковать со священником. Янчи, вернее, Джек из Аризоны хотел выяснить все до конца.

Впрочем, эта очередь движется быстро. Наверное, тот священник постарее будет.

С тех пор как Янчи прочитал приключения Джека из Аризоны, он носил под курткой – на перевязи через плечо – вырезанный из дерева кольт. Время от времени он брал на мушку кого-нибудь из приятелей. А что, если нацелить сейчас кольт на священника, чтобы тот признался, в чем исповедовалась Катица, целовалась она с кем-нибудь или нет? Янчи сразу сообразил, что его план никуда не годится: во-первых, кольт деревянный, но, будь он даже настоящий, Янчи не стал бы стрелять. Джек из Аризоны не стреляет в священников, да и не так уж часто он с ними встречается. Во-вторых, священник вышвырнул бы его из исповедальни и для пущей острастки сообщил бы в школу. А там уж, конечно, и мать обо всем прознала бы.

Бр-р-р! Даже и подумать страшно!

Катица, верно, уже вошла в исповедальню. Янчи пробежал взглядом по очереди: да, наверняка, нигде не видно ее каштановой макушки. Может, как раз сейчас она нашептывает священнику про поцелуи.

Эх, хорошо бы сидеть на месте священника!

Какое наказание он наложит на Катицу? Да, честно говоря, никакого. Ну чего он добьется, заставив ее двадцать или тридцать раз прочитать «Отче наш» и столько же раз «Богородицу»? В этом был бы толк, если б она после стала целоваться только с ним, с Янчи. И не просто так, а чтоб ей хотелось с ним целоваться. Да, конечно, думал Янчи, обязательно чтобы хотелось.

Когда он открыл глаза, девочка как раз выходила из исповедальни, опустив голову и молитвенно сложив руки. Она направилась к выходу. Янчи то замирал, то начинал переминаться с ноги на ногу. Катица исчезнет, уйдет домой, пока он своей очереди дождется.

А ему сегодня же нужно с ней поговорить!

Он забыл и про шапку каштанов, и про тетрадный листок, куда переписал другие свои грехи за последний месяц. Нельзя упускать Катицу из виду. А то он так и будет страдать в неведении.

Он должен все узнать.

Катица в освещенном проеме дверей уже опустилась на колено и крестилась, когда Янчи, решившись, вышел из очереди и двинулся к выходу, чтобы последовать за девочкой. Он возьмет на себя любой грех, главное – не упустить ее.