Текст книги "По ту сторону зимы"

Автор книги: Исабель Альенде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Она вышла из реки и вытянулась на берегу, понемногу возвращаясь к жизни; тогда-то ее и обнаружили патрульные.

Агент по делам эмиграции, которая занялась Эвелин Ортегой, когда ту задержали на границе, в одном из кабинетиков, увидела перед собой маленькую девочку, которая сидела, опустив голову, сжавшись в комок и дрожа всем телом. Она не притронулась к фруктовому соку и галетам, которые женщина положила перед ней на столе, пытаясь войти в доверие. Желая успокоить девочку, агент слегка погладила ее по голове, но только еще больше напугала. Ее предупредили, что у девочки проблемы с умственным развитием, значит на допрос потребуется больше времени, чем обычно. Многие малолетки, которые прошли через эту комнату, были изначально травмированы, но без официального распоряжения добиться обследования психолога было невозможно. Приходилось полагаться на собственную интуицию и опыт.

Поскольку девочка упорно молчала, агент подумала, что она не понимает по-испански. По-видимому, она говорит только на языке майя; женщина потратила несколько драгоценных минут, прежде чем до нее дошло, что девочка прекрасно понимает испанский язык, но у нее трудности с речью, тогда она дала задержанной бумагу и карандаш, чтобы та могла ответить на вопросы; дай-то бог, чтобы несчастная умела писать; большинство детей, доставляемых в Центр временного содержания, никогда не посещали школу.

– Как тебя зовут? Откуда ты? Есть ли у тебя здесь родственники?

Эвелин красивым почерком написала свое имя, название своей деревни и своей страны, имя матери и номер ее телефона. Агент с облегчением вздохнула:

– Это многое упрощает. Мы позвоним твоей матери, чтобы она приехала за тобой. Тебя отпустят с ней на какое-то время, пока судья не вынесет решение по твоему делу.

Эвелин провела в Центре временного содержания три дня, ни с кем не разговаривая, хотя ее окружали женщины и дети из Центральной Америки и Мексики. Многие были из Гватемалы. Дважды в день у них была еда, для самых маленьких молоко и памперсы, а еще раскладушки и солдатские одеяла из военных запасов, вещь крайне необходимая, поскольку кондиционеры поддерживали в помещении зимнюю температуру, отчего многие простужались и кашляли. Это был перевалочный пункт, здесь никто не задерживался надолго, всех старались перевести в другие места как можно быстрее. Детей, у которых были родственники в Соединенных Штатах, передавали таковым, не слишком тщательно наводя справки, поскольку не хватало ни времени, ни персонала, чтобы заниматься каждым случаем отдельно.

За Эвелин приехала не Мириам, а мужчина по имени Галилео Леон, который представился отчимом девочки. Она понятия не имела, кто он такой, и твердо решила с ним не ехать, так как слышала, что сутенеры и торговцы людьми охотятся за малолетними. Иногда детей вызывались забрать совершенно незнакомые люди и увозили их, просто подписав бумагу. Служащему центра пришлось позвонить Мириам, чтобы прояснить ситуацию, и тогда Эвелин узнала, что у матери есть муж. Очень скоро выяснилось, что, кроме отчима, у нее имеются два сводных брата, четырех и трех лет.

– А почему мать не приехала за девочкой? – спросил у Галилео Леона дежурный офицер.

– Потому что она может потерять работу. Не думайте, что для меня это очень просто. Я лишился заработков за четыре дня из-за этой малявки. Я что, маляр? Я художник, и мои клиенты не ждут, – ответил мужчина заискивающим тоном, что никак не вязалось с его словами.

– Мы передаем вам девочку под презумпцией достоверного страха[41]41
  Концепция в законе США о предоставлении убежища, согласно которой лицо, демонстрирующее, что он или она испытывает серьезный страх из-за возвращения в свою страну, не может быть депортировано из Соединенных Штатов до тех пор, пока не будет рассмотрено ходатайство о предоставлении убежища.


[Закрыть]. Вы понимаете, что это значит?

– Более или менее.

– Судья должен решить, были ли вескими причины, по которым девочка покинула свою страну. Эвелин должна конкретно и убедительно обосновать свой страх, доказать, например, что на нее напали или угрожали ей. Вы увозите ее на свободу под честное слово.

– Надо платить залог? – встревожился мужчина.

– Нет. Это номинальная сумма, которая заносится в книгу, но мигрант ее не платит. На адрес матери вам пришлют по почте уведомление, когда надо будет явиться в суд по делам иммигрантов. До заседания с Эвелин поговорит чиновник по вопросам предоставления убежища.

– Адвокат? Но мы не сможем заплатить… – сказал Леон.

– Система немного буксует, поскольку огромное количество детей просят убежища. В действительности меньше половины получают юридическую помощь, но если такое происходит, то это бесплатно.

– Мне говорили, что за три тысячи долларов это можно устроить.

– Так говорят дилеры и мошенники, не верьте им. Ждите судебного уведомления – это все, что вы должны делать в настоящий момент, – добавил офицер, показывая, что разговор окончен.

Он сделал копию водительских прав Галилео Леона, чтобы подшить ее к делу Эвелин, – мера почти бесполезная, поскольку центр был не в состоянии отследить каждого ребенка. Он наскоро попрощался с Эвелин; его ждали в этот день другие подобные дела.

Галилео Леон родился в Никарагуа, в восемнадцать лет нелегально эмигрировал в Соединенные Штаты, но получил вид на жительство, попав под амнистию 1995 года. Из-за лени он не пошел по инстанциям, чтобы оформить гражданство. Он был маленького роста, немногословный и вечно чем-то недовольный; на первый взгляд он не внушал ни доверия, ни симпатии.

Первую остановку они сделали в «Уолмарте», чтобы купить одежду и туалетные принадлежности. Девушке показалось, что это сон, когда она увидела огромный магазин с бесконечным множеством товаров всевозможных размеров и разных цветов, настоящий лабиринт проходов, заполненных до краев. Испугавшись, что потеряется здесь навсегда, она крепко ухватилась за руку отчима, который ориентировался, словно опытный разведчик, так что привел ее прямо в нужный отдел и сказал, чтобы она выбрала себе белье, футболки, три блузки, две пары джинсов, юбку, платье на выход и туфли. Хотя Эвелин было почти шестнадцать лет, ее размеры были как у американской девочки лет десяти-двенадцати. Смущенная и растерянная, она решила выбрать самое дешевое, но, не понимая местных цен, задерживала процесс.

– Да не смотри ты на цены, здесь и так все дешево, а твоя мама дала мне денег, чтобы тебя одеть, – объяснил ей Галилео.

Оттуда они пошли в Макдоналдс, где он купил для нее гамбургер, картошку фри и гигантский стакан мороженого с вишенкой наверху, которым в Гватемале можно было бы накормить целую семью.

– Тебя что, «спасибо» говорить не научили? – спросил отчим скорее из любопытства, чем в качестве упрека.

Эвелин кивнула, не решаясь поднять глаза и слизывая последние остатки мороженого с ложки.

– Может, ты меня боишься? Вообще-то, я не людоед.

– Спа… Спа… Я… – пробормотала она.

– Ты дурочка или заикаешься?

– За… за…

– Вижу, ладно, извини, – перебил ее Галилео, – если ты не можешь говорить по-христиански, прямо не знаю, что же у тебя получится с английским. Вот так да! И что нам с тобой делать?

Они переночевали в придорожном мотеле для дальнобойщиков. В номере было грязно, зато там имелся горячий душ. Галилео велел ей помыться, прочитать молитвы и ложиться на ту кровать, что слева, потому что он всегда ложился у дверей – такая у него была мания. «Я пойду покурю, а когда вернусь, чтоб ты уже спала», – сказал он. Эвелин быстро повиновалась. Она наскоро приняла душ и улеглась в постель в одежде и обуви, натянув покрывало до самого носа, притворяясь, что спит, однако в любой момент готовая сбежать, если мужчина станет ее трогать. Она чувствовала себя страшно усталой, у нее ныло плечо, от страха сжималось сердце, но она вспомнила бабушку, и это придало ей силы. Она знала: ее мамушка ходила в церковь и поставила за нее свечу.

Галилео отсутствовал больше часа. Он снял башмаки, прошел в ванную и закрыл за собой дверь. Эвелин слышала, как он слил воду в туалете, и краешком глаза видела, как он вернулся в комнату в трусах, футболке и носках. Она приготовилась выпрыгнуть из кровати. Отчим повесил брюки на спинку единственного в комнате стула, закрыл дверь на задвижку и погасил свет. Сквозь занавески на окне проникал свет неоновой рекламы с названием отеля, и в сумраке Эвелин увидела, как отчим, преклонив колени, встал около своей кровати. Галилео Леон долго шептал молитвы. Когда он наконец лег в постель, Эвелин уже спала.

РИЧАРД

Рио-де-Жанейро

Они выехали из отеля в девять утра, натощак, выпив только кофе. Лусия потребовала, чтобы они позавтракали где-нибудь в другом месте, ей нужна горячая еда на нормальной тарелке – никаких картонок и китайских палочек, сказала она. Они нашли какой-то «Денни’с», где женщины с удовольствием съели блинчики с медом, а Ричард черпал ложкой безвкусную овсянку. Когда накануне они выехали из Бруклина, то договорились не появляться вместе на публике, но по ходу дела эта предосторожность улетучилась, и они так хорошо чувствовали себя все вместе, что даже Кэтрин Браун вписалась в их группу естественным образом.

Дорога была лучше, чем вчера. Ночью еще шел слабый снег и температура была на несколько градусов ниже нуля, но к утру ветер стих и дороги расчистили от снега. Они могли ехать быстрее, и Ричард рассчитал, что с такой скоростью они доберутся до хижины к полудню и при свете дня смогут как-нибудь разобраться с «лексусом». Однако через полтора часа за поворотом он увидел в ста метрах синие и красные мигалки нескольких полицейских машин, перекрывших дорогу. Объезда не было, а если бы он развернулся, то привлек бы внимание.

Весь его завтрак подкатил к горлу, и он почувствовал вкус желчи. Тошнота и призрак вчерашней диареи встревожили его. Он ощупал верхний карман куртки, где у него обычно лежали розовые таблетки, но не нашел их. В зеркало заднего вида он посмотрел на Лусию, которая пыталась его подбодрить, подняв руку и скрестив пальцы. Впереди был целый ряд машин, карета «скорой помощи» и пожарный наряд. Патрульный указал, чтобы он встал в очередь. Ричард приподнял лыжный шлем и спросил, что произошло, таким спокойным тоном, на какой только был способен.

– Несколько машин столкнулись.

– Есть жертвы, офицер?

– Я не уполномочен давать такую информацию.

Сдерживая напряжение, Ричард опустил голову на руки, сложенные на руле, и стал ждать, как и другие водители, считая драгоценные секунды. В желудке у него полыхал пожар.

Он не помнил такой ужасной изжоги, как сейчас, и боялся прободения язвы и внутреннего кровотечения. Что за проклятая судьба устроила препятствие именно в тот момент, когда в багажнике у них труп, а ему срочно нужно в туалет, потому что кишки буквально перекрутило. А может, у него аппендицит? Овсянка была ошибкой, он забыл, что от овсянки слабит. «Если эти долбаные полицейские не освободят дорогу, я сделаю свои дела прямо здесь, только этого еще не хватало. И что подумает Лусия? Что я дряхлое старье, какой-то слабоумный с хронической диареей», – сказал он вслух.

Минуты на часах в машине тащились с медлительностью улитки. И тут зазвонил телефон.

– Ты как там? Похоже, у тебя обморок, – голос Лусии долетел с небес.

– Не знаю, – ответил он, поднимая голову от руля.

– Это психосоматика, Ричард. Ты просто нервничаешь. Прими свои таблетки.

– Они в моей сумке у тебя в машине.

– Я тебе сейчас принесу.

– Нет!

Он увидел, как Лусия выходит из «субару» с одной стороны, а Эвелин с Марсело на руках – с другой. Лусия спокойно подошла к «лексусу» и постучала в боковое окно. Он опустил стекло, готовый раскричаться, но она быстро передала ему таблетки, как раз в тот момент, когда один из патрульных, широко шагая, приближался к ним.

– Мисс! Вернитесь в свою машину! – приказал он.

– Простите, офицер. У вас нет спичек? – спросила она, показывая жестом, что хочет закурить.

– Садитесь в машину! И вы тоже! – крикнул он Эвелин.

В результате они прождали тридцать пять минут в «субару», где мотор не выключали, чтобы поддерживать отопление, и в «лексусе», превратившемся в холодильник, пока движение не восстановилось. Как только «скорая помощь» и пожарные уехали, полиция разрешила скопившимся машинам продолжать движение в обоих направлениях. Когда они проезжали мимо столкнувшихся машин, то увидели перевернутый кверху колесами фургон, автомобиль, марку которого невозможно было определить, – он был сдавлен в лепешку спереди и разворочен сзади – и еще одну машину, которая оказалась сверху на раздавленном автомобиле. День был ясный, метель стихла, и никто из трех водителей не вспомнил про черный лед.

Ричард проглотил четыре таблетки от изжоги. Горький вкус во рту не проходил, спазмы в желудке продолжались. Он опустил голову на руль, весь в холодном поту и с затуманенным от боли взором, с каждой минутой все более убеждаясь, что у него внутреннее кровотечение. Он предупредил Лусию по телефону, что больше не может терпеть и остановится за первым поворотом дороги, который попадется на пути. Она затормозила позади как раз в тот момент, когда он открыл дверцу машины и его вырвало прямо на мостовую.

– Тебе нужна помощь. Должна же быть где-нибудь здесь больница, – сказала Лусия, протягивая бумажные салфетки и бутылку с водой.

– Никаких больниц. Все пройдет. Мне нужно в туалет…

Не дав Ричарду возможности возразить, Лусия велела Эвелин сесть за руль «субару», а сама села в «лексус» на водительское место. «Только не торопись, Лусия. Ты же видела, что может случиться с машиной на скользкой дороге», – сказал ей Ричард, прежде чем устроиться на заднем сиденье точно в такой же позе, подумал он, что и Кэтрин Браун, которую отделяют от него только спинка сиденья и пластиковая перегородка.

Когда Ричард жил в Рио-де-Жанейро, он довольно много пил, это была общественная обязанность, часть местной культуры, непременная принадлежность любого собрания, даже на работе, утешение дождливым вечером или в жаркий полдень, стимул для политической дискуссии, средство от простуды, грусти, любовных размолвок и разочарования после футбольного матча. Ричард уже много лет не был в этом городе, но подозревал, что и сейчас там все так же. Нужно несколько поколений, чтобы изжить некоторые обычаи. В те времена он поглощал алкоголя столько же, сколько его друзья и знакомые, ничего особенного, – так он думал. Он очень редко напивался до бесчувствия, это было весьма неприятное состояние; он предпочитал ощущение полета, когда мир видится мягким и приятным, без острых углов. Он не придавал значения выпивке до тех пор, пока Анита не обозначила это как проблему и не стала следить за тем, сколько он выпил, вначале не афишируя, а затем унижая его своими комментариями на публике. У него была хорошая сопротивляемость к алкоголю, он мог влить в себя четыре банки пива и три кайпириньи без роковых последствий, напротив, его застенчивость улетучивалась, и он казался себе невероятно обаятельным; но он знал меру, чтобы жена не беспокоилась, а еще из-за язвы желудка, которая иногда устраивала ему неприятные сюрпризы. Он никогда не обсуждал с отцом, которому часто писал, проблему выпивки, поскольку Джозеф был трезвенником и не понял бы его.

После рождения Биби Анита еще три раза беременела, но каждый раз дело кончалось выкидышем. Она мечтала о большой семье, как та, в которой выросла сама; она была одной из младших дочерей среди одиннадцати родных братьев и сестер и бесконечного количества двоюродных, и, конечно, у нее было множество племянников. С каждым выкидышем она все больше впадала в отчаяние. Она вбила себе в голову, что это посланное Богом испытание или наказание за какую-то неведомую вину, и мало-помалу жизненные силы и веселый нрав оставляли ее.

Утратив эти качества, по ее мнению самые главные, Анита потеряла интерес к танцам и продала свою знаменитую академию. Женская часть семьи Фаринья – бабушка, мать, сестры, тетки и кузины – сплотили ряды вокруг нее и по очереди опекали, не оставляя одну ни на минуту. Поскольку Анита не отходила от Биби, в ужасе от того, что может и ее потерять, женщины семьи пытались отвлечь ее и убедили написать книгу кулинарных рецептов от нескольких поколений семьи Фаринья, твердо веря, что никакое зло не устоит перед таким средством, как работа и утешение вкусной едой. Они заставили ее систематизировать в хронологическом порядке восемьдесят альбомов семейных фотографий, а когда и это было закончено, изобретали новые предлоги, чтобы чем-то ее занять. Ричард против воли согласился, чтобы Аниту и Биби увезли на два месяца на гасиенду[42]42
  Семейное поместье.


[Закрыть] дедушки и бабушки. Солнце и свежий воздух улучшили душевное состояние Аниты.

Она вернулась в город, прибавив четыре килограмма и сожалея о продаже академии, потому что ей вновь захотелось танцевать.

Они снова занимались любовью, как в те времена, когда не делали ничего другого. Ходили слушать музыку и танцевать. Преодолевая свою природную неуклюжесть, Ричард проделывал с ней на танцполе пару фигур и, как только замечал, что все только и смотрят на его жену: одни – потому что знали ее королевой Академии Аниты Фариньи, другие просто с восхищением или желанием, – он галантно уступал ее мужчинам, более легким на ногу, а сам в это время пил, сидя за столиком, с нежностью глядя на жену и рассеянно думая о том, как складывается его жизнь.

Возраст у него был вполне достаточный для того, чтобы подумать о будущем, однако со стаканом в руке было легко и просто избавить себя от подобного беспокойства. Он защитил диссертацию более двух лет назад, но не получил от этого никакой выгоды, разве что написал пару статей, которые поместил в университетских изданиях в Соединенных Штатах: одну о праве на землю туземных племен, согласно Конституции 1988 года, и другую о гендерном насилии в Бразилии. Он зарабатывал на жизнь, давая уроки английского языка. Больше из любопытства, чем из-за амбиций, он иногда предоставлял свои данные, когда открывалась вакансия на какую-либо должность в American Political Review[43]43
  Ежеквартальный научный журнал, издаваемый с 1906 года Американской ассоциацией политических наук.


[Закрыть]. Он рассматривал свою жизнь в Рио-де-Жанейро как приятную паузу в судьбе, как затянувшийся отпуск; скоро он возьмется за профессиональную карьеру, впрочем, это может еще немного подождать. Город располагал к удовольствиям и праздности. У Аниты был маленький домик на берегу океана, за ее бизнес выручили какие-то деньги, плюс плата за уроки английского, так что на жизнь, в общем, хватало.

Биби вот-вот должно было исполниться три года, когда богини наконец услыхали молитвы Аниты и прочих женщин семьи. «Это благодаря Йемайе», – сказала Анита, объявив мужу, что она беременна. «Надо же, а я думал, это благодаря мне», – засмеялся он, стиснув ее в объятиях. Беременность протекала без осложнений и разрешилась в положенное время, однако роды проходили тяжело, и в конце концов пришлось делать кесарево сечение. Врач предупредил Аниту, что ей не стоит больше рожать, по крайней мере несколько лет, но это не произвело на нее особого впечатления, поскольку она держала на руках Пабло, здоровенького, ненасытного младенца, братца Биби, которого ждала вся семья.

Через месяц, на рассвете, Ричард склонился над колыбелью, чтобы достать оттуда ребенка и передать Аните, удивляясь, почему тот не плачет от голода, как обычно, через каждые три-четыре часа. Он спал так спокойно, что Ричард заколебался, надо ли его будить. Волна нежности захлестнула его, глаза защипало, и горло сдавил сладкий комок, как это всегда бывало, когда он смотрел на Биби. Анита расстегнула блузку и даже поднесла малыша к груди, прежде чем до нее дошло, что тот не дышит. Утробный крик раненого зверя потряс дом, улицу, весь мир.

Необходимо было сделать аутопсию. Ричард хотел скрыть это от Аниты, поскольку сама мысль о том, что малыша Пабло будут методично разрезать ножом, была слишком жестокой, но ведь нужно было узнать причину смерти. В отчете патологоанатома она была указана как синдром неожиданной смерти, или младенческая смерть, и далее большими буквами было написано: «НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ, КОТОРЫЙ НЕВОЗМОЖНО ПРЕДВИДЕТЬ». Анита погрузилась во мрак глубокого страдания, в непроницаемую пещеру, куда мужу вход был заказан. Ричард был отвергнут женой и задвинут, как ненужная помеха, в самый дальний угол домашнего очага остальными членами семьи Фаринья, наводнившими его жилище; они заботились об Аните, занимались Биби и принимали решения, не спрашивая Ричарда. Родственники завладели его маленькой семьей, полагая, что он не способен понять масштабы трагедии, поскольку не так чувствителен, как они. В глубине души Ричард испытывал облегчение, он и в самом деле был чужой на этой территории страдания. Он увеличил количество уроков, выходил из дома рано и возвращался поздно под разными предлогами. Он стал больше пить. В определенном количестве алкоголь представлял собой необходимую разрядку.

Путешественники находились всего в нескольких километрах от проселочной дороги, как вдруг послышалась сирена и появились полицейские, которые ждали в машине, скрытой в кустах. Лусия увидела, как крутится мигалка между «лексусом» и «субару». Она всерьез подумала о том, чтобы нажать на газ и бросить вызов судьбе, однако крик Ричарда заставил ее изменить планы. Она проехала несколько метров и наконец прижалась к обочине. «На этот раз нам конец», – сказал Ричард вслух, выпрямляясь. Лусия опустила окошко и ждала, боясь дышать, пока патрульная машина пристраивалась позади. Мимо на малой скорости проехала «субару», и она сделала знак Эвелин, чтобы та продолжала путь, не останавливаясь. Через минуту к ней подошел полицейский.

– Ваши документы, – потребовал он.

– Я что-то нарушила, офицер?

– Ваши документы.

Лусия поискала в бардачке и подала ему документы на «лексус» и свои международные права, подумав, что этот номер может не пройти, поскольку она сама не помнила, когда получала их в Чили. Офицер долго изучал права, потом оглядел Ричарда, который полулежал на заднем сиденье, пытаясь привести в порядок свою одежду.

– Выйдите из машины, – сказал офицер Лусии.

Та подчинилась. Коленки дрожали так сильно, что она едва держалась на ногах. Она мельком подумала, что так, должно быть, чувствует себя афроамериканец, когда его останавливает полиция, и что, если бы Ричард сидел за рулем, отношение к водителю было бы другим. В этот момент Ричард открыл дверцу и, согнувшись, вылез из машины.

– Сеньор, ждите в машине! – крикнул ему офицер, положив правую руку на кобуру.

Ричард, сотрясаясь от рвотных позывов, изрыгнул остатки овсянки под ноги офицеру, который с отвращением попятился.

– Он болен, у него язва, – сказала Лусия.

– Кем вы ему приходитесь?

– Я… я… – пробормотала Лусия.

– Это моя экономка. Она работает на меня, – удалось произнести Ричарду между двумя позывами.

Полицейский автоматически расставил стереотипные факты по местам: прислуга, латиноамериканка, везет хозяина, видимо, в больницу. Этот тип и впрямь выглядел больным. Любопытно, что права у женщины получены за границей; он не в первый раз видел международные права. Чили? И где это находится?

Он подождал, пока Ричард выпрямился, и снова велел ему сесть в машину, но уже более примирительным тоном. Он обошел «лексус» сзади, позвал Лусию и указал на багажник.

– Да, офицер. Только что случилось. На дороге столкнулись несколько машин, может, вы знаете. Машина, которая ехала сзади, не успела вовремя затормозить и ударила мою, но это ерунда, небольшая вмятина и разбитая фара. Я закрасила фару лаком для ногтей, пока не поставлю новую.

– Я вынужден сделать вам официальное предупреждение.

– Мне нужно отвезти сеньора Боумастера к врачу.

– На этот раз я вас отпущу, но вы должны заменить фару в течение суток. Понятно?

– Да, офицер.

– Вам нужна помощь с больным? Я могу вас сопроводить до больницы.

– Большое спасибо, офицер. В этом нет необходимости.

С бьющимся сердцем Лусия вернулась за руль, пытаясь выровнять дыхание, в то время как полицейская машина удалялась. У меня будет инфаркт, подумала она, однако через полминуты на нее напал нервный смех. Если ей выпишут штраф, ее данные и сведения о машине будут зарегистрированы в полиции, и тогда опасения Ричарда реализуются во всем своем кошмарном великолепии.

– Еле проскочили, – заметила она, вытирая слезы, выступившие от смеха, но Ричарду все это совсем не казалось забавным.

«Субару» ждала их в километре от места, где происходила сцена, а вскоре Ричард обнаружил дорогу к хижине Орасио – извилистую, почти невидимую среди сосен тропу, покрытую снегом в несколько сантиметров толщиной. Они медленно пробирались по лесу минут десять, молясь, чтобы машины не увязли в снегу, не видя никаких следов пребывания человека, как вдруг показалась покатая крыша домика, напоминающего жилище сказочных фей, с которой свисали сосульки, похожие на рождественские украшения.

Ричард, обессиленный приступом рвоты, – правда, живот у него болел гораздо меньше, – открыл замок на воротах своим ключом, они подъехали к дому и вышли из машин. Он отворил дверь в дом, при этом вынужден был изо всех сил толкать ее, налегая всем телом, поскольку дерево разбухло от влажности. Едва они вошли, как в нос ударил тошнотворный запах. Забежав в туалет, Ричард объяснил женщинам, что дом пустовал два года с лишним, так что наверняка тут хозяйничали летучие мыши и прочие твари.

– Когда будем избавляться от «лексуса»? – спросила Лусия.

– Сегодня же; дай мне полчаса, чтобы прийти в себя, – сказал он, падая на обшарпанный диван в гостиной и не решаясь попросить, чтобы Лусия легла рядом, обняла его и согрела.

– Отдыхай. Но если мы останемся тут надолго, то заледенеем, – сказала Лусия.

– Надо включить генератор и зарядить топливом обогреватели. В кухне есть канистры с керосином. Трубы наверняка замерзли и какие-то прохудились, весной будет видно. Чтобы готовить, придется растопить снег. Камин нельзя использовать, кто-то может заметить дым.

– Ты сейчас не в состоянии всем этим заниматься. Пойдем, Эвелин! – сказала Лусия, укрывая Ричарда одеялом, траченным молью и твердым, как картон, которое висело на спинке стула.

Немного спустя нагреватели заработали, но женщинам не удалось запустить генератор, который дышал на ладан, не смог этого и Ричард, когда поднялся на ноги. В хижине имелась керосиновая горелка, которой пользовались мужчины, когда приезжали ловить рыбу на озеро на подледную рыбалку, кроме того, Ричард взял с собой три ручных фонаря, спальные мешки и другие вещи, необходимые для экспедиции на берега Амазонки, а также несколько пакетов с сухой вегетарианской едой, которые брал с собой во время длительных велосипедных прогулок. Ослиный корм, пошутила Лусия, намереваясь вскипятить воду на маленькой керосиновой горелке, от которой было почти так же мало проку, как от генератора.

Растворенный в кипятке «ослиный корм» превратился в достойный ужин, который Ричард не стал даже пробовать, ограничившись бульоном и чаем, чтобы не было обезвоживания; ничего больше его желудок не выдержал бы. Потом он снова лег, закутавшись в одеяло.