Текст книги "Отморозок Чан 2: Гелион"

Автор книги: Исаак Вайнберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Отшатнулся. Мужик вцепился в мою руку, держвшую его ствол (в смысле пистолет державшую, а не хер).

– Ты что творишь!?!?– проревел он, выпучив глаза.

Вместо ответа дёрнул его на себя и мотнул головой. Удар моей башки его не успокоил, а вот нож, который я успел выхватить из его ножен и которым ударил в бочину – прыти поубавил явно.

По его ещё больше округлившимся глазам стало ясно: мужик понял, что ему пиздец…

– БЕГИ, СЫНОК!!! – завопил он. – БЕГИ С..ХРЛПЛХМЛПМКАЛ!

Голос мужика утонул в бурлящей в горле крови, когда я ударил его ножом в шею. Я ударил ещё дважды. Кровь фонтанами била из прорезанной артерии. Руки кабана на мгновение сильно стиснули мою кисть, а затем обмякли.

Плечом оттолкнул мужика – он тряпичной куклой (или мешком с говном – кому как нравится) рухнул на землю.

Круто развернулся. Пиздюк успел отбежать лишь метров на пять, видимо, последовал рекомендации отца, только когда убедился, что ему стопудово пиздец. Странно, кстати, что он не решил воспользоваться ружьём… Видать, бородатые анекдоты бати ему слушать хотелось куда меньше, чем сохранить патроны, в смысле что не любил он своего батю нихуя… Бессердечный ублюдок.

Оценив траекторию побега Славика, метнул нож ему вдогонку.

Нож с глухим ударом воткнулся в затылок пацана. Голова мотнулась вперёд, он потерял равновесие, в раскоряку пробежал ещё несколько метров, и, выставив перед собой руки, рухнул на асфальт.

Но пацан явно был не из тех, кто привык сдаваться, так что пополз вперед. Рукоять ножа торчала из его башки словно плавник акулы…

Я пустился в погоню… То есть неспешно побрел следом, потому что полз пацан, не сильно усердствуя: видимо, сохранял силы на то, чтобы мужественно не обосраться после того, как я его убью.

Пиздюк прополз уже больше двадцати метров и судя по всему был полон решимости доползти-таки до деревни и ударить в тревожный колокол, так что мне пришлось вмешаться. Я наступил ему на спину, придавив к земле.

– Прости пацан, но жизнь мужчины состоит не из одних лишь побед…

Я оценивающе посмотрел на пистолет, зажатый в моей руке. Вынул магазин. Полный. Вынул пороховой-кейс. Тоже полный. Задумался…

Нет… Ну его нахуй… Второй раз я рисковать жизнью не стану…

Ухватившись за ствол, я склонился над пацаном и нанес несколько десятков ударов тяжелойстальной рукоятью в область виска, размозживбедолаге череп.

Убедившись, что пацан точно умер, – для этого я вырвал нож из его затылка и "контрольно" перерезал горло, – взял его за руки и спешно, пока кто-нибудь ещё не поебашил по дороге и не спалил моё преступление, поволок прочь с дороги. Протащив тело пару метров, заметил, как его ботинки трутся носами об асфальт. Остановился. Сердце сжалось. Это не дело.

Схватив паренька теперь уже за ноги, я продолжил тащить его к обочине. От мерзкого скрипа его переносицы об асфальт у меня сводило скулы. Но что поделать: лучше так чем попортить нормальные ботинки…

Хотя, может стоило их сразу снять? Да, похуй уже…

Стащив с дороги оба тела и их ружья, – которые оказались незаряженными: патроны хранились у старшого в кармане, – и, спрятав за кустами так, чтобы не было видно с дороги, я принялся расшнуровывать сапоги пиздюка. Переобувшись, я наконец ощутил себя человеком…

– Другое, блять, дело, – довольно хмыкнул я.

Сначала мне было как-то стрёмно снимать сапоги с покойника – всё-таки он родному отцу смерти желал, а такие чёрные мысли портят ауру личных вещей. Но теперь я знал, что отца пацан любил, просто отец нихуя не доверял ему и даже в тайне ненавидел, – а по-другому я не могу объяснить, почему этот бессердечный хуесос оставил собственного сына без патронов на дороге полной отмороженных уёбков.

Я верю в ауру. Поступки людей влияют на неё: плохие делают темнее и притягивают беды, а хорошие – привлекаю удачу. Именно поэтому сегодня я получил неплохие ботинки – я неплохой человек. Конечно, не отними я батончик у той старушки, сейчас радовался бы пиздатым охуенным сапогам, потому что был бы пиздатым охуенным человеком, но… Все мы иногда делаем нехорошие поступки, и это не повод себя ненавидеть – это повод стать лучше.

Ох уж это приятное чувство, когда ты постарался, приложил усилия, а судьба тебя за это наградила. В такие моменты невольно начинаешь размышлять о вселенской справедливости. Кажется, жизнь явно начинала налаживаться…

От этой мысли и внезапно накатившего прилива радостной эйфории, я принялся кружить между березок, или сосен, или каких-то других деревьев в счастливом танце, а затем запел чистым и звонким как лестной ручей голосом. Птички подпевали мне, я улыбался, и даже лица убитых мной неудачников залились румянцем, а через миг они уже не могли сдержать умиления и, переглянувшись, расплылись в улыбках. Лучи солнца играли со мной: светили в лицо сквозь кроны, а когда я открывал глаза, прятались в густой листве; а зверушки собрались на ветвях, весело покачиваясь в такт ритму моего жизнеутверждающего пения.

На самом деле я конечно же не пел и не танцевал: не хватало ещё споткнуться об корягу, улететь еблом в какой-нибудь камень, а потом ещё пять часов смотреть глюки про спецназёров с горящими глазами. Так что я просто ссал у дерева, чувствуя на себе неодобрительный взгляд мёртвых глаз убитой мной семьи.

С кайфом поссав, я собрал всё добро в рюкзак одного из покойничков, предварительно вытряхнув из него всё лишнее (консервы, носки, какие-то самодельные ловушки на мелкого зверя, складную удочку, и кучу другого хлама), оставил только патроны для ружья. "Всем добром" были патроны, "Еблан", нож, да литровая бутылка воды, на случай если в горле пересохнет. Сначала я хотел взять и тушёнку, но потом решил, что нахуй надо таскать лишние тяжести: если деревню так и не найду – заберу хавчик на обратном пути, как раз к тому времени, наверняка, проголодаюсь. И ружьё, кстати, на всякий случай прихватил – мало ли нападёт кто, а у меня из оружия один нож ("Императора" я взял чисто по приколу, ну или чтобы орехи колоть, если угостит кто, – стрелять из этой хуйни я больше не собирался, разумеется).

Выбрался на дорогу. Дождь едва капал. Надеюсь, снова припустит, чтоб смыл кровь с дороги, а то найдёт какой-нибудь сердобольный покойников, начнёт потом задавать неудобные вопросы… Мало ли мне в деревне подзадержаться придётся – в хуй не упёрлись эти подозрительные взгляды от соседей, так что, хотелось бы избежать откровенного палева.

Последний километр я прошёл с комфортом: сапоги оказались удобными, а после резиновых тапок я бы сказал «пиздец какими удобными». Вселенная явно была мной довольна.

Деревня оказалась совсем крохотной: два десятка домов в центре небольшого поля, на обочине дороги, и высокая смотровая вышка, сколоченная из досок, на окраине. Все дома свежепостроенные – этому поселению явно лет десять-двадцать, не больше, то есть живут тут наверняка жертвы РПГ, и ждать от них можно совершенно любой хуйни.

Сначала всерьёз подумывал снять сапоги, сныкать их от греха подальше и забрать, когда буду уходить из деревни, – мало ли кто узнает эту обувку и вопросы начнёт задавать? – Но потом решил "нахуй надо": сколько людей в одинаковых сапогах ходят? Дохуя. Так что совпадения случаются, хули… Короче припрятал за пояс нож, а рюкзак и ружьё скинул в кустах – может, потом и заберу, хотя насчёт ружья не уверен: полутораметровая тяжёлая, заметная за километр, хуёвина – не самое лучшее оружие против людей: в опасной ситуации хуй его быстро применишь, так что, с него либо на обрез пилить, либо нахуй выкинуть, от греха.

Все местные, кажется, прятались по домам: во дворах никого не было видно… Только коровы паслись в отдалении, да курицы с выпученными глазами бегали у крылец в ожидании, пока хозяева отдуплятся и насыпят им наконец-то ебучего зерна…

Сошёл с дороги и направился к ближайшему дому: самому большому, двухэтажному, с колокольней – видимо, местной церкви.

Хорошенько постучав в тяжёлые деревянные двери, принялся ждать, нетерпеливо стуча подошвой по деревянному полу крыльца. Полминуты спустя послышался глухой звук отъезжающего засова, дверь открылась. На пороге стоял старик с густой белой бородой, облачённый в хлопковую рубаху, подвязанную верёвкой, и такие же хлопковые штаны. Ноги дедули были босыми.

– Автобус приехал? – спросил он, окинув меня взглядом. Лицо казалось взволнованным.

– Почти, – кинул я. – Застряли мы…

– Нельзя вам сюда, – помотал головой старик. – Нужно другое место искать. Беда у нас… Чудовища и до нас добрались. Пару часов назад сестру Тамару разодрали…

Глава Б3. Чертоги с сосисками

Сижу на скамейке, точу варёные яйца с овощами и сыром. Дело происходит в большом зале, с кучей скамеек, в три ряда выстроившихся перед невысокой сценой. Зал забит людьми. Все о чём-то взволнованно шушукаются, атмосфера тревожная. На стене за сценой висит деревянный резной горельеф, изображающий голову козы с, как мне показалось, недовольным ебальником. Под ним белой краской витиеватым шрифтом написана надпись: «Руки к небу поднимая – к тебе взываю».

Больше во всей этой странной хуйне меня пугало слово "горельеф". Откуда я его, блять, знаю? Сука, надеюсь, я не заразился новой версией РПГ, которая сделала из меня профессора, потому что пытливый ум в своих изысканиях может далеко завести, а дойти в своих исследованиях до сосания хуёв ради всестороннего понимания человеческой натуры очень не хотелось бы.

Сука, и эти мои постоянные шутки про голубизну тоже напрягают… Нет в них ничего хорошего. Словно подсознательно создаю нужную атмосферу для вовлечения самого себя в гомосексуалистическое сообщество, ведь шуточки, даже резко негативные, убирают барьер между тобой и табуированными темами, делая недоступное доступным, а недопустимое – допустимым. Да уж, воистину учёный ум сам себе враг… ебать его в сраку.

Ну вот, блять, "ебать его в сраку". Опять про ебание мужиков пошло. Сука… Как же страшно… Неужели это всё? Неужели скоро я стану любителем кожаных карамелек? Неужели так бесславно закончится моя жизнь?

Перед глазами понеслись пугающие образы: зелёный луг, яркое солнце, я стою в траве на коленях в одних трусах и счастливо улыбаюсь; со всех сторон в меня летят варёные сосиски, они с мокрыми шлепками лупят меня по щекам, а в голове звучит настойчивое курлыканье голубей… В какой-то миг я начинаю различать в этом курлыканье слова: "Сынок! Сынок!".

– Сынок! Сынок!

Мотаю головой, прогоняя запретные пидралистические образы. Передо мной склонился всё тот же старик, который пустил меня в эту церковь поклонения недовольным козам и дал пожрать.

– Ты ударил меня?? – не веря своим глазам смотрю на уёбка, словно жена, получившая пощёчину от мужа, который никогда раньше не поднимал на неё руку, и растираю саднящую щёку. – Но… но за что?

– Ой, простите ради бога! Мне показалось, вы потеряли сознание… – смутился старик. – Сынок, у вас всё нормально?

– Если можно назвать нормальными увлекающие глубоко в чертоги разума пидралистические образы с варёными сосисками и голубями… И то, что какой-то неумеющий держать себя в руках дедуля с нихуя дал мне по ебалу. И ещё эти злоебучие "чертоги разума"… Чертоги, блять… Сука, вот откуда я это слово мог узнать? Аж стыдно.

– Эм… – старик, кажется, смутился, не особо въехав, что я вообще, ебать его в сраку, несу.

Но это меня и не удивило: я ж теперь базарю, как лауреат ёбаной нобелевской премии в области лингвистики и философии, и парю над средними умами.

– Мне кажется, слово «чертоги» довольно распространено… – добавил старик, собравшись.

– Среди кого, блять? Среди авторов научных трудов по выёбистым словам? Ты тоже что ли лауреат нобелевской премии, дед? Я тебе сразу говорю тогда: я не по этой части, так что не думай, что я за пару варёных яиц и кусок сыра в жопу тебе присуну. Тем более что сыр нихуя даже не солёный – пресный, блять, какой-то.

– Сынок, я, честно сказать, вас не очень хорошо понимаю. Простите, что по щекам вас похлопал, просто вы так странно выглядели: не моргали, в одну точку смотрели, на слова не реагировали – я побоялся, что у вас приступ какой-то случился. Вижу, что с дороги вы устали сильно… Давайте так поступим: пешком я вас никуда не отпущу: в это время года темнеет рано, а на дороге после заката одинокому путнику делать нечего – небезопасно это. Сестру Александру с вами отправлю, на машине. Она вас к автобусу обратно отвезёт.

– Да не хочу я к автобусу возвращаться! – возмутился я. – Нахуй он мне нужен?? Мне и тут заебись: хавчик сносный, если сыр не считать – он не солёный нихуя; козу вон заебашили нехуёвую из дерева; текст какой-то написали странный – загадка в нём чувствуется; чудовища, говоришь, появляются… Всё как я люблю, короче. Не пойду я никуда, короче. Точка, блять. И даже не уговаривай. Пшёл на хуй отсюда.

– Я понимаю, что вам страшно и возвращаться совсем не хочется, но поймите: небезопасно теперь тут! – старик схватил меня за плечи и принялся излишне эмоционально, если не сказать театрально, потряхивать почти при каждом слове. – Вы должны вернуться! Должны предупредить остальных! Не могу я Александру без вас послать, да и некого другого! Ваши люди никого из нас не знают – могут не поверить, решить, что просто бандиты какие-то их разворачивают с какими-то своими целями! А вам они точно поверят! Вы представьте, что будет, если они сюда приедут?? Там же дети у вас! Мы себе никогда не простим, если их чудовища тут пожрут!

Я вскочил со скамейки и схватил за плечи старика:

– Хватит! Меня! Вот так! Трясти! Ёбаный! Твой! Рот!

С каждым словом я от все души сотрясал экспрессивного пидораса, чтобы он прочувствовал, как это, блять, неприятно. Закончив урок воспитания, я сел обратно на скамейку и продолжил уже спокойнее:

– Отец, ну какие нахуй чудовища? Не хочешь лишние рты кормить, так и скажи. Я всё понимаю: ты когда-то в приливе гражданской сознательности, или по пьяной лавочке, пригласил нас, бедолаг, к себе, сказал "похуй, всех прокормим, все приезжайте", а сейчас, когда понял, что мы восприняли твоё приглашение серьёзно и привезли целую ораву голодных баб и детей, понял что натворил, одумался, и пытаешься слить нас, под надуманным предлогом. Чудовища, блять… Нихуя более правдоподобного не мог придумать? Нападение НЛО там или воздушных пиратов на ебучих дирижаблях, спиздивших всё зерно…

– Но я вам не вру! – округлил глаза дедок. Ему явно было очень неловко от мысли, что в нём разглядели жадного пиздабола. – Пойдёмте! Пойдёмте, пойдёмте!

Он быстро засеменил в сторону, махая рукой словно веером, как бы маня меня за собой.

Я же закинул ноги на спинку впереди стоящей скамейки и отправил в рот варёное яйцо, предварительно макнув в соль.

А хули? Пошёл он нахуй. Никуда я не пойду пока не доем. Уверен, это вот "пойдёмте" ничем хорошим не закончится. В лучшем случае полетят ебальники, в худшем – начнётся мясорубка. Не первый день живу в этом пизданутом мире, так что лучше хорошенько набить брюхо, пока есть такая возможность…

– Ну чего сидите? – удивился старик. – Пойдёмте же!

– Даы поэм фнатауа, фмо!

Он вряд ли понял, что я говорю, но явно понял всё по моему недовольному ебальнику, выпученным глазам и экспрессивным взмахам руки, как бы шлющей его на хуй. Старик вздохнул, кивнул, присел на лавочку.

То-то же, блять…

Заточил яйцо, заточил ещё одно, вприкуску с огурцом и уебанским сыром, потом запил сладким чаем. Покончив с хрючивом, вытер руки об штаны и встал:

– Ну и хули ты расселся, дед? Вставай, ёбт: пойдём отмазы твои галимые смотреть.

– Зря вы так говорите, – покачал головой старикан, поднимаясь на ноги. – Сейчас всё сами увидите…

Мы обогнули ряд скамеек, обошли пару кучек людей, сидящих на мешках, и вдоль стены добрались до деревянной двери. За ней нас поджидало тесное помещение, – видимо, раньше тут был гардероб или типа того, – в центре которого стоял стол, а на столе под пёстрой простынёй явно лежал труп от души нафаршированный стрелами. Старичок подошёл к столу и аккуратно снял с трупака тряпку.

То, что я принял за торчащие из груди стрелы, на самом деле оказалось выломанными наружу рёбрами. Сиськи несчастной Тамары, – а это очевидно была именно она, – висели у неё подмышками, рёбра со сползшей с них плотью щербатыми пиками устремлялись вверх. Нижней челюсти и языка у Тамары не было, равно как и глаз, и кисти левой руки, вместо которой остался лишь уродливый обрубок.

– Вот видите! – почти с облегчением указал на труп старикан. – Говорил же: чудовища и до нас добрались! Вы ведь согласны, что причины смерти несчастной Тамарочки очевидны?

– Выглядит как самоубийство… – задумчиво почесал подбородок я.

– Ч…Что? Да как?..– старик от недоумения не мог найти нужных слов. – Как это может выглядеть… Что вы?..

– Да я подъёбываю, дед. Успокойся, пока сосуд какой в голове не лопнул.

– Разве ж можно таким шутить?

– Разве ж можно людей к себе в гости пускать, когда у вас монстр какой-то вот так людей хуячит??

– Но я…

– Коров ебёшь любя. Нахуй ты мне сразу не сказал, что у вас тут пиздец такой творится?? Сижу, блять, яйца жру с сыром, кайфую, а тут где-то тварь какая-то неведомая людям рёбра выламывает, да в глаза ебёт. Ты понимаешь, сука, что меня жена беременная в автобусе ждёт? Хотел её вдовой оставить, а ребёнка нерождённого авансом безотцовщиной сделать?? Такой ты подарочек семье приготовил?? Ну и тварь ты бессердечная! Тамару погубил, так хоть обо мне бы подумал! Я-то тебе какое зло сделал, что ты жизнь мою такой опасности охуевшей подвергаешь??

– Сынок, не сердитесь ради бога! Ничего плохого не хотел – клянусь всем, что имею и иметь буду! – затараторил старик, умоляюще сложив ладони. – Я ведь сразу вам сказал, что у нас чудовище завелось и сестру Тамару погубило! Сразу сказал, что нельзя вам сюда!

– Что не помешало тебе меня чай пить пригласить. Я-то решил, что ты преувеличиваешь: думал её там енот покусал или типа того, а она у вас вообще словно нахуй лопнула. Ёбаный ужас…

– Но ведь вы сами настояли, сказали, что с голодным желудком обратно не пойдёте…

– Так надо было мне с собой еды упаковать! Или у вас пакеты, блять, закончились? А тачку почему сразу не предложил?? Хотел, чтобы я пешком обратно хуярил?! В тапках резиновых, хотел, чтобы хуй его знает сколько километров ноги в кровь сбивал?!

– Почему же в тапках? У вас ботинки хорошие, у нас такие только у…

– Ты от ботинок моих отъебись, пока по ебалу не получил, хуй старый. Я их на свои личные сбережение, блять, купил, а не с покойника снял, так что краснеть мне не за что. А что у кого-то там такие же сапоги как у меня, так это совпадение, не более. Короче, зубы мне не заговаривай, ботинками своими ебучими. Если хочешь вину свою искупить перед женой моей и детьми несовершеннолетними, то давай-ка так поступим: тачку мне даёшь, снарягу нормальную, включая стволы какие-нибудь козырные, хрючилова с собой завернёшь, только не жадничая, ну и… всё. Считай, что квиты мы с тобой. И не оскорбляй меня – не смей торговаться после того что, блять, натворил…

– Машину отдать не смогу, – покачал головой старик. – У нас одна-то всего и осталась. Я сестру Александру с вами пошлю: до автобуса вас довезёт. Только по пути нужно будет брата Семёна с сыном подобрать, если к тому времени сами не вернутся. Опасно сейчас в темноте ост…

– Хуй с ним, пойдёт, хлопнул его по плечу я, не дав закончить. – Только давай побыстрее решим, а то не хочу тут задерживаться: мало ли что вам, ебланам, приглючить может…

– В каком смысле, «приглючить»?

– В самом драматичном…

Честно сказать, снарягу мне выдали так себе: говёный обрез с поясным патронташем на восемь патронов, нож охотничий, – точно такой же, какой у меня уже был, несколько банок тушёнки, пакет сухарей, пакет овощей, яиц и шмат сыра. Из одежды я получил знакомый мне охотничий комбез.

Хуй с ним, всяко лучше, чем ничего.

Переодевался, уединившись с Тамарой, – не хотелось при дедуле доставать из-за пояса нож, после того как тот узнал ботинки, а то старикан мог бы включить Шерлока Холмса и на дедукции распетлять эту история до нахуй ненужных мне выводов.

Пока переодевался, подумалось вот о чём: куда я, блять, иду вообще? Ну, то есть не буду же я реально возвращаться к автобусу? Понятно, что Александру я приебашу, как-только отъедем метров на сто от деревни, – чисто чтобы воплей её никто не услышал, – но что дальше-то делать? Нахуя я с этими бродягами в автобус сел? Нахуя оделся как алкоголик из ебучих анекдотов? Не мог же я реально решить переселиться в эту деревню и выращивать тут блядскую брюкву? Хотя… Кто его знает? Я человек настроения: сегодня хочу убивать людей, завтра хочу их грабить, а послезавтра могу и просто леща въебать, по-отечески, без всякой причины… Но чтобы я отказался от пушек и решил стать сельским жителем… Это точно не мой стиль. Больше не мой.

Но какого хуя я тогда тут делаю??

Продолжая размышлять над всей хуйнёй, я принялся стягивать уебанские синие треники. Заметил глубокий укус на ляжке. Человеческий…

Даже знать, блять, не хочу…

Невозмутимо продолжил стягивать штаны и почувствовал что-то твёрдое: в кармане штанов что-то было… Запихнув в него руку, извлёк на свет какую-то сложенную в несколько раз бумагу, закатанную в мягкий прозрачный пластик.

Иногда наши вопросы к вселенной остаются без ответа. Даже почти всегда. Но сейчас, кажется, был не тот случай.

Развернув бумагу, я понял, что держу в руках карту. Карту, на которой какое-то место посреди леса было отмечено кружком. Я бы сказал "Бинго", решив, что теперь знаю, куда, блять, иду, но радоваться не позволяла кривая надпись над кружком:

"

НЕ ВОЗВРАЩАЙСЯ!

".