Текст книги "Папин домашний суд"

Автор книги: Исаак Башевис-Зингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

ТОРГАШ

В жизни случаются невероятные вещи, превосходящие любую фантазию. Однажды дверь нашей кухни отворилась, и вошел человек в раввинской широкополой черной шляпе, но в шерстяном сюртуке, доходившем ему лишь до колен, полосатых брюках и блестящих ботинках. Борода у него была слишком правильной формы, явно подстриженная. На молодом розовом лице по-юношески сверкали черные глаза, странно задумчивые. Говорил он на идише с немецким акцентом.

– Уважаемый наставник у себя? – осведомился он.

Ни мне, ни моей матери не приходилось слышать о папе «наставник». Мама указала ему на соседнюю комнату.

Папа радушно приветствовал гостя, предложил ему сесть. Впрочем, он встречал так всех, кто к нему приходил, богатых и бедных. На вопрос, зачем пришел этот человек, прямого ответа не последовало. Создавалось впечатление, что он просто хотел побеседовать с папой, которого, как я сумел заметить, ученость посетителя скоро потрясла. Гость, по-видимому, знал Мишну наизусть. Он упомянул несколько серьезных книг, цитировал на память большие отрывки из них. Беседа становилась все более оживленной, интересной. Папа, сам ученый, автор многих комментариев, с трудом поспевал за гостем. Тот знал все, помнил даже, на какой странице расположен текст, сыпал цитатами из Маймонида, вытаскивал комментарии из рукава. Обратившись к какому-то стиху из Торы, он привел перевод его на арамейский, процитировал абзацы из Онкелоса и Ионатана бен Узиэла.

Папа, как правило, не хвалил никого в глаза, но тут не выдержал:

– Как это человек, не дай Бог сглазить вас, может столько помнить? Вы действительно подобны «сосуду, который не теряет ни капли».

– Позвольте показать вам некоторые рекомендации, – попросил гость.

Он выложил на стол пачку писем с печатями ряда известных раввинов. Знаменитости называли его гением, князем Торы, выворачивающим горы и обращающим их в пыль. По мнению одного из них, экзаменовавшего этого человека, «его руки полны Талмуда Вавилонского, Талмуда Иерусалимского, Сифре, Тосефты, Мехилты…». Папа только потирал лоб рукой.

– Это большая честь принимать вас в своем доме! – воскликнул он и послал меня сказать маме, чтобы она принесла чаю для гостя, и поскорее рассказал ей, какой замечательный человек находится в нашем доме.

Мама, дочь раввина, ценила ученость превыше всего. Я стоял и слушал, стараясь не пропустить ни слова. Папа спросил, откуда гость явился, и оказалось, что вообще он из Венгрии, но повидал много стран. Даже учился вместе с сефардами в одной из турецких провинций. Побывал он в Палестине, дошел до Дамаска и Вавилона, изъездил почти весь мир, знал несколько языков: венгерский, русский, немецкий, арабский. У него был австрийский паспорт, он показал папе визы многих консульств. Я тогда впервые услышал слова «виза» и «консульство». Обычно папа придавал мало значения светским делам, но эти, относившиеся к столь ученой особе, он рассматривал как сочетание Торы с мирской славой. Возбужденный, он попросил меня подойти ближе и велел поздороваться за руку с этим необыкновенным человеком. (Видимо, чтобы я удостоился чести коснуться его руки.) Гость, узнав от меня, чем я занимаюсь, что изучаю, не только процитировал отрывок из Талмуда, который я тогда учил, но и прибавил комментарии к этому Раши и других мудрецов.

Тем временем мама подала чай, печенье, фрукты. У меня голова кружилась от учености гостя в современной одежде. Я с восторгом узнал, что ему известно имя дедушки.

В какой-то момент он что-то шепнул отцу, и тот повернулся ко мне:

– А теперь выйди!

Мама уходила, и, несколько задержавшись, я медленно последовал за ней на кухню. Мне ужасно хотелось слушать ученые речи с немецким акцентом, но таковы взрослые: как только разговор становится по-настоящему интересным и каждое слово притягивает, как магнит, они принимают решение «отослать мальчика». Я попытался оставить дверь приоткрытой, но гость сам подошел к ней и плотно ее закрыл. Вероятно, он хотел сообщить папе очень важную тайну.

Мама принялась меня наставлять:

– Чтобы стать таким ученым, – говорила она, – надо учиться, а ты читаешь глупые книжки о вещах, которых никогда не было и не будет.

Потом она рассказала, о чем прочла в газете. Жена одного профессора постоянно запаздывала с обедом, и ее мужу приходилось всегда его ждать. Он решил, что это время можно как-то использовать, например, для написания книги. Несколько лет спустя ему удалось опубликовать ее – целиком, написанную в ожидании обеда. И если ученый может проявить столько рвения в светских делах, за которые Бог не вознаграждает, то насколько более важными могут оказаться подобные усилия для изучения Торы, позволяющего одновременно заслужить награду в будущем мире.

Мамины слова произвели на меня сильное впечатление. Но меня мучило любопытство: что пришелец из дальних стран сообщает папе под таким секретом? Из-за плотно закрытой двери я слышал шепот, бормотание, вздохи, наконец, приглушенные рыдания. Голос принадлежал папе, и казалось, что он еле сдерживает себя, чтобы не взорваться. Но с чего бы папе быть недовольным таким блистательным ученым посетителем? Что там происходит? Мама тоже, очевидно, заинтересовалась, поскольку голоса в кабинете звучали все громче. Уже не было сомнения в том, что там происходит спор, даже ссора. Неужели они так горячатся из-за строк Талмуда или толкования Закона? Мама подошла к двери и попыталась послушать. Потом спросила почти сердито:

– Почему твой отец так кричит?

Вдруг дверь распахнулась, и появился папа. Я никогда не видел его таким – растрепанным, красным и взволнованным, с каплями пота на лбу и смятением, негодованием, страхом в глазах. Его рыжая борода тряслась, пейсы, почти черные, шевелились.

– Дай мне денег, скорее! – кричал он, обращаясь к маме.

– Сколько?

– Сколько есть! Мама робко возразила:

– Но я не могу отдать последнее, что у нас есть!

– Прошу тебя, не заставляй меня ждать! Я не хочу, чтобы этот мерзавец оставался в моем доме хотя бы еще минуту! Я хочу скорее забыть о нем!

– Почему мерзавец?

– Дай мне денег, не то я уйду из дома! Его присутствие оскверняет…

У меня в глазах появились слезы. Мама, бледная, дрожащими руками шарила в ящике кухонного стола. Дверь была открыта, и я мог видеть «великого ученого». Он стоял посреди папиного кабинета и, пощипывая бороду, разглядывал керосиновую лампу. Папа вернулся к нему, чтобы продолжить спор. Потом дверь кабинета снова открылась, оттуда вышел посетитель. Он взглянул на маму и сказал на своем германизированном идише:

– До свидания.

Через минуту после его ухода папа ворвался на кухню с криком:

– Какое горе! Неслыханное горе! Этот человек – еретик, отвратительный отступник, наглый язычник, самонадеянный грешник! При такой учености – самый низкий из негодяев!

– Почему ты так кричишь? Чего он от тебя хотел? – не могла понять мама.

– Он предлагал продать мне вечную жизнь… – папин голос звучал неузнаваемо.

– Что?

– Нет, ты не ослышалась. Он предложил мне свою долю на том свете за сто рублей.

– Он сумасшедший?

– Нет, не сумасшедший. Просто совершенно неверующий! Элиша бен Авуя! [7]7
  Законоучитель Талмуда, ставший еретиком.


[Закрыть]

И папа, с трудом выговаривая слова, рассказал, какую сделку предлагал ему этот человек. По его заявлению, глубоко изучив Тору и другие священные книги, он приобрел огромную порцию вечной жизни, часть которой пришел продать. Папа объяснил ему, что у неверующего нет прав на вечную жизнь. Но посетитель процитировал Талмуд, доказывая, что благодаря учености вечная жизнь ему обеспечена и он может ею распорядиться по своему усмотрению. Сам он в загробную жизнь не верит и, поскольку ему нужны деньги, готов продать свое право на нее.

Мама с удивлением посмотрела на папу:

– И поэтому ты отдал ему наши последние несколько рублей?

– Мне надо было избавиться от него. Он грозился, что без денег не уйдет.

– Но как я теперь приготовлюсь к Субботе?

Папа не знал, что ответить. Он побежал к умывальнику, чтобы вымыть руки, очиститься от этого «мерзавца», и остался там стоять, свесив голову, смущенный, как будто его побили. Столько учености – и столько ереси! Такой знаток Священного Писания – и такой отступник! Исав продал свое первородство за чечевичную похлебку, а этот негодяй отказывался от вечной жизни взамен на несколько рублей.

– Конец света! Конец света! – шептал папа. – Сколько еще дней оставаться ему на земле? Он уже немолод…

Взглянув на меня, он добавил:

– Пусть это послужит тебе уроком!

Затем мы узнали, что этот ужасный человек посетил всех варшавских раввинов, ученых и влиятельных людей. Предлагая ту же грешную сделку каждому из них, он везде получал по меньшей мере несколько рублей. Этот попрошайка был психологом: вначале он добивался уважения своих жертв, затем внушал им отвращение к себе, вызывал у них гнев и страх, а в заключение требовал от них денег за то, чтобы он оставил их в покое. Говорили, что находились богатые дураки, которые давали ему до ста рублей. Таков был его промысел, с этим товаром он пробивал себе дорогу в мире.

ЗАВЕЩАНИЕ

К папе пришел человек с такой длинной бородой, какой я никогда больше не видел за всю свою жизнь. Огромная, густая, черная, как смоль, она сверкала так, что казалась пышной листвой дерева, доходила до колен, а потом разветвлялась на маленькие бороденки. На ее обладателе, высоком, плотном мужчине, были дорогие на вид пальто и шляпа, сапоги из козлиной кожи. Чтобы не натереть переносицу, очки в золотой оправе были подбиты ватой. Его окутывала аура самодовольства и хасидского благодушия.

Папа приветствовал незнакомца, предложил ему сесть, после чего спросил:

– Что скажете нам хорошего?

– Я хочу составить завещание, – заявил гость.

Я (который, разумеется, был тут же) испугался. Отец сначала не шевельнулся, а затем стал заикаться. К нему редко приходили с таким делом, и были это очень старые люди.

– Но вы похожи на человека в расцвете лет, – возразил он посетителю.

– Прежде всего, я не юноша. Кроме того, никто не знает, что с ним произойдет завтра, – внес ясность бородатый гость и процитировал стихи из Торы и Талмуда, доказывающие, что каждый должен быть всегда готов к смерти.

Произнося это, он зажег сигару, затем вынул коробочку и предложил папе понюшку табаку. Коробочка была необычная, из слоновой кости, украшенная резьбой, и напоминала сувенир, привезенный с курорта. Незнакомец снял пальто и остался в новехоньком сюртуке. Он вынул часы с золотой цепочкой, и я увидел, что у них три крышки, а на циферблате вместо цифр – еврейские буквы. Было ясно, что это человек богатый, что он хасидского происхождения, соблюдающий традиции.

– Какая у вас профессия? – спросил его папа прямо, без церемоний.

– У меня книжный магазин на Свентокшиской.

– Книги?

– Конечно, никакого еврейского просвещенства, упаси Бог. Книги для неевреев, польские, немецкие, русские, французские, на всех языках. Книг атеистов на идише, как и на иврите, в моем магазине нет.

– И вы знаете все эти языки?

– Мне часто приходится беседовать со знаменитыми людьми, профессорами. Если нужна польская или латинская книга, они обращаются ко мне, и я указываю им, где искать. Меня знают во всей Польше. Мне пишут профессора из Кракова. У меня репутация во всем мире. Я то, что называется библиограф.

– Ну, раз это не для евреев… – произнес папа.

Через некоторое время бородатый стал диктовать папе наводившее ужас завещание. В нем предписывалось, какие молитвы читать, когда он испустит дух, как переносить тело покойного, какие псалмы петь тем, кто будет сидеть у него перед похоронами, как совершить погребение. Он хорошо изучил завещания известных раввинов и, если отец говорил, что какой-то пункт не соответствует Закону, ссылался на одно из этих завещаний. Посетитель знал обычаи не хуже папы. Когда мелким папиным почерком был покрыт большой лист, он медленно и с явным удовольствием прочел все и приписал: «Таковы слова опочившего». Свою подпись он снабдил красивыми завитушками.

Уплатив три рубля за работу, посетитель сделал признание папе. Хотя выглядит он неплохо, легкие у него не в порядке, и врачи говорят, что жить ему осталось недолго. Странно, что он установил в завещании только религиозные церемонии: как молиться, как раздавать милостыню, какие тексты цитировать, как отмечать его йорцайт. О мирском – ни слова. Видимо, оно нашло отражение в завещании, составленном нотариусом.

Когда с делом было покончено, гость послал меня купить ему половину пирога и пинту кипяченого молока. Вымыв руки, он произнес благословение над едой, а поев – благодарственную молитву. Потом снова закурил сигару, выпуская кольца дыма, и посмотрел на меня.

– Учишься?

– Да.

– Что ты учишь?

– Бава Кама.

Он стал задавать мне вопросы по этому трактату Талмуда и в знак одобрения ущипнул меня за щеку. Пальцы его были мягкие и теплые, но я испытал чувство, будто ко мне прикоснулся мертвец. Он дал мне монетку и предостерег:

– Смотри, не попади в беду.

Три рубля были весьма уместной добавкой к скудному бюджету нашей семьи, но после ухода посетителя в доме наступило неловкое молчание. Этот человек так точно устанавливал, как шить ему саван, как омыть тело… Он уже купил участок на кладбище, заказал надгробие. Уточнил до последней детали, как нести гроб, как уложить его руки, ноги, голову. Все это переходило границы разумного. Мне казалось, что он болезненно наслаждается мрачными подробностями. В то же время пирог, который я ему принес, он ел с завидным аппетитом, извлекал из бороды крошки и проглатывал их. Отправляя меня за покупками, он наказал мне удостовериться, есть ли на молоке пенка.

Несколько позднее мне случилось побывать на Свентокшиской. Возможно, я и пошел туда, чтобы увидеть странного посетителя отца. Я стоял у витрины и смотрел, что происходит в магазине. Студенты и школьники, юноши и девушки толпились у полок с книгами, что-то искали, прочитывали… Хозяин спорил с кем-то, а лицо его излучало радость богатого человека, занимающегося важным делом. За прилавком стояла полная дама в парике, как полагается замужней еврейской женщине, рядом с ней – молодая девушка, вероятно, дочь. На прилавке можно было видеть не только старые книги, но и антикварные вещи: фарфоровую фигурку с голым животом, алебастровый бюст, всевозможные подсвечники (не еврейские!), прочие безделушки из меди и бронзы. Все в лавке казалось языческим, хотя ее владельцем был еврей, погруженный в Тору.

Прошло довольно много времени, и обладатель необычайно длинной бороды снова пришел к папе. В его длинной черной бороде блестело несколько седых волос, но он оставался так же упитан и свеж, как в первый раз. Стояла зима и он был в богатой шубе, галошах с мягкой подкладкой. На этот раз его привело в наш дом желание изменить завещание.

– Как ваше здоровье? – справился у него папа.

– Что толку спрашивать о здоровье? – ответил он. – Я, не дай вам Бог, очень больной человек.

– Всемогущий исцелит вас.

– Конечно. Он, да будет благословенно имя Его, может творить чудеса. Но если природа пойдет своим путем, я долго не протяну. Сколько может жить человек без легких?

Отец побледнел и напомнил ему о чуде, произошедшем в доме рабби Ханины бен Досы, жена которого однажды в пятницу налила в лампу вместо керосина уксус.

– Тот, по Чьей воле горит керосин, может приказать это и уксусу, заметил рабби Ханина, и лампа действительно загорелась. Такое может произойти и с человеком. Если Создатель захочет, человек будет жить, даже если у него больные легкие, – обнадежил папа гостя.

Но тот воспринял эти слова с мрачным видом. Он некоторое время кашлял, а потом процитировал Талмуд: «Не каждый день свершаются чудеса».

– Сказано: «Даже обычный ход природы есть чудо», – не сдавался папа.

– Конечно, конечно, – согласился гость. – И все же без легких дышать нельзя, а если ты не дышишь… В конце концов, тело есть лишь тело…

Завещание претерпело значительные изменения. Бородач, по-видимому, изучил много чужих завещаний и внес в свое массу новых указаний. Так, он требовал, чтобы черепки на глаза ему положили по-особому. Веточка мирта в руках усопшего должна быть другой. Тело следует очищать яичным белком и серебряной ложкой. Он купил такую в отдаленном городке, ею пользовалось в старину похоронное общество.

Я видел, что папе не по душе чрезмерный интерес его посетителя к этому грустному предмету. Его поднятые брови как бы говорили: «Это чересчур, чересчур». Но кандидат на тот свет никуда не торопился. Он разработал целый лист инструкций со множеством деталей, то и дело просил что-то стереть и вписать другое, курил, нюхал табак, чихал, и снова я бегал покупать для него пирог и молоко.

С тех пор он приходил каждый год, а то и два раза в год. Борода его седела медленно, лицо сохраняло румянец, черные глаза навыкате сияли радостью жизни и довольством преуспевающего человека. Он продолжал изменять завещание, добавляя в него новые параграфы. Даже папа, не обладавший большим чувством юмора, подсмеивался над ним, столь упорно утверждающим, что стоит одной ногой в могиле. За эти годы много вполне здоровых людей успело перейти в мир иной. А книготорговец со Свентокшиской все подправлял свое завещание. Папа с трудом подавлял улыбку, когда тот появлялся в дверях. Я, который когда-то боялся как его самого, так и его мрачных разговоров, стал привыкать к нему. Казалось, он играл со смертью, подобно ребенку, играющему в свои игры. Три рубля, вносимые им за перемены в завещании, сделались постоянной частью нашего дохода.

В конце концов его борода все-таки поседела. Если раньше она сверкала своей чернотой, то теперь точно так же – белизной. Чтобы завершить повествование, пропущу несколько лет. Началась война, немцы вступили в Варшаву. Но и в дни битв, голода и восстаний книготорговец не забывал о своем завещании. Теперь он расплачивался за вносимые в него изменения не рублями, а марками. Сам документ превратился в толстый трактат, многочисленные страницы которого приходилось сшивать суровой ниткой.

В 1917 году мы с матерью уехали из Варшавы. Незадолго до этого я прошелся по Свентокшиской. Владелец книжного магазина стоял за прилавком, занятый делом, студенты так же рылись в книгах на полках. На сей раз в магазине присутствовали и немецкие офицеры.

Я полагаю, что когда-то человек этот все-таки умер. К тому времени он, вероятно, был уже очень стар. Вряд ли его завещание мог кто-то выполнить. Потребовалось бы много дней и целый полк членов погребального общества, способных выучить и запомнить все его инструкции. Скорее всего, завещания никто и не читал, не отнесся к нему серьезно. Но пока он жил, этот документ доставлял ему огромное удовольствие.

Я СТАЛ СБОРЩИКОМ

Раввинов, подобных моему отцу, содержали прихожане. Они объясняли людям, как жить по законам религии, и те, понимая что самому раввину жить не на что, каждую неделю сдавали сборщику деньги. Сборщик исправно вручал их раввину, оставляя себе примерно двадцать процентов от собранной суммы. Первый наш сборщик был честным человеком. К сожалению, женившись, он стал шойхетом и перестал собирать деньги для отца. Каждый последующий сборщик воровал больше своего предшественника, и к тому времени, когда мне исполнилось девять лет, у нас был сборщик, который забирал себе большую часть денег.

С каждой неделей он давал отцу все меньше и меньше, жалуясь, что не может заставить людей платить. Объяснял он это кризисом в стране и нехваткой денег у людей. Подозревать еврея в воровстве отцу не позволяло его достоинство.

В конце концов в доме не осталось ни куска хлеба, лавочники отказали нам в кредите. Из-за того, что мы не могли платить за квартиру, хозяин угрожал отцу судом, продажей мебели с аукциона. Читая молитву «И не лишай нас даров!», отец смотрел на небо и вздыхал больше обычного. Возможно ли изучать Тору и быть евреем, если нечего есть в Субботу!

Однажды, когда отец делился своими бедами со мной, я предложил ему стать его сборщиком.

Он онемел, посмотрел на меня и сказал:

– Но ты мальчик, тебе нужно учиться.

– Я буду учиться.

– А что скажет мама?

– А зачем говорить ей?

Помолчав, он согласился:

– Ладно, давай попробуем.

Я разнес билетики сбора по адресам, и, вопреки утверждениям моего предшественника-жулика, дары оказались весьма щедрыми. Поскольку мы уволили сборщика месяц назад, у многих накопились долги. И часа не прошло, как мои карманы наполнились серебром и медью. Через два часа, обнаружив, что в обоих нижних карманах уже нет места, я стал набивать другие карманы моей одежды.

Я уже почти не испытывал стыда. Все были так приветливы, мужчины щипали меня за щеку, женщины благословляли и угощали пирожками, фруктами, конфетами. Все говорили, что мой отец святой человек. Я взбирался по лестницам, стучался в двери. Раньше я думал, что знаю Крохмальную, теперь она словно повернулась ко мне другой стороной. Здесь жили портные, кожевенники, мебельщики, скорняки.

В одной квартире девушки нанизывали бусы, и груды их сверкали на столах, стульях и кроватях. Казалось, я попал в зачарованный дворец. Открыв другую дверь, я вскрикнул: на полу лежали мертвые зверьки. Жилец этой квартиры скупал у охотников зайцев и сбывал их в ресторан. В третьей квартире девушки натягивали нитки на прялку, пели еврейские песни, а в волосах у них запутались обрывки нитей.

В одном месте играли в карты. Где-то старик строгал доску, стружки и щепки летели во все стороны, а старушка в чепце молилась по книге. У переплетчика я испугался, увидев, что работники ходят прямо по священным книгам.

Еще в одной квартире я увидел женщину-урода с необычайно широким телом. Голова у нее была почти с булавочную головку, а глаза большие, телячьи. Она мычала, как немая, издавала страшные звуки. К моему удивлению, оказалось, что у нее есть муж.

Я видел и бледного паралитика, лежащего на чем-то вроде полки. Женщина кормила этого человека, и пища капала на его жидкую бороденку. Он был еще и косоглаз. По невероятно грязной лестнице я влез на чердак, буквально переступая через босоногих детей, играющих в грязи. У одного очень бледного ребенка голова была обрита наголо, уши распухли, длинные пейсы – растрепаны. Девочка плюнула на него, и он скверно выругался.

Вытащив билетик, я спросил:

– Где живет Ента Фледербойм?

– В щёнке.

В Варшаве так называли темный коридор. Вообще робкий, я в тот день будто преобразился, исполнился отваги. Пробираясь вдоль длинного коридора, натыкаясь на корзины и ящики, я услышал шорох, похожий на мышиный. Чиркнул спичкой и обнаружил, что здесь нет на дверях ни номеров, ни даже запоров. Распахнул первую дверь и был потрясен увиденным. На полу лежал труп, завернутый в простыню, сидевшая на табуретке женщина плакала, ломала руки и кричала. Зеркало напротив было завешено. Задрожав от страха, я захлопнул дверь и попятился в коридор. В глазах сверкали искры, в ушах звенело. Убегая, я запутался в какой-то корзине. Как будто кто-то схватил меня за полу и потащил назад, в меня впились костлявые пальцы, я услышал ужасный стон. Обливаясь холодным потом, я бежал, разрывая свой сюртук. Хватит с меня сборов! Я выскочил из дома и пошел по улице. Монеты обременяли меня. Казалось, я состарился за один день.

Я не ел с утра, но есть не хотелось. Мне чудилось, что живот у меня раздулся. Я вошел в Радзиминскую молельню. Голова гудела. Я смотрел на свечи, на книги и чувствовал, что они мне чужие, словно я забыл свою учебу.

Внезапно я понял, что поступил неправильно, мне стало стыдно. Решения, принятого тогда, я придерживаюсь до сих пор: никогда не делать ничего ради денег, если тебе противно совершаемое для этого дело, избегать одолжений и подарков. Хотелось как можно скорее освободиться от этой отвратительной должности.

Мамы дома не было, а папа посмотрел на меня с тревогой.

– Где ты был весь день? – спросил он. – Мне досадно за все это. Тебе надо продолжать учиться…

Собранных мной денег было больше, чем сборщик отдавал нам за месяц. Отец не стал их считать, ссыпал в ящик. Я признался ему, что не хочу больше этим заниматься.

– Боже сохрани! – воскликнул отец.

Новый сборщик тоже воровал. Кончилось тем, что папа отказался от сбора денег. Мы пытались жить на плату за тяжбы, свадьбы, разводы, папа брал учеников, которые вскоре уходили от него. Нам становилось все труднее. Мама отправилась за помощью к своему отцу в Билгорай и пробыла там целый месяц.

Дома царил хаос. Мы ели всухомятку, за мной никто не смотрел. Сестра Хинда-Эстер вышла замуж за сына варшавского хасида и жила в Антверпене, в Бельгии. Я внезапно почувствовал страшную тягу к науке. Начал почему-то «читать» Талмуд самостоятельно и даже понимать комментарии. Изучил «Сильную Руку» Маймонида и другие книги, ранее мне непонятные. Однажды я нашел среди отцовских книг том кабалы, «Столп Служения» рабби Боруха Косовера. Кое-что понял, конечно, немного. Часть моего мозга, доселе запечатанная, открывалась. И теперь я испытывал глубокую радость учения…