Текст книги "Файф-о-клок"

Автор книги: Иржи Грошек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

А месяца через три после выхода романа русский сектор Интернета наводнили всевозможные статьи, посвященные этому «явлению мировой литературы». Кое-кто обиделся на «Der Spiegel», который нелестно отозвался о бывшем социалистическом содружестве. «Сбрендивший, да не типично!» – возражали они… Поборники нравственности находили мой роман слишком откровенным – «Историография с порнографией!» Однако никто не сомневался, что автор – «чешский», а перевод – «хороший»… А. Владимировой… Я в недоумении чесал репу и наблюдал за развитием событий. С утра пораньше заходил в Интернет – «Ну, чё тут можно про нашего дурачка почитать?» – и обнаруживал каждый раз «чё»-нибудь новенькое и неожиданное…

«Чешский мальчик, оказывается, тоже спал с собственной матерью, а современная Валерия похотлива даже больше, чем римская Валерия Мессалина!» Я снова чесал репу, тщательно перепроверяя – о каком романе ведется речь?! Откуда берутся такие выводы и междометия?! «Ах! Ба! Фи! Ого! Эх! Нах!» И название книги, и пунктуация, и псевдоним – были на месте, но смысл романа искажался в рецензиях до неузнаваемости. Ибо, по моему глубокому убеждению, никакой порнографии в тексте не было, не говоря уже об эротике.

Нечто подобное случилось со мною при поступлении в Литературный институт имени Алексея Максимовитча Горького. Собственно говоря – или Максима Горького, или Алексея Максимовича Пешкова, но дело сейчас не в этом… На собеседовании мне задали вопрос:

– Как вы относитесь к великому русскому сатирику Салтыкову-Щедрину?

– Никак! – отвечал я.

– Да как же так?! – не унимался источник вопроса – дама, а по замашкам бывший секретарь партийной организации. – Вы же пишете сатиру?!

Я с искренним удивлением уставился на даму и заявил, что сатирическими опытами не занимаюсь.

– А что же это у вас?!! – взревела дама, бывший секретарь, потрясая моими рукописями.

– Юмор! – смиренно отвечал я.

– Вот это?! Юмор?! – переспросила она, посмотрела в окно и больше вопросов не задавала…

Потому что на дворе шатался девяносто первый год, в августе своем… Мимо, по Цветочному бульвару, проезжали танки, а им что юмор, что сатира – одна малина… Экипаж три-четыре человека, скорость до семидесяти километров в час, основное оружие – пушка…

Конечно, статейки «про нашего дурачка» появлялись и в журналах, и в газетах, но я предпочитал следить за рецензиями по Интернету. И нехлопотно, и отстраненно. N. N. представлялся мне как некий виртуальный персонаж, без физического воплощения в моем лице. «Загадки чешской литературы!» Но через год то ли просочились в печать сведения, то ли отдельные «критики» догадались самостоятельно, однако стали появляться статьи – мол, что же это делается, братцы?! Нет на свете такого писателя, как N. N. Теперь журналисты особо не углублялись в текст романа, поскольку обнаружилась новая тема… «Единственный N. N., проживающий на территории Чешской Республики, водитель грузовика!» – выеживались публицисты и знатоки зарубежной литературы. Целый год они пережевывали сугубо производственную проблему «порнография – не порнография», с такими нюансами и деталями, что сам роман теперь выглядел аки детская сказка о Красной Шапочке, зато публицистические подробности журналистов – откровенной порнографией. И невзирая на то обстоятельство, что к этому времени вышел второй мой роман под названием «Реставрация фриштыка», где, собственно говоря, разоблачалась почти что вся мистификация, «критики и знатоки» продолжали обсасывать проблему – пан я или не пан! Хуже того, они сделали вывод, что я непременно – пани. Потому что «переводчица с чешского», а именно А. Владимирова, давила им на амбиции. Ибо, по доброй советской традиции, кто председатель похоронной комиссии – тот и будущий Генеральный секретарь; а если N. N. литературная мистификация, то А. Владимирова и есть автор романа… Ну не может человек в силу обостренного самолюбия не оставить свой след в книге! Иначе этот бред с «переводчицами» ничем не объяснить…

Я, в свою очередь, подкреплял все догадки находчивых журналистов, раздавая литературные интервью по Интернету и телефону, без риска показать свое подлинное обличье. Говорил и писал только правду, какую хотели услышать знатоки. И в зависимости от настроения представлялся как пресс-атташе или пресс-папье неуловимого сочинителя… Вася Пупкин! Если вам необходима такая конкретика…

– Алло! Может быть, встретимся?!

Телефонный звонок застал меня на пороге квартиры, когда я собрался выйти – в Санкт-Петербург все-таки… И передумал.

Это была давешняя репортерша, которую я неудачно обозвал идиоткой…

– А разве есть необходимость? – отозвался я на предложение встретиться.

– Я бы могла показать интервью наше…

– Моё! – снова уточнил я.

– Ё-ё! – снова согласилась со мной журналистка, поскольку в данном случае я выступал как лучший друг писателя N. N.

Однако сойтись с представителями разноцветной прессы я категорически отказался, потому что на обложке «Фриштыка» была напечатана моя фотография. Подлинная и сдуру! Правда, за отчетный период я слегка видоизменился, заматерел и зарос, но все-таки легко идентифицировался. Особенно настырными дамочками…

– Сам дурак! – сообщила мне журналистка и бросила трубку…

Я искренне не понимаю, для чего читателям нужен автор – во плоти и с авторучкой. За каким, извините, дьяволом изучать его внутренний мир без презерватива. То есть интересоваться личной жизнью писателя, что не имеет никакого отношения к тексту романа. Знать, в какое время автор просыпается и пользуется душевой кабиной. «Сейчас он скажет что-нибудь историческое! Вот-вот – скажет!» Ведь автор вам не Шаляпин, чтобы его послушать. «Э-э-й! Дуби-и-и-нуш-ка – ухнем!» О чем писатель картавит – одному богу известно и без опытного логопеда не разберешь!

Конечно, некие представители этой профессии пучатся на телевидении – раздуваются, набухают и пузырятся… Когда деликатнее сидеть дома и портить воздух в собственных коммунальных условиях… Вот недавно известного тряпочного урода годиков сорока пяти, по фамилии то ли Пербер, то ли Парбар, пригласили выступить перед студентами филологического факультета. После чего коллоквиум со стриптизом показали по местному телевидению – как великовозрастный детина придуривается за всю мировую литературу. Он стаскивал с себя свитер, предлагал десяти студенткам вступить с ним в интимную связь и ни словом не обмолвился ни о поэзии, ни о прозе. Вам нужен такой, извините, автор – во плоти?! Перберо-великомученик!

Однако читатели – тоже хороши! Смотрят в телевизор, причмокивают и внимают, когда уместнее взять в руки книжку и оценить писателя с естественной стороны. «Кто не сеет и не пашет, тот по клавишам шарашит!» Иначе говоря, литератор не балерина, чтобы заглядывать ему под пачку. И должен «шарашить» по клавишам в ускоренном режиме. А как легко оценить, в процентном соотношении, сколько на территории идиотов? По рейтингам популярности отдельных авторов! Так что, читатели, читайте романы, делайте свое дело, пополняйте статистику… И прочая, прочая, прочая…

Я аккуратно закрыл за собой двери, вышел из дома на улицу Праги и был таков…

* * *

Бедный матрос из Гаэты отправился на заработки и пять лет скитался по Средиземному морю, как Одиссей. А дома у него оставались молодая симпатичная жена и нищенская обстановка. Иначе говоря, предметы, которые вместе не уживаются. Вот бородатая старуха и разбитое корыто – еще туда-сюда; а чтобы интересная женщина да надолго оскудела – уму не постижимо! Проходит месяц, второй, третий… «Да что же я – Пенелопа?!» – риторически спрашивает молодая жена и начинает подкрашивать глазки с серьезными намерениями – улучшить свое благосостояние. А еще через пару месяцев встречает заинтересованного мецената, как говорят, отчаявшись дождаться бедного моряка. То есть мысленно скормила моряка рыбам и поставила в церкви свечку на этот счет. И надо сказать, материально не прогадала, потому что благосостояние стало постепенно улучшаться и к пятому году дом превратился в полную чашу. И с морально-этической точки зрения все приличия были соблюдены. Почитай пять свечек стояло в церкви за упокой души нашего моряка…

И вот однажды утром причаливает корабль и с ним прибывает вышеобозначенный матрос. Как говорится, «к нашему берегу – то говно, то щепка!» Ничего особенного, бедолага, не заработал, однако поспешил к жене, чтобы обняться после долгих странствий, расцеловаться и прочее… Подходит, значит, матрос к дому и не узнает собственного жилища.

– Откуда, – спрашивает у жены, – такое великолепие?!

Даже расцеловаться забыл и прочее… А жена, по-прежнему соблюдая морально-этические соображения, не спешит раскрывать источник иппокрены.

– Бог помог! – смиренно отвечает женщина. Тогда матрос преклоняет колени и благодарит Бога, который не оставил его жену без внимания. После чего поднимается и проходит в дом. А там шкафы от благосостояния ломятся и по углам имущество – утрамбовано, да с таким превеликим усердием, что пальца между отдельными частями имущества не засунешь.

– Силы небесные! – поражается бедный матрос. – Откуда добра привалило?!

А жена из тех же морально-этических соображений отвечает, что Бог и здесь постарался.

– Возблагодарим Бога! – говорит матрос и снова преклоняет колени…

Вот помолились матрос и женщина в очередной раз, воскурили, можно сказать, фимиам Богу, и только встали с колен, как прибегает хорошенький мальчонка трехлетнего возраста и ласкается к матери, как будто ему на дворе не гуляется, паразиту.

– Все по милости Божьей! – тотчас же сообщает жена, мало-помалу соображая, что какие-то морально-этические варианты еще остаются, но в ограниченном количестве. И, собственно говоря, не надо быть Пифагором, дабы подсчитать – откуда появляются дети за время твоего отсутствия…

– Ну что же… – вздыхает матрос. – Делать нечего! Давай возблагодарим Бога!

И стало быть, обратно – женщина и матрос падают на колени… И, помолившись, снова поднимаются… Тут мореман открывает двери в спальную комнату и видит, что на семейной, можно сказать, кровати расположился здоровенный детина и храпит, аки архангел Гавриил – во все трубы. А жена между тем сохраняет молчание, потому что морально-этические соображения у нее закончились. И как поступает наш матрос, завидя этого сексуального разбойника в собственной спальне?! Он как подкошенный падает на колени и говорит следующее:

– Хвала Всевышнему! Теперь я лично могу поблагодарить Бога за все его милости! Спи-спи, дорогой Создатель! Отдыхай спокойно после трудов праведных!

Вот и вся история, слава богу…

IV

Двадцать третьего июля я редактировал эту рукопись – от «Папы Ромы» до половины шестого. Итого: семьдесят две тысячи знаков, не считая пробелов. «Жили-были четыре персонажа – Писатель, Читатель, Редактор и Поджо Браччолини. Каждый со своими прибамбасами. И ничего их не объединяло, кроме одного романа…» То есть абсолютно самодостаточное произведение, где главный герой – текст, по которому ползают фантастические твари, словно суматранские вараны. Это к вопросу о прототипах… Вдобавок автор периодически западал на литературу: какое, мол, это странное занятие – брать из алфавита буквы и приписывать людям собственные мысли.

«А вам не кажется, что „папа“ – это Роман в виде литературного жанра? – издевался автор над читателями. – Отсюда каждый писатель – это сукин сын Романа… И когда мне делать будет нечего – я опишу Папу Рому со всеми его столкновениями. Нравственными и человеческими, личностными и социальными…»

– Скорее бы! – пробурчал я.

Потому что почитай три главы автор переливал из пустого в порожнее, добросовестно выполняя договор с издательством: «Произведение должно удовлетворять следующим условиям: объем не менее десяти авторских листов, иначе – в морду!» Попросту говоря – надо нашлепать четыреста тысяч закорючек. Иначе ваш бред не может считаться произведением.

«А что такое правда жизни? – продолжал разглагольствовать автор. – Это самое примитивное мнение об окружающем мире. А я воссоздам Папу Рому без подтяжек в виде пресловутого реализма!»

– И без штанов, – охотно поддакнул я.

Это к вопросу о выпирающих достоинствах современной литературы… Недавно я обнаружил в одной аннотации, что «автору удалась утонченная стилизация под готический роман с выведенным на первый план эротическим подтекстом…» Плачь, Вальтер Скотт! Рыдай, Чарли Диккенс! Вам не вывести никакого подтекста на первый план!

«Что может сказать Полифем о романе? – явно потешался автор. – Что „черненькая овечка – это пролог, а беленькая – эпилог!“ Однако слепой гигант – массовый читатель – шарит в поисках Улисса и, разумеется, попадает в навоз. „Ну и как тебе это произведение?!“ – спрашивают у Полифема братья-циклопы. „Лучше и не спрашивайте! – отвечает Полифем. – Это произведение нельзя читать по методу Брайля!“ Он открывает выход из пещеры и снова щупает овечек. Потому что, по его представлению, роман состоит из шерсти и жалобно блеет, и тридцать четыре барана – это большая литература, а две козы – малая проза. Тогда зачем Полифем ищет хитроумного Улисса?! Мол, где же смысл этого литературного произведения? Откуда у Полифема такая настырная уверенность, что Улисс еще в пещере?! И тем не менее Полифем важно поплевывает на пальцы и переворачивает очередную страничку. Где Улисс?! Нет Улисса! Один козлиный навоз!»

Этот пассаж мне напомнил телевизионную передачу, когда столичный корреспондент заехал в далекий кишлак и между прочим спросил у аксакала: «А как зовут вашего ослика?» «Ишак!» – гордо отвечал аксакал…

«А что такое литература? – не унимался автор. – Мне кажется, это древняя игра „Поди поймай автора“…»

На этом текст обрывался, и мне стоило побеспокоиться о продолжении. То есть пойти поймать автора и выбить из него недостающие закорючки… В одной главе он корчил из себя чеха, во второй – представлялся русским. После чего переписывал первую из фацеций[3]3
  Фацеция (от лат. facetia – шутка) – жанр короткого смешного рассказа типа анекдота; возник в городской западноевропейской литературе в XII–XIII вв.; популярен в эпоху Возрождения. – Примеч. авт.


[Закрыть] Поджо Браччолини с целью поквитаться за Корнелия Тацита… И вот она, настоящая тайна творчества! Разговаривает автор с Богом или лепит все что взбредет в голову?!

– Сейчас я выведу тебя на чистую воду, – пробормотал я, взял записную книжку и отыскал между «Анной» и «Машей» номер домашнего телефона автора.

– Это Карловы Вары? – на всякий случай уточнил я. – Здесь булькает чешская литература?

Не знаю, что делали на другом конце провода, да только со мною не разговаривали.

– Алло-алло! – представился я. – Вас беспокоит телефонная компания! Вы не внесли абонентскую плату за прошлый месяц!

– В каком переносном смысле? – отозвался Автор.

– Он еще спрашивает! – возмутился я. – Где очередная глава, борзописец?!

– Нету! – признался Автор.

И с места в карьер – стал разводить Алексеевские равелины, мол, современный роман это могучее фортификационное сооружение! С пушечками. И за два дня – нипочем не отольешь…

– Вдобавок, может, я сумасшедший! – заявил Автор. – Представь себе болезненное состояние, когда человек думает, что он чешский писатель. Идет себе на книжную ярмарку и говорит, что приехал из Праги, а на самом деле – с набережной реки Пряжки… «Как часто появляются ваши произведения на книжных прилавках?» – «Дважды за год: во время весеннего и осеннего обострения!»

– А что там на Пряжке? – заинтересовался я.

– Психиатрическая больница имени Николая Чудотворца! – гордо сообщил Автор. – И надо изучать карту местности, прежде чем…

В первой главе шел разговор о Мойке, а теперь показалась Пряжка… «От Мойки до Пряжки за один час!»[4]4
  «С реализмом у нас не сложились отношения! – посетовал N. N. – Я умираю!»


[Закрыть] – ну чем не путешествие Улисса по рекам и каналам Санкт-Петербурга?!

– Повторяемся! – предупредил я.

– Злонамеренно! – подчеркнул Автор. – Потому что линейный сюжет как дышло! Что проглотил – то и вышло! Без переваривания! А мы работаем на паритетных началах с читателем… И сориентироваться в литературном произведении – такое же искусство, как и сочинить роман. Вот, например, Иван Осипович Сусанин! Простой древнерусский сюрреалист, не понятый поляками! Они-то шли на Москву, как по Глинке, то есть – с песнями. «Ой-ти лю-ли, лю-ли, лю-ли! Ой-ти лю-ли, разлюли!» Типа: «Здравствуйте!» – «Здравствуйте!» – «Меня зовут Ваня!» – «А меня поляки!» – «Вы не подскажете, какая сегодня погода на Среднерусской возвышенности?» – «Переменная облачность, местами осадки!» – «Спасибо!» – «Пожалуйста!» От этого диалога читатель теряет бдительность и постепенно засыпает, а поляки тем временем крадутся к Москве… Глядь-поглядь, и все книжные магазины оккупированы! Что ни роман – то дристлер, что ни книга – то вражеская литература! А Иван же Осипович Сусанин показал им возможности русского языка! Можно сказать, разорвал логическую цепочку и заменил линейный сюжет – свободными ассоциациями…

Тут я почувствовал, как погружаюсь в лесное болото за триста верст от Москвы, и попытался оттуда выбраться. Покуда меня не растерзали поляки в образах директора издательства и главного редактора…

– Будь проклят твой сюрреализм с импрессионизмом! – взбунтовался я. – Скажи мне, дружище, в пятой главе сюжет какой-нибудь будет?!

– А чем тебе этот не нравится?! – удивился Автор. – Вначале мы сидим у Папы Ромы и разговариваем о литературе…

– Мол, какое это странное занятие – брать из алфавита буквы, сыпать в кастрюлю и помешивать на медленном огне…

– Нет! – воспротивился Автор. – Неправильно!

– А ты головой качаешь? – осведомился я. – Когда говоришь «нет». А то мне не видно по телефону!

– Качаю! – засвидетельствовал Автор.

– Тогда я сейчас отредактирую! – предупредил я…

– Нет! – воспротивился Автор и покачал головой.

– В первой главе мы гугукаем о семи слепцах, которых Иван Осипович Сусанин завел в темный лес своих рассуждений и скончался под елочкой! – пояснил Автор.

– Надо же! – удивился я.

– А вот! – подтвердил Автор. – После чего персонаж по имени Редактор принимается врать с видом классического реалиста. «Я выведу вас, поляки! – утверждает Редактор. – Я покажу тебе, Полифем, где прячутся Улиссы!» А в результате этого междусобойчика мы продвигаемся только на три страницы и снова усаживаемся под елку. Чтобы послушать другого персонажа по имени Писатель, который восемь абзацев притворяется чешским экскурсоводом и водит всех за нос… «Посмотрите налево, посмотрите направо! Вы видите бурых медведей на Красной площади!» Потому что у писателя, как у кошки, девять жизней, и можно израсходовать одну с целью поиздеваться над поляками. Не все же супостатам топтать Папу Рому, муслякать страницы и приговаривать: «Это ни-ча-го!» Надо и полякам показать, где раки зимуют в Москва-реке! А то возьмут языка и ну его пытать: «Где ваш гражданский позиция?!», «Где ваш краеугольные вопросы?!». Или: «Что ви хотель сказайт своим произведением?!» А ничего!

– Да-а-а… – оценил я. – С таким сюжетом нас ждет грандиозный успех…

– Что-нибудь не устраивает? – поинтересовался Автор. – Могу написать аннотацию… «Если тебе нравится секс, дорогой читатель, а также извращенства, издевательства и мазохизм – эта книга должна быть в твоей библиотеке!»

– Извращения, – машинально отредактировал я.

– С извращениями не раскупят! – возразил Автор. – Потому что – поляки! Вдобавок «извращения» – это долго и назидательно! А «извращенства» – быстро и охренительно!

И с этим типчиком я учился в одном институте. Литературном. Можно сказать, делился с ним самым сокровенным и подвешивал между оконными рамами копченую колбасу, чтобы в комнате она не испортилась. «Ой, какие у вас странные жалюзи!» Однако в литературном общежитии на улице Руставели всякая колбаса заканчивалась очень быстро. И что не смогли сожрать прозаики, дожевывали поэты. На третий творческий вечер между оконными рамами висели только хвостики. А страстный драматург Роман Поплиашвили читал свою пьесу в лицах, особенно напирая на реплики «Кушать подано!». Дородная прозаичка томно закатывала глаза и говорила, что этот Роман ее удовлетворяет. «Поплиашвили?! – уточняли мы и восхищались: – Ну Рома! Ну сексуальный гигант!» «Да какой, к чертовой матери, Поплиашвили?!» – возмущалась прозаичка и приносила большой чемодан, который был доверху набит рукописями. «Что это?!» – спрашивали мы. «Мой роман!» – с придыханием сообщала прозаичка. «Ну, стало быть – Рома не гигант! – приходили мы к заключению и гнали Поплиашвили вместе с его драматическими репликами. – Нечего тут людям голову морочить!»

– Вот именно! – подчеркнул я. – Давай покончим с прологами-эпилогами и перейдем к основной части!

– Как говорили древние греки еще на латыни: «Покончить мы всегда успеем!» – заметил Автор. – Кстати, об основной части… У меня нет героини…

– Вас познакомить? – поинтересовался я.

– Желательно, – признался мне этот нахальный Автор. – И лучше с двумя! А вдруг какая-нибудь не согласится…

– Не согласится на что? – попробовал уточнить я.

– На героиню, – невозмутимо отвечал Автор.

– А как же Владимирова? Анна-Мария… – напомнил я.

– Вот с этого и начнем! – подытожил Автор…