Текст книги "Психотерапевтические истории. Хроники исцеления"

Автор книги: Ирвин Ялом

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

19 ноября

Джанни

Садясь в автобус, я сказала «рассеянная», и это стало ключевым словом для всей первой половины дня. Три четверти занятия я таковой себя и чувствовала. Чтобы не оказаться глупой или нудной, я должна была сосредоточиться на том, что делала. Я должна говорить фразы типа: «Я что-то бормочу себе под нос», даже если вы это видите. Сначала я должна проговаривать такие фразы про себя, как будто делюсь с вами впечатлениями, чтобы вы были в курсе дела. Та часть меня, которой я с вами делюсь, в действительности глубоко меня не трогает, хотя я и бормочу о ней минут сорок. Это как пойти в зоопарк и смотреть на животное, но сфокусировать взгляд на клетке. А из-за клетки не видно животного.

Что касается моей фразы, что вы выглядите как Дон Лопес из «Тристана», так я сначала сказала это Карлу в виде прикольной шутки. Повеселилась за ваш счет. Но в моих глазах это было неплохо. Мне хотелось бы суметь ызвать такой сон, в котором вы сыграли бы активную роль.

Впервые я стала ощущать себя реально в ходе занятия, когда сказала, что мне грустно, так как понимала, что разочаровываю вас. Я никогда не думала, что разочаровываю вас, когда занималась в группе, так как полагала, что вряд ли вы ожидаете чего-либо особенного. Там было много и других безмолвных лиц. Тогда вы казались более нереальным, чем сейчас. Затем я начала разговор и стала говорить такие вещи, которые можно занести либо в «сексуальную категорию», либо в «плохие дела». Но, по мере того, как я их говорила, я увидела, что оказалась укутанной в эту одежду, в гетрах, с улыбкой маленькой девочки. Думаю, что когда я начинаю ощущать присутствие этой девочки внутри, то всегда начинаю плакать. Чувствую себя так, как будто так и должна таскать повсюду этого жалкого, но реального ребенка во мне. А самый важный ваш вопрос: «Вы считаете себя женщиной?» Я знала: «Нет, нет». Вот почему всегда присугствует определенная степень игривости и флирта, но с женской идентичностью больше флиртую я. Меня действительно нельзя взять силой. Я не та женщина, которую можно соблазнить. И когда я ссорюсь с домовладелицей, мы не две женщины. Это сумасбродка и маленькая девочка, что-то натворившая и старающаяся исправить свою оплошность.

Затем вы спросили: «Вы мне угодили?» Я знала, что да. Но когда мы начали это анализировать, опять была вызвана другая часть меня, та нереальная равная, которой, по моему ощущению, я должна стать. Я хочу только, чтобы вы меня укутали и покачали на руках. Думаю, я сбилась со следа. Именно тогда я согласилась с категориями. Ненавижу так оглядываться назад и всегда это делаю. Вы росите об этом. Вы вынуждаете меня анализировать ощущения, тогда как я просто хочу их иметь. Но до этого, пока я говорила, я переживала приятные ощущения. Как хорошо поговорить, не сохраняя такого лица. Конечно, мой мелодраматический, саркастический агент зачислил меня в резерв под названием «Странная». Как бы для того, чтобы, поддразнивая, выманить меня из моих ощущений и сменить тему.

Так что когда я сказала: «Будет так ужасно, если эти мысли выйдут наружу», я не имела в виду, что стараюсь умиротворить свою саркастическую часть и согласиться с нею. В действительности я была благодарна. Выглядело это так, словно я говорила не о фактах, а просто о чувствах.

Я почувствовала определенный прогресс, как будто не хотела начинать следующий сеанс с нуля. И заканчивать сеанс также.

Тот сон о срываемой плоти был одним из редких сексуальных снов, в которых действительно участвует тело. Люди, которые срывали с меня плоть, были докторами. Я потом сосредотачивалась на сеансе в течение сорока минут, пока сидела на траве и писала это. Но после занялась практическими делами, которые, как я полагала, могут помочь мне. На этой неделе меня посещали приятные мысли, общение с Карлом обходилось практически без слез. Я также понимала, что это ощущение – даже не ощущение, а взвешенное состояние. Это так, словно я понимаю, что нужно писать – и не пишу, нужно отпечатать – и не печатаю, нужно что-то обдумать – но не обдумываю. Большая часть моего времени тратится на сдерживание. Так я поступаю во время занятий – неловко подражаю жизни.

25 ноября

Доктор Ялом

Встреча с Джинни была сегодня живой, и это привело к большему пониманию между нами. Во время сегодняшней встречи я действительно ощутил близость с Джинни. Она намечалась неудачной, но я приложил все усилия, постарался, и Джинни охотно высказывалась. У нее мигрень, сказала она. Началась вчера. Опять, ответил я. Думаю, несколько приступов было за день до встречи со мной, а еще эта ночная паника за день до наших сеансов. Я расспрашиваю об этом ненавязчиво, конечно. Она валяет дурачка. Снова спрашиваю – и так несколько раз. Она притворяется, что не понимает, не знает, что я имею в виду. Отвечает на каждый мой вопрос, касающийся ее впечатлений от встреч со мной, не употребляя местоимение «вы». Это еще больше убеждает меня в том, что она избегает меня. Я удивлен. Мы так хорошо знакомы вот уже два года. И вдруг я с удивлением обнаруживаю, что она все еще не может разговаривать обо мне и даже избегает мыслей обо мне. Она поясняет, что если будет говорить обо мне, это еще больше осложнит ее отношения с Карлом. Это удивительно, думаю я и говорю ей об этом, как будто озвучивание мыслей делает их реальностью. Она кивает в знак согласия и даже что-то добавляет. Я напрямик высказываюсь по поводу ее неспособности общаться со мной на «вы» и интересуюсь собственной ролью в ее фантазиях. Здесь она немного напрягается и осторожно приоткрывает дверь. Говорит, что как-то нафантазировала, что написала рассказ, заработала 300 долларов и купила мне подарок. Я пытаюсь раскрутить ее на дальнейшую откровенность, спрашиваю, что это был за подарок. Она не может вспомнить. Спрашиваю, почему на захотела сделать мне подарок. Она говорит – чтобы восстановить мое доверие к ней. Поэтому он и должен был быть в виде создания рассказа. Интересно, что еще для нее означает сделать мне подарок.

В этот момент я начинаю застенчиво уговаривать ее сказать что-нибудь нежное. Она не может. Говорит, что это напоминает ей о том, как она делала подарок учителю, а подарки учителю обычно делают в конце семестра. Я становлюсь более смелым и вслух удивляюсь: «Разве нельзя сделать учителю подарок просто потому, что он тебе нравится?» В этот момент она подключается и обезоруживающе говорит: «Знаете, а вы мне нравитесь». Сохраняя спокойствие, я говорю: «Вы так легко теперь это заявляете!» И напоминаю ей, что она избегала такого признания с тех пор, как мы познакомились друг с другом. Более того, симпатия не безгранична – симпатия ко мне должна обладать значительным количеством граней, а она так и не может выразить ни одной из них. Она слушает, а затем раскрывается чуть больше и рассказывает о том, как я ей нравился в прошлом году, когда вел группу, и как она молчаливо восхищалась мною, когда я говорил то, что помогало другим членам группы. Только в этом году все обстоит по-другому, ведь она пациент, и ей очень трудно быть одновременно испытуемой и наблюдателем. Молчание. Спрашиваю ее, о чем она думает. Она встряхивается и говорит, что вдруг вспомнила о своем старом бойфренде, Пите. Я не стал ей мешать.

Мы поговорили о Пите, и она рассказала мне, как он позвонил ей за несколько минут до того, как пришел Карл. Как она сказала Питу, что ей надо заканчивать разговор, а потом об этом пожалела и через двадцать минут пере звонила ему. И как негативно все эти промахи подействовали на нее. Я рассмотрел каждый из ее промахов так, как всегда делал это на прошлых занятиях, демонстрируя в каждом случае, где именно она допускает гиперанализ. Почему она не может иногда остановиться из чистой доброжелательности или чувства альтруизма, не превращая это в недостаток? Фактически Пит ей действительно был интересен, она дала ему все, что могла, и была счастлива, когда на следующий день узнала, что у него новая девушка. В каждом случае она оборачивает все против себя, говоря, что она не проявляет достаточнозаботы или что пыталась сделать что-то хорошее для него только из собственного интереса. Алхимик-саморазрушитель внутри нее превращает добро в зло. Я попытался акцентировать это, указав, что она была довольно великодушна в своих чувствах к нему. И, конечно, как всегда, на слове «великодушна» я запнулся! Она ответила тем, что запнулась на слове «плодотворная». Это было последнее, что она сказала: «Неделя будет плодотворной». Сегодня мы продолжили, как всегда это делаем, когда мне удается вызвать ее на откровенность, разговор о ее чувствах по отношению ко мне.

25 ноября

Джинни

Из– за мигрени поневоле стараешься, чтобы ничто не нарушало твоего равновесия. Именно такую позицию я и заняла во время сессии. Думаю, мне надо бы радикально измениться, чтобы ничего старого не осталось: ни следа, ни капельки, ни улыбки. Так что, когда вы пытаетесь оправдать часть моих поступков, показывая, что не все так уж и плохо, это немного утешает. Но остальное не так уж много значит. К вашим похвалам я отношусь саркастически.

Когда я была верующей, Бог был вроде катализатора между мной и моими отношениями с миром. Я от многого отказывалась ради того, чтобы во внешнем мире все было хорошо. Так я избавлялась от многих лет жизни, говорила, что мне все равно, будет у меня друг или нет, и что я не выйду замуж, пока живы мои родители. Я не была такой хорошей, как обещала, и при таком безалаберном взаимообмене между мной и Богом все срабатывало в Его пользу, хотя и я не оправдывала ожиданий.

Я старалась делать все, лишь бы только сохранить взаимосвязь, даже если я буду закамуфлирована так, что другой человек даже не будет знать, что я здесь.

Это то, что я делаю с вами, полагаю. Попытайтесь соответствовать, но беспокоить ни вас, ни себя я не хочу. И я знаю, что развлекать вас не буду – так что я сижу где-то посредине. Я что-то вроде сохраняемого выставочного экспоната: ни разбить, ни выбросить.

Когда я рассказывала о Пите, вы спросили: «Зачем вам надо говорить только о плохом?» Это все равно, что сказать – будь у человека нос покороче, он был бы посимпатичней. Если я буду стараться намеренно останавливаться после каждой мысли до того, как она наполнится зловонием и потяжелеет, то узнаю, что это делаю я. Порочные круги – естественный ход моих мыслей.

Я знаю, что слишком жажду внимания, неразделенного внимания. Но лишь физической близости, без излишнего углубления.

Теперь во время сеанса я очень даже настороже. Знаю, вы хотите, чтобы я проверила свои чувства к вам. А так как они не очень-то проявляются в моих мыслях и а лице, я чувствую себя глупой, копаясь в поисках этих чувств. Думаю, я всегда была искренней. Говорила все, что думала. Но все, что я есть, это верхушка цветка. Я никогда не копалась в грязи или в обнаженных корнях. Моя искренность, скорей всего, довольно поверхностна.

Чувствую, что во всем я должна сдерживаться, и когда я так делаю, мои эмоции вместе со мной потихоньку исчезают из поля зрения (а это неизбежно происходит), и порицать надо в первую очередь меня.

А слов осуждения так много, я слежу за своими поступками, оправдываю их. Понимаю, что вознаграждения нет. И это правильно.

Эти слова не относятся к какому-нибудь конкретному случаю. Это лишь точка зрения, с которой я свыклась. Вот почему я иногда не могу сосредоточиться на конкретных случаях.

2 декабря

Доктор Ялом

Я чувствовал себя готовым, жаждал увидеться с Джин-ни, наладить с ней сегодня контакт. Она вошла и вручила мне то, что написала с прошлой недели. Когда я клал ее отчет на стол, то заметил, как она за мной наблюдает. Она выглядела так, словно ее что-то тревожило. Я сказал: «Давайте, расскажите, что у вас». Она не смогла. Сказала, что говорить ей не о чем. А затем заявила, что только что утром переписала весь отчет, так как он был написан на клочках бумаги. Я спросил, сколько времени у нее ушло на отчет. Она ответила, что затратила на него примерно полчаса, но затем торопливо добавила: «Именно столько я трачу и на остальные дела». Я поинтересовался, не оправдание ли это. Она ответила отрицательно и сказала, что икогда не тратит больше времени, когда что-нибудь пишет. Никогда не думает о том, что пишет, слова сами текут из нее.

Официальное начало занятия. Жалоба. Сексуальные дела с Карлом не складываются. Затем она объединила эту проблему с другой – так пошло с тех пор, когда я дал ей эти таблетки. Уточнить она не могла. У меня появилось ощущение, что ее заявление содержало плохо скрытое обвинение против меня, но других следов этого в течение остального часа не просматривалось.

Она очень хорошо описала предыдущий день: в ре зультате добрых двух часов работы получилось десять страниц, но весь остальной день ей было очень муторно и плохо. Я потратил некоторое время на исследование этого утверждения. Мне было интересно, сможем ли мы рацио нально проанализировать ее ощущения. Она тут же смог ла увидеть ошибочность своего оценочного суждения. Я спросил ее, что означает слово «муторно». Моя теория заключалась в том, что остальную часть дня она тратит на разработку идей, которые будет воплощать на следующее утро, так что всю оставшуюся часть дня можно было бы трактовать как полезную. Она не соглашалась с этим, на стаивая на том, что утро и вторая половина дня полностью отделены друг от друга. До утра ничего не сохраняется, кроме случайного сна. Да, ей приснился сон, в котором она лежала на огромной женщине с пышными грудями и большим пенисом. Ее это здорово напугало. Она упомянула о сне раза два. Она хотела проанализировать его, а я – нет. Если я попаду в мир фантасмагорических снов Джинни, то потеряю контакт с личностью из плоти и крови. И мы оба потеряем контакт с тем, что происходит между нами. А все базируется, как я полагаю, именно на интимности наших отношений. Так что я не клюнул на наживку из сна и вместо этого вернулся к ее ощущению муторноc-ти. Отсюда мы вошли в бесконечный цикл ее печальных впечатлений, ощущения, что она всех подводит, что все, чем она обладает, никчемно. Вскоре стало ясно (и я уже не раз говорил об этом), что все ее переживания фильтруются сквозь фоновую музыку принижения собственного достоинства с постоянным припевом: «Я ничего не стою. Я ничего не заслуживаю. Я плохая».

Я попробовал перейти в разумную тональность. Как так получается, размышлял я вместе с ней, что вы многим нравитесь, многие находят в вас что-то достойное? Может ли так быть, что их суждение о вас лучше вашего собственного? Она не отвечает, но я знаю, что она думает. «В действительности они меня не знают. Никто не может почувствовать пустоту внутри меня». Она рассказывает о своей неспособности что-либо продолжать. Например, она предприняла все, чтобы попасть в группу, но была пассивной в ней целый год. Она только делает вид, что живет и отдает. То же самое и с Карлом. Я вслух поинтересовался, почему же Карл живет с ней. Она снова сбивает себе цену, заявляя, что она устраивает ему шоу.

Затем я задаю ей провокационный вопрос: «Почему же я вас понимаю? Почему я продолжаю вас понимать?» Она, кажется, разволновалась, сказала, что не знает, и чуть не заплакала. Сказала, что не способна ничего мне дать, что очень хочет выйти от меня улучшенной, не впадать больше в отчаяние и быть полной надежд. Но как это сделать, не знает. Я хотел сказать ей, что, конечно, продолжаю понимать ее, потому что вижу в ней определенные достойные качества. Я не говорил ей этого напрямую, но все стало понятно само собой. Она сказала, что не может аже взглянуть на меня. Я попросил ее посмотреть на меня, она бросила на меня взгляд, и тут я понял, что до этого она на меня так не смотрела. Так что на этом занятии мы некоторое время смотрели друг другу в глаза.

Тут она сказала, что чувствует внезапное головокружение, ее начало тошнить, она напряглась и заплакала. Я попытался определить, что же стоит за ее плачем. Но она могла только сказать, что не заслуживает ни толики тепла от меня и все же чувствует, что почти готова принять это тепло. Сначала она должна что-то сделать, чтобы заслужить его. Что она должна сделать для меня? Если бы я попросил ее прибрать в моем кабинете, она бы это выполнила. (Я вспоминаю, с какой горячностью она рассказывала мне о серии романов, написанных Энтони Пау-элом, английским писателем, и как робко она попыталась предположить, и была уверена в этом, что они мне также понравятся). Я снова прокомментировал ее ощущения мрачности и непригодности, назвал это мифом и поинтересовался, откуда появился этот миф. Она сказала, что это не столько мрачность или злость, сколько пустота. Я ответил ей, что без полноты чувств она не может даже посмотреть мне в глаза. Так что пустота – тоже миф. Надеюсь, это правда. Возможно, я не отдаю должного ее глубокому чувству шизоидной пустоты. И все же именно сейчас я не хочу обращать на это внимание, потому что она полна чувств, и лучше я буду работать на этом уровне. Когда я сказал ей об этом, она начала хныкать. Успокаивая ее, я сказал, что вместе мы пройдем огонь и воду, что я помогу ей избавиться от этого ощущения пустоты. Она попыталась отключиться и начала рассказ о сне, но я вернул ее обратно, сказав, что сон, должно быть, обо мне. Это я тот большой человек с большими грудями и пенисом. Затем на связала меня со своей женщиной-терапевтом на Восточном побережье, у которой большие груди.

К концу занятия у нее начался приступ мигрени. А ведь она очень гордилась тем, что на этой неделе у нее не было головных болей перед визитом ко мне, но опасный период еще не кончился. Последние три минуты я посвятил тому, что дал ей несколько расслабляющих процедур, начиная от пальцев ног и далее вверх. Основное внушение заключалось в том, что ее глазные яблоки погружаются в голову, так как она жалуется на то, что они прямо-таки выпячиваются у нее из черепа. Упражнения по расслаблению, кажется, помогли.

Джинни ушла, чувствуя себя гораздо лучше, и, надо же, перестал идти дождь. Большую часть занятия по окнам текла вода. Джинни сказала – это похоже на то, что она пила что-то жирное и вдруг насытилась. Может, это и так. Я думаю о мадам Сешейе [7]7
  М. Сешейе, Символическое осознание, Нью-Йорк, «Интернэшнл Пресс», 1951. – Прим. автора.


[Закрыть]и символическом осознании. Хорошо. Я и с этим могу поработать.

2 декабря

Джинни

Я пришла после недели, плодотворной не в ту сторону, и ничего не ожидала, может, просто хотела исповедаться.

В первый раз я заплакала просто в силу напряжения и расстройства. Но это не помогло. Не помогло даже расслабиться, как иногда бывает. Вчера вы разорвали круг. Вы как бы вывели меня из него. Я чувствовала, что если снова приду к вам, непонимающей, ждущей, с вопрошающим взглядом, притворяясь, что на уме у меня одно нытье, я просто буду прикидываться застенчивой.

Дела, кажется, меняются. Я предприняла новые шаги. Я все время отказываюсь отвечать на ваш постоянный вопрос: «Что я для вас значу?» – потому что ответить могу только словами. Ведь я настояла на том, что ограничусь словами. Типа опроса с краткими ответами.

Даже в конце, когда вы сказали мне закрыть глаза и расслабиться, в другое время я бы сгорала от нетерпения – время идет, а ничего не получается. Но что-то сработало. Мигрень исчезла, исчезла на весь день.

Когда я собралась уходить и вдруг появилось солнце, как в голливудском психологическом триллере, я сказала: «Да, снова пойдет дождь». Вялая, бездумная реакция, поняла я, но не стоило корить себя за то, что я не так среагировала. Я сочла это привычкой к сарказму, не более. Но так внутри меня что-то изменилось, я смогла успокоить бормотание. Я не ощущала себя хранилищем эхо, как это обычно бывает.

В ходе всего сеанса я, казалось, старалась опять взяться за старое, вернуть нас к прежней привычке зависших предложений. Но вы меня возвращали обратно.

В основном (за исключением завершающего этапа) я понимала, что здесь были только вы и я. И не беспокоилась, что то, чем я занимаюсь, может оттолкнуть меня от других людей – Карла, моих родителей, моих друзей.

Когда у меня сильно закружилась голова и меня затошнило, я это перетерпела. Я не стала думать о том, что мне нужно немедленно выпить три стакана теплой соленой воды и засунуть палец в рот, чтобы меня стошнило, а постаралась ощутить обратную сторону тошноты, не страх, а нечто приятное.

У меня слегка кружится голова, я теперь понимаю, что не налаживаю контакт, когда разговариваю с людьми. Вероятно, мне не надо повторять вчерашнюю процедуру с каждым, но мне интересно, почему я стараюсь спрятаться от некоторых людей.

Когда вы сказали, что я просто сгорала от эмоций, переполненная ими, это было прекрасно. Весь оставшийся день меня обуревали эмоции и печаль. Но дела шли на поправку. Нерешительность ушла. Мне стало легче, хотя всю остальную часть недели у меня возникали регрессия и падения.

9 декабря

Доктор Ялом

Сегодня Джинни – просто кипучая. Она применила это слово, чтобы описать то, что она написала, я этим словом не пользовался годами – для нее сегодня оно самое точное. Она была в хорошем расположении духа, оптимистична. Сеанс на прошлой неделе немного изменил ее. Она вошла и сказала, что действительно не хотела встречаться со мной еще несколько дней, поскольку не «готова». Это означало, что она возлагает большие надежды на это занятие, но не знает, как ей войти в нужный формат. Она не была уверена, что сегодня сможет это сделать. Я был вынужден спросить, что «это» значит. На этой неделе я пережил столько событий, что от последней встречи остались лишь отрывочные воспоминания. Однако через минуту-другую сессия полностью восстановилась в моей памяти, и я вспомнил все, что произошло. Она сказала, что «это» четко выражает ее чувства. Упрямо, без всякого воображения я предположил, что «это» главным образом выражает ее чувства ко мне и по моему поводу.

Она сказала, что не была готова потому, что ей надо было подготовить празднование дня рождения Карла втайне от него. На это ушло много сил. Такое объяснение еще больше убедило меня в том, что на определенном уровне она начинает противопоставлять меня Карлу. Она может посвящать себя только ему или мне. Выглядело так, словно у нее был ограниченный ресурс любви и привязанности, и то, что было отдано одному, она забирала от другого. Когда я ей сказал об этом, она заметила, что, вернувшись с занятия на прошлой неделе, передала Карлу мои слова, что она прямо дрожит от чувств. В ответ он усмехнулся и игриво обнял ее. Дело принимало интересный оборот – я не думаю, что применил тогда слово «дрожала» – это не мой термин. Она тоже немного сконфузилась, а затем сменила тему на сексуальную и заговорила о своей неспособности достичь оргазма с Карлом. Затем вдруг остановилась и сказала, что мне неинтересен ее рассказ. Это что-то новенькое. В прошлом она редко, практически никогда так не высказывалась. Мне захотелось похвалить ее за то, что она критикует меня и говорит со мной без обиняков, но в то же время я вынужден был сказать ей, что она не права и что на самом деле я слушал ее с большим вниманием. Фактически я был близок к тому, чтобы спросить ее, что может сделать Карл, чтобы помочь ей достичь оргазма, и что мешает ей сказать ему об этом. В частности, меня интересовало, почему она не может позволить ему промастурбировать ее. Поэтому я сказал и о том и о другом: уверил ее, что она неправильно меня поняла, и дал ей понять – я рад, что она подняла этот вопрос. Позже в ходе сеанса я сказал это более прямо.

Вторгся ли я хоть как-то в ее сексуальную жизнь?

Она ответила, что на следующий день после нашего последнего занятия у нее был очень оптимистический настрой, но это чувство постепенно ушло, и вечером у нее разыгралась мигрень. Я заметил, что она ходит вокруг да около, но на вопрос не отвечает, и повторил его. Тогда она мне рассказала, что ей недавно приснилось, как она и г-н Лайт долго смотрели друг на друга. Г-н Лайт был ее учителем, который подтолкнул ее к литературному творчеству и вроде был в нее влюблен. Во время их последней встречи он просто сунул руку в ее крошечный бюстгальтер. Месяц спустя он пришел в гости к ней домой, и она провела целый день с ним на пляже, но любовью они не занимались. Просто потому, что не было подходящей возможности. Позже он написал ей, что подумывал о разводе с женой ради нее. На мой вопрос об ассоциациях в отношении г-на Лайта она лишь сказала: «Я вам покажу, что это такое». Мне стало ясно, что г-н Лайт в определенной степени представлял меня – не только потому, что и я наставлял ее на путь истинный, но также и потому, что на прошлом занятии мы смотрели друг другу в глаза гораздо дольше, чем прежде. Затем она вспомнила фрагмент другого сна о грубом ковбое, не Карле, а ее друге, похожем на Карла, который тянул ее за руки, пытаясь увезти ее с собой. Когда она рассказывала о г-не Лайте, она была явно смущена, и я спросил ее о причине. Она ответила – это потому, что она рассказывает о вещах, когда-то очень важных для нее, в таком легкомысленном, игривом тоне. Я же подозревал, что она была смущена тем, что подспудно рассказывала обо мне. Я спросил ее, было ли упражнение на расслабление, которое я ей дал в конце занятия, определенным типом сексуального опыта. Она ответила, что нет, но ей действительно стало лучше, и она была этому рада. После занятия она пошла в женский туалет, легла на кушетку и расслабилась еще больше. Она сказала, что опробовала разные релаксационные упражнения в ходе групповой психотерапии, но всегда с небольшим успехом. Так что, когда я к нему приступил, ее отношение было негативным. Но упражнение оказалось результативным, так как в тот день предотвратило мигрень.

Я продолжил разговор о г-не Лайте и спросил ее, не приходила ли ей в голову идея, что я могу оставить мою жену. Она сказала, что видела мою жену и что они похожи, только жена моя – более собранная женщина. Мы подходим друг другу, и она не думает, что мы можем разойтись. Жена г-на Лайта, однако, женщина совершенно другого типа, толстая и неинтеллигентная, так что Джинни для него действительно была кем-то иным.

Я заметил, что сегодня я говорю много необычного. Она поинтересовалась, от души ли это или я просто испытываю ее? Я сказал ей правду – сегодня я высказываюсь гораздо более искренне, чем обычно это делаю. Я мог сказать первое, что приходило мне в голову; например, спросить, встраиваюсь ли я в ее сексуальную жизнь; что она думает обо мне и моей жене, так как я считаю, что теперь она гораздо более открыта, восприимчива и не боится смотреть на меня. (Сегодня мы действительно смотрим друг на друга гораздо чаще, чем раньше.)

В ходе занятия она продекламировала несколько стро чек из своих стихов, в частности из сатирической поэмы, написанной в ответ на выступление одной феминистки. Мне особенно понравились некоторые разумные фразы, например «Хотите ль вы, чтоб мы ходили с открытыми грудями?» Но затем она стала корить себя за то, что на писала эти строчки, называя их мелкими и фривольными. Я спросил ее, нет ли термина получше, и тогда она употребила термины «ироничные» и «остроумные». Ирония дается ей тяжело. Для нее почти невозможно выразить чувство несогласия или гнева без последующего самобичевания. Она считает, что не имеет права на критику. Фактически она отрицает какие-либо свои права вообще. По большому счету, она все еще ощущает себя маленькой девочкой, постоянно сдерживает свой гнев по тому или иному поводу.

Она ушла с занятия, думаю, немного разочарованной, ведь ее нереально высокие ожидания не оправдались. К концу часа я стал ощущать нарастание какого-то иного чувства. Моя интуиция подсказывает, что оптимизм притухнет и она придет в уныние, когда осознает нереальность части своих чувств ко мне. Это не говорит о том, что я отношусь к Джинни плохо и мы не продвигаемся вперед. Но я понимаю, что на меня возложено дополнительное, довольно мощное чувство, которое не имеет отношения ни ко мне, ни к нашим взаимоотношениям, а касается, скорее, призраков из прошлого.

9 декабря

Джинни

Думаю, я пыталась вас развлечь. Я хотела пойти глубже, чем прошлый раз, но когда пришла, то почувствовала, что не готова к этому. И решила вас развлечь.

Однако вся предыдущая неделя не прошла даром, по крайней мере, я стала больше осознавать наши контакты взглядом. И я пошла в этом направлении.

Если бы вы ругнулись или сказали: «В какие игры ты со мной играешь на этой неделе?» – я бы изменилась. Вы же, наоборот, ничего не имели против того, что я официантка, а вы клиент.

Мы проделали хорошую работу, анализируя человека с точки зрения мотивации, а не эмоций.

Мне неплохо. Я рассказала почти обо всем, что со мной случилось и что имело значение, но не особенно нуждалось в переменах.

Параллелей с г-ном Лайтом я не видела, пока вы не вынудили меня их увидеть. Отчасти тот сон отражал значимость и удовольствие от моих незначительных отношений с ним, а мой пересказ подчеркнул его абсурдность. Может, я рассказала его вам, чтобы показать абсурдность и иронию наших контактов взглядом, чтобы рассмотреть наше последнее занятие в смешном свете (с примесью сарказма).

Фактически занятие было мной в чистом виде, такой, какова я есть каждый день. Всем тем, что я хочу изменить. Саркастические, легкомысленные, анекдотичные, проходящие образы. Теперь я злюсь на то, что сохраняла эту поверхностность и наслаждалась ею. Расплатой явилось то, что на сей раз мне не о чем писать, открытий не было. (За исключением, может быть, рациональной идеи о существовании параллели между вами и г-ном Лайтом, а также потери, ведь я не рассмотрела эту связь в ходе занятия, только назвала ее и пересказала старые истории из моего навязчивого прошлого.) Так как я говорила без каких-либо эмоций. Никаких последствий.