Текст книги "Люси Краун"

Автор книги: Ирвин Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Ирвин Шоу
Люси Краун

Глава 1

В это время суток почти во всех барах и ночных клубах города распевали одну и ту же песню: « Люблю Париж в весеннем цвете и в опадающей листве…» Было два часа жаркой июльской ночи, шампанское продавалось по восемьсот франков, и певцы из кожи вон лезли, чтобы убедить туристов, что даже короткое пребывание в Париже того стоит.

Певец был темнокожий, с широким лицом гарлемского труженика, и пел он будто сам верил в эти наивные слова. Его желтоватое пианино стояло в дальнем конце длинного узкого зала. Вошла женщина. Она помедлила в дверях, оторопев на мгновение от гула и нескромных взглядов подвыпивших посетителей у стойки бара возле двери. К ней, улыбаясь, направился хозяин, потому что женщина была явно американкой, хорошо одетой и трезвой.

– Добрый вечер, – обратился он к ней по-английски. Он говорил по-английски, потому что его бар в восьмом округе и большая часть его посетителей, по крайней мере в летнее время, были американцы. – Мадам одна?

– Да, – сказала женщина.

– Желаете присесть у стойки или займете столик, мадам?

Женщина бросила быстрый взгляд на стойку бара. За ней расположились трое или четверо мужчин, двое из которых недвусмысленно рассматривали ее, рядом сидела девушка с длинными светлыми волосами и тягучим голосом гнусавила:

– Шарли, даарааагой, я ж гааваарила тебе сто раз, что сегодня из Джорджиии.

– Столик, пожалуйста, – ответила женщина.

Хозяин провел ее в центр зала. Ловко лавируя между столиками, он быстрым профессиональным взглядом оценил незнакомку. Он решил посадить ее рядом с тремя другими американцами, двумя мужчинами и женщиной, немного шумливыми, но, в общем, довольно безобидными, которые без конца просили пианиста исполнить «Женщину из Сан-Луиз». Наверное, они предложат женщине что-то выпить, увидев что она одна в столь поздний час, при том что сами по-французски не говорили.

Она наверняка была когда-то красавицей. Даже сейчас. В тусклом ночном свете волосы ее отливали естественной белизной, большие серые глаза мягко блестели. И почти никаких морщин. И она умела держаться и одеваться, выгодно подчеркивая линию стройных длинных ног. Обручальное кольцо на руке, но мужа рядом нет. Вероятно, он, став жертвой туристического отдыха и переедания, свалился где-то в гостиничном номере, предоставив еще полной сил жене, самостоятельно побродить по НАСТОЯЩЕМУ Парижу, и может быть, найти себе какое-то приключение, которое никогда не может случиться с женщиной ее возраста дома – где-то на северо-западе Америки или в другом месте.

Хозяин придвинул столик к посетительнице и поклонился, оценивая прямую линию плеч, гладкую шею и грудь, нарядное и аккуратное черное платье и приятную, почти девичью улыбку благодарности, мелькавшую на ее лице, когда она занимала свое место за столиком. Он, наверное, ошибся в своей первоначальной оценке. Ей не более сорока трех, сорока четырех, по крайней мере, с виду, подумал он. Мужа, может, и вовсе нет здесь. Она может быть одной из тех деловых женщин, которыми кишит Америка, – вечно путешествующих с места на место, выскакивающих из самолета, чтобы сделать официальное заявление в прессе и дать распоряжения, и при этом всегда безукоризненно причесанных, что бы ни случилось.

– Полбутылки шампанского, мадам? – предложил хозяин.

– Нет, спасибо. – Ее голос против обыкновения не вызвал у него содрогания. Он был очень чувствителен, а многие английские и американские голоса вызывали у него неприятный зуд под мышками. Но не этот – низкий, ровный и музыкальный, без всякой вычурности. – Мне только бутерброд с ветчиной и бутылку пива, пожалуйста.

Хозяин сморщился, не скрывая своего удивления и легкого недовольства. – Видите ли, у нас минимальная плата включает стоимость нескольких напитков и я бы посоветовал…

– Не нужно, спасибо, – твердо прервала его женщина. – Мне сказали в гостинице, что здесь я смогу перекусить.

– Конечно, конечно. У нас фирменное блюдо – луковый суп, гратине, приготовленный…

– Спасибо, просто бутерброд.

Хозяин пожал плечами, слегка поклонился, отдал заказ официанту, а сам вернулся на свое место к бару, думая про себя: «Бутерброд с ветчиной, что она делает здесь в этот час?”

И он не упускал ее из виду все время, одновременно приветствуя новых посетителей и раскланиваясь с уходящими. Одинокая женщина в ночном клубе в два часа ночи вовсе не редкость, и он почти всегда точно угадывал, что им нужно. Среди них были пьяницы, которые не могли сами купить лишний бокал спиртного, были и взбалмошные американские девицы, мотавшиеся в поисках приключений, пока папаша не закрывал им чековую книжку и не сажал насильно на пароход, везущий их домой. Встречались и голодные, обычно разведенные дамы, которые каждую минуту болезненно ощущали мгновения уходящей молодости и старались как можно дольше растягивать получаемое от бывшего мужа пособие. Они боялись, что покончат собой, если им придется провести еще одну ночь в одиноком номере гостиницы. Конечно, клуб предназначен для увеселений, и хозяин делал все, чтобы поддерживать эту видимость, но от него ничего не скрывалось.

Женщина, сидящая за своим столиком и спокойно евшая бутерброд, запивая его пивом, не относилась к сумасбродным американским девицам, она была абсолютно трезвой и, судя по дорогому наряду, явно не экономила на своем пособии. Даже если ей было одиноко, она никак этого не проявляла. Он наблюдал, как американцы обратились к ней из-за соседнего столика, как и следовало ожидать. Их голоса перекрывали грохот музыки, но она вежливо улыбнувшись, покачала головой, отказываясь от их предложения. После этого они просто оставили ее в покое.

Ночь проходила спокойно, и у хозяина было время поразмышлять о незнакомке. Он разглядывал ее сквозь пелену дыма. Она сидела, откинувшись в кресле и слушая негритянского пианиста. И хозяин подумал, что она очень похожа на тех двух или трех женщин, которых он встречал в своей жизни, с первого взгляда определяя, что они слишком хороши для него. И женщины это тоже понимали, именно поэтому он сохранил о них романтические воспоминания, и до сих пор посылал цветы к каждому дню рождения одной из них, которая впоследствии вышла замуж за полковника французской авиации. И в этой тоже было то редкое сочетание – мягкость и одновременно уверенность в себе. Почему она не вошла в эту дверь десять лет тому назад?

Потом его вызвали в кухню. Проходя мимо ее столика, он улыбнулся ей и, получив ответную улыбку, отметил про себя белизну и легкую неравномерность блеснувших зубов, и здоровый цвет кожи. Он покачал головой, переступая порог кухни и озадаченно думая о том, что могло привести такую женщину в его скромное заведение. И решил, что по дороге назад он остановится у ее столика, предложит что-то выпить, и может поразузнает что-то.

Но, выйдя обратно в зал, он увидел двух американских студентов, переместившихся из дальнего конца комнаты за ее столик. Между ними завязалась оживленная беседа, женщина улыбалась по очереди каждому из них, ее рука лежала на столе, и она, чуть подавшись вперед, коснулась плеча того что был покрасивее своего друга, сказав ему что-то при этом.

Хозяин не остановился возле их стола. Так вот как все, оказывается, просто, подумал он. Молодые, на молодых ее тянет. И он ощутил смутное разочарование, будто предал память о тех женщинах, которых не был никогда достоин.

Он вернулся на свое место за стойкой и больше не смотрел в ее сторону. Студенты, думал он. Один из них к тому же еще и очкарик. Для хозяина все американцы до тридцати пяти с короткими стрижками были студентами, но эти были настоящими, типичными высокими, сутулыми, тощими типами с огромными руками и ногами – по крайней мере в два раза большими, чем у любого француза. Мягкая и уверенная в себе, не выходила у него из головы мысль о собственной ошибке и разочаровании. И не удивительно. Последовала суета очередных прибытий и прощаний, и где-то с полчаса хозяин был занят. Затем последовало небольшое затишье и он снова повернулся в ее сторону. Она все еще сидела со своими студентами и они все так же много болтали, но она, видно, уже не особо прислушивалась. Она оперлась на столик, сидя между мальчиками, и не спускала глаз с бара. Сначала хозяину показалось, что она глядит на него, и изобразил подобие улыбки, чтобы не показаться невежливым. Но на лице женщины не мелькнуло ответного приветствия, и он понял, что она смотрит не на него, а на мужчину, сидящего у бара через два места от него.

Хозяин повернулся, посмотрел на мужчину и подумал с легкой горечью. Ну, да, конечно. Он был американец, по имени Краун, молодой, около тридцати, с пробивающейся проседью в волосах, высокий, но не слишком, как эти студенты. У него были большие серые, настороженные глаза с густыми черными ресницами, и презрительно изогнутая линия мягких губ, которые смотрелись так, будто не раз втягивали его в разные неприятности. Хозяин знал его как и сотню других таких же, забегавших сюда несколько раз в неделю пропустить стаканчик. Краун жил поблизости. Хозяин знал, что он уже давно в Париже. Обычно он являлся поздно вечером и всегда один. Он не пил много, может, два виски за вечер, хорошо говорил по-французски, и его, казалось, всякий раз забавляло, что женщины неизменно и настойчиво поглядывают на него.

Хозяин прошел вдоль стойки и поприветствовал Крауна, отметив что тот хорошо загорел.

– Добрый вечер, – сказал он. – Что-то не видел вас последнее время. Где вы были?

– В Испании, – ответил Краун. – Только приехал три дня тому назад.

– Ах, вот почему вы такой черный, – сказал хозяин. И, как бы сожалея, он дотронулся до своего подбородка. – Я сам просто зеленый.

– Самый подходящий цвет лица для владельца ночного клуба. Не стоит сожалеть, – серьезно отметил Краун. – Посетители бы чувствовали себя не в своей тарелке, если бы видели перед собой розовощекого и пышущего здоровьем хозяина. Они бы заподозрили, что в вашем заведении, что-то неладно.

Хозяин рассмеялся.

– Наверное, вы правы. Разрешите угостить вас. – При этом он позвал бармена.

– Но здесь действительно как-то зловеще, – продолжал Краун. -Смотрите, как бы кто не донес в полицию, что вы предлагаете американцу что-то бесплатно.

Ага, промелькнуло у хозяина, сегодня он выпил больше, чем я предполагал, и он глазами сделал знак бармену побольше разбавить.

– Ездили в Испанию по делам? – поинтересовался он.

– Нет, – ответил Краун.

– А. Для удовольствия.

– Нет.

Тогда хозяин заговорщически ухмыльнулся:

– А… Дама… Краун хихикнул.

– Обожаю приходить сюда и болтать с вами, Жан, – сказал он. – Как мудро вы разделяете женщин и удовольствие. – И он покачал головой. – Нет, не дама. Нет, просто поехал туда, потому что не знаю языка. Мне нужно расслабиться, и ничто не действует так расслабляюще, как место, где ты никого не понимаешь, и никто не понимает тебя.

– Все туда ездят, – ответил хозяин. – Все в наше время любят Испанию. – Конечно, – сказал Краун, потягивая из бокала. – Там сухо, беспорядочно, мало народу. Как же можно не любить такую страну?

– Вы сегодня в необычно приподнятом настроении, мистер Краун, не так ли?

Краун мрачно кивнул:

– В приподнятом, – сказал он. Он быстро допил свой бокал и швырнул пятисотфранковую бумажку за виски, выпитые до угощения хозяина. – Если у меня когда-то будет свой бар, Жан, придете и я угощу ВАС, – сказал он. Пока Краун ждал сдачи, хозяин посмотрел вглубь зала – женщина, сидевшая между двумя студентами, продолжала смотреть мимо него на Крауна. Не про вас, мадам, подумал хозяин с горьким удовлетворением. Сегодня уж оставайтесь с вашими студентиками.

Он провел Крауна до двери и вышел с ним на улицу, чтобы вдохнуть глоток свежего воздуха. Краун немного постоял, задрав голову на высокие небоскребы и усыпанное звездами небо.

– Когда я учился в колледже, – вдруг произнес он. – Я не сомневался в том, что Париж веселый. – Он повернулся к хозяину, они пожали руки, пожелав друг другу спокойной ночи.

Улица была темной и пустынной, воздух прохладным и хозяин постоял немного у двери, провожая взглядом медленно удаляющуюся фигуру.

Его шаги гулко отдавались в тишине спящей улицы с плотно зашторенными окнами. Краун казался нерешительным и почти печальным. Странное время суток, подумалось хозяину, следившему за силуэтом, растворяющимся в блеклом свете фонаря. Плохо сейчас оказаться одному. Интересно, так ли он выглядел бы на одной из американских улиц.

Спустя несколько минут хозяин вернулся обратно в бар, морща нос от застоявшегося воздуха прокуренной комнаты. Дойдя до бара, он увидел, что женщина встала. Она быстрым шагом направилась к нему, оставив своих студентов, которые застыли в удивленных позах привстав из-за столика за ее спиной.

– Вы не могли бы мне помочь? – спросила она. Голос ее звучал напряженно, будто она с трудом сдерживала свои чувства, на лице ее появилось странное выражение истощенности и возбуждения, отмеченных ночью. Я опять ошибся, подумал хозяин, вежливо кланяясь в ее сторону. Ей уже далеко за сорок пять.

– Чем могу быть полезен, мадам? – спросил он.

– Тот мужчина, который стоял вот здесь, – продолжала она. – Тот, с которым вы вышли на улицу…

– Да? – Хозяин принял свое выжидательное, полное непонимания выражение лица, подумав, Боже, в ее-то возрасте.

– Вы знаете его имя?

– Ну… Дайте-ка припомнить… – И он сделал вид, что старается вспомнить, дразня ее за это неприкрытое и непристойное преследование, наказывая за оскорбление памяти о тех женщинах, которых она ему напомнила всего несколько часов назад. – Да, кажется так, – сказал он. – Краун. Тони Краун.

Женщина закрыла глаза и оперлась рукой о стойку бара, как будто пыталась сохранить равновесие. Поймав озадаченный взгляд владельца бара, она открыла глаза и оттолкнулась немного поспешно от опоры. – Вы случайно не знаете, где он живет? – спросила она. Ее голос потускнел, и у мужчины появилось мимолетное необъяснимое впечатление, что она с облегчением бы услышала отрицательный ответ.

Он колебался. Затем пожав плечами, он дал ей адрес Крауна. В его задачи здесь не входило воспитание посетителей. Его дело управлять своим баром, а значит ублажать клиентов. И даже если сюда включались нелепые стареющие леди, спрашивающие адреса молодых людей, то это было их дело.

– Вот, – сказал он. – Я напишу вам. – Он быстро нацарапал адрес на листке блокнота, оторвал его и протянул ей. Он твердо держал листок, и по его легкому шелесту он понял, что у нее дрожат руки.

И тут он не смог отказать себе в удовольствии съязвить:

– Осмелюсь посоветовать вам, мадам, предварительно позвонить. Или что еще лучше написать. Мистер Краун женат на красивой и очаровательной женщине.

Женщина бросила на него непонимающий взгляд, будто не поверила своим ушам. Затем она рассмеялась. Смех прозвучал естественно, непринужденно и музыкально.

– Да что вы, глупый вы человек, – произнесла она сквозь смех. – Он мой сын.

Она сложила листок с адресом, предварительно тщательно прочитав его, и положила его в сумочку.

– Спасибо, – поблагодарила она. – И спокойной ночи. Я уже заплатила. Он поклонился и взглядом провожал ее до самого выхода, чувствуя, что опростоволосился.

Американцы, думал он. Самые загадочные люди в мире.

Глава 2

Оглядываясь назад, мы можем определить тот момент времени, который оказался решающим и поменял ход нашей жизни, в которой мы безвозвратно выбрали свой новый путь. Этот крутой поворот может быть результатом тщательно обдуманного плана или же просто несчастного случая; после себя мы оставляем либо счастье, либо разрушение, поворачиваясь лицом к другому счастью, или же к еще более страшной катастрофе; но пути назад нет. Это может быть момент в полном смысле слова – секундный поворот руля, обмен взглядами, брошенная фраза – или же это может быть долгий день, неделя, время года, в течение которого мучительно принимается решение – за это время сотни раз поворачивается руль вашей машины, накапливаются незначительные запланированные неприятности.

Для Люси Краун таким моментом было лето.

Началось оно обычно, как и все предыдущие.

В коттеджах вокруг озера раздавался стук молотков – это прибивались навесы, готовились к спуску на воду плоты, ожидающие первых купальщиков. В лагере для мальчиков на дальнем конце озера очищали и разравнивали площадку для бейсбола, каноэ устанавливались на рельсы, на верхушке флагштока перед столовой прикрепляли новый блестящий золотом шар. Владельцы гостиниц перекрасили свои здания еще в мае, потому что был уже 1937 год и даже в Вермонте было похоже, что депрессия наконец позади.

В конце июня, когда Крауны подъехали к коттеджу, снятому ими еще год назад, все трое – Оливер, Люси и Тони, которому в то лето было тринадцать лет, с удовольствием вдыхали парящее в воздухе томное предвосхищение предстоящего отдыха. Это ощущение усиливалось воспоминанием того, что за это время Тони чуть было не умер и чудом избежал смерти.

Оливер мог провести здесь только две недели, потом ему нужно было вернуться в Хэтфорт, и он большую часть времени проводил с Тони, они вместе ходили на рыбалку, плавали, прогуливались в лесу, чтобы ненавязчиво создать у Тони впечатление, что он ведет активный и нормальный для тринадцатилетнего мальчишки образ жизни, и тем не менее оградить его от перенапряжения, от которого предостерегал Сэм Петтерсон – их семейный доктор.

И вот прошло две недели, в воскресенье вечером один из чемоданов Оливера стоял упакованный на крыльце коттеджа. Вокруг озера царило оживление и суета, было необычно много машин – мужья и отцы семейств собирались в дорогу. Еще разморенные воскресным обедом и с шелушащейся от воскресного загара кожей, они забирались в свои машины и возвращались в город, где их ждала работа, оставляя свои семьи согласно американской традиции, по которой больше всего отдыхали те, кто в этом меньше всего нуждается.

Оливер и Петтерсон лежали в шезлонгах на лужайке под тополем лицом к озеру. У каждого в руке был бокал виски с содовой, и время от времени один из них взбалтывал напиток, наслаждаясь тихим стуком люда о стенки бокала.

Оба они были высокими мужчинами, приблизительно одного возраста, и, вероятно, даже одного социального класса и образования, но явно отличались темпераментом. Оливер сохранил тело и движения атлета: точные, быстрые и энергичные. Петтерсон, казалось, немного запустил себя. Ему свойственна была сутулость, и даже когда он сидел, создавалось впечатление, что поднявшись на ноги, он непременно чуть сгорбится. У него были проницательные глаза, почти всегда прикрытые лениво полуопущенными веками, возле которых кожа была изрезана сеточкой морщинок от частого смеха. Брови его были густыми и торчали во все стороны, нависая над глазами, волосы были жесткими, неровно подстриженными, с достаточным количеством седины. Оливер, хорошо знавший Петтерсона, однажды сказал Люси, что Петтерсон, вероятно, однажды взглянув на себя в зеркало, хладнокровно решил, что у него есть выбор между внешностью банального красавца, вроде кинозвезды на вторых ролях, или же интригующей небрежностью пробивающейся проседи. – Сэм умный человек, – одобрительно прокомментировал Оливер, – и он выбрал второе.

Оливер был уже одет по-городскому. На нем был костюм из индийской льняной полосатой ткани и голубая рубашка, волосы были немного длинноваты, так как он не считал нужным появляться у парикмахера во время отпуска, кожа носила ровный загар после часов, проведенных на берегу озера. Глядя на него, Петтерсон отметил, что Оливер в тот момент был в своей лучшей форме, когда явные результаты отдыха в оправе городского костюма, придавали ему вид учтивого официоза. Ему бы очень пошли усы, Петтерсон выглядел бы очень впечатляюще. Он похож на человека, занимавшегося чем-то очень сложным, важным и даже рискованным; он прямо как сошел с портрета молодого командира кавалерии конфедератов, которые можно найти в книгах по истории Гражданской войны. При такой внешности, если бы мне пришлось заниматься доставшимся от отца печатным делом, я был бы очень разочарован, подумал он.

На другом берегу озера, там где небольшая насыпь гранита спускалась к самой воде, виднелись крохотные фигурки Люси и Тони, спокойно плывущих в маленькой лодочке. Тони удил рыбу. Люси не хотела брать его, потому что это был последний день Оливера на озере, но Оливер настоял, и не только ради Тони, но и потому что чувствовал в Люси чрезмерную склонность драматизировать приезды, расставания, юбилеи и праздники.

Петтерсон носил вельветовые брюки и рубашку с коротким рукавом, потому что ему еще предстояло вернуться в гостиницу, которая была в двухстах ярдах оттуда, чтобы упаковать чемодан и переодеться. Коттедж был слишком мал для гостей.

Когда Петтерсон предложил приехать на следующие выходные и осмотреть Тони, тем самым спасая Люси и ребенка от поездки в Хатфорд в конце лета, Оливер был тронут этим проявлением заботы со стороны друга. Но увидев затем Петтерсона с миссис Вейлс, тоже жившей в гостинице, он переоценил свою признательность. Миссис Вейлс была красивой брюнеткой, с маленькой круглой фигурой и жадными глазами. Сама она была из Нью-Йорка, куда Петтерсон по крайней мере дважды в месяц под разными предлогами ускользал без жены. Миссис Вейлс, как выяснилось, приехала в четверг, за день до того как Петтерсон сошел с поезда и должна была уехать в Нью-Йорк незаметно в следующий вторник. Они с Петтерсоном придерживались официальной и корректной манеры общения, вплоть до того, что никогда не называли друг друга по имени. Но после двадцати лет знакомства с врачом, который по выражению Оливера, был довольно честолюбив в отношениях с женщинами, Оливера невозможно было обмануть. Он конечно ничего по этому поводу не сказал, но приправил свое выражение благодарности по поводу длительного путешествия Петтерсона в Вермонт доброжелательным и одновременно циничным удивлением.

Со стороны лагеря для мальчиков, на противоположном берегу, на расстоянии полумили от озера доносились слабые звуки горна. Друзья слушали молча, потягивая из своих бокалов, до тех пор пока звуки не замерли, оставляя легкое эхо, плывущее по поверхности воды.

– Горн, – проговорил Оливер. – Такой старомодный звук, не правда ли? – Он сонно уставился на плывущую вдали лодку, где сидели его жена и сын, готовые скрыться в тени гранитного шельфа. – Подъем. Равняйсь. Смирно. Отбой. – Он покачал головой. – Готовят молодое поколение к светлому будущему.

– Может им лучше использовать сирену, – ответил Петтерсон. – В укрытие. Враг в воздухе. Отбой тревоги.

– Тебе очень весело? – добродушно заметил Оливер.

Петтерсон ухмыльнулся.

– Действительно весело. Просто доктор всегда кажется более умным с насупленным видом. Я просто не могу удержаться.

Некоторое время они сидели молча, вспоминая музыку горна и лениво думая о старых добрых военных годах. Телескоп Тони лежал на траве рядом с Оливером, и он сам не зная зачем поднял его. Он приложил телескоп к глазу и навел резкость на поверхность воды. Далекая лодочка приобрела четкие очертания и выросла в размерах в кругляше линзы, и Оливер мог видеть, как Тони медленно сматывает свою удочку, а Люси поворачивает в сторону дома. На Тони был красный свитер, хотя на солнце было довольно жарко. На Люси был купальник, открывавший ее спину темно-коричневую на фоне серо-голубого гранита дальней скалы. Она равномерно и с силой налегала на весла, лишь изредка оставляя белый след пены на гладкой поверхности воды. Корабль мой возвращается в родную гавань, подумал Оливер, внутренне улыбнувшись напыщенности своего сравнения по отношению к этому скромному явлению.

– Сэм, – произнес Оливер, не отрывая телескопа от глаза. – Я хочу попросить тебя об одном одолжении.

– Да?

– Я хочу, чтобы ты сказал Люси и Тони именно то, что ты сказал мне. Петтерсон, казалось, уже совсем заснул. Он развалился в своем кресле, уронив подбородок на грудь, полузакрыв глаза и вытянув свои длинные ноги. Раздалось кряхтение:

– И Тони тоже?

– Именно Тони прежде всего, – ответил Оливер.

– Ты уверен?

Оливер положил на землю телескоп и решительно кивнул.

– Абсолютно, – сказал он. – Он полностью доверяет нам… Пока что.

– Сколько ему сейчас? – спросил Петтерсон.

– Тринадцать.

– Удивительно.

– Что удивительно?

Петтерсон ухмыльнулся.

– В этом возрасте в наше-то время. Тринадцатилетний мальчик, который доверяет родителям.

– Послушай, Сэм, – прервал его Оливер, – ты снова изменяешь своей привычке говорить умные вещи.

– Может быть, – согласился Петтерсон, сделав глоток из своего бокала и устремив взгляд на лодку, все еще маячившую вдали на залитой солнцем поверхности воды. – Обычно люди просят докторов говорить правду, – ответил он. – А когда они получают то, что хотели… Уровень разочарования всегда очень высок, когда речь идет о правде, Оливер.

– Скажи мне, Сэм, – парировал Оливер. – Ты всегда говоришь правду, когда тебя об этом просят?

– Редко. Я исповедую другой принцип.

– Какой же?

– Принцип легкой успокоительной лжи.

– Я не верю в существование такого понятия, как успокоительная ложь, – сказал Оливер.

– Ты ведь родился на севере, – улыбнулся Петтерсон. – А я, если ты помнишь, в Вирджинии.

– Ты имеешь такое же отношение к Вирджинии, как и я.

– Ладно, – сдался Петтерсон. – Мой отец из Вирджинии. Это не проходит бесследно.

– Не важно откуда твой отец, – возразил Оливер, – должен ведь ты говорить правду хоть ИНОГДА, Сэм.

– Да, – кивнул Петтерсон.

– Когда?

– Когда я считаю, что человек может переварить ее, – сказал Петтерсон не покидая своего легкого почти шутливого тона.

– Тони переварит, – сказал Оливер. – У него крепкое нутро.

Петтерсон кивнул:

– Да, это правда. А почему бы нет – ему уже тринадцать. – Он сделал очередной глоток и поднял бокал, поворачивая его в ладони, как бы внимательно изучая. – А Люси? – спросил он.

– О Люси не беспокойся, – жестко ответил Оливер.

– Она согласна с тобой? – настаивал Петтерсон.

– Нет, – Оливер нетерпеливо отмахнулся. – Ее послушать, так Тони должен дожить до тридцати лет с твердым убеждением, что детей находят в капусте, что никто никогда не умирает, что Конституция гарантирует, что Энтони Крауна все будут любить больше всего на свете, больше жизни самой. Петтерсон улыбнулся.

– Смеешься, – сказал Оливер. – До рождения сына всегда думаешь, что только и будешь воспитывать его и давать образование. На самом деле это последнее, что ты делаешь. Приходится вести непрерывную борьбу за каждую крупинку его бессмертной души.

– Тебе нужно было завести еще несколько сыновей, – посоветовал Петтерсон. – Тогда сомнения были бы менее мучительными.

– Ну, нет еще нескольких, – категорично отреагировал Оливер. – Так ты будешь говорить с Тони или нет?

– Почему бы тебе самому не сказать ему все?

– Мне хочется, чтобы это прозвучало официально, – пояснил Оливер. – Я хочу, чтобы он воспринял это, как приговор авторитета, не подсказанный любовью.

– Не подсказанный любовью, – тихо и задумчиво произнес Петтерсон подумав при этом: «Что за загадочный человек? Никто другой из моих знакомых не употребил бы такую фразу. Приговор авторитета. Мальчик мой, и не надейся дожить до зрелой старости.» – Ладно, Оливер, – вслух произнес он. – Под твою ответственность.

– Под мою ответственность, – сказал Оливер.

– Мистер Краун?..

Оливер повернулся в кресле. Со стороны дома через лужайку к нему направлялся молодой человек.

– Да? – ответил Оливер.

Молодой человек подошел и остановился перед двумя собеседниками. – Меня зовут Джефри Баннер, – представился он. – Меня прислал мистер Майлс, управляющий гостиницей.

– Да? – Оливер смотрел на него все еще ничего не понимая.

– Он сказал, что вы подыскиваете компаньона для вашего сына на оставшуюся часть лета, – пояснил молодой человек. – Он сказал, что вы собираетесь уезжать сегодня вечером, так что я сразу и пришел.

– А, ну да, – произнес Оливер, встав и пожав юноше руку, одновременно окидывая его изучающим взглядом. Баннер был худощав, немного выше среднего роста. У него были густые черные волосы, уложенные в короткую стрижку, смуглая от природы кожа была покрыта загаром, что делало его похожим на уроженца Средиземноморья. Глаза его были глубокими, по-девичьи голубыми с оттенком фиолетового, и блестели с чистотой детского взгляда. Лицо его было тонким и живым, что создавало впечатление бесконечной молодости и энергии, лоб высокий, покрытый бронзовым загаром. В своем вылинявшем сером свитерке, неглаженных простых брюках и теннисных тапочках, измазанных травой, он походил на гребца, отмеченного печатью природного интеллекта. В самой непринужденности его позы раскованной и одновременно почтительной было что-то от избалованного, но прилично воспитанного сына почтенного семейства. Оливер, который при малейшей возможности любил окружать себя красивыми людьми (их темнокожая служанка в городском доме была одной из самых красивых девушек в Хатфорде), сразу же решил, что юноша ему понравился.

– Это доктор Петтерсон, – представил Оливер своего друга.

– Здравствуйте, сэр, – поприветствовал Баннер.

Петтерсон ленивым жестом приподнял свой бокал.

– Извините, что не встаю, – сказал он. – По воскресеньям я редко встаю на ноги.

– Да, конечно, – согласился Баннер.

– Хотите поговорить с юношей наедине? – спросил Петтерсон. – Тогда я, наверное, смогу пошевелиться.

– Нет, – сказал Оливер. – Конечно, если мистер Баннер не станет возражать.

– Нисколько, – ответил Баннер. – Никаких секретов. Если что-то деликатное, так я совру.

Оливер усмехнулся.

– Хорошее начало. Хотите сигарету? – И он протянул Баннеру пачку. – Нет, спасибо.

Оливер взял себе сигарету, закурил и бросил пачку Петтерсону.

– Вы не из тех молодых людей, которые курят трубку, не так ли?

– Нет.

– Хорошо, – сказал Оливер. – Сколько вам лет?

– Двадцать, – ответил Баннер.

– Когда я слышу слово «двадцать», – вставил Петтерсон, – мне хочется схватиться за пистолет.

Оливер уставился на озеро. Люси неустанно гребла и лодка заметно увеличилась в размерах, красный свитер Тони стал ярче. – Скажите, – мистер Баннер, – спросил он. – Вы когда-нибудь болели?

– Простите его, юноша, – сказал Петтерсон. – Он из тех людей, которые никогда в жизни сами не болели, и считают болезнь признаком слабости.

– Он прав, – ответил Баннер. – Если бы я нанимал кого-то для общения со своим сыном, меня бы тоже интересовало здоровье этого человека. – Он повернулся к Оливеру. – Однажды был перелом ноги, – начал он. – Когда мне было девять лет поскользнулся играя в бары.

Оливер кивнул, молодой человек ему нравился все больше и больше.