Текст книги "Рассказы из сборника 'Отступление'"

Автор книги: Ирвин Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– Как вы поживаете, мистер Блумер? – произнес полный очарования голос.

– Мисс Герри, речь идет о моей пьесе, – Филип пытался как можно скорее добраться до сути и выпалить подлежащее, сказуемое и дополнение, прежде чем она бросит трубку. – Название пьесы: "Обитель страданий".

– А портье, мистер Блумер, сказал, что пьеса называется "Какая-то обитель страданий".

– Он ошибся.

– Он – болван, этот ваш портье, – сказал очаровательный голос. – Я говорила ему это наверное тысячу раз.

– Я заходил в контору мистера Уилкса, – произнес, потерявший всякую надежду, Филип. – И там мне сказали, что рукопись все ещё у вас.

– Какая ещё рукопись? – спросила мисс Герри.

– Да, "Обитель страданий"! – выкрикнул Филип, чувствуя, что уже начинает потеть. – Когда я принес её в контору мистера Уилкеса, то предложил вас на главную роль и попросил переслать рукопись вам. Один человек из Театральной гильдии хочет на неё взглянуть, и я решил, что вы сможете мне вернуть рукопись, поскольку она у вас уже больше двух месяцев.

На противоположном конце провода воцарилась тишина. Очаровательный голосок, видимо, решил взять короткую передышку.

– Почему бы вам ни подняться ко мне, мистер Блумер? – сказала, наконец, мисс Герри несколько призывным, но, тем не менее, преисполненным целомудрия тоном.

– Хорошо, мэм, – ответил Филип.

– Номер 1205, сэр, – сказал портье, осторожно приняв из рук Филипа трубку и нежно водрузив её на пьедестал.

Войдя в кабину лифта, Филип нервно взглянул на свое отражение в зеркале, поправил галстук и попытался пригладить волосы. Мистер Блумер был действительно очень похож на деревенского парнишку, работающего подручным на молочной ферме. Впрочем, судя по его виду, нельзя было исключить и того, что он пару лет проучился в сельскохозяйственной школе. Филип, по мере возможности, избегал контактов с театральным миром, поскольку знал – никто, увидев его, не поверит, что человек с подобной внешностью способен что-нибудь сочинять.

Покинув лифт, он прошагал по покрытому мягким ковром коридору до номера 1205. К металлическим дверям номера при помощи магнита был прикреплен листок бумаги. Филип собрался с духом и надавил на кнопку звонка.

Дверь ему открыла сама мисс Адель Герри. Она появилась перед ним высокая, темноволосая, благоухающая и такая женственная, в дневном туалете, открывающим взору не менее квадратного ярда пышной груди. Глаза мисс Герри сияли темным огнем. Этот огонь, пылавший во многих, сыгранных ею сценах, всегда приводил в восхищение таких знатоков театра, как Брукс Аткинсон, Мантл и Джон Мейсон. И вот теперь она стоит на пороге, обратив на него задумчивый взгляд. Ладонь её лежит на дверной ручке, волосы свободно закинуты назад, чуть-чуть на одну сторону.

– Я – мистер Блумер, – сказал Филип.

– Почему бы вам ни зайти ко мне? – спросила она ласковым голосом, призванным успокоить деревенского парнишку – подручного на молочной ферме, и полностью отвечающим этой задаче.

– На ваших дверях – какая-то записка, – сказал Филип, безмерно радуясь тому, что у него оказалась наготове хотя бы одна фраза.

– Благодарю вас, – ответила она, снимая с металлических дверей бумажку.

– Видимо, послание от тайного вздыхателя, – с улыбкой сказал Филип. Неожиданно для самого себя, он решил проявить светскость, тем самым объявляя войну юному деревенскому увальню и уничтожая подручного на молочной ферме.

Мисс Герри подошла с листком к окну, пробежала её глазами, поднеся ей близко к носу, как делают близорукие. Казалось, что она всем своим прекрасным телом тянется к начертанным в послании словам.

– Это – меню, – сказала она, бросая листок на стол. – Сегодня у них на ужин тушеный ягненок.

Филип на мгновение закрыл глаза в надежде на то, что когда он их снова откроет, мисс Герри, комната, да и весь отель исчезнут.

– Почему бы вам ни присесть, мистер Блумер? – сказала мисс Герри.

Он открыл глаза, промаршировал через всю комнату и уселся с прямой спиной на краешек золоченого креслица. Мисс Герри примостилась на диване и сделала это, надо сказать, весьма живописно. Она уселась на диван с ногами, согнув, как маленькая девчонка, колени. Её рука вытянулась вдоль невысокой спинки дивана, а холеные ноготки стали выстукивать на ней, какой-то замысловатый ритм.

– Знаете, мистер Блумер, – произнесла она с очаровательной игривостью в голосе, – вы совсем не похожи на драматурга.

– Знаю, – мрачно ответил Филип.

– У вас такой здоровый вид.

– Знаю.

– Но вы, тем не менее, драматург? – чтобы придать интимность беседе, она чуть наклонилась вперед, и Филипу лишь ценой больших усилий удалось оторвать трепетный взгляд от её декольте. Похоже, что эта роскошная грудь станет главной помехой в нашей беседе, подумал он.

– О, да, – ответил он, упорно глядя поверх её плеча. – Да, конечно. И, как я вам уже сказал по телефону, я пришел для того, чтобы забрать свою пьесу.

– "Обитель страданий"? – с небольшой заминкой, произнесла она, вскинув головку. – Какое милое название! Впрочем, довольно необычное для человека с таким завидным здоровьем.

– Да, мэм, – ответил Филип, стараясь держать голову прямо и смотреть вдаль.

– Как мило, что вы в связи с ней подумали обо мне, – сказала мисс Герри и ещё сильнее наклонилась вперед. Её полные благодарности глаза горели таким огнем, что, без сомнения, могли бы залить светом даже третий ряд верхнего яруса самого большого театра.

– Последние три года я практически находилась на покое. Я даже решила, что Адель Герри уже никто не помнит.

– Нет, нет. Это вовсе не так, – галантно произнес Филип. – Я вас прекрасно помню, – добавил он, понимая, что говорит совсем не то, что требуется, и опасаясь, что все, что он скажет дальше, будет ещё хуже.

– Театральная гильдия намерена поставить вашу пьесу, мистер Блумер? благосклонно поинтересовалась мисс Герри.

– Нет. Этого я не говорил. Я просто сказал одному знакомому из Гильдии, что неплохо было бы разослать её по театрам, и, поскольку она у вас уже два месяца...

Светившийся в глубоких глазах мисс Герри интерес слегка померк.

– У меня нет экземпляра вашей пьесы, мистер Блумер. Она у моего постановщика, мистера Лоуренса Уилкса. – Мисс Герри улыбнулась Филипу, несмотря на то, что при улыбке морщинки на лице становились заметнее, и добавила: – Мне было очень интересно встретиться с вами. Я постоянно стараюсь следить за приливом в театр новой крови.

– Благодарю вас, – промямлил Филип, ощущая при этом, как ни странно, какой-то восторг.

Лучистые глаза мисс Герри смотрели прямо на него, и он чувствовал, как его взор, видимо, будучи не в силах выдержать это сияние, все время стремится опуститься на её грудь.

– Да, я знаю мистера Уилкса, – сказал он очень громко. – Я видел множество спектаклей в его постановке. Вы в них были неподражаемы. Он прекрасный режиссер.

– Да, у него есть определенные достоинства, – ледяным тоном произнесла мисс Герри. – Но в то же время ему присуща и некоторая ограниченность. Очень серьезная ограниченность. Трагедия американского театра состоит в том, что в нем не осталось людей, не страдающих ограниченностью.

– Да, – согласился Филип.

– Расскажите мне о вашей пьесе, мистер Блумер. О той роли, которую вы уготовили мне. – Она изменила позу и села, скрестив ноги, с таким видом, словно была готова слушать бесконечно долго.

– Что же, – начал Филип, – дело происходит в пансионе. Низкопробном, жалком, ободранном пансионе, с вечно текущими водопроводными трубами. В нем обитают жалкие людишки, не способные платить за проживание. Такова примерно общая обстановка.

Мисс Герри промолчала.

– Злым гением всего заведения является его хозяйка – неряшливая, распутная и грубая интриганка, с наклонностями тирана. Я списал её со своей тетки, которая владела пансионатом.

– Сколько ей лет? – просила мисс Герри.

– Кому? Моей тетке?

– Нет. Женщине в пьесе.

– Сорок пять, – Филип поднялся с креслица и принялся расхаживать по комнате, продолжая пересказ своего опуса. – Она за всеми шпионит, подслушивает у замочных скважин, а затем реконструирует события из подслушанных обрывков трагедии своих жильцов. Она вздорит в семье, ругается с... Что с вами, мисс Герри? – спросил он, оборвав рассказ. – Мисс Герри?

Она, сгорбившись, сидела на диване, а из её глаз капали горькие слезы.

– Этот человек... – рыдала она, – этот человек.

Вскочив с дивана и промчавшись через всю комнату к телефону, она схватила трубку и набрала какой-то номер. Оставленные без внимания слезы, проложив путь через тушь для ресниц, стекали по её щекам, образуя черные каналы на тенях для глаз, румянах и пудре.

– Этот человек... – продолжала твердить, – этот человек...

Филип инстинктивно попятился к стене между столом и комодом, спрятав руки за спину. Казалось, что он ожидает нападения.

– Лоуренс! – кричала она в трубку. – Очень рада, что застала тебя дома. У меня сейчас молодой человек, и он предложил мне роль в его пьесе, слезы ручьем бежали по темным канала на её щеках. – Ты знаешь, какая это роль? Сейчас я тебе скажу, а затем выброшу этого молодого человека из отеля!

Филип прижался спиной к стене.

– Заткнись, Лоуренс! – визжала мисс Герри. – Я достаточно долго выслушивала твои льстивые объяснения. Женщина сорока пяти лет, – прорыдала она, – злобная, неряшливая, ненавидящая весь мир содержательница пансиона, подслушивающая у замочных скважин и терроризирующая свою семью. – Страшное горе сгорбило актрису, и та стояла согбенной, неловко держа трубку обеими руками. Поскольку слезы мешали мисс Герри говорить, она была вынуждена слушать своего собеседника. До слуха Филипа доносился мужской голос. Мужчина говорил что-то утешительное, говорил быстро, но достаточно спокойно

Не обращая внимания на голос в трубке, мисс Герри выпрямилась и, злобно цедя сквозь зубы, спросила:

– Мистер Блумер, скажите, почему вы решили, что я подхожу для этой глубокой роли? Почему, по вашему мнению, я лучше всех способна сыграть столь обаятельную персону?

– Я видел вас в двух спектаклях, – ответил несчастным тоном и по-мальчишески писклявым голосом Филип, не покидая своего места у стены между столом и комодом.

– Да заткнись же ты, ради Бога! – рявкнула в трубку мисс Герри, и спросила Филипа, сопровождая вопрос ледяной улыбкой: – В каких спектаклях, мистер Блумер?

– "Солнце на востоке" и "Возьми последнего".

Из её глаз полился новый, и, на сей раз ещё более бурный поток слез.

– Лоуренс, – зарыдала она в трубку, – знаешь, почему он предложил мне эту роль? Оказывается, он видел меня в двух спектаклях. В тех двух, которые принесли тебе славу. Ему понравилось, как я играла шестидесятилетнюю стерву в "Солнце на востоке" и проклятую богом и людьми наседку, опекающую ирландских хулиганов в "Возьми последнего". Ты погубил меня Лоуренс. Ты меня погубил.

Филип выскользнул из своей ниши у стены, подошел к окну и посмотрел вниз. Двенадцать этажей, машинально подумал он.

– Все видели меня в этих ролях! Буквально все! И теперь, когда появляется пьеса, в которой присутствует старая карга, эти все в один голос твердят: "Пригласите Адель Герри". Я – женщина в полном расцвете сил. Я должна выступать на сцене как Кандида, Гедда или Жанна. Но вместо этого я оказываюсь первой кандидаткой на роль престарелой матери главного героя! Или содержательницей пансионатов в первых детских творческих упражнениях!

Бросив взгляд вниз на Мэдисон авеню, Филип непроизвольно отшатнулся от окна.

– И кто это все сделал? – в глубоком голосе мисс Герри теперь звучали трагические ноты. – Кто сделал это? Кто умолял, убеждал, соблазнял, вынуждал меня согласиться на роли в этих жалких пьесках? Ты, Лоуренс Уилкс! Лоуренс Уилкс может гордиться тем, что погубил блестящую карьеру великой актрисы. Великий Лоуренс Уилкс, обманом заманивший меня на роль престарелой матери, в то время когда мне было всего тридцать пять лет!

По мере того, как известный всему миру глубокий голос звучал трагичнее и трагичнее, плечи Филипа поникали все ниже и ниже.

– И ты ещё смеешь спрашивать... – несмотря на то, что она стояла у телефона, движение её рук и плеч были полны иронии. – Ты смеешь спрашивать, почему я отказываюсь выходить за тебя замуж. Ты посылаешь мне цветы, книги, билеты в театры. Пишешь письма, в которых утверждаешь, что тебе безразлично, встречаюсь ли я с другими мужчинами или нет. Так знай, отныне и до конца дней я стану встречаться со всем гарнизоном Губернаторского острова1! Каждый вечер я буду ужинать в ресторане с другим мужчиной, сидя за соседним с тобой столиком. Я ненавижу тебя Ларри, я тебя ненавижу...

Рыдания, наконец, доконали мисс Герри. Небрежно бросив трубку, она медленно пробрела через комнату и с гримасой боли опустилась в глубокое кресло. Чумазая, растрепанная и с мокрым от слез лицом, она всем своим видом напоминала огорченного донельзя ребенка.

Филип глубоко вздохнул, повернулся и сказал хрипло:

– Я глубоко сожалею.

Вы ни в чем не виноваты, – произнесла она, сопровождая слова усталым взмахом руки. – Я терплю вот уже три года. Вы же – всего лишь олицетворение обстоятельств.

– Благодарю вас, – испытывая облегчение, сказал Филип.

Вы только представьте себе, – простонала мисс Герри, казавшаяся в своем глубоком кресле несчастной девочкой. – Я ещё так молода, а мне теперь никогда не удастся получить интересную роль. Никогда. Никогда. Только старые мамаши. Вот до чего довел меня этот негодяй! Постарайтесь не иметь никаких дел с этим человеком. Он маниакальный эгоист, и готов распять собственную мать ради заключительной сцены второго акта. – Она вытерла глаза, окончательно размазав всю косметику и добавила со зловещим смехом: И он ещё хочет, чтобы я вышла за него замуж.

– Я глубоко сожалею, – повторил Филип. Не сумев найти другие слова, он снова стал ощущать себя деревенщиной. Подручным со скотного двора. – Я очень и очень сожалею.

– Он говорит, что вы можете зайти и взять рукопись, – сказала мисс Герри. – Ларри живет на противоположной стороне улицы в здании, именуемом "Чатам-хауз". Позвоните ему снизу от портье, и он спустится к вам с пьесой.

– Благодарю вас, мисс Герри, – промямлил Филип.

– Подойдите ко мне, – произнесла она. Слез в её глазах уже не было.

Филип медленно приблизился к актрисе, и та, прижав голову драматурга к своей груди, поцеловала его в лоб.

Затем, взяв его двумя руками за уши, мисс Герри сказала:

– Вы – славный, чистый и глупый мальчишка, – сказала она. – Я рада, что в театре появляется новая поросль. А теперь идите.

Филип, доковылял до дверей и оглянулся. Он хотел сказать мисс Герри что-нибудь приятное, но, увидев, как она уныло сидит в кресле, уставив взгляд в пол, увидев её покрытое черными подтеками, огорченное лицо, со следами прожитых лет, передумал. Он тихо открыл дверь и так же тихо закрыл, выйдя в коридор.

Переходя улицу, Филип полной грудью вдыхал прохладный воздух и, войдя в вестибюль, сразу же позвонил Лоуренсу Уилксу. Он узнал Уилкса сразу, едва тот с манускриптом "Обители страданий" под мышкой успел выйти из кабины лифта. Уилкс был одет дорого и со вкусом, его очередная постановка снова оказалось хитом сезона, и он, судя по всему, недавно побывал у парикмахера. Несмотря на это, лицо его казалось измученным и безрадостным. Такие лица, судя по кинохронике, бывают у людей, сумевших укрыться от вражеских бомб, но не верящих, что им удастся сделать это в следующий раз.

– Мистер Уилкс, – негромко позвал Филип.

Уилкс посмотрел не Филипа, улыбнулся и, видимо, прощая его, сказал, забавно склонив голову на бок:

– Молодой человек, поскольку вы имеете дело с театром, вам надо на всю жизнь запомнить одну истину. Никогда не говорите актрисе, какой, по вашему мнению, тип, ей следует играть.

С этими словами он вручил Филипу манускрипт "Обители страданий", повернулся и направился назад к лифту. Филип, дождавшись, как за спиной измученного человека в великолепно сшитом костюме закрылась дверь кабины, выскочил на улицу и побежал через проезжую часть на противоположную сторону, где располагалась Театральная гильдия.

ПРИЧУДЫ ЛЮБВИ

– Уйду в монастырь, – заявила Кэтрин, покрепче прижимая учебники к телу. – Оставлю мирскую жизнь.

Они шли по улице в направлении дома Харольда.

– Ты этого не сделаешь, – сказал Харольд, тревожно глядя на неё сквозь стекла очков. – Твои тебе этого не позволят.

– А вот и позволят, – ответила Кэтрин. Она шагала, напряженно глядя прямо перед собой и мечтая о том, чтобы до дома Харольда идти надо было бы не менее десятка кварталов. – Я католичка и могу поступить в монастырь.

– В этом нет никакой нужды, – сказал Харольд.

– Как ты думаешь, я красивая? Учти, комплименты мне не нужны. Я желаю услышать правду.

– Я думаю, что красивая, – сказал Харольд. – Думаю, что ты, почти что самая красивая девочка в школе.

– Так все говорят, – согласилась Кэтрин. Её несколько беспокоили слова "почти что", но своего беспокойства она ничем не выдала. – Я, конечно, так не думаю, но все остальные уверяют, что это – правда. Похоже, что ты тоже с этим не согласен.

– Согласен, – торопливо заявил Харольд. – И даже очень.

– По тому, как ты себя ведешь, этого не скажешь, – заметила Кэтрин.

– По поведению людей иногда бывает трудно сказать что-то определенное, – ответил Харольд.

– Я тебя люблю, – ледяным тоном произнесла Кэтрин.

Харольд снял очки и нервно протер линзы носовым платком.

– А как же Чарли Линч? – спросил он, обрабатывая стекла и не глядя на Кэтрин. – Все знают, что ты и Чарли Линч...

– А я тебе даже вовсе не нравлюсь, – продолжала Кэтрин, с каменным выражением лица.

– Нравишься. И даже очень. Но Чарли Линч...

– С ним покончено! – бросила Кэтрин настолько резко, что у неё клацнули зубы. – Я сыта им по горло.

– Но он же классный парень, – сказал Харольд, водружая очки на место. – Ведь он – капитан бейсбольной команды. Президент клуба восьмиклассников и...

– Он меня не интересует, – ответила Кэтрин и добавила, – с некоторых пор.

Они продолжили путь молча. По мере приближения к дому, Харольд слега ускорял шаги.

– У меня есть два билета в кино на вечерний сеанс, – сказала Кэтрин.

– Спасибо, – ответил Харольд, – но мне надо готовить уроки.

– В субботу вечером Элеанор Гринберг устраивает вечеринку, – сказала Кэтрин, слегка замедляя шаги, по мере приближения к дому Харольда. – Я могу привести с собой кого хочу. Тебя это интересует?

– Бабушка... – произнес Харольд. – В субботу мы едем к бабушке. Она живет в Пенсильвании, в Дойлстауне. У неё семь коров. Я живу там летом. Я знаю, как надо их доить, а они...

– Тогда в четверг вечером, – торопливо сказала Кэтрин. – Папа и мама по четвергам уходят играть в бридж и возвращаются не раньше час ночи. В доме остаются лишь я да малышка, которая спит в своей комнате. Одним словом, я бываю одна. Ты не хочешь составить мне компанию?

Харольд с несчастным видом сглотнул, чувствуя, как краска смущения выползает из-под воротника, разливается по щекам и забирается под очки. Он громко закашлял на тот случай, если Кэтрин заметила его смущение. Пусть думает, что лицо злилось краской от приступа кашля.

– Может быть, тебя поколотить по спине? – с надеждой спросила Кэтрин.

– Спасибо, не надо, – ответил Харольд. Приступ кашля как рукой сняло.

– Ну как, ты не хочешь прийти ко мне в четверг вечером?

– Мне очень хотелось бы, – ответил Харольд, – но мама все ещё не позволяет мне уходить по вечерам из дома. Говорит, что вот когда мне исполнится пятнадцать...

– А в среду я видела тебя в библиотеке в восемь часов вечера, заметно помрачнев, сказала Кэтрин.

– Библиотека – совсем другое дело, – устало ответил Харольд. – Для неё мама делает исключение.

– Но ты же можешь сказать ей, что идешь в библиотеку. Что тебе мешает?

– Каждый раз, когда я вру, – с безнадежным вздохом произнес Харольд, она об этом как-то догадывается. В любом случае, маме врать нехорошо.

Губки Кэтрин скривились в насмешливом удивлении.

– Мне просто смешно, – сказала она.

У входа в большой многоквартирный дом, где жил Харольд, они остановились.

– Во второй половине дня, большую часть времени в нашем доме не бывает никого кроме меня, – сказала Кэтрин. – По пути из школы, проходя под моим окном, ты можешь свистнуть, – моя комната выходит на улицу. Я открою окно и подам тебе сигнал. Тоже свистну.

– Я ужасно занят, – ответил Харольд, со смущением заметив, что за ними наблюдает Джонсон – их консъерж. – Ежедневно во второй половине дня у меня тренировки по бейсболу в Атлетическом клубе Монтаука; кроме того, я каждый день по часу должен упражняться на скрипке. Я отстал по истории, и до конца месяца мне надо усвоить столько глав, что...

– Тогда я буду каждый день провожать тебя до дома, – сказала Кэтрин. Из школы. Ведь ты все-таки будешь ходить домой, не так ли?

Почти каждый день проходят репетиции школьного оркестра, – со вздохом протянул Харольд, глядя с несчастным видом на Джонсона, который наблюдал за ними с циничным выражением человека, который не только видит всех входящих в дом и его выходящих из дома, но и имеет собственное мнение об этих входах и выходах. – Мы репетируем "Поэт и крестьянин", там очень трудная партия для первой скрипки, никто не знает, когда мы кончим и...

– Я буду тебя ждать, – ожесточенно сказала Кэтрин, глядя ему в глаза. – Я буду сидеть у входа для девочек и ждать тебя.

– Иногда мы кончаем в пять.

– Буду ждать до пяти.

Харольд тоскливо взглянул на дверь дома – массивное сооружение из бронзы и металла, – и сказал:

– Я должен тебе кое в чем признаться. Я вообще не очень люблю девочек. У меня на уме совершенно другие вещи.

– Ты ходишь домой из школы вместе с Элейн. Я видела.

– О'кей! – выкрикнул Харольд, жалея, что не может двинуть кулаком по этому розовощекому, нежному личику, с осуждающим, холодным взглядом голубыми глаз и яркими, дрожащими губками. – О"кей! Я хожу домой с Элейн! Тебе-то какое до этого дело? Оставь меня в покое! У тебя есть Чарли Линч. Он – герой и лучший питчер в бейсбольной команде. А я толком не могу играть даже в поле. Оставь меня в покое!

– Да не нужен он мне! – закричала в ответ Кэтрин. – Чарли Линч меня не интересует! А тебя я ненавижу! Ненавижу! И уйду в монастырь!

– Ну и хорошо! Очень хорошо! – крикнул он, открывая тяжелые двери. Джонсон смотрел на него холодными, все понимающими глазами.

– Харольд, – тихо сказала Кэтрин, скорбно прикоснувшись к его руке, Харольд, если тебе случится проходить мимо моего дома, то просвисти, пожалуйста, мелодию "Пофлиртуем намного". И я буду знать, что это ты. Харольд...

Он стряхнул её руку и вошел в дом. Девочка проследила за тем, как он, не оглядываясь, подошел к лифту, открыл дверь кабины и нажал на кнопку. Двери закрылись, неумолимо и безвозвратно отделив его от неё. Кэтрин едва не зарыдала. Собрав все силы, она сдержала слезы и подняла глаза на окно четвертого этажа, за которым он проводил ночь.

Затем девочка повернулась и медленно побрела к своему дому, до которого оставался ещё один квартал. В тот момент когда она, глядя себе под ноги, подошла к углу улицы, откуда-то выскочил какой-то подросток, едва не сбив её с ног.

– Ой, прости меня, – сказал он.

Кэтрин поднял глаза.

– Чего тебе надо, Чарли? – ледяным тоном спросила она.

– Ну, разве не смешно, как я на тебя налетел? Чуть не уронил. Не смотрел, куда иду. Задумался о чем-то и...

– Да, – сказала Кэтрин, быстро зашагав к своему дому. – Да, конечно.

– Хочешь знать, о чем я думал? – негромко спросил Чарли, семеня за ней следом.

– Прости, но я очень тороплюсь, – бросила девочка, резко вздернув голову. Теперь она смотрела куда-то в небо сухими, без всяких следов слез глазами.

– Я думал о том вечере, два месяца тому назад, – выпалил Чарли. – О вечеринке, которую устроила Нора О'Брайен. В тот вечер я проводил тебя домой и поцеловал в шею. Помнишь?

– Нет, – бросила она в ответ и, как можно быстрее зашагала через улицу к ряду совершенно одинаковых двухэтажных домов, рядом с которыми детишки играли в классики, катались на роликах и гонялись друг за другом с пистолетами и автоматами, выскакивая с криком "бах-бах-бах" из-за укрытий, которыми служили ведущие к входным дверям каменные ступени.

– Прости, – продолжала она, – но мне надо торопиться домой, чтобы присмотреть за ребенком. Мама собиралась уйти.

– Однако ты не очень спешила, когда была с Харольдом, – сказал Чарли, не отставая ни на шаг и пожирая её горящим взглядом. – Рядом с ним ты шагала довольно медленно.

Кэтрин бросила на Чарли Линча короткий испепеляющий взгляд и сказала:

– Не знаю, почему ты вдруг решил, что имеешь право совать нос в мои дела. Они никого, кроме меня, не касаются.

– В прошлом месяце ты возвращалась домой вместе со мной.

– То было в прошлом месяце, – громко сказала Кэтрин.

– Ну что я такого сотворил? – с гримасой душевной боли на гладкой, без морщин физиономии, и с распухшим от удара бейсбольным мячом детским носиком, спросил Чарли. – Пожалуйста, Кэт, скажи, что я не так сделал.

– Ничего не сделал, – сухо и несколько утомленно ответила Кэтрин. Абсолютно ничего.

Чарли Линч с трудом увернулся от трех малолеток, которые вели серьезное сражение. Их деревянные мечи со звоном колотили по служившим щитами крышкам от мусорных баков.

– Нет, наверное, я все же что-то сотворил, – сказал он.

– Ни-че-го, – отрубила Кэтрин таким тоном, словно произнесла окончательный приговор.

– Лапы вверх, незнакомец! – крикнул какой-то, оказавшийся рядом с Чарли, семилетка. Игрушечный револьвер в его руках был наведен на другого мальчугана, так же вооруженного револьвером. – Этот город, незнакомец, слишком мал, и в нем не хватит места для тебя и меня, – заявил семилетка, когда Чарли стал обходить его, чтобы приблизиться к Кэтрин.

– Ах, вот как... – произнес второй младенец с револьвером.

– Может быть, сходим вечером в кино? – с надеждой спросил Чарли, благополучно миновавший юных героев Дальнего запада. – Идет фильм с Кэри Грантом. Все говорят, что очень смешная картина.

– С удовольствием пошла бы, – ответила Кэтрин, – но вечером мне придется читать. Я очень отстала по литературе.

Чарли молча шагал, лавируя, меж фехтующих, борющихся и палящих друга в друга из игрушечных стволов малышей. Кэтрин – розовощекая и пухленькая шла чуть впереди, вздернув головку и сверкая голыми и тоже розовыми коленями. Чарли не отрывал глаз от того места на шее девочки, в которое он поцеловал её в первый раз. Ему казалось, что его душа вот-вот отлетит от тела.

Чарли прервал тяжелое молчание громким, неестественным смехом. Однако Кэтрин даже не соблаговолила оглянуться.

– Я засмеялся потому, что подумал об этом парне, – пояснил он. – О Харольде. Ну и имечко! Это надо же – Харольд! Он пожелал потренироваться с нашей командой, но тренер в первый же день вышвырнул его прочь. Тренер сделал три броска, и каждый раз мяч пролетал между ног этого самого Харольда. Четвертый мяч отскочил от земли и врезал ему прямо по сопатке. Жаль, что ты не видела рожу Харольда в этот момент, – фыркнул Чарли. – Мы тогда чуть не умерли от смеха. Ну, точненхонько по сопатке! Знаешь, какую кличку дали ему все ребята? "Четырехглазый Оскар". Он не может отличить первой базы от "дома". "Четырехглазый Оскар". Ну, разве не потешно? несчастным тоном спросил Чарли.

– А он о тебе очень хорошо отзывался, – сказала Кэтрин, сворачивая к своему дому. – Он говорит, что восхищен тобой и называет отличным парнем.

Последние следы вымученной улыбки исчезли с физиономии Чарли.

– Никто из девочек не выносит его, – вяло произнес Чарли. – Они над ним смеются.

Кэтрин улыбнулась про себя, вспомнив беспечную девичью болтовню во время перемен в гардеробе.

– Думаешь, я вру?! – выкрикнул Чарли. – Можешь их сама спросить.

Кэтрин равнодушно пожала плечами, опустив ладонь на ручку двери. Когда они оказались в полутемном вестибюле, Чарли попытался встать рядом с девочкой.

– Пойдем в кино, Кэтрин, – прошептал он. – Пожалуйста...

– Я же сказала тебе, что занята.

Чарли протянул руку, пытаясь прикоснуться к ней в полутьме.

– Кэтти... – умоляюще прошептал он.

– У меня нет времени, – она оттолкнула его руку и, пытаясь двинуться к лестнице на второй этаж, громко добавила: – Мне некогда.

– Ну, пожалуйста, пожалуйста... – прошептал он.

Кэтрин отрицательно покачала головой.

Чарли, разведя руки в стороны, потянулся к Кэтрин. Крепко обняв девочку, он попытался её поцеловать.

Кэтрин отчаянно закрутила головой, одновременно стараясь пнуть его что есть силы в голень.

– Ну, пожалуйста... – со слезами в голосе молил он.

– Убирайся отсюда! – выпалила девочка, упершись обеими руками ему у грудь.

– Ты же позволяла мне себя целовать, – сказал, отступая, Чарли. Почему сейчас нельзя?

– Терпеть не могу идиотских вопросов, – сказала Кэтрин, одергивая с решительными видом платье.

– Я все скажу твой маме! – отчаянием в голосе выкрикнул Чарли. Скажу, что ты гуляешь с методистом! С протестантом!

Глаза Кэтрин от ярости округлились, щеки налились кровью, а губы напряглись.

– Убирайся отсюда! – прошипела она. – Все! Конец! Я не желаю с тобой разговаривать! И не хочу, чтобы ты ходил за мной следом.

– Я уйду, когда захочу, будь я проклят! – выкрикнул Чарли.

– Я слышала, что ты сказал, – заметила Кэтрин. – Ты начал употреблять проклятия.

– Я хожу за теми, дьявол всех побери, за кем хочу! – ещё громче возопил Чарли. – Мы живем в свободной стране.

– Больше никогда в жизни я с тобой не стану говорить! – её голос гулко разносился по вестибюлю, отражаясь от почтовых ящиков и дверных рам. Для того чтобы придать своим словам большую убедительность, она притоптывала ножкой. – Ты меня утомил! Ты мне не интересен! И ты просто глуп! Ты мне вовсе не нравишься. Ты – всего-навсего здоровенный идиот! Топай домой!

– Я сломаю ему шею! – бесцельно размахивая кулаками перед носом Кэтрин, выкрикнул Чарли. Его глаза туманила ярость. – Я ему покажу! Скрипач! После того, как я с ним разделаюсь, ты и смотреть на него не захочешь. Ты его целовала?

– Да! – триумфально прозвенел её голос. – Я его целовала постоянно. И он умеет целоваться по-настоящему! Не слюнявит девочку с ног до головы, как ты!

– Пожалуйста... Ну, пожалуйста... – проскулил Чарли и, вытянув как слепец руки, двинулся на Кэтрин.

Ты хладнокровно отвела руку мальчика и, вложив в удар все восемьдесят пять фунтов своего округлого, хорошо упитанного тела, врезала ему по физиономии. Затем, резко развернувшись, Кэтрин помчалась вверх по ступеням лестницы.

– Я убью его! – проревел Чарли ей вслед. – Убью его вот этими голыми руками!

Ему ответил лишь стук захлопнувшейся двери.

– Передайте, пожалуйста, мистеру Харольду Парселу, – спокойным и рассудительным тоном произнес Чарли, обращаясь к консъержу Джонсону, – что внизу его ждет друг, который хотел бы с ним встретиться, если мистер Парсел не возражает.