Текст книги "Смерть на берегу (СИ)"

Автор книги: Ирма Ларк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Быстрокрылыми чайками вспенивали волны суда. Мерно поскрипывали весла в уключинах, изредка посылая хлопья пены в недолгий полет над лазурными волнами, да перешучивались гребцы на веслах. Вроде бы все было как обычно – волны, чайки, солнце, облака. Вроде бы...

 

Одиссей сидел, прислонившись к обласканному щедрым солнцем борту и, прикрыв глаза, вспоминал. Смеющаяся Пенелопа, протягивающая ему серьезного Телемаха, а тот сурово хмурит брови и сжимает крохотные кулачки и кривит рот, готовясь заплакать. Смущенная Пенелопа, впервые входящая в его дом, робко глядящая на своего мужа с едва заметным страхом и надеждой – ведь у них все будет хорошо, правда? Пенелопа, его Пенелопа. Менелая можно понять – если у них с Еленой была такая же семья, то этого прохиндея Париса стоит наказать.

 

Хотя до Одиссея доносились слухи – ох уж эти коварные слухи! О ком они только не распускаются! – что не все ладно было в семье богоравного Менелая, что не зря красавица Елена не раз и не два поглядывала по сторонам. Поглядывала, да и углядела. А углядев, уцепилась изо всех сил и, воспользовавшись тем, что мужа дома нет, похитилась.

 

Слухам Одиссей не верил, точнее, верил, но не полностью. Елену он видел, и не раз, характер ее знал, и совершенно не поддавшись ее чарам, предпочел гордой и осознающей свою красоту Елене тихую и вроде бы невзрачную Пенелопу. Пенелопу, чьи глаза сияли, словно лесные озера, чья улыбка способна была растопить даже вечные льды Гипербореи. Его Пенелопа, родившая крепкого и здорового сына.

 

– Одиссей, не спи, скоро к берегу повернем, – зычно окликнул его здоровяк Перилей.

 

– Да не сплю я!

 

Одиссей не раз уже поражался, насколько могут быть не похожими друг на друга дети одних родителей. Его Пенелопа была стройной, словно кипарис, а тот же Перилей или его старший брат Дамасипп напоминали дубы – такие же основательные и к зрелости обещавшие стать кряжистыми.

 

– Надеюсь, – все так же громко продолжал Перилей, словно играючи ворочая рулевым веслом, – что на этот раз с нами ночевать будет не этот, как его? – он наморщил лоб и глянул на родича.

 

– Гермагор? – подсказал Одиссей.

 

– Да он, – радостно оскалился Перилей. – Хотя да, с нами рядом он точно не станет – коз-то мы с собой не взяли!

 

Гребцы грянули хохотом.

 

Прошлым вечером рядом с их видавшей виды, но еще крепкой монерой Монера – греческое судно с одним рядом весел по борту вытащили на берег новенькое, явно свежеотстроенное судно. Его хозяин, назвавшийся Гермагором с острова Кеа, презрительно наморщил нос и громко, чтобы слышали все вокруг, процедил:

 

– Я-то думаю, чем это тут воняет? Оказывается, здесь разбили лагерь нищие козоебы с Итаки!

 

Одиссей подчеркнуто вежливо поблагодарил его за новые знания, добавив:

 

– Мы настолько бедны, что своих коз только пасем.

 

Перилей оказался прав – Гермагор предпочел заночевать подальше от Одиссея и его людей. Впрочем, те были только рады, разбив лагерь на одном из небольших островков неподалеку от Скиатоса. Пусть на нем был всего один источник, но зато можно было почувствовать себя почти как дома.

 

Уже на закате, когда последние отблески колесницы Гелиоса еще дарили свет небу, дозорный окликнул Одиссея – кто-то подходил к острову. Одиссей нехотя встал и пошел от костра, на котором жарили одного из купленных накануне барана. Вкусный мясной дух уже заставлял сглатывать слюну, а вино еще больше разбудило аппетит.

 

– Хайре, Одиссей, – окликнули его с ближайшего корабля. – Мы станем рядом с вами, не против?

 

– Остров не мой, – радушно отозвался Одиссей. – Места много.

 

Аскалафа из Охромена он неплохо знал и врагом его не числил. Аскалаф его, насколько ему было известно, считал приятелем и «мужем достойным».

 

– Будь моим гостем, – пригласил его Одиссей.

 

– Видно, до тебя дошли вести о том, что у меня еще осталась амфора – другая отличного хиосского вина.

 

Одиссей ясно видел, что на лице Аскалафа мелькнула лукавая улыбка, хоть по голосу понять этого было нельзя.

 

– Думаю, жареный баран, который вот-вот будет готов, примирит тебя с потерей твоего сокровища, – откликнулся Одиссей. – Поторопись, иначе он остынет.

 

Вскоре Аскалаф уже сидел на шкуре у костра, минийцы с монеры Аскалафа разбивали лагерь, а огонь шипел, принимая в себя подношение богам. Разговоры, как все последние дни и особенно вечера, велись про Трою и ее жителей, а также про причины их похода.

 

– Не зря твоим предком считают самого Гермеса, – коротко хохотнул Аскалаф, намекая на решение Одиссея не искать любви Елены. – Видать, покровительствует он тебе.

 

В свое время Аскалаф оскорбился, что Елена выбрала в мужья красавца Менелая, а не его, Аскалафа. Но ему достало разума не кричать об этом на каждом углу и без всякой задней мысли дать пресловутую клятву, заставившую теперь покинуть родной дом и отправиться под стены могучей Трои.

 

– Он просто увидел мою сестру и решил, что она лучше, – не без бахвальства заявил Перилей и смачно зевнул.

 

– Именно, – подтвердил Одиссей. – Она не только красавица, но и очень разумная жена.

 

Аскалаф промолчал, только недоверчиво покосившись на него – назвать красавицей обычную женщину! – а затем и вовсе перевел разговор на Трою. Эту тему все поддержали с большим воодушевлением, отпуская шуточки, порой сальные, о достоинствах троянцев и, еще более охотно, троянок.

 

Утихомирились все уже в полной темноте, лишь дозорные порой шуршали песком, разминая ноги, да тихо потрескивали остывающие угли. И еще несся над волнами храп. Могучий храп, с радостью исторгаемый мужскими глотками, чьи хозяева хорошо потрудились днем и насытились вечером.

 

А утром всех разбудил вопль, прилетевший из лагеря Аскалафа. Бросившиеся на крик увидели разметавшееся на шкуре тело, незрячие глаза которого равнодушно смотрели в еще не выцветшее, по-утреннему яркое голубое небо, а вокруг него все было забрызгано спекшейся кровью, вытекшей из множества глубоких ран на груди.

 

2

 

– Это Телемон, – откашлявшись, нарушил обрушившуюся на столпившихся вокруг мертвого тела Аскалаф. – Один из моих людей. – Он отвернулся и глухо спросил, ни к кому особо не обращаясь: – Кто его так и за что?

 

Одиссей быстро глянул по сторонам. Воины с обеих монер столпились вокруг, и на их лицах – почти у всех – были буквально вычеканены эти же вопросы. Только лишь у одного по губам молнией промелькнула усмешка, да кое у кого в глазах затухающими углями мерцало удовлетворение.

 

– Надо бы его похоронить как должно, – с тяжким вздохом произнес Перилей.

 

– Надо, – согласился Аскалаф и, глянув на стоящего рядом воина, велел: – Собирайте дрова.

 

– А я к Менелаю, – предложил Одиссей. – Скажу, что задержимся...

 

Менелай задержке не обрадовался, но и не разгневался. Жажда мести, что гнала его первое время вперед, слегка поутихла под свежим морским ветром и ласками рабынь. В отличие от Одиссея, Менелай и его родичи воспользовались гостеприимством хозяина Скиатоса. И, судя по шуму, доносившемуся из дома, пока не спешили покидать остров.

 

– Я велю оповестить остальных, – небрежно обронил Менелай. – Скажи там, что срок даю два дня.

 

И ушел в дом, на шум продолжающегося пира.

 

– Эй ты, – обратился Одиссей к ошивавшемуся неподалеку рабу. – Где твой хозяин?

 

Хозяин нашелся неподалеку, около скотного двора, и услышав, что пришелец хочет всего-навсего узнать, где можно раздобыть побольше дров для погребального костра, расщедрился не только на указание места, но и велел одному из рабов проводить гостя, а потом и вовсе ткнул пальцем в двух закованных в кандалы людей.

 

– Можешь их взять для помощи. – И, коротко хохотнув, добавил: – Будут строптивыми – хоть до смерти забей. А понравятся – так и вовсе забирай. Толку тут от них никакого.

 

– Спасибо за щедрый дар, – с приличествующей случаю радостью произнес Одиссей, вызвав дружный хохот у находившихся во дворе.

 

Рабы – тощие, жилистые, со следами от многочисленных ударов плетей на голых спинах, были похожи словно братья и резко отличались от местных, как волки отличаются от домашних шавок. В ответ на негромкое: «Пошли!» Одиссея один из них выщерился и что-то произнес на незнакомом гортанном наречии. Второй хмуро зыркнул на него и передернул плечами, звякнув цепями.

 

– Это меоты, господин, – тихо произнес раб, которому велено было показать гостю окрестности. – Варвары, лопочут только на своем языке.

 

– Перилей, – окликнул Одиссей сопровождающего его родича. – Отправь их в лагерь да скажи, чтоб им дали воды и еды. И пошли троих ко мне с топорами – поможем Аскалафу с дровами.

 

Аскалаф дровам обрадовался – того, что удалось найти на островке, на нормальный погребальный костер явно не хватило бы. Однако через эту радость явно просвечивала, словно сквозь воду на мелководье, озабоченность.

 

– Одиссей, – после некоторого колебания произнес он. – Не то чтобы я хорошо знал Телемона. Да и не родич он мне, но... Найди того, кто это сделал.

 

– Найти и?..

 

– Просто найди. Телемон не был невинной нимфой, но чтобы убить так? Я хочу знать, кто способен на такую ярость.

 

Одиссей качнул головой – не ярость. Человек в ярости не владеет собой, он оставит множество следов, он будет выкрикивать угрозы. Но вокруг Телемона песок был нетронут – словно Эриннии настигли его, спустившись подобно Персею с небес и, накрыв его тишиной, свершили свое дело.

 

– Ты откажешь мне? – неверно истолковал его жест Аскалаф.

 

– Нет. Я найду его. Или их, – добавил Одиссей, усмехнувшись. – Но мне понадобится помощь – всех, кто знал Телемона, всех, кто был рядом с ним вечером или сидел рядом с ним на веслах.

 

– Одним словом, всех нас, – невесело хохотнул Аскалаф. – Я помогу. И мои люди тоже.

 

Одиссей коротко кивнул и тихо произнес:

 

– Хорошо. Менелай дал нам два дня – думаю, к исходу второго я буду знать, кто это.

 

– А я буду? – уточнил Аскалаф.

 

– Наверное, будешь, – блеснул зубами в усмешке Одиссей. – Я пока и сам этого сказать не могу.

 

– Хорошо, о хитрейший из эллинов. – Аскалаф хлопнул Одиссея по плечу и пошел к своим людям.

 

– Хорошо хоть, о божественном предке не вспомнил, – тихо произнес Одиссей. – А то бы еще присоветовал к нему обратиться.

 

Он представил себе это самое обращение – стоит он, Одиссей, рядом, скажем, с гермой Герма – четырёхгранный столб, завершенный скульптурной головой, первоначально бога Гермеса (отсюда название). Нередко к гермам приделывался с лицевой стороны фалл – эмблема плодородия, и, закатив глаза, завывает, пытаясь привлечь внимание Гермеса. В том, что в первую очередь на него обратят внимание прохожие, Одиссей и не думал сомневаться: боги – они, вне всяких сомнений, могущественные и грозные, но они далеко, и наверняка проблемы смертных им кажутся мелкими и незначительными. Зато люди – совсем рядом, и посмеяться над обделенными разумом любят...

 

Одиссей вздохнул, отгоняя непрошенные мысли, которые с навязчивостью запаха храмовых курений лезли в голову, и направился вслед за Аскалафом – выполнять обещание.

 

К вечеру, шагая к своей монере, он пытался понять, что же ему удалось узнать сегодня? Из разговоров с друзьями Телемона Одиссей уже немало знал о нем: о юности, родных, увлечениях... Не знал только о том, что именно заставило кого-то раз за разом вонзать... «А что вонзали-то? – вспугнутой пичугой вспорхнула мысль. – Чем его убили?»

 

Одиссей прикрыл глаза и стал вспоминать увиденное утром: светлый, почти белый песок с редкими камешками, шкура, щедро залитая уже подсохшей кровью, человеческое тело, грудь и живот которого обильно изукрашены ранами.

 

– Копье... Наверняка это было копье. И не только оно – в живот били явно не им, от копья не такие раны...

 

– Эй, Одиссей! – ударил в уши голос Перилея. – Тебя посетила одна из Муз?

 

– Возможно, – рассеянно отозвался Одиссей, замерев на полушаге. – Перилей, человек умирает громко?

 

– Ээээ... – озадаченно отозвался тот. – Не понял, что ты хочешь от меня узнать.

 

– Ты спишь, и тут в грудь тебе вонзается копье...

 

– Аид тебя дери, – незло ругнулся Перилей, делая отвращающий беду знак. – Я спать перестану после таких слов!

 

– Не ты,– согласился с ним Одиссей. – После сытного ужина и вина спит Телемон, крепко спит, и тут ему в живот втыкают копье.

 

– В грудь,– поправил его Перилей. – В грудь копье воткнули несколько раз. А в живот не иначе как нож. Острый такой нож, каким свиней и баранов режут.

 

– Значит, и ты заметил, – кивнул Одиссей.

 

– Еще бы не заметить, – усмехнулся Перилей. – Его почти как того же барана чуть не вскрыли.

 

– Зато мечом не пользовались, – медленно произнес Одиссей, вновь прикрывая глаза. – Но почему он молчал? Неужели настолько крепко спал, что ничего не почувствовал?

 

Перилей пожал плечами, а потом и вовсе отвернулся, заинтересовавшись чем-то, происходящим за спиной Одиссея.

 

– Если бы я хотел кого-то убить, тайно, чтоб никто не услышал, я бы...

 

Одиссей замер, вертя со всех сторон, словно подобранную у кромки волн невиданную ранее ракушку, пришедшую к нему идею. Если бы он, Одиссей, убивал так, что никто ничего не услышал – даже часовые, бодрствующие неподалеку, – он бы заранее позаботился о том, чтобы его жертва не смогла либо ничего сказать, либо почувствовать. Сказать... Вскрикнуть – и не быть услышанной...

 

Одиссей резко развернулся и пошел обратно, в лагерь минийцев.

 

– Я могу увидеть тело Телемона? – тихо спросил он, отыскав Аскалафа. – Я хотел бы кое-что проверить.

 

– Я сам провожу тебя, – кивнул в ответ Аскалаф, – рабы уже приготовили его к погребению.

 

Стоя над телом Телемона, Одиссей вновь задумался о том, что делал бы он сам, посети его мысль не привлекая ничьего внимания убить безмятежно спящего человека.

 

– У тебя есть мак? – спросил он, внимательно разглядывая щедро обмазанное маслом тело.

 

– У меня нет, но он может быть у Строфия, – ответил Аскалаф после небольшой паузы и пояснил: – Тот знает, как лучше изгонять болезни и врачевать раны. Мы всегда обращаемся к нему.

 

– У Строфия, значит, – пробормотал Одиссей. – У Строфия... Где он сейчас?

 

Аскалаф пожал плечами, кликнул раба и велел во всем помогать Одиссею.

 

Мак у Строфия был. Более того, Строфий был человеком, несшим вчера дозор в первую часть ночи.

 

– Я ничего не слышал, – хмуро разглядывая Одиссея, заявил он. – Ничего особенного.

 

– А не особенного? – рассеянно поглядывая на то, как спокойно и неторопливо затачивает Строфий свое копье, спросил Одиссей.