Текст книги "Задумка Веретенщика"

Автор книги: Ирина Волкова-Китаина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Ирина Волкова-Китаина
Задумка веретёнщика

I

Николай Николаевич выпил рюмку коньяка и не почувствовал ни запаха его, ни вкуса. Такого с ним раньше не случалось. Он сидел в кафе на открытом воздухе, предпочитая простор и летнюю свежесть ресторанным залам. Однако сейчас он не замечал ни обновлённой и, словно, только что вымытой Малой Конюшенной, где кафе находилось, ни рядом с ним Невского, бывать на котором любил, а воздуха ему не хватало. В этот момент Николай Николаевич понял, что обсчитался при разделе прибыли со своим компаньоном.

С Семёном Петровичем Пустовойтенко он занимался бизнесом меньше года, но уже жил при деньгах, обрёл при своём высоком росте приятную вальяжность и не раз благодарил судьбу за тот день – последнее в тысячелетии двадцатое сентября, когда она втолкнула его в тесную кабину лифта, куда вошел и Семен Петрович.

Этот бывший подчиненный его отца, о каких раньше говорили – «простой работяга», ремонтировавший на фабрике веретенные машины и, бывало, чинивший на глазах Николая Николаевича, ещё мальчика, его маме то «Зингер», то похожую на игрушечную мельницу кофемолку, стал последнее время напоминать ему Сократа. Правда, в то двадцатое сентября, когда Семён Петрович был в красной молодёжной ветровке и кепочке, скрывшей сократовскую лысину, Николай Николаевич принял его со спины за парня, и лишь когда он обернулся, узнал его и сразу ощутил важность того момента.

– Семён Петрович! – радостно воскликнул он. – Не узнал вас! Богатым будете!

Пустовойтенко засмеялся.

– Твои бы слова, Коля, да боженьке в ушки. Знаешь, чем я теперь занимаюсь?! Ну, не оглядывай ты на мне эти обноски! Жена подвернет рукава. Штанины укоротит. Будет тип-топ! Компаньон от своего внука дал. Я взял!

Николай Николаевич нажал кнопку этажа Семёна Петровича и, пока ехал до его третьего, потом вместе с ним до своего последнего и снова к нему на третий, узнал, что Семен Петрович с его фэзэушным образованием издает энциклопедию!

– Имею валютный банковский счет, – похвастался Семён Петрович, – всё как следует! И компаньон есть! Журналист Циркулев! Ты должен был читать его. Отец фабричную газету домой приносил!

Фамилию Циркулев, принимая её за псевдоним, Николай Николаевич встречал в фабричной газете и, сейчас вспомнив, что недавно видел Семёна Петровича с худым длинноногим стариком, действительно, похожим на циркуль, понял: «Значит, он шёл с этим журналистом!»

– Посмотри, что еще у меня! – Пустовойтенко чикнул вдоль груди молнией ветровки и достал из-за пазухи обложку книги.

Николай Николаевич прочел на тёмно-зелёном кожзаменителе заблестевшие золотом буквы:

«ТРИУМФАТОРЫ МИРА»

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ

Пустовойтенко раскрыл обложку:

– Тут, Коля, будут «великие из великих», начиная от самого Ноя!

Внутри оказалась фотография, увенчанного лавровым венком, мужчины с лицом римского патриция, но в современном малиновом пиджаке и при галстуке.

– Кто это?! – полюбопытствовал Николай Николаевич.

– Первый лавроносец! – пояснил Пустовойтенко. – Перевел на нашу энциклопедию две тысячи долларов! Про него тоже будем печатать!

Николай Николаевич взмолился:

– Семён Петрович, а нет ли и мне у вас работы?

С тех пор он занимался «лавроносцами»: ездил по городам, демонстрировал обложку энциклопедии, где любой всего за две тысячи долларов мог оказаться на одних страницах с Хаммурапи, Львом Толстым, Эйнштейном, Гагариным. Как представитель энциклопедии, получал автобиографии от лавроносцев, собственноручно надевал им на головы венок из нейлонового плюща и лавра, когда они фотографировались на память, принимал у них квитанции об оплате, но никогда не интересовался, сколько собирается на энциклопедию денег. И вот теперь у него пробудился к этим деньгам интерес.

Часа два назад он зашел уже с дорожной сумкой попрощаться перед очередной командировкой с Семёном Петровичем и его супругой.

– Давай, Коля, сюда! Я у компьютера! Предисловие заканчиваю, – закричал тот из комнаты. – Новость у нас! Энциклопедия собрана! Печататься будем. Циркулев только что тут был. Последнюю твою партию лавроносцев, сказал, обработает – и в типографию. Ждут нас там! Как школьников, первого сентября! Договорился наш грамотей! У него связи! Так что, баста! Отмотался ты по городам и весям!

Проходя на середину так называемой большой комнаты, Николай Николаевич признался:

– Да я бы ещё поездил…

– Поезжай в Америку! Детей своих навестишь. Себя им покажешь! – не оглядываясь на него, посоветовал Пустовойтенко. – И пусть твоя бывшая свою репу почешет: надо ли было драть когти из такого-то города, да от мужика с такими деньгами?! Коля, ведь какие перспективы у нас! Отпечатаемся! Разошлём тираж лавроносцам. Все «бабки», что останутся, – наши! Знаешь, их сколько?!

Николай Николаевич повеселел, хотел спросить, какая сумма ему причитается. Но тут, услышав разговор о деньгах, в комнату вошла глуховатая Нина Николаевна.

То, что эта, почти на голову выше Семёна Петровича, женщина – его жена, Николай Николаевич узнал, когда лет пять назад продал лучшую в кооперативе родительскую квартиру и переселился в подъезд Семёна Петровича. Но когда позволил его жене обращаться с собой, как с провинившимся школьником, не заметил.

– Счастливый венок я сплела! – напомнила она ему и заодно своему супругу о своём участии в бизнесе. – Но вы даже спасибо мне не сказали! Хороши! Я от Александра Циркулева только сегодня узнала: Коля увенчал моим венком две тыщи лавроносцев!

Николай Николаевич ахнул про себя: «Две тыщи!!!»

Сразу умножил их ещё на две тысячи долларов, в спешке упустил один ноль, но произнес с восторгом:

– Четыреста тысяч долларов! Семен Петрович! Я больше ста получу!

– Ну, математик! Ха-ха! – захохотал Пустовойтенко, отъезжая в крутящемся кресле от компьютера. – Где тебя, Коля, хха-ха, учили деньги считать?! Мы вот, с Нюськой заканчивали разные институты не как ты, подготовительные курсы. У нас ФЗУ да фабрика! А считаем лучше… Нюсь, так?

Нина Николаевна всю жизнь вела строгий учёт каждой копейке, но умножение двух тысяч долларов на две тысячи «лавроносцев» выдало в её голове такой же, как у Николая Николаевича, результат.

– Нет, Семен! Он лучше нас считает! – язвительно возразила она. – Как же это, Коля, у тебя получилось? Ты в школе проходил арифметику?!

– Проходил!

– Тогда посчитай, сколько тебе уже выдано по тыще-то в месяц?! Прибавь, сколько на само дело уходит?! И не отмахивайся у меня! Пользуешься, что мы с отцом работали. На всем готовом сидишь! Энциклопедию пишет Александр Циркулев! Рекламы по городам к твоему приезду рассылает тоже он! А Семён?! Мало, что всё задумал, что из-за предисловия у компьютера дни и ночи, так ради тебя он ещё платит психам!

«Психами» для удобства произношения Нина Николаевна называла психологов – Анатолия и его брата Сашу, ездивших по разным городам с краткими психологическими курсами и за согласованную с Пустовойтенко плату, плюс по одной статье о себе в энциклопедии, готовивших в неё лавроносцев.

– Катаешься в купейных вагонах, – определила она работу Николая Николаевича, – обложечкой да венком моим помахиваешь! И хочешь к зарплате ещё больше ста тыщ!

Семён Петрович опять рассмеялся.

– Ладно вам… – пробурчал Николай Николаевич. – Понял. Я про расходы забыл…

Пустовойтенко рассмеялся заливистей.

Осмеянный им Николай Николаевич ощутил себя настолько «большой фигурой, да дурой», что захотел принять душ. Вернулся с чемоданом домой, а там решил поменять и наряд, и выбирал его долго. Повышенное внимание к костюму у него появилось из-за обязанности бывать на публике, и, к тому же, за время работы с лавроносцами у него образовался солидный гардероб.

В кафе в новом костюме – белые брюки, свободный синий пиджак – он сошел бы за «светского льва», если бы не выглядел для наряда «с иголочки» таким озабоченным. «Последний раз еду…» – сожалел он и не мог понять, какими же «бабками» хвалился Семён Петрович? В расчетах получалось не так уж и много.

Официантка подала заказ. Продолжая подсчитывать доходы, Николай Николаевич налил себе первый полтинничек и только пригубил, как с внезапностью шаровой молнии ему в голову влетел утерянный ноль!

Николай Николаевич бездарно осушил рюмку. Тут же решил звонить Пустовойтенко, и на тебе, забыл телефон в оставленном дома пиджаке, в досаде опустошил вторую рюмку! Третью! Ощущения от коньяка, вернее, отсутствие их повторилось. «Дела…» – произнес он озадаченно и снова попытался перемножить лавроносцев на доллары. В голове, как будто, что-то задвигалось.

С детства Николай Николаевич слышал, что в головах у людей есть извилины, которыми они шевелят, и шарики, которых им не хватает, а сейчас убедился, как это верно подмечено! Ноль, будто шарик, покатился по извилинам мозга, и они все зашевелились. Николай Николаевич подал официантке условный знак. Тотчас на столе появился новый графинчик. Потом они сменялись один за другим. Николай Николаевич упорно производил в уме вычисления, одновременно стараясь поймать вкус коньяка, как воду пил водку, ещё что-то сухое и, наконец, крикнул официантке:

– Шампанского!

Ноль по извилинам забегал быстрее.

– Стоя-я-ть! – дал ему приказ Николай Николаевич.

К тому моменту он уже вычислял вслух. Ноль встал.

Николай Николаевич легко пересчитал все ноли, остолбенел от полученной суммы, вычислил в ней свою долю и взглянул на мир глазами богатого человека!

Ему показалось, что всё вокруг стало ярче и ближе к нему: и колоннада Казанского собора, и победоносные полководцы. Он захотел уточнить, где Барклай, где Кутузов, оглянулся, у кого бы это спросить, и увидел на другой стороне Малой Конюшенной женские волосы, выкрашенные красными и желтыми поперечными полосами. Обладательница их сразу отвлекла его внимание от полководцев.

Женщина сидела за столиком с афишами, чуть отступив от проспекта, чтобы не мешать потоку толпы и, в то же время, не быть незамеченной.

Возле неё вертелся странный старичок маленького роста. Она держала его за руку, вытирая носовым платком его футболку. Он вырывался, смеялся, размахивал стаканчиком мороженого. Николай Николаевич решил: как только старичок исчезнет, он подойдет к огненноволосой красавице, и попросил счет.

Когда в поле зрения распространительницы билетов попал импозантный мужчина, кативший перед собой дорожную сумку, которой он нечаянно толкнул столик с афишами, она решила, что спешит купить билет. А поскольку еще можно было пешком дойти и до Музкомедии, и в Малый оперный, пошутила:

– Вот и сам Топтыгин торопится в театр!

– К вам он торопится! – подхватил её шутку Николай Николаевич. – Ослепили вы Топтыгина! Столик вам чуть не сломал! Не сердитесь. Я долго бродил по Сибири, жил в берлоге, сидел в клетке в Тамбовском лесу и женщин такой смелой внешности никогда не встречал. Скажите скорее, как вас зовут?

Польщённая его комплиментом, она ответила довольно игриво:

– Моего имени вы тоже не встречали! У меня несовременное имя. Глафира. Некоторые зовут Фира.

Николай Николаевич сосредоточился, как же ему представиться: Николай или просто Коля, но, вспомнив куда более важное сейчас обстоятельство, выпалил:

– Фира! Я заработал четыре миллиона долларов! Меньше чем за год! Честно! Когда начинали дело, компаньон говорил, хоть бы в старости узнать, что такое свой бизнес, да к пенсии подработать. Представляешь?!

Распространительница усмехнулась.

– Чего ж не представить? Компаньон к пенсии подработал, а вас в клетку!

– В какую клетку?! – Николай Николаевич не понял. Он потерял нить разговора.

Распространительница билетов посмотрела на него снисходительно, нашла забавной его прическу с челкой, округляющей простоватое лицо, и, не заметив, что он пьян, приступила к своей работе.

– Не желаете прямо сейчас отправиться в оперетту?

– Вы сама – оперетта! – нашелся Николай Николаевич с новым комплиментом. – Небудничная женщина! Золотая жила для любого антрепренёра! Одно ваше слово, и я за полгода… нет! За три месяца возведу вас на вершину славы! О вас в энциклопедии будут писать! Хотите?

Глафира изумилась:

– Разве такое возможно?!

– С моей помощью – да! Знаете, кто я? Позвольте представиться…

С этими словами Николай Николаевич достал из кармана свою визитную карточку и положил на столик с афишами.

Глафира прочла: «Николай Николаевич Шляпин. Председатель отборочного жюри энциклопедии «Триумфаторы мира».

– А это… прямой мне на энциклопедию, – Шляпин ткнул пальцем в напечатанный внизу визитки номер домашнего телефона Пустовойтенко и от волнения выдохнул на Глафиру весь букет только что употреблённых напитков.

Глафира отпрянула от «аромата». Двумя пальцами она взяла его визитку и протянула её ему, словно мерзкое насекомое.

– Заберите. Мне это не нужно. Не закрывайте афиши. Идите, протрезвитесь!

Шляпин заметно покачнулся. И тут к Глафире, виляя бёдрами, подошла женщина, щуплая, пегая, местами брюнетка, местами не поймешь, какая, но форсу! Нос к верху. Николай Николаевич удивился: откуда у такой женщины такой форс?

– Ну, как я? Похудела? – спросила она, поглядев на него.

– Я впервые вас вижу, – ответил он, но Глафира с радостным возгласом: – «Люська!» – поднялась к ней с объятьями.

Перед Шляпиным замелькали обнаженные женские руки. Четыре… шесть…! Он насчитал и восемь, и только догадался, что у него двоится в глазах, как Глафира и пегая вчетвером поплыли от него в сторону Невского. А Невский вместе с пешеходами стал опрокидываться на него.

– Девочки! – успел крикнуть он. – Падаю! Помогите!

Очнулся он, сидя за столиком распространительницы билетов. Она про кого-то говорила.

– … скрывался от следствия, бродил по Сибири, жил в берлоге!

«Бедняга!» – подумал Николай Николаевич, не имея сил оторвать от стола голову.

– За что он сидел? – резко прозвучал над ним другой голос.

– Компаньон подставил. Меньше чем за год накрутили четыре миллиона долларов!

Шляпин вспомнил про свой миллион и насторожился.

– Ну, лопоухая Фирка! – опять прозвучал не её голос. – На «Скорой» хотела отправить сибирского богатыря! Часто к твоим ногам миллионеры падают?! Как была лопоухая, так и осталась! Один раз пролопоушила! Ну, молодая была! А теперь-то! Опять упустить?! Глянь, какие на нём тряпки после тюрьмы! – Голос зазвучал ласковей. – На пиджаке пуговички золоченые! На кармашке буковки. Я видела, парчой вышито: «Club». Фирка! На нём клубный пиджак! Он – член элитного клуба! Человек солидный! Мне он нравится! Он даже похож на Федора Шаляпина!

Глафира хмыкнула.

– Только не поет.

– Пою… – подал голос Шляпин.

– Так вы певец! – голос над головой Шляпина повеселел. – Фирочка! Певцы у нас разве не сидели? Ну-ка, вспомни, ты про всех знаешь!

– Петя Лещенко! – задумчиво произнесла Глафира. – Печковский! О господи! Сережа, Юра, Дин Рид! Многие!

– Ну вот, и этот! А тут что? Он тебе дал?..

Шляпин увидел, как юркая рука выхватила у него из-под носа его визитку, поднял голову, увидел и вспомнил пегую Люську.

– Ого! – вскрикнула она, взглянув на визитку. – Председатель жюри! Председателей мы не упускаем! А ну! – снова перейдя на резкий тон, Люська ткнула Шляпина пальцем в грудь. – Отвечай, председатель! Только правду! Женатый?!

Охнув, Николай Николаевич вспомнил своих жен. Первая увезла его детей в Америку, и он постыдно подписал на это согласие, потому что не подписать было постыдней. Вторая перед самым разводом коварно обменяла его родительскую квартиру на маленькую двухкомнатную и большую комнату в ней продала. Теперь Николая Николаевича его новоявленные соседки, сестры-старушки, называли подселенцем.

– Н-нет, н-нет! Холостой… – простонал он.

– Отлично! – оценила Люська положение Шляпина и скомандовала подруге: – Держи, Фирка, его тут на стуле. Пойду, поймаю машину. Я к себе его заберу!

– Н-не поеду… – заартачился Николай Николаевич.

Он вырывался из рук, цеплялся за столик Глафиры, порвал афишу, упирался двумя ногами в колеса, когда его сажали в машину, и, в конце концов, поехав неизвестно куда, барабанил кулаками по спинке кресла водителя, пока тот не пригрозил:

– Не бузи, папаша! Высажу!

– У Московского вокзала, пожалуйста! – попросил Николай Николаевич, вспомнив о командировке, и отключился.

II

Желание написать предисловие к энциклопедии от своего имени родилось у Пустовойтенко, когда Циркулев читал ему и Шляпину о знаменитостях с фамилиями на букву «П». Случилось это в какой-то день Масленицы. Семён Петрович, предвкушая блины и прочее к ним, пребывал в прекрасном расположении духа. После артиста Пуговкина он готовился услышать о себе и своих веретённых машинах, по которым частенько скучал. Но Циркулев, закончив о Михаиле Пуговкине, перекинул пачку соединённых скрепкой листов с биографиями лавроносцев (их он на таких чтениях пропускал) и перешел к другой известной личности, Николаю Ивановичу Путилову. Пустовойтенко, озадаченный тем, что его пропустили, слушал про знаменитого промышленника одним ухом и прогонял в уме алфавит.

Циркулев за почти полвека в фабричной газете никогда не читал слушателям своих статей и был польщён вниманием компаньонов. Читать им он начал с Павла (апостола), и пока шел до Пуговкина, его природный баритон поднимался всё выше, а на Путилове, как нарочно, возвысился, чуть ли не до дисканта, и задребезжал, подчеркнув возраст чтеца. Пустовойтенко этого не вынес.

– Погоди, Александр Фёдорович! Куда ты разогнался с его паровозами, рельсами, с каналом по дну «Маркизовой лужи» от Кронштадта до Петербурга? Да хоть протяни он его до Северного полюса! «С» в алфавите стоит раньше «Т»! Значит, Пустовойтенко впереди Путилова. Сначала прочти про меня!

Циркулев заглянул поверх массивных старомодных очков в глаза Семена Петровича и ответил:

– Сеня, о тебе писать в нашей Энциклопедии не этично.

Ответ рассмешил Шляпина. Он запрокинул голову на спинку дивана и долго смеялся, а когда успокоился, в комнате был слышен только храп любимого Пустовойтенковского кота.

Семён Петрович тихо произнёс:

– Чем же я перед задуманной мной энциклопедией провинился?

– Да, чем?! – Шляпин снова прыснул.

– Ничем! – ответил Циркулев.

– Тогда объясни, грамотей, простому работяге, – попросил Пустовойтенко, – почему тебе писать о нём в нашей газете было этично, а в энциклопедии нет?! Вон, и Коле это смешно. Может, мне, как всякому лавроносцу, внести две тысячи долларов на наш общий банковский счет?!

Нечаянно упомянув о банковском счёте, Семён Петрович густо покраснел, но не из-за того, что не имел общего с компаньонами банковского счёта. За этот счёт он принимал номер собственной сберкнижки. Регулярно снимаемые с неё деньги лавроносцев он честно хранил в тайнике в чемодане, как общие, но с каких-то пор у него появилась слабость – перед сном их пересчитывать, оттого-то он и покраснел. Шляпин, никогда не видевший его таким красным, поспешил с утешением.

– Семен Петрович! Не расстраивайтесь! Энциклопедия ведь ненастоящая!

Краска отхлынула от лица Пустовойтенко.

– Как не настоящая? А деньги ты получаешь за неё какие? – прошептал он. – Ненастоящие? Или ты думаешь, нашу энциклопедию не напечатают?

Страница о Путилове задрожала в руке Циркулева. И тут из кухни раздался и, словно стрела, вонзился компаньонам в уши пронзительный крик бывшей текстильщицы Нины Николаевны.

– «Компанёны!» Всё на столе!

– На-пе-ча-тают! – отчеканил Александр Фёдорович окрепшим голосом и, помолчав, добавил. – Эта энциклопедия – моя лебединая песня. Я спою её, благодаря тебе, Семён! Ты послан мне свыше!

Любитель порассуждать о высших мирах, и даже как бы устремлённый к ним своей вытянутой фигурой, он резко встал с дивана и объявил:

– Однако хочу вам компаньоны, заметить! До нас ни знаменитые французские энциклопедисты, ни великие Брокгауз с Эфроном, ни составители Больших и Малых Советских энциклопедий не писали в своих энциклопедиях о себе. Силы свыше не позволяли им это сделать. Но! – старый журналист назидательно поднял палец. – Издатели писали к ним «Предисловия».

– Скромность украшает человека! – прокомментировал Пустовойтенко неожиданное для себя замечание, развёл руками, громко хлопнул в ладоши и запел: «Маслена краснолицая! Краснобокая! Зиму гони! Весну приводи!»…

«Компанёны!» – снова крикнула Нина Николаевна.

Все направились на её призыв в пахнувшую жареными блинами кухню, и там Семён Петрович объявил, что напишет в энциклопедию «Предисловие»…

С тех пор Пустовойтенко жил в творческих муках. Однако «Предисловие» не было готово и в тот августовский день, когда Шляпин отправился в последнюю командировку.

Как только он, обиженный насмешками, ушел принять душ, Семен Петрович оставил предисловие и поспешил к окошку на кухне. Он ждал, когда Николай Николаевич появится на улице, чтобы окликнуть его, и представлял картинку: Николай Николаевич катит свой чемодан на колесиках по дорожке вдоль дома и слышит сверху: «Эй, математик!» – Смотрит на голос. – «Посчитай еще раз нули!» – крикнет ему Семён Петрович, засмеется и захлопнет окно.

Однако Шляпин из дома не выходил. Семён Петрович выглядывал на улицу, пока не вспомнил о компьютере, отлучился на полминуты выключить технику, снова к окну. Шляпин не появлялся. Желая выяснить, в чём дело, Семён Петрович поехал к нему на девятый этаж.

На звонок в квартиру ему не открыли, на вопрос: «Коля дома?!» – ответили: «Уехал в командировку».

Пустовойтенко вернулся домой в недоумении, встал у раскрытого окна. Нина Николаевна смотрела телевизор. Он крикнул ей:

– Нюся! Математик-то как в воду канул!

– Что? – не расслышала она.

– Как в воду канул, говорю, математик!

– Какой математик?

– «Какой, какой?» – передразнил её Семен Петрович. – Не знаешь математика?!

– Нет!

– Кто насчитал, что мы заработали всего четыреста тысяч долларов?!

– Тише! – Нина Николаевна бросилась к окну, оттолкнула от него супруга. – Чего кричишь на весь двор о таких деньжищах!

Семён Петрович хохотнул.

– Да какие это деньжищи?! Четыреста тысяч! Нюська! Это деньжищи?! Хха! – Он резко оборвал смех. – Я о чём тебе говорю? Коля пропал! От нас ушел, а из дома не вышел. Не испарился же человек?

Нина Николаевна хлопнула рамой окошка.

– Не хочу слушать о нём. У Миньковых твой математик! Лёшка из Турции вчера прилетел. Наверное, смотрит, что тот привёз. Опять что-нибудь купит. Поднимись к Лёшке или на трубку звони.

Трубку Шляпин не взял. И у соседа его не оказалось. Пустовойтенко вернулся домой ещё больше расстроенный. Позже и Нина Николаевна расстроилась, но по другой причине. Ночью она даже растолкала Семена Петровича.

– Проснись, Семён! У дома кто-то крадётся. Вот так, кричать в окошко про тысячи долларов. Да проснись ты! Не укокошили б нас из-за этой энциклопедии!

Семён Петрович сделал вид, что спит.