Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Ирина Волчок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Ирина Волчок
Рассказы

Над нашей лавочкой сирень качается

– Свет, – ворковала Нинка. – Светочка, ну что тебе стоит? Ну сходи, будь другом, один раз, честное слово! А? Он такой интересный…

– Отстань, – как можно тверже сказала Света. – Сама иди, раз он такой интересный.

– Я не могу, – проникновенно зашептала Нинка. – Павлик позвонил! Представляешь? Сам! К Сысоевым зовет! Прямо сейчас!

– Твой Павлик – придурок, – брезгливо сказала Света. – И Сысоевы его – такие же.

– Ну и что? – искренне удивилась Нинка. – Зато у них знаешь какие люди бывают? У них даже с дипломатом можно познакомиться!

– Ага, – ехидно перебила Света. – Знакомишься со всеми подряд, а мне на свидания ходить.

– В последний раз! – горячо заверила Нинка. – Никогда больше не попрошу! Честное слово! А Павлик тебе что-нибудь Стругацких достанет… А?

Света вздохнула и с сомнением посмотрела на сестру. В последнее время они стали заметно отличаться друг от друга, и выдавать себя за Нинку становилось все труднее. Нинка поняла ее взгляд и обрадовано затарахтела:

– Да мы только вчера познакомились! Мы с девками из кино шли, в одиннадцать, темно уже было, он и не разглядел меня толком!

– А рост? – уныло напомнила Света, уже сдаваясь.

– Да я на каблуках была!

– А волосы?

– Скажешь – покрасилась.

– А голос?

– Между прочим, у нас голоса похожи, – скрипуче заявила Нинка. – Ты, главное, не смейся. И вообще не обязательно много разговаривать.

Света поморщилась. Это уж точно, стоит заговорить – и тут же расшифруют. Когда-нибудь нарвется она на неприятности из-за этой дуры. Но Стругацкие – это достойная плата.

– Ты хоть знаешь, кто он такой?

Нинка замешкалась с ответом, глядя в зеркало, делала вид, что поглощена макияжем, а сама напряженно вспоминала, наморщив лоб и открыв рот. Ну-ну.

– Юрий Борисович! – наконец сказала она. – Да, его зовут Юрий Борисович. Фамилию не помню, но какая-то красивая. Девятнадцать лет. Радист. Спортсмен.

– Спортсмен? – неприятно поразилась Света. – Не пойду.

– Да он любитель, – засуетилась Нинка. – Просто так занимается, для здоровья. Никаких разрядов… Если только по шахматам? Вроде он о шахматах говорил. Свет, сходи, а? Он уже почти двадцать минут ждет.

– Откуда ты знаешь? – удивилась Света.

Нинка выглянула в окно и довольно хмыкнула:

– Видишь, на лавочке, спиной к нам? Стриженый и с плечами.

Стриженый с плечами сидел не шелохнувшись, и было в его позе такое спокойное терпение…

– А на какое имя отзываться? – хмуро спросила Света.

– Так я сказала, что меня Светланой зовут. – Нинка невинно хлопнула ресницами и с надеждой посмотрела на Свету. – Может, накрасишься, а? Чуть-чуть… Только глаза и губы… Нет? Ну, хоть черные очки надень, что ли.

Света подходила к лавочке с противным чувством вины за то, что опоздала. Хотя вообще при чем тут она? Все, в последний раз. Она обошла лавочку, остановилась перед сидящим на ней парнем и сказала:

– Здравствуйте, Юрий Борисович.

И тут же забыла о нем. Потому что рядом с ним на лавочке лежала большая семиструнная гитара, а на ней – роскошный том Стругацких: «Трудно быть богом», «Хищные вещи века» и «Попытка к бегству» под одной обложкой. «Попытку к бегству» она еще не читала.

– Светочка. – Парень встал и оказался на голову выше нее. – Я уже не надеялся, что ты придешь.

– Я… э-э-э… нечаянно, – подражая Светкиной интонации, сказала Света, слегка отворачиваясь, чтобы скрыть лицо. – То есть я хочу сказать – опоздала нечаянно. Так получилось.

– Ну да, я понимаю. – Парень взял со скамейки книгу и гитару, гитару закинул за спину, книгу зажал в правой руке, а левой слегка обнял Свету за плечи. – Куда пойдем?

Света осторожно выскользнула из-под его руки и шагнула чуть в сторону. Бабник. И с кем хоть Нинка все время знакомится?

– Тебе сколько лет? – неожиданно спросил парень.

– Семнадцать, – сказала она. Подумала и добавила: – С половиной. А что?

– А старшая сестра у тебя есть?

– Нет, старшей нет, – с некоторым облегчением ответила Света. Нинка была на полтора года младше, так что врать пока не приходилось.

– А что у тебя с волосами? – вкрадчиво спросил он.

Ну вот, началось. А почему это у тебя такие большие уши…

– Отрастила, – хмуро буркнула Света. – То есть покрасила. Ну так куда мы идем?

Прием сработал – парень отвлекся от обсуждения цвета ее волос.

– В парк, – сказал он. – У меня там лавочка есть, можно сказать – личная. Много тени и цветов. Сейчас увидишь.

Они прошли дворами пятиэтажек, потом каким-то переулком мимо длинной кирпичной стены и вышли к речке, на высокий берег, густо застроенный старыми частными домишками, окруженными такими же старыми, непроходимыми садами. Сады плавно переходили в небольшой полуодичавший парк, и в глубине этого парка было что-то вроде беседки – десяток тонких длинных столбиков, врытых в землю полукругом, увитых плющом, а вокруг – заросли пионов, шиповника, мелких белых роз, ирисов, календулы и еще чего-то. В беседке стоял старый деревянный диван с вычурной резной спинкой с остатками темного лака и отполированным добела изящно вогнутым сиденьем.

– Вот моя лавочка, – с нескрываемой гордостью сказал парень. – Здорово, да?

Совсем мальчишка, – снисходительно подумала Света и сказала:

– Правда здорово. А почему вас по имени-отчеству зовут?

– Никто не зовет, – удивился он. – Меня все зовут Сокол. Это у меня фамилия такая. Давай посидим, поговорим, пообщаемся.

Вообще-то ей не очень хотелось с ним общаться. Она еще не поняла, нравится он ей или нет. Стругацкие, которых он бросил на лавку рядом с собой, – те нравились. Света вздохнула и села рядом с книгой.

Странно, но она вспомнила, что пора домой, только тогда, когда стало совсем темно. Несколько часов они просидели, говоря ни о чем, по очереди беря в руки гитару, наигрывая знакомые обоим мелодии, потом опять о чем-то говорили. И ей не было скучно. Не сказать, чтобы весело, но хорошо. Спокойно как-то. Уютно.

– Держись за меня, – сказал Сокол, пробираясь сквозь кусты. – Здесь черт ногу сломи. Давай руку.

И когда они вышли на ярко освещенную улицу, он не выпустил ее руку, так и вел до самого дома. У подъезда остановился, наклонился и вдруг быстро и легко чмокнул ее в кончик носа.

– Ты что? – удивилась Света.

– Пока, – сказал он и сунул ей в руку томик Стругацких. – Читай. Я заметил, как ты пялилась… При встрече вернешь.

– Когда? – растерянно крикнула ему вслед Света.

– Я завтра в армию ухожу! – крикнул он уже издалека. – Вернусь – встретимся.

Они встретились через три с половиной года, в двухдневном доме отдыха, куда Света часто ездила на выходные со всей своей компанией. Компания была огромной, почти все, с кем когда-то знакомилась Нинка, постепенно становились друзьями Светы. Причем именно друзьями, хорошими друзьями, без всяких там романтических проблем. Свету это очень даже устраивало, потому что влюбиться в кого-нибудь из них ей не удалось, а хорошую компанию она любила. Со временем компания увеличилась до гигантских размеров. Совершенно не совместимых с небольшой родительской квартирой, и все они собирались летом чаще всего за городом, на природе, а зимой – в этом двухдневном зимнем доме отдыха, который был вовсе не домом, а бывшим пионерским лагерем. Здесь хорошо кормили, в пункте проката были вполне сносные лыжи, в клубе – бильярд, а вокруг – сосны, снег и тишина. И в любой момент от своей хорошей компании, от своих замечательных друзей, от их жен, невест и сестер Света могла смыться в какой-нибудь тихий уголок вроде медпункта, кухни или радиоузла. Или на дальней поляне в березовой рощице полепить из рыхлого снега какие-нибудь вычурные скульптуры. Была у нее такая слабость, которой она стеснялась, считая это детством. И в этот раз она полдня провела на любимой поляне, слепила спящую русалку, сидящего зверя – то ли рысь, то ли огромную кошку – и мадонну с младенцем на руках. Мадонной она долго с гордостью любовалась, с сожалением думая, что, кажется, опять обещали потепление, и все ее шедевры не доживут до следующих выходных. Потом она заметила, что промокла, замерзла, уже темнеет, и к тому же пора, наверное, идти встречать Зою – та обещала приехать электричкой в шесть-десять. Подходя к своему домику, Света заметила, что снег, весь день падавшей мелкой сонной пылью, повалил вдруг огромными сыроватыми хлопьями, будто его с неба лопатами сбрасывали. До электрички – пять километров, значит, по такой погоде она будет шлепать туда минимум часа полтора. Придется тогда пропустить ужин, надо только быстренько переодеться в сухое…

– И куда это ты собралась, золотце? – Насмешливый голос прозвучал, кажется, прямо у нее над ухом.

Она невольно шарахнулась в сторону, оступилась и шлепнулась в сугроб на обочине дороги.

– Горе мне с тобой, – сказал Сокол, наклоняясь над ней и легко выдергивая ее из сугроба.

– Ты откуда взялся? – спросила она, с некоторым недоверием вглядываясь в его лицо сквозь синюю темень и снежные хлопья.

– Из соседнего барака. – Он хмыкнул, выпустил ее из объятий и принялся стряхивать снег с ее шапки.

– Из какого барака? – машинально спросила она, уже поняв, что он живет в том же доме отдыха.

– Я еще утром приехал, на час раньше тебя… Слушай, а что это за толпа вокруг тебя вертится? Женихи, что ли?

– Нет, – сказала она. – Просто друзья.

– Да, я знаю. – Он опять хмыкнул и наконец отступил от нее. – У тебя жених в армии.

– Кто тебе сказал? – изумилась она.

– Да все говорят. Я спрашивал. Ну ладно, давай возвращаться. Смотри, метель какая… Что это тебя гулять понесло в такую погоду?

– Я не гулять, я подругу встречать. Она через пару часов приехать должна, – машинально сказала она, думая совсем о другом, – о том, что кто-то сказал ему о ее женихе, который якобы в армии.

– Она что, сумасшедшая? – удивился Сокол. – В такую погоду поедет?

Вообще-то Света была уверена, что Зоя достаточно сумасшедшая, чтобы поехать в Думчино в любую погоду, но сказала только:

– Я пообещала встретить.

Он вздохнул, шагнул к ней, обнял одной рукой за плечи, как давным-давно, в их первую встречу, и сказал:

– Ну ладно, пошли… камикадзе.

Они долго шли сквозь метель, и Сокол всю дорогу рассказывал ей о том, как по весне находят тела молодых и красивых девушек, которые ходят зимой по ночам по полям и лесам встречать сумасшедших подруг, которые и не собирались приезжать. А ей было не страшно. Ей было спокойно и уютно, будто она не сквозь метель навстречу ветру шла, а перед камином на медвежьей шкуре валялась. И дороги она почти не заметила.

Зоя, конечно, не приехала, чему Сокол вдруг очень обрадовался. Обратно они шли, подгоняемые ветром, и опять он болтал о чем-то несущественном. И опять она слушала его голос, не слишком вдумываясь в смысл слов.

– А там, в березах, ты это сама все слепила? – спросил он уже на веранде ее домика.

– Ты что, следил за мной? – удивилась она.

– Ну да, – невозмутимо подтвердил он. – За кем же еще тут следить?

С тех пор они встречались почти каждый день. А если по какой-то причине встретиться не могли. То звонили друг другу и говорили ни о чем. О чем попало. Обо всем. Сокол примкнул к ее компании, и очень скоро выяснилось, что это ее компания примкнула к нему. Его все любили. Просто обожали. Все ее друзья. Но особенно – их жены, невесты и сестры. И мамы тоже. И бабушки.

– Да, я бабник, – говорил он безмятежно по этому поводу. – А женщины любят бабников. Разве нет?

– Понятия не имею, – отвечала она легко. – Я почти ничего не знаю о женщинах.

И не думала об этом никогда. Потому что этот бабник никому, кажется, не отдавал предпочтения. Со всеми такой весь неотразимый, он почти каждый день встречался с ней. Правда, только встречался – и все. Они говорили, гуляли по городу, ходили в кафе, катались на лыжах или просто сидели в разных углах одного дивана и читали – каждый свою книгу. Он ни разу не сказал, что она ему небезразлична. Хотя бы. Даже ни разу не чмокнул ее в кончик носа, как тогда, в первую встречу. Она тем более ничего не говорила. Потому что, как сказал однажды один из ее друзей, у нее был только один недостаток, но зато огромный – гордость. И не просто гордость, а ГОРДОСТЬ. А это уже не просто недостаток, пусть даже и огромный. Это уже судьба.

И так продолжалось полтора года. Полтора года! С ума сойти.

Только однажды, провожая ее до дома после какой-то вечеринки у общих друзей, где они на двоих выпили бутылку шампанского – потому что остальные пили коньяк, – он схватил ее в охапку в темном подъезде, начал говорить что-то то ли сердитым, то ли тоскливым голосом, замолчал и вдруг принялся жадно и почти грубо целовать ее. Она ахнула от неожиданности и засмеялась от радости, а он подхватил ее на руки, посадил на высокий подоконник и прижался лицом к ее голым коленкам.

– Тебе когда-нибудь ноги целовали? – спросил он глухо, и она почувствовала его горячее дыхание на своих ногах.

– Нет, – сказала она. – Все еще впереди.

Он поднял голову, долго смотрел в ее лицо, отвернулся и сухо сказал:

– Ну да. У тебя жених в армии. А не много ли ты себе позволяешь, золотце? В ожидании жениха…

И ушел.

Она сидела на подоконнике и злилась. Сколько они знакомы, черт возьми? Ей что, самой ему объяснять про жениха и про армию?

Они не виделись несколько дней. И не звонили друг другу. Света вообще-то понимала, почему он не появляется. Гордый. Ну и что, она тоже гордая. Правда, не до такой степени, чтобы время от времени не заглянуть в ту беседку в заросшем парке на высоком берегу, не посидеть часок на его лавочке, на их лавочке… Никто же не узнает.

И в тот вечер она шла к их беседке. И услышала его голос. Он говорил, как всегда, мягко и очень тихо, и она могла бы убедить себя, что это вовсе не он сидит на их лавочке с какой-то девчонкой, если бы девчонка вдруг не захохотала во весь голос и не закричала сквозь смех:

– Ой, Сокол, я тебя просто обожаю!

– Обожай, – шепотом разрешила ей Света. – А я пошла.

Она повернулась и тихо выбралась из зарослей. Очень тихо. Чтобы никто ничего не заметил. Не догадался. Не пожалел. Ее никто никогда не бросал. Ни один из пятидесяти четырех человек ее компании, не говоря уж об их женах, невестах и сестрах. Они бросали друг друга, расходились, ссорились между собой – и все оставались при ней. А она всегда была сама по себе. И да будет так впредь.

Он пришел к ней домой в этот же вечер. А в этот вечер у нее собрались десятка два из незамужних и неженатых – просто так, без всякого повода, – принесли с собой три бутылки какого-то легкого вина и огромную коробку мелкой копченой рыбешки. Сидели, пили, шелушили рыбешку, передавали гитару друг другу, пели по очереди новые песни. И тут пришел Сокол. И сразу все оживились, и говорить стали быстрее, и петь выразительней, и кто-то предложил танцевать… Света сидела в уголке, в своем любимом кресле, молчала, тихо перебирала струны гитары, смотрела на всех, как из зрительного зала на сцену. Сокол подошел, присел на корточки возле ее ног, заглянул ей в лицо.

– Ты чего такая? – вполголоса спросил он. – Сердишься, да? Ну, извини. Я сам виноват… Слушай, забудь, а? Спой что-нибудь лучше.

Она помолчала, глядя на него, попробовала несколько аккордов, нечаянно начала мелодию – и вдруг запела:

А ты на лавочке

С другою дурочкой.

А мне до лампочки

Все это, Юрочка…

Все как-то сразу замолчали, оглянулись на нее, притихли. Она и сама ощущала, что голос ее звучит с совершенно не свойственной ей надрывной тоской, но остановиться уже не могла:

Над вашей лавочкой

Сирень качается,

А мне до лампочки —

Любовь кончается.

Сокол сел на пол, обхватил колени руками, слушал, напряженно глядя на нее. Она ощущала его взгляд, как солнечный свет, и отворачивалась, щурилась, прятала глаза. И пела песню, которую не знала до этой минуты, вот до этой секунды, до этого мига, когда пора петь следующее слово… Она заметила, как на нее смотрит вся ее хорошая компания, и, выплывая из своего странного и страшного ей транса, тихо скомкала конец:

Цыганка встретится,

Предскажет шепотом:

Пройдет полмесяца —

Вернется шелковым…

Она замолчала, перебирая струны, тряхнула головой, потянулась за бокалом…

– Ой, не могу, – громко и отчаянно сказал Толик Кролев, известный в компании больше как Братец Кролик. – Ой, Светка, выходи за меня замуж, правда…

– Заткнись, – сказал суровый Олежек. – Она за меня выйдет.

Оба они были в компании совсем недавно.

Сокол встал. Оглянулся на них, холодно сказал:

– Молчите уж… У Светы жених в армии. Скоро вернется.

– Да вернулся давным-давно, – сказала Света. – Да-а-авным-давно вернулся.

– Ну? – Он обернулся к ней. – И что?

– И другую полюбил, – коротко глянув ему в глаза, весело сказала она. И опять взялась за гитару. – Допеть песню-то?

– Допой, – при общем молчании не сразу сказал он.

Она оглянулась на свою хорошую компанию, подмигнула всем сразу, улыбнулась и лихо допела с жесткой, непреклонной интонацией:

Здесь добры молодцы

Приходят, сватают…

Явился, золотце?

Теперь уматывай.

Закашлялась, отхлебнула слабого кислого вина, поглядела на Олежку и холодно сказала:

– Я за тебя замуж пойду. Если ты не передумал.

…Они с Олегом разошлись через два месяца после свадьбы.

А Сокола она больше не встречала. Говорили, что он куда-то уехал. На север, что ли. Просто его не было – и все. Где бы он ни был, его все равно не было. Год, два, пять, десять. Светлана привыкла думать, что его не было никогда. Потому что если он был – значит, она его потеряла. Значит, она потеряла то, что ей нужно было больше всего в жизни. Единственное, что ей было нужно. А если его не было – она ничего и не теряла. И все, что нужно, у нее есть – друзья, родные, работа, два прекрасных племянника. Даже удивительно, как эта дура Нинка сумела родить таких умненьких, таких талантливых, таких самостоятельных пацанов. Она вполне счастлива. И была бы еще счастливее, если бы сегодня вечером все оставили ее в покое, не приходили бы толпами, дали бы ей тихо посидеть в любимом кресле со старым томиком Стругацких, зачитанным до ветхости, с такой же ветхой запиской между страниц: «Жди меня. Сокол». Так нет же, опять кого-то несет…

– Иду-иду-иду! – закричала Светлана, спеша в прихожую на настойчивый, непрекращающийся звонок. – Да иду же! Уж и подождать немножко не можете?

И открыла дверь.

– А я мало ждал? – с подчеркнутым удивлением спросил Сокол, переступая через порог и угрожающе надвигаясь на нее. – Я, по-твоему, недостаточно ждал, да? Сколько лет прошло?

– Четырнадцать, – растерянно сказала она. – Ты откуда взялся?

– Из армии пришел, – сквозь зубы сказал он. – Ну ладно, я дурак. Но ты же всегда такая умница была… Ты что, сказать мне не могла? Объяснить как-то… Я же почти десять лет дома не был! Чтобы тебя с Олегом не видеть. А позавчера в Москве его встретил. С женой и детьми. Светка! Ну скажи ты мне что-нибудь наконец!

– Я твою лавочку в прошлом году украла и на дачу увезла, – сказала Светлана.

И заревела.

Не кладите трубку, пожалуйста

В комнате отдыха был телефон. Большая удача. Наверное, в соседней, где поселилась эта мелкая блондиночка, тоже есть. Так, какой там у нас номер? 21–35. Рассуждая логически, в комнате блондиночки должен быть 21–36. Или 21–34? Пробуем.

Виктор набрал 21–36.

– Дежурный, – глуховато отозвалась трубка хриплым басом.

– Прошу прощения, ошибся номером, – сказал Виктор и набрал 21–34.

Он слушал длинные гудки и думал, что опять ошибся номером. Прошло минут двадцать, как их поселили в смежных комнатах, – почти одновременно. Не могла же она за это время так крепко уснуть, что не слышит телефонных звонков? Семь гудков подряд. Восемь… девять…

Он уже хотел положить трубку, когда услышал сонный женский голос:

– Скор… то есть что это я… Федорова, конечно.

– Очень приятно, – сказал Виктор, невольно улыбаясь. Голос у нее был… необыкновенный. Низкий, мягкий, бархатный такой голос. И сонный-сонный. От этого голоса у него в области солнечного сплетения что-то сладко дрогнуло, пробудилось и стало расправлять крылышки. Сто лет с ним такого не случалось. – А я Виктор Семилетов. Вот и познакомились.

– А… ага. – В трубке послышался длинный сладкий зевок. – Новенький, что ли? Сейчас я отца позову. Что там у вас опять случилось? Мост поперек реки встал?

– Как это? – слегка растерялся Виктор. – Какой мост? И зачем мне ваш отец?

– Вы куда звоните-то? – В ее голосе тоже появилась некоторая растерянность.

– Вам звоню.

– А вы кто?

– Я ваш сосед, – терпеливо объяснил Виктор. – Нас рядом поселили.

– А Лысенки куда делись? Переехали?

– Ничего не понимаю, – признался Виктор. – Про Лысенков я первый раз слышу. Ваш сосед – я. Ну, просыпайтесь скорее… Я с вами поговорить хочу.

Она долго молчала, дышала в трубку, зевала и, наконец, спросила со странной интонацией – устало, покорно и в то же время насмешливо:

– О чем?

– О вас, конечно, – вкрадчиво сказал Виктор. Не бывает женщин, которым не интересно поговорить о себе.

– Зачем?

Виктор растерялся. Ее вопросы сбивали с толку, а голос не давал собраться с мыслями.

– Вы мне понравились, – нерешительно сказал Виктор. – Я как вас увидел, так и подумал: вот бы познакомиться и…

– Где? – перебила она.

– Что «где»? – не понял Виктор.

– Где вы меня увидели? – Ее голос был уже не такой сонный, в нем даже вроде бы интерес появился.

– На перроне, когда вы из вагона выходили. Вам кто-то чемоданы помог вынести, а потом вы с кем-то заговорили, вот я и подумал сначала, что вас встречают, а мне идти…

– Когда? – перебила она.

Виктор замолчал, соображая, к чему относится ее «когда», она поняла его замешательство, вздохнула и терпеливо повторила:

– Когда это было? В прошлом году? Месяц назад? Вчера?

– Да только что! – почти закричал он. – Всего полчаса прошло! Мы же одним поездом приехали!

– Который час? – озабоченно спросила она. – Что-то я часы не могу найти… И свет включать лень.

– Ноль тридцать, – сказал Виктор виновато. – Вообще-то поздновато, конечно, но я никак не ожидал, что вы так быстро уснете…

– Вы военный? – рассеянно спросила она.

Вот привычка у девочки, а? Все время перебивает. И вопросы у нее какие-то неожиданные.

– Нет, я журналист, – сказал Виктор. – А вы?

– А… я поняла! – обрадовалась она. – Вы с вокзала звоните! Наверное, из комнаты отдыха… Ну да, как это я сразу не сообразила? Я думала – дежурный, случилось чего-нибудь. А ничего не случилось. Это хорошо. Значит, отца будить не надо. Я у него телефон выключила. А то по ошибке часто звонят, вот как вы, например. А он в последнее время и так почти не отдыхает, и день тяжелый был, понимаете?

– Нет, – честно сказал Виктор. – Ничего не понимаю. При чем тут отец? Он что, с вами приехал?

– Да нет, он никуда не ездил, – с легкой ноткой нетерпения сказала она. – Это я ездила. Одна. Но приехала давно, утром еще. Так что вы не меня видели. Ошибка, понимаете? Вы номер не тот набрали. Неправильный.

– А какой правильный? – тупо спросил Виктор.

– Ну, откуда же я знаю? – укоризненно сказала она. – Вы у дежурного спросите. Или в справочнике посмотрите. У вас там есть справочник? Не общегородской, а где служебные телефоны. Вы поищите. Удачи вам.

В трубке запиликали короткие гудки, и Виктор ошалело потряс головой. Говорили, говорили… Почти десять минут говорили. И вдруг – раз: «удачи вам». Голос-то у нее какой… Ох.

Виктор разделся, лег на неуютную казенную кровать и стал вспоминать все интонации этого необыкновенного голоса. Он лежал, вспоминал и улыбался в темноте, и что-то в области солнечного сплетения улыбалось и в восторге било легкими прозрачными крылышками, и не давало уснуть, и это было хорошо. Интересно, а соседка спит? А может быть, он и правда говорил не с соседкой?

Виктор повздыхал, поворочался и взялся за телефон.

– М-м-м, – ответила она после третьего гудка.

– Вы что, опять уснули? – удивился он.

– Угу. – Даже при том, что она пока не сказала ни слова, голос ее кружил ему голову.

– А мне не спится, – задушевно начал Виктор. – Вы трубку бросили, а я все лежу и думаю: какая вы, и кто вы, и как вас зовут… А вы спокойно уснули. Как вы могли?

Она пробормотала что-то нечленораздельное, зевнула, чихнула и наконец сказала ясным, твердым голосом:

– Хочу.

И замолчала.

– Что? – поторопил Виктор, жадно слушая ее дыхание.

– Спать, – так же ясно и четко сказала она и опять чихнула.

– Нет, это невыносимо, – огорчился Виктор. – Я вас совершенно не интересую, да?

– Как же, как же, – не очень внятно бормотнула она. – Вполне интересуете. В смысле – очень. Очень-очень. Но потом. Сейчас хочу спать.

Виктор засмеялся, представляя, как она лежит с закрытыми глазами, прижимая телефонную трубку щекой к подушке, и бормочет что-то, вряд ли осознавая – что.

– Как вас зовут? – продолжая улыбаться, спросил он.

– Виктория, – помолчав, ответила она. – Вы соседкин номер не нашли, да? Напрасно. У дежурного спросите, я ж вам говорила, он должен знать. Не надо мне больше звонить. Я боюсь, отец звонки услышит, проснется, а потом до утра не заснет. А ему рано на работу. И мне тоже…

– А где вы работаете? – Виктор понимал, что таким образом не добьется ее расположения, но удержаться не мог – ему необходимо было слушать ее голос.

– В газете, – сонно сказала она и вдруг быстро заговорила ясным голосом, без малейших признаков сна: – И еще в банке, в двух школах, в поликлинике и в этом, как его… в кинотеатре.

– Сколько же у вас профессий? – поразился Виктор.

– Одна. – Голос у Виктории был уже вполне ясный, бодрый такой голосок. Полный слегка прикрытого ехидства.

– И какая же у вас профессия? – осторожно спросил Виктор, учуявший это ехидство.

– Ну, какая в наше время может быть профессия у девушки с моей внешностью? – она уже откровенно смеялась над ним. – Моя профессия почти такая же древняя, как ваша… ведь вы журналист, я правильно запомнила?

– Да, – растерянно сказал Виктор. – Я – да, журналист. А вы…

– Уборщица, – загадочным полушепотом сказала она. – А вы что подумали?

– Министр, – решительно сказал Виктор. – Я сразу подумал: девушка с вашей внешностью в наше время может быть только министром. В крайнем случае – заместителем министра.

– Кошмар, – с тихим ужасом сказала Виктория. – Вы что, правда меня видели?

– Вряд ли, – признался Виктор. – Если вы не та блондинка, которая в соседней комнате…

– Не та. – Виктория вздохнула. – И не блондинка.

– Брюнетка? – обрадовался Виктор.

– Куда уж нам… – Она опять вздохнула, подумала и не очень уверенно добавила: – Хотя скорее темная, чем светлая.

– А еще? – жадно спросил Виктор. – Глаза какие?

– А глаза скорее светлые, чем темные, – с сожалением сказала она. – Ну, что еще… Рост скорее высокий, чем низкий, руки скорей большие, чем маленькие, ноги скорей длинные, чем короткие, нос скорей обычный, чем выдающийся, интеллект скорей выдающийся, чем обычный… Пол скорее женский, чем мужской. В принципе, никаких особых примет.

– Я уверен, что вы необыкновенная красавица, – торжественно сказал Виктор.

– Точно, – несколько удивленно подтвердила она. – Необыкновенная красавица. Так вы меня все-таки где-то видели, да?

В ее голосе не было ни малейшего следа тщеславия, гордости или хотя бы удовольствия. Она говорила о себе, как о постороннем человеке, и даже не о человеке, а о какой-то вещи, которая при всей своей красоте ей лично совершенно не нужна и не интересна.

– А я некрасивый, – грустно сказал Виктор. – Не то, чтобы урод, но… В общем, ничего хорошего. Единственный плюс – высокий очень.

– Это очень большой плюс, – сказала она.

Они говорили больше часа. Собственно, говорил Виктор. Как-то незаметно он рассказал ей о всей своей жизни, о таких мелочах, которые, казалось, давно забыл, об обидах и неудачах, о газетах, в которых работал и собирается работать, и о лучшем друге, который, оказывается, два года подряд писал на него докладные, и о маме, которая не любит, когда он уезжает надолго, и обо всех своих мечтах, планах и надеждах. Она слушала, вовремя вставляла уместные вопросы, сочувственно поддакивая, мягко протестуя, когда он очень уж обвинял в чем-нибудь себя… Он наконец очнулся.

– Что-то я разболтался, – от смущения чуть суховато сказал Виктор. – Извините. Обычно я не такой трепач. И вам спать не дал.

– Ничего. – Ее голос был полон тепла и лукавства. – Честно говоря, я вчера часов в восемь легла, так что свою норму отоспала, наверное. Вот как вы ночь без сна перенесете – я не понимаю.

– А я весь день в поезде дрых, – весело сказал Виктор. – Виктория, мы увидимся?

– Вряд ли, – с легким сожалением сказала она. – Зачем? Про необыкновенную красавицу я вам все наврала. Я маленькая, страшненькая и хромая. Мне сорок семь лет, у меня артрит, финансовые проблемы, безработный зять и больной внук. Да и орбиты у нас разные.

– Можно я вам позвоню? – неуверенно спросил Виктор.

– Я здесь последний день… в смысле – ночь. Утром уеду на работу, потом – к себе домой. А у меня телефона нет.

Голос ее был чуть-чуть виноватым и в то же время успокаивающим.

– Да не надо со мной так, – сказал Виктор. – Я все понимаю. Просто вы до того необыкновенная, что… Я думал – судьба.

– Судьба… Глупости все это. Ведь вы просто ошиблись номером, помните?

В голосе ее слышалась улыбка, но Виктор все равно почему-то обиделся.

– Я Виктор. Вы Виктория, – упрямо сказал он. – Это что – тоже ошибка?

– Я вообще-то Зинаида, – виновато сказала она. – Я свое имя сразу не сказала, потому что не нравится. Зинаида! Надо ж было так назвать… Всю жизнь стесняюсь.

– Я все-таки позвоню, – быстро сказал Виктор и бросил трубку.

И остаток ночи он валялся на неуютной казенной кровати без сна, или ходил из угла в угол, прислушиваясь к нервным крикам электровозов, или смотрел в окно на не по-ночному суетливую жизнь вокзала. Часов около восьми ему вдруг примстилось, что из здания вокзала на перрон выходит его соседка, та мелкая блондиночка, со своими раздутыми чемоданами, в том же синем костюмчике, в котором он видел ее вчера. Виктор рванул раму окна, спохватился, что отсюда все равно не докричится, кинулся лихорадочно одеваться, уходя, долго не мог попасть ключом в замочную скважину, пока не сообразил, что дверь можно просто захлопнуть…

В коридоре уборщица свирепо пылесосила ковровую дорожку. Виктор подождал, когда она выключит пылесос, и спросил:

– Вы не знаете, какой номер телефона вон в той комнате?

– А там нету телефона, – сказала тетка почему-то сердито. – Телефон только в одной есть – вон в той, видишь?

– Да, я знаю, – сказал Виктор. – Это моя комната.

– Знает, а спрашивает, – еще более сердито сказала тетка и опять включила пылесос.

Виктор вернулся в свою комнату, сел на неуютную казенную кровать и стал смотреть на телефон. Насмотревшись вдоволь, снял трубку и набрал 21–34.