Текст книги "В Калифорнии морозов не бывает"
Автор книги: Ирина Волчок
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Ой, а что это она так злится-то? Казалось бы, давно уже привыкла. Давно научилась либо переводить тексты на русский язык, либо – возвращать их авторам. Без всякой благодарности. Она считалась очень требовательным и принципиальным редактором. И совершенно бесстрастным. А сейчас злится.
Пора, пора идти и создавать позитивное мироощущение хотя бы Моне, если не получается создать его себе. Вон как пёс разоряется! Что бы там Славка ни говорила, но если зверь просит есть – то он действительно хочет есть, и нечего из дурацких воспитательных соображений морить его голодом.
Александра встала, немножко потопталась на месте, разминая затёкшие ноги, немного помахала руками, повертела головой, потёрла шею и пошла разогревать еду для Мони. А то так и будет лаять без передышки, работать не даст, вот ведь голосок… Таким голосом не есть просить, а врагов пугать!
Ой, а ведь пёс на самом-то деле есть и не просит. Пёс действительно кого– то пугает. И кто же у нас нынче во врагах ходит? Моня всех соседей знает, считает своими, и никогда не стал бы повышать голос ни на одного из знакомых, даже на байкера Гошу, хоть Гоша ему и не очень нравится. Стало быть, у калитки ошивается совсем чужой. Вот какой настырный этот чужой:
видно же, что Моню боится, а всё равно не уходит, и не прячется, наоборот – похоже, старается привлечь к себе внимание, руками машет, даже что-то кричит. Что – не понятно, сквозь Монин лай и пароходный гудок вряд ли пробился бы. Может быть, помощь человеку нужна?
Александра встала коленями на подоконник и выглянула в форточку. Нет, всё равно не разобрать, кто там за калиткой прыгает и машет руками. Солнце прямо в глаза светит, яркое, как будто и не конец октября на дворе.
– Омон, молчать! – строго крикнула она. – Чего ты разорался, как на митинге? Дай человеку слово сказать!
Моня захлебнулся лаем, для порядка тявкнул последний раз, повернулся и потрусил к дому, на ходу поскуливая в том смысле, что он вовсе не собирался нарушать покой хозяев, он просто честно службу несёт, и кричать на него совершенно не за что.
– Славочка! – позвал из-за калитки знакомый голос. – Слав, выйди, а? Поговорить надо…
– Какая я тебе Славочка, – проворчала Александра, слезла с подоконника, накинула Славкину куртку и вышла из дома.
– Слав, привет! – громко и торопливо заговорил Витька, бывший Славкин муж, даже не пытаясь открыть калитку и почему-то всё время оглядываясь, как будто слежки опасался. – Слав, я просто поговорить, чес-слово, ты сразу не кидайся, ты послушай сначала…
Моня шёл рядом с Александрой, скалил зубы, прижимал уши и удачно имитировал голосом раскаты грома приближающейся грозы. Вот интересно, это что ж такое мог сделать Витька, бывший Славкин муж, чтобы Моня стал реагировать на него, как на врага? Раньше вполне лояльно относился, хоть особой дружбы между ними и не было.
– Здравствуй, Виктор, – холодно сказала Александра, подходя поближе. – Не думала, что ты способен перепутать с посторонним человеком собственную жену. Пусть даже и бывшую.
– Ой! – Витька покраснел и почему-то опять оглянулся. – Алексанна Пална! Здрассте… Нет, я не способен… Это потому, что издалека, а вы со Славкой очень похожи, прямо одно лицо, и вообще всё, и куртка тоже… А Славочка где?
Витька говорил подхалимским голосом и не смотрел в глаза. Моня стоял неподвижно, но зубы скалил и уши прижимал. Александре это не понравилось.
– Виктор, ответь мне на один вопрос: почему Моня встречает тебя, как чужого?
– Так это Славка сказала ему, что я чужой! – обиженно вскричал Витька и впервые посмотрел ей в лицо. – Представляете? Я – чужой! Она меня при Омоне ударила! Даже два раза! И камни в меня кидала! Ну вот, собака теперь и думает, что я Славке враг. А я не враг. Я просто поговорить хотел. А она вообще ничего слушать не хочет.
– А тебе есть, что ей сказать? – с сомнением спросила Александра.
– Есть! – горячо сказал Витька, шагнул вплотную к калитке и даже положил на неё руки. Моня рыкнул, Витька руки убрал и отступил на шаг. – Алексанна Пална, видите, что делается? Теперь к дому вообще не подойти… И на работу к ней меня не пускают. И в универе я её не могу найти. А мне обязательно надо с ней поговорить, обязательно! Она же всё не так поняла! Алексанна Пална, хоть вы на неё повлияйте, что ли!
Александра молчала, разглядывала бывшего Славкиного мужа и думала: может быть, Славка действительно чего-то не поняла? Славка – порох, от любого пустяка взорваться может. А парень вон как переживает. Если бы не любил, так разве переживал бы? Даже слёзы на глазах. Она вздохнула и наконец решила:
– Славка ушла, придёт нескоро… Ну, пойдём в дом, расскажешь мне, что она не так поняла. Может быть, я пойму так, как надо. Заходи, заходи, Моня не тронет. Омон, спокойно, это друг. Омон, молчать! К ноге! Теперь заходи, Виктор. Иди рядом со мной, только руками не размахивай…
Александра прихватила пса за ошейник и пошла к дому. Витька шёл с другого боку от неё, чуть отставая и опасливо косясь на собаку. Моня шёл спокойно, не лаял, но на Витьку тоже косился, время от времени показывал зубы и имитировал голосом дальние раскаты уходящей грозы. Александра тревожилась: наверное, Витька всё-таки сильно в чём-то виноват, если даже Моня это понял и зачислил его во враги. Ладно, сейчас она сама всё узнает. Может быть, просто глупость какая-то получилась, ребята действительно не поняли друг друга, сгоряча разбежались, а теперь вот страдают оба.
– Алексанна Пална, я же ничего плохого не сделал, – устроившись за кухонным столом, сразу заговорил Витька проникновенным тоном. Но взгляд всё-таки отводил в сторону. В сторону Мони, который разлёгся на пороге кухни и смотрел на него. Не отводя взгляда. – Алексанна Пална, человек ведь должен думать о своём будущем? Ну вот, я и думаю… то есть о будущем семьи… то есть о Славке тоже. А она совершенно ни о чём думать не желает! Конечно, у неё всё есть, и мать, и вы… Она не пропадёт. А я, значит, всё сам должен? С нуля? Вы же понимаете, в наше время с нуля невозможно! Тем более – что-то серьёзное! А если бы стартовый капитал, и связи, и вообще… Это же совсем другое дело, вы же понимаете… А Славка даже поговорить не хотела. Вообще взбесилась на ровном месте.
– Стоп, – сказала Александра. – Предисловие опусти. Излагай конкретно: в чём суть разногласий? Чего ты хотел, а Славка не хотела?
– Так я ж конкретно… – Витька поелозил в креслице, быстро глянул на Александру и опять уставился на Моню. – Я ж ничего плохого… Это ж всё ради будущего… Вдруг дети, не дай бог, да и вообще… Надо уже сейчас на ноги становиться. В наше время чем раньше – тем лучше, вы же понимаете. А как начинать без стартового капитала? Вы же Славке не отказали бы? Ну вот. А Славка даже спросить не захотела. Взбесилась и сразу – на развод… И ещё орала, что я сам делать ничего не хочу. А я как раз хочу, я ей про то и говорил. Но как без стартового капитала? Мне много и не надо, тысяч сто пятьдесят баксов хватило бы. Ну, может, двести. Для вас это не деньги, а я бы на ноги встал.
– А почему ты решил, что для нас это не деньги? – удивилась Александра. – Сто пятьдесят – двести тысяч долларов – это для всех деньги.
– Да?.. – Витька напряжённо задумался. – Ну, можно было бы пока и сто… Потом бы я уже раскрутился, потом бы уже я сам миллионы наварил бы.
– А как бы ты миллионы наваривал? Каким бизнесом ты собирался заняться?
– Да любым! – уверенно заявил Витька. – Главное – это стартовый капитал, вы же понимаете! Первый закон бизнеса: сначала вкладываешь в дело деньги, а потом деньги сами будут работать на тебя. Все бизнесмены так говорят.
– Подумать только, – удивилась Александра. – Никогда не слышала… Впрочем, вам, бизнесменам, видней. Но всё-таки, в какое именно дело ты собирался вкладывать деньги?
– Да какая разница, – с досадой сказал Витька. – Например, можно было бы дисками торговать. Я в музыке кое-что понимаю всё-таки, у меня бы лучшие диски были, я бы и продавцов таких нанял, грамотных, а не кого попало… Или вот ещё реклама – тоже выгодное дело. Или шоу-бизнес, например. Шоу-бизнес – это же вообще золотое дно! Там такие перспективы, что закачаешься! Или можно было бы ночной клуб открыть, только для избранных, вы же понимаете… Вход – сотня баксов, и выпивка самая дорогая, а в бармены можно негра взять. Круто будет, да? За одну ночь можно сколько тысяч заработать! Но ведь без стартового капитала – куда? И без связей, без своего круга… Вы понимаете? У чужих занимать – это всё-таки как-то… ну, опасно. Вдруг бизнес не заладится, заранее никто ж не может гарантировать… Поставят на счётчик – и аллес капут. А у родни – совсем другое дело. Вы бы у Славки ведь не потребовали деньги вернуть?
– У Славки не потребовала бы, – подтвердила Александра. – Но Славка у меня денег не просила.
– Ну, так это же всё равно, если одна семья! – вскричал Витька с полной убежденностью. – Муж и жена – одна… одно целое! И интересы у них одни должны быть! И родственники тоже! Её родня – это моя родня, вы же понимаете!
– Так вы ведь уже развелись, – напомнила Александра. – Вы теперь не одна семья. И, насколько я знаю, интересы у вас разные. Не говоря уж о родственниках.
– Так ведь можно опять пожениться! – Витька испытующе глянул на Александру и тут же опять уставился на Моню. – Я готов всё простить и принять Славку обратно. И клянусь: никогда её не упрекну, никогда!
– В чём не упрекнёшь? – не поняла Александра.
– Ну, как это… Ну, в том, что она меня кинула, – простодушно сознался Витька. – Не оправдала надежд. То есть – не захотела помочь встать на ноги. Алексанна Пална, может, хоть вы на неё повлияете? Всё-таки разведёнка – это позорный статус. А так бы всё поправили, и как ничего не было. Да я, в принципе, на бизнесе и не настаиваю. Я бы и так работать согласился, в какой-нибудь хорошей компании. Топ-менеджером там, или ещё что-нибудь вроде того. По Москве таких вакансий – море, я знаю. А у вашего мужа связей, наверное, миллион. Тогда и денег никаких не надо было бы, только если за квартиру… ну, снимать ведь придётся. На собственную квартиру я пока не претендую. И у Славки в Москве перспектив больше было бы. Алексанна Пална, вы на неё повлияете? Может, хоть вы что-нибудь сможете сделать…
Александра помолчала, пару раз глубоко вдохнула-выдохнула и как можно спокойней сказала:
– Нет, не смогу. Ты уже сам сделал всё, что мог.
– Вот так, значит, – тоже помолчав, начал Витька, поднимаясь во весь рост. – Вот так нынче олигархи с роднёй поступают… Послал бог родственничков… Ну, ничего, как аукнется…
Моня угрожающе зарычал и тоже поднялся во весь рост, меряя Витьку взглядом. Взгляд был пренебрежительный: Витька был всё-таки не самым крупным представителем своего человеческого рода, а Моня – самым крупным представителем своего собачьего, и прекрасно знал об этом. Витька тоже об этом знал, но забыл на нервной почве. Сейчас вспомнил – это было заметно по тону, которым он заговорил:
– Я только помириться хотел, Алексанна Пална. Семья всё-таки… Я ведь Славку люблю, честно. Я готов её простить. Так что вы, если что, так и скажите… Ладно, мне уже идти пора, у меня ещё дела сегодня. Я пойду, Алексанна Пална?
Смотрел Витька не на неё, а на Моню.
– Омон, к ноге, – приказала Александра.
Моня подошёл и встал рядом, не спуская глаз с Витьки. Александра придержала пса за ошейник, и Витька боком-боком прошмыгнул мимо, в дверях оглянулся, но Моня опять изобразил голосом раскаты грома приближающейся грозы, и Витька побежал дальше, уже не оглядываясь. В окно Александра видела, как он добежал до калитки, выскочил на улицу, крепко захлопнул за собой калитку и торопливо пошёл прочь, быстро скрывшись за всё ещё плотными и почти зелеными кустами бузины у соседнего дома.
– Благодарю за службу, – сказала Александра Моне. – Теперь и ты иди погуляй. А я пока твой обед разогрею. И свой тоже. Уже полдень, а мы с тобой голодные, как собаки.
Моня согласился и неторопливо пошёл во двор, а Александра поставила обе кастрюльки – с Мониным обедом и со своим – на огонь, зажгла колонку и принялась перемывать посуду, потому что именно таким способом она еще совсем недавно собиралась формировать у себя позитивное мироощущение. Наверное, сейчас для формирования позитивного мироощущения одного мытья посуды будет недостаточно. Придётся ещё вымыть полы, а потом посидеть в горячей ванне.
Нет, но вот откуда они берутся, такие козлы? То есть, конечно, карьеристы. Что, в принципе, сути дела не меняет.
2. День
Горячая ванна – самое действенное средство от всех неприятностей. Валяешься, нюхаешь миндальное мыло, как токсикоман, и ни о чём не думаешь. Кроме одного: нельзя закрывать кран, а то колонка перегорит. Вода всё время шумит, это немножко неудобно, потому что не слышно, что там в доме делается. Хотя что плохого там может делаться? Моня на боевом посту. Надёжный защитник, не зря его назвали Омоном ещё в младенчестве, когда никто и подумать не мог, что беспородный клубок щенячьего пуха, в одно прекрасное утро обнаруженный бабулей Славки на крыльце под дверью, со временем вымахает в огромного зверя. Грамотные собачники подозревали в Моне голубую кровь кавказских овчарок. Кто-то сказал: волкодав. Ещё кто-то сказал: это одно и то же. Все вместе сказали: переросток. Очень уж крупный для любой породы. Требуется серьезное воспитание, а то такой крупный зверь может оказаться опасным. Тем более, что характер этого клубка пуха проявился в первый же день. Славкина бабуля налила в миску молока, хотела поставить миску в кухне на пол, а Славка перехватила её руку: не надо приучать зверя жить в доме, будем кормить пока на веранде, там и коробку для него поставим, временный дом, пока будку во дворе не сделали. Щенок увидел, как его благодетельницу хватает за руку какая-то наглая пигалица, заслонил бабулю своей мелкой тушкой и, оскалив молочные зубы, вполне по-взрослому зарычал на Славку.
– А я что говорила? – возмущённо сказала Славка. – С ним в одном доме вместе жить – это всё равно, что… с ОМОНом!
Моню пришлось воспитывать. Этим занялась Славка. Сначала, пока Моня был клубком пуха, она таскала его по всяким собачьим учителям за пазухой, укутывая шарфом и защищая курткой от холода и ветра. Она думала, что Моня нежный и теплолюбивый зверь – ведь на Кавказе тепло. Собачьи учителя отказывались учить такого мелкого, пусть, мол, сначала достигнет школьного возраста. Славка обзавелась справочниками по собаководству, перезнакомилась со всеми собачниками в округе, ходила смотреть, как тренируют служебных собак на специальной площадке, – и в результате ещё до достижения школьного возраста Моня превзошёл множество собачьих наук, и когда собачьи учителя наконец-то согласились с ним заниматься, то Моня уже знал гораздо больше любого учителя. Так говорила Славка. Моня был со Славкой полностью согласен, но на занятия ходил охотно, потому что там его неизменно хвалили, а доброе слово и кошке приятно, кто ж этого не знает…
Александра решила, что уже вполне сформировала в себе позитивное мироощущение, и вылезла из ванны. Теперь не забыть бы как следует расчесать волосы, если они высохнут не расчёсанными, то потом голова будет – дикобраз отдыхает. И колонку выключить. И воду перекрыть. Она давно отвыкла от такой техники, и все необходимые операции требовали некоторого умственного усилия. Бытовая техника в их с Максимом квартире не требовала никаких умственных усилий, поскольку имела функцию, которую Максим называл «защита от дурака». Потому что эта техника была рассчитана на американских и западноевропейских потребителей. Так Максим говорил.
Позитивное мироощущение заметно окрепло.
Александра сделала умственное усилие, выключила колонку, дождалась, когда остынет вода, завернула краны – и в наступившей тишине услышала сердитое жужжание своего телефона. Ой, надо же было его с собой в ванную взять! Наверное, Максим уже несколько раз звонил! Она там формировала позитивное мироощущение, а он о ней волновался! К тому же – у него зубчик! Ему нужна моральная поддержка!
На ходу теряя тапки и натыкаясь на мебель, Александра понеслась в комнату, краем сознания отметив, что ведёт себя, как Славка.
Телефон жужжал сердитым басом, ползал вокруг вазы с рябиновыми ветками и время от времени нападал на неё, звонко тюкая углом корпуса по гладкой керамике. Рябиновые ветки в вазе подрагивали от сдерживаемого смеха. Александра поймала телефон с третьей попытки.
– Живая, – с облегчением сказал Максим. – А то звоню, звоню… Или ты всё-таки уснула? Я тебя разбудил? Нет, тогда спи, я потом позвоню.
– Я очень даже живая! – горячо заверила мужа Александра. – Ничего я не уснула, я в ванне валялась. А ты к врачу собираешься?
– К какому врачу? К геронтологу, что ли?
– К стоматологу! – закричала Александра. – Максим! Мы же договаривались!
– У стоматолога я уже был, – небрежно ответил Максим. – Подумаешь – зуб… Совершенно не больно. Разговоров больше. И это всё, что тебя интерсует?
– А зачем дразнишься? Бессовестный. Молодец. Я тобой горжусь. – Александра немножко подумала – и вспомнила: – Нет, меня ещё вот что интересует… Ты помнишь, в чём я была, когда мы впервые встретились?
– В такси, – с готовностью ответил Максим. – То есть, наверное, это не совсем такси было. Старый «Опель», тёмно-синий, скорее всего – бомбист, у него шашечки съёмные были. А водитель хороший, профессионал, хоть и бомбист.
– Опять дурака валяешь? – обиделась Александра. – Я не про такси, а про то, как я была одета.
– Как пленный немец под Москвой, – жалостно сказал Максим и тяжело вздохнул. – Прямо сердце кровью обливалось. Прямо обнять – и плакать.
– Поподробнее, – холодно потребовала Александра. – У меня такое подозрение, что ты вообще ничего не помнишь.
– Помню! – возмутился Максим. – Причём – в мельчайших подробностях! Особенно меховые валенки. Разве такое можно забыть?
– Это были не валенки, а сапоги с меховыми отворотами… А еще что помнишь?
– Ну, ещё сверху что-то лохматое было. Кажется, вязаное. Да? Тоже очень смешно.
– Почему это смешно? – рассердилась Александра. – Между прочим, и сапоги с меховыми отворотами, и вязаные палантины потом в моду вошли, и никто не смеётся.
– А я чего? Я ничего, – подхалимским голосом сказал Максим. – Сейчас я уже тоже не смеюсь. Так ведь в моду они вошли года три назад. А до этого я так смеялся, та-а-ак смеялся, ты себе представить не можешь. А ты почему спрашиваешь, что я помню?
– Да так, – уклончиво сказала Александра. – Сомнения некоторые у меня возникли. Понимаешь, этот концептуалист как-то странно описывает своё впечатление от первой встречи с бабой. В какой она куртке, и какого цвета, и какой фирмы… До мельчайших подробностей. Разве это не странно?
– А пишет, сколько эта куртка стоит? – заинтересовался Максим. – И в каком магазине куплена?
– Кажется, нет… Но, может быть, я до этих подробностей ещё не дочитала.
– Ну и плюнь, и не дочитывай, – посоветовал Максим. – Чего тебе со всякими концептуалистами мучиться? Ой, надо разорить ваше издательство, ой, надо…
– Погоди, пока не разоряй, – попросила Александра. – Я всё-таки дочитать хочу. Мне уже даже интересно, как он всё помнит. Никогда бы не подумала, что такую ерунду можно запомнить. Даже я не помню. А он помнит. Это странно.
– Кто помнит? – Голос у Максима стал очень подозрительным. – Какую ерунду? Почему ты не помнишь, а автор помнит?
– Лирический герой помнит, – терпеливо объяснила Александра. – Кто же ещё? У этого концептуалиста герой какой-то уж очень лирический. Ладно, пойду лежать на передовом крае трудового фронта… Так значит, в первую нашу встречу я выглядела как пленный немец под Москвой?
– Какая глупость! – возмутился Максим. – Кто тебе это сказал? Как ты могла выглядеть как пленный немец?! Конечно, ты выглядела как пленная немка! Ладно, я тоже пойду читать. Тебе хорошо, у тебя хоть концептуалист. А у меня вообще отчёт.
– А нечего было на последний день откладывать. Да ещё этот сходняк свой на воскресенье назначать.
– У меня зубчик! – с упрёком напомнил Максим. – А ты на меня наезжаешь!
– Ты его уже вылечил! – Александра засмеялась и с интересом спросила: – Максюха, о чём мы всё время говорим, ты не знаешь?
– Ну, так ведь как же… – Максим посопел и неуверенно предположил: – О концептуализме? Или о сентиментальной прозе? Не, я вспомнил! Мы о твоих валенках говорим. О меховых. Между прочим, я даже помню, какого они были цвета. Белые, да? А вот это, во что ты завёрнута была, вязаное, – то серое было. А все твои торбы были разноцветные. А ручки у тебя были красные. И холо-о-одные… А мордочка у тебя была синяя. Ну, вылитая пленная немка под Москвой. Видишь, сколько я помню? А ты: ах, концептуалист, ах, лирический герой! Может, я бы не хуже него написал. Или даже лучше.
– Ну и напиши, – предложила Александра.
– А я уже написал, – гордо сказал Максим. – То есть пишу. То есть записываю. Я все наши разговоры записываю. Классная аудиокнига получается.
– Зачем?!
– Так до тебя же не всегда дозвониться можно. А так включил – и слушай, сколько хочешь. Здорово я придумал, да?
Александра молчала и думала, что вот этого от мужа она никак не могла ожидать. Впрочем, он всё время делал что-нибудь такое, чего от него никто не ожидал, даже она.
– Ты чего? – настороженно спросил Максим. – Я неправильно сделал, да? Ты опять на меня сердишься?
– Нет, я опять на тебя не сержусь, я опять тебя люблю, – призналась Александра.
– Молодец, – учительским тоном сказал Максим. – Это ты очень правильно делаешь. За это я тебе как-нибудь дам послушать свою аудиокнигу. Да, кстати… Я тебя тоже люблю. Я тебе не говорил, нет?
– Кажется, говорил, но это было очень давно, ещё утром. К тому же, ты не добровольно признался, а я тебя вынудила… – Александра вспомнила, что и этот разговор, наверное, он тоже записывает, спохватилась и круто сменила тему: – Всё, пора за работу. Иди свой отчёт читай. Труба зовёт, партнёры надеются, конкуренты точат зубы. И у меня концептуалист даже еще на главы не разбитый. Пока?
– Пока, – обречённо согласился Максим. Посопел в трубку и ехидно добавил: – А ещё у тебя не было носового платка. Там, в такси, помнишь? Насморк был, а носового платка не было. И ты вытирала нос какой-то цветастой тряпкой. Большо-о-ой такой, как портянка. Вот так-то. До встречи в эфире.
И отключился. Кажется, в конце разговора он опять хихикал, закрывая трубку ладонью. Ладно, пусть. Ведь не будет же он свою аудиокнигу давать слушать всем подряд? Нет, но ведь правда иногда диву даёшься, на что способен Максим. Аудиокнига! Чтобы слушать, когда до неё невозможно дозвониться! Да уж, этого от своего мужа Александра никак не могла ждать.
Хотя в первую же их встречу подумала, что от этого типа можно ждать всего, чего угодно. Нет, кажется, она подумала не так. Кажется, она подумала: этот тип способен на всё. Потом выяснилось, что первое впечатление её не обмануло. Максим был действительно способен на всё. Очень способен, ну просто очень…
Позитивное мироощущение сформировалось полностью. Теперь можно и за концептуалиста браться. Она будет читать о первой встрече этого очень лирического героя с его героиней, – наверное, тоже лирической, – а сама будет вспоминать о своей первой встрече с Максимом.
Надо же, он тоже запомнил, в чём она была одета! Как пленный немец под Москвой, подумать только… Бессовестный. Нет, если судить объективно, одета она была, мягко говоря, довольно странно. Особенно для того времени. Особенно – для Москвы. Ей всю жизнь казалось, что москвичи одеваются как-то… непонятно. Невесело как-то. И это при их почти поголовном пристрастии к фирменным шмоткам, последним крикам моды и импортному парфюму. Но в толпе на московских улицах взгляду не за что было зацепиться. Казалось, что в этой толпе абсолютно все одинаковы. И даже импортный парфюм у всех был одинаковым. И выражение лиц у всех было одинаковым. Тоже невесёлым. Ей всегда так казалось, даже в детстве, когда она не очень-то понимала в моде, в фирмах, в парфюме, и тем более – в выражении лица.
А в начале девяностых люди на московских улицах вообще будто полиняли. Все краски, и раньше-то не очень заметные, выцвели. И выражения лиц выцвели, и даже парфюм выцвел. Казалось, что Москва заполнена толпами бомжей. Если как следует присмотреться, на некоторых бомжах можно было заметить хорошие дублёнки или, например, золотые цепи. Некоторые бомжи ездили на дорогих иномарках, обедали в дорогих ресторанах и покупали дорогие шмотки в дорогих магазинах, расплачиваясь стодолларовыми бумажками, выдернутыми из толстой пачки, стянутой аптекарской резинкой. Общего впечатления бесповоротной полинялости это нисколько не меняло. Даже проститутки казались какими-то полинялыми, несмотря на розовые шубки, красные кожаные юбки, ажурные чулки и косметику с золотыми блёстками. Наверное, состояние бомжеватости было тогда общим внутренним ощущением, и это неизбежно сказывалось и на облике, и на манере поведения, и на выражении лица. В толпе тогда резко выделялись иностранцы. Не потому, что были одеты по-другому. Хотя и поэтому тоже, потому что одеты они были, как правило, светлее. Но главное отличие было в том, что им было интересно. Кто их знает, что именно им было интересно, – может быть, они с интересом ждали, когда и чем закончится многолетняя агония этой огромной и до сих пор не изученной ими страны. Во всяком случае, толпа бомжей подозревала иностранцев именно в этом. Ишь, как смотрят! Как будто им не страшно жить. Как будто в глубине души им не хочется взять автомат Калашникова и поливать всё вокруг длинными очередями, пока патроны не кончатся. Как будто они не боятся заговаривать с незнакомыми людьми. Как будто они имеют право смеяться. Как будто они лучше других.
Этот дядька, водитель старой тёмно-синей иномарки, сначала почему-то принял Александру за иностранку. Заговорил на плохом английском, а когда она сказала, что понимает и по-русски, перешёл на плохой русский и заломил такую цену, что она чуть не расплакалась. Получалось, что если она поедет в больницу к Людмиле на машине, то на обратный билет из Москвы денег уже не хватит. А в метро со всеми своими сумками и пакетами она просто не справится. И в троллейбусе не справится. К тому же, до троллейбуса всё это ещё надо как-то дотащить… Она села на самую большую сумку и стала думать, что делать дальше. Получалось, что надо оставлять в камере хранения всё, что она не сможет унести за один раз, а потом возвращаться и частями перетаскивать сумки в больницу. Ну, и ничего страшного. За три поездки она всё перевезёт.
– Ну, и ничего страшного, – сказала сама себе Александра, поднимаясь с самой большой сумки. – Глаза боятся, а руки делают. Подумаешь – три ходки на метро! Где наша не пропадала… Может, и не помру.
– Так ты русская, что ли? – спросил дядька из иномарки.
Оказывается, он никуда не делся, а стоял где-то сбоку, ждал, когда иностранка одумается и поймет, что у неё нет другого выхода, кроме как отдать свои иностранные деньги ему, а не какому-нибудь бомжу, у которого не иномарка, а вообще «Жигуль».
– В какой-то степени, – машинально ответила Александра, прикидывая, как теперь волочь всю свою поклажу назад, в здание вокзала. – Все мы в той или иной степени русские… Ой, извините, вы, наверное, меня ждёте, да? Ради бога извините! Я вас от дела оторвала, вы бы уже, наверное, кого-нибудь взяли, а я влезла не вовремя… Я не знала, что так дорого… Я… в общем, я неплатёжеспособна. Извините, пожалуйста.
– Да ладно, чего там, – сказал дядька. – Какое там дело, никакого дела, уже второй час на месте стою. Совсем пассажиров нет, наши-то сейчас все неплатёжеспособные. И ты вот тоже не иностранка. М-да-а-а… Чего ж ты столько набрала, что рук не хватает? Вот ведь бабы бестолковый народ. Наберут товара, а допереть – силы нет. Жадность это всё.
– Это не товар, – возразила Александра. – Это гуманитарная помощь. Соседи для Людки в больницу собрали, кто что мог. Как бы я отказалась? Они, наверное, последнее отдавали – а я откажусь?
– Людка – это кто? – помолчав, спросил дядька.
– Подруга. Работу здесь нашла, на собеседование приехала, а в первый же день ногу сломала. Вон какой гололёд. Как-то плохо сломала, операцию делали. Теперь долго лежать придётся, а у неё с собой ни одежды, ни продуктов, ни денег… Ведь она только на один день ехала, только на собеседование, потом должна была вернуться за вещами, если бы её приняли. Или насовсем вернуться… Нам из больницы только вчера сообщили. Вот все и собирали, кто что успел.
– У неё что же, никого нет? – с сочувствием спросил дядька. – Она совсем одинокая, Людка-то? И даже барахло привезти некому, кроме тебя?
– Почему это она одинокая? – обиделась Александра. – Ничего она не одинокая. У неё все есть – и мать, и дочка, и я… Только мать и дочка сейчас болеют, простудились сильно, куда им, таким больным, ехать… А привезти всё это поскорее надо было, Людка совсем без всего, а в больницах сейчас – сами знаете… Говорят, даже постельного белья нет. И кормят как попало.
Дядька помолчал, повздыхал и неожиданно сказал:
– Ну, давай твои хархары грузить, поедем уже, чего тут на морозе торчать…
– Так я же неплатёжеспособная, – грустно напомнила Александра.
– Да понял я, – тоже грустно ответил дядька. – Что ж теперь… Все мы нынче неплатёжеспособные… Что тут у тебя потяжелей? Давай-ка я вот эти баулы прихвачу, а ты пакеты бери. Ишь, нашли на кого такую тяжесть навесить… Самая здоровая она… Ну, шевелись, чего задумалась… Ты не задумывайся, я всё равно уже домой хотел, мне до больницы как раз по пути. Вперёд садись, сейчас я печку включу, мигом согреешься.
Дядька подхватил сразу несколько сумок и понёс их к своей иномарке, на ходу что-то ворча о самых здоровых, которым всегда приходится отдуваться за самых больных. Александра взяла два оставшихся пакета и посеменила за ним, прикидывая, сколько она может отдать за такси. Сумма была стыдная, раз в десять меньше той, которую называл дядька. Может быть, он согласится взять ещё банку варенья? Или это уж совсем неприлично предлагать? Но вряд ли в Москве можно найти настоящее малиновое варенье, а если даже и можно, то это такие деньги… Предлагать или не предлагать? Дядька запихнул её поклажу на заднее сиденье, включил печку, сел за руль, придирчиво проверил, как Александра пристегнулась ремнём, и с неожиданным облегчением сказал:
– Ну и хорошо, что не иностранка. Гороскоп сегодня всё равно зарабатывать не рекомендует. По гороскопу сегодня надо помогать ближним бесплатно. То есть даром. Ты гороскопы-то читаешь?
