Текст книги "Лихо ветреное"
Автор книги: Ирина Волчок
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Федор! – заорала девчонка, остановившись у подъезда и задрав голову. – Выгляни в окошко, дам тебе горошка!
Нет, правда, какая смешная. Эти слова из детской сказки она прокричала таким тоном, каким командуют общее построение на плацу.
Занавеска в одном из распахнутых окон второго этажа ушла в сторону, и в окне появился молодой греческий бог. Да что там греческие боги! Любой греческий бог умер бы от стыда за свое несовершенство, увидев этого смертного.
– Федор, кинь ключ от почты, – без всякого восхищения небесным явлением приказала девчонка. – Там что-то светится, может, не реклама.
Небесное явление исчезло, и минуту, пока его не было, девчонка нетерпеливо приплясывала на месте, поддергивала великоватые ей джинсы, покрикивала в сторону окна: «Ну где ты там?» – и вообще всячески выражала неудовольствие. Было совершенно очевидно, что сумасшедшая красота этого Федора не производит на нее ровным счетом никакого впечатления. Умная девчонка. Хотя, возможно, они брат и сестра. Как правило, внешность родни никто просто не замечает.
Небесный Федор наконец опять появился в окне, покачал в пальцах ключик, блеснувший в солнечных лучах, прицелился и точно бросил его в протянутую вверх ладонь девчонки. Девчонка с удовольствием засмеялась и потопала в подъезд. Федор обвел внимательным взглядом двор, машину Павла будто не заметил, а мужику с бабой, которые все развешивали белье, молча кивнул. И они ему оба кивнули, и заулыбались, и помахали руками, а когда он исчез и занавеска опять опустилась, заговорили между собой уже не сердитыми, а добрыми голосами, и даже поулыбались друг другу. Красота – страшная сила. Павел поймал себя на том, что ему интересно наблюдать за не слишком активной жизнью этого двора. Какая там жизнь! А вот интересно. Интересно вычислять, кто из них кто, придумывать характеры, судьбы, имена и профессии… И прошлое, и будущее. С ним это и раньше бывало: увидит случайную сценку – и начинает вокруг нагромождать незнамо чего, а потом оказывается, что все гораздо проще, глупее и даже пошлее. И о Зое незачем ничего узнавать… И так он уже знает достаточно, чтобы не строить иллюзий. И к тому же надо все-таки заехать на рынок.
Павел совсем уже собрался уезжать, когда краем глаза заметил слева какое-то движение. Оглянулся – из-под арки во двор бесшумно, как привидение, вплывала вчерашняя реактивная керосинка, страхолюдное до изумления транспортное средство крутого Серого. Средь бела дня керосинка выглядела даже возмутительнее, чем показалось ему ночью. Откровенное корыто на колесах, причем колес три пары, чего он вчера не заметил. Он, оказывается, много чего вчера не заметил: на крыше за прожекторами – люк, по бокам, между передними и задними дверями, – скобы, на которых закреплены какие-то штуки, больше всего похожие на газовые баллоны, под днищем между второй и третьей парой колес – что-то вроде вентилятора… или это гребной винт? Нет таких законов, по которым этот ужас мог двигаться. И еще одно он ночью не заметил – каждый квадратный сантиметр этой керосинки мягко сиял безупречной, совершенно неуместной при таком-то дизайне полировкой. И очень темные стекла радужно блеснули в солнечном луче, на миг обнаружив свою непростую сущность. Пуленепробиваемые, что ли? Похоже. Неужели и вся эта вызывающая полировка – тоже броня? Ну-ну. Интересно, кто-нибудь уже пытался стрелять по этой керосинке? Не может быть, чтобы не пытались. Хотя бы ради восстановления эстетической справедливости.
Павел сидел, злился и совершенно трезво осознавал, что злиться он не имеет никакого права. Ну, приехал крутой Серый в гости к своей… ну, к этой… к своему лиху ветреному. Какое ему, Павлу, до всего этого дело? Кажется, вчера его об этом уже спрашивали. И вот на кой же черт он поперся с Макаровым в это убогое казино?
И когда же, наконец, этот мифический Серый вылезет из своей летающей тарелки?
Из летающей тарелки никто не вылезал, зато дверь Зоиного подъезда хлопнула, и во двор элегантно, как на подиум, вышла… в общем, вся из себя такая вышла! Светлый легкий шелк струился и льнул к фигурке, белые плетеные босоножки на плоской подошве эксклюзивно плевали на массовую моду, белая же сумка на узком ремне мерцала породистой кожей, а еще узкие черные очки, а еще причесочка – что-то такое гладкое, чрезвычайно стильное, ничего лишнего, – аккуратная темноволосая головка, высокая стройная шея, прямые развернутые плечи… Очень, очень. Вон, оказывается, какие топ-модели тут водятся. Интересно, видел Серый эту топ-модель раньше? Вот пусть и посмотрит сейчас. Пусть сравнит с хорошо известной нам оглоблей в красных трусах. Пусть подумает, за той ли он заезжает в казино и к той ли приезжает в гости.
Топ-модель шла через двор к арке не торопясь, не глядя по сторонам, на ходу роясь в своей породистой сумке. Потом захлопнула сумку, подняла голову, увидела машину Серого – и захохотала. То-то, позлорадствовал Павел. Нормальная реакция нормального человека.
Машина Серого дрогнула, противоестественным способом развернулась на месте правым боком к топ-модели, правая передняя дверца бесшумно открылась, и блистательная топ-модель ловко нырнула внутрь, несмотря на высокую подножку и узкую юбку. Так это что ж такое-то?.. Так это к кому сюда Серый ездит-то?
– Зоя! – Греческий Федор опять возник в открытом окне второго этажа и явно обращался к кому-то здесь, во дворе. – Зоя, Манька киселя просит. Можно?
– Можно! – крикнула топ-модель, выглядывая в открытую дверцу машины. – Можно, свари! Только не очень сладкого.
Она махнула греческому Федору рукой и захлопнула дверцу. Греческий Федор тоже помахал рукой и исчез из вида. Бронированное корыто Серого опять бесшумно развернулось на месте и исчезло в арке, будто его и не было никогда. Павел сидел, хлопал глазами и пытался слепить из всего увиденного хоть сколько-нибудь логичную картину. Картина не лезла ни в какие ворота.
Павел еще посидел, подумал – и полез из машины, краем сознания отмечая, что его ухоженная, вручную отлаженная, совсем еще не старая «десятка» гремит, даже стоя на месте с выключенным мотором, как пустое ведро. Не в пример полированной керосинке этого крутого Серого. Это сравнение тоже, конечно, настроения не улучшало.
И это тоже раздражало – подъезд нараспашку, никаких кодовых замков, тем более – никакой охраны. Провинция провинцией, но ведь вокзал – буквально в паре сотен метров. Заходи кто хочешь, делай что хочешь, хоть жить поселяйся. Вон тут сколько на первом этаже закоулков, и комнатки какие-то, забитые старой мебелью, велосипедами и детскими колясками. И – ни одного замка ни на одной двери. Слева – лестница в подвал. Павел спустился на несколько ступенек, заглянул вниз – под всем домом огромное помещение, чистенькое, хорошо освещенное, со множеством кладовок, и двери у большинства из них тоже нараспашку. Дикие люди. Телевизор не смотрят, что ли?
Так, на первом этаже никаких квартир нет. Павел поднялся на второй, попутно отмечая чистоту и ухоженность этого открытого всем ветрам, всем бомжам и всем террористам подъезда, умилился двум креслицам на площадке между лестничными пролетами, потрогал герань, буйно цветущую в многочисленных горшках на подоконнике, – надо же, живая! – и остановился на площадке второго этажа. Огромная какая, даже в его доме лестничные площадки меньше. За ее счет каждой из четырех квартир можно было бы добавить несколько метров жилой площади. Размашисто предки строили. Провинция!
Из какого окна греческий Федор кричал «Зоя»? Павел остановился перед первой дверью с левой стороны, попытался придумать более или менее правдоподобный повод для визита, ничего не придумал и решительно нажал кнопку звонка, расположенного почему-то очень низко, в метре от пола. Дверь почти сразу распахнулась, и на Павла молча уставился сердитый мальчишка лет четырнадцати. Или больше. Или меньше. Кто их разберет нынче, холеных да кормленых. Плечи – как у взрослого мужика, а физиономия детская.
– Здравствуй, – сказал Павел. – Ты почему в глазок не смотришь?
– А чего там? – ломким баском спросил мальчишка, не закрывая дверь, посмотрел в глазок, а потом потер его пальцем. – Ничего там такого… Здрасте. Да вы заходите, чего на пороге стоять.
Мальчишка еще шире распахнул дверь, приглашающее помахал рукой, повернулся и спокойненько потопал по длинному коридору, на ходу поддергивая широкие цветастые трусы. На голой спине у него скотчем был приклеен большой лист бумаги с крупной надписью черным фломастером: «Прошу как человека! Не мешай хотя бы чаз!» «3» было исправлено на «с» красным фломастером.
– Федор! – заорал мальчишка где-то там, в конце коридора. – Это к тебе! Почему это я всегда открывать должен? – Свернул направо и пропал.
Павел покачал головой, шагнул через порог и прикрыл за собой дверь. Нет, не смотрят в этом доме телевизор. И газет не читают. Просто недопустимое легкомыслие.
В конце коридора, теряющегося на горизонте, возникла фигура греческого Федора, тоже голого до пояса и тоже, кажется, в широких цветастых трусах. А, нет, это фартук. Веселенький такой фартучек с оборочками и бантиками. Странно нынче одеваются греческие боги. И еще было что-то странное, что никак не вязалось с этой ослепительной внешностью и чего Павел сначала не понял: Федор заметно хромал на правую ногу, и хромота эта была давней, привычной, уже вписавшейся в пластику тела и подчинившей ее себе. Врожденное что-то, что ли? Нет в мире совершенства… Бедный парень.
Бедный парень неторопливо подходил ближе, и Павел с каждым его шагом видел все больше подробностей. Ничего врожденного там и в помине не было. Страшный рваный шрам от бедра почти до щиколотки, грубый, ветвистый, как дерево, – наверное, все мышцы были порваны. На правом боку – еще ветка рваного шрама, правда, уже не такого страшного. Зато совершенно невероятный шрам на руке чуть ниже локтя – очень сложный перелом был, открытый и, скорей всего, осколочный. Похоже, потом его не один раз оперировали. И вся грудь в шрамах – тонких, длинных, неглубоких, нисколько не нарушающих гармонию безупречной мускулатуры и гладкой, слегка загорелой кожи. Федор поймал взгляд Павла, едва заметно усмехнулся и почесал грудь правой рукой. На правой руке не было указательного пальца и половины безымянного. Павел заметил эту снисходительную усмешку – и мгновенно успокоился. Кажется, тут жалеть некого. Вон как этот красавец ловко продемонстрировал все свои боевые раны. Может быть, еще и гордится ими? Ну да, шрам на роже мужикам всего дороже… Интересно, в каких таких сражениях он заработал всю эту неземную красоту? Ему, похоже, и двадцати нет. А шрамам – лет пять.
– Здравствуйте, – спокойно сказал Федор, подходя ближе и с пристальным интересом рассматривая Павла. Почти так же, как Павел только что рассматривал его самого. – Это вы отец Гарика? Я вас чуть позже ждал. Мне показалось, Зоя на час назначала. Извините, я в таком виде… Сейчас оденусь – и мы поговорим. Проходите вот в эту комнату, подождите, я через минуту…
Федор снял фартук – под ним были широкие цветастые трусы, а как же иначе, – и повернулся, собираясь уходить по коридору за горизонт, но тут Павел опомнился.
– Минуточку, минуточку, – заговорил он широкой прекрасной спине. На спине тоже был тонкий белый шрам, слева, прямо напротив сердца. – Я не отец Гарика, это недоразумение получилось!
Федор тут же повернулся к нему и без всякого удивления сказал:
– А, то-то я смотрю – рано… А чей вы отец? Или вы по поводу диплома?
– Да ничей я не отец! – Павел сам почувствовал, до чего глупо это звучит, и заторопился, пытаясь объяснить свое появление: – И я не по поводу диплома… Я вообще-то с Зоей хотел поговорить. По делу! А ваш мальчик дверь открыл и сразу: «Проходите, проходите!» И не спросил ничего, а я даже сказать не успел…
– А Зои нет, – спокойно прервал его скороговорку Федор. И замолчал, и уставился на Павла ожидающе.
– Ну да, это я уже понял, – скучно сказал Павел. – Жаль. Очень надо было поговорить.
Из-за горизонта по коридору понесся слоновий топот, и через секунду в пределах видимости нарисовался толстый румяный пончик – рыжий, веснушчатый и, естественно, в цветастых широких трусах. В этой семье, наверное, униформа такая. Пончик подскакал поближе, задрал щекастую мордашку, уставился в глаза Павлу веселыми любопытными глазами, просиял улыбкой и крикнул:
– Мама на р-р-работе!
Это о Зое, что ли? Мама… Во как. Этого Павел не ожидал.
– Так ведь суббота, – пробормотал он, думая совершенно о другом. – Суббота, выходной… Почему на работе? Где на работе?
– В клубе! – еще громче крикнул пончик, и попрыгал на месте, и помахал руками, и опять уставился в глаза Павлу веселыми круглыми глазами.
– Мария, помолчи минутку, – строго приказал Федор, снял трубку телефона, стоящего на тумбочке под зеркалом, нажал несколько кнопок своей изуродованной рукой – быстро, будто гамму проиграл, – и вопросительно глянул на Павла: – Вас как зовут?
– Павел. Павел Браун.
Федор кивнул, еще несколько секунд молчал, потом громко и четко сказал в трубку:
– Зоя, тебя ищет Павел Браун.
И отвел трубку на полметра от уха. Даже Павел слышал шум, который несся из нее, – грохот, ритмичные удары, музыка какая-то, пронзительные выкрики в такт музыке, и на фоне всего этого – сердитый женский голос, вроде бы слегка задыхающийся и прерывистый:
– Федор, я работаю! Через двадцать минут! Будет перерыв!
Федор положил трубку, подумал, пожал плечами и сообщил Павлу то, что он и так слышал:
– Через двадцать минут у Зои перерыв будет, может, успеете.
– А это где? – заторопился Павел. – Это как называется? Я недавно приехал, еще мало что знаю…
– Мама в клубе «Федор-р-р»! – опять крикнула рыжая Мария. – Трр-ренирует тётьков! – Подумала и добавила с явным удовольствием: – Жир-р-рных.
– Надо же, какая Мария, – сказал Павел, невольно улыбаясь. – Сколько же тебе лет, Мария?
– Аленушка, уведи сестру. – Федор смотрел на Павла, и тот сначала не понял, к кому он обращается.
А, вот к кому. В коридоре как-то незаметно появилась крошечная девочка… То есть ростом-то она была, наверное, не ниже пончика по имени Мария, но зато во всем остальном – полная ее противоположность. Тоненькая и бледненькая до фарфоровой прозрачности, с крошечными ручками и ножками, с пушистыми кудряшками цвета светлого янтаря – вся как портрет ангела в белом платьице, написанного акварелью гениальным художником. Девочка глянула на Павла спокойным, отрешенным, совершенно не детским взглядом и с серьезной вежливостью сказала:
– Здравствуйте.
Глаза у нее были написаны совсем другим художником. Нестерпимо яркие, сине-зеленые, полыхающие изнутри отсветами золотого пламени, слишком большие на этом худеньком личике с тонкими, прекрасными, нездешними чертами и размытыми красками.
– Сестры? – вслух удивился Павел. – С ума сойти… Совсем разные.
– Не р-р-разные! – энергично возразила рыжая Мария. – Я кр-р-расавица, и она кр-р-раса-вица!
– Аленушка, гони это чудовище одеваться. Сейчас с Сережей гулять пойдете, – сказал Федор, все так же внимательно глядя на Павла.
– До свиданья, – тихо сказала прекрасная Аленушка, полыхнула сине-зеленым взглядом, отвернулась к рыжей Марии и строго приказала: – Кыш.
И рыжая Мария беспрекословно подчинилась, повернулась и с топотом понеслась по коридору, а прекрасная Аленушка скользила за ней, как солнечный зайчик.
Сестры… Две дочки Зои. Может быть, это вовсе и не Зоины дочки? То есть, может быть, это дочки совсем другой Зои? Час назад он думал, что знает достаточно, чтобы не строить иллюзий.
– Так где этот клуб? – Павел глянул на часы – до Зонного перерыва осталось уже пятнадцать минут. – Я на машине, может, успею?
– На машине успеете… – Федор прислушивался к невнятному гомону в глубине квартиры, Павел был ему уже не интересен. – На машине – это мимо магазина направо, потом под железнодорожный мост – и вверх по шоссе, четыре троллейбусные остановки. Здание рядом со стадионом. Да вы его сразу узнаете…
– Спасибо, – заторопился Павел. – Большое спасибо, вы мне очень помогли. До свидания…
Он выскочил за дверь с таким видом, будто и правда сейчас бегом побежит, но когда дверь за спиной захлопнулась, остановился и зачем-то стал прислушиваться к нарастающему гомону за этой дверью. Никакой звукоизоляции. В своей квартире он в первую очередь сделает хорошую дверь.
– Сережа, уже больше чаз-з-за прошло. – Голос Федора, спокойный и слегка насмешливый. – Кто с девочками будет гулять? Обед скоро…
– При чем тут чаз-з-з? – заорал издалека ломкий басок. – Зато ты английского почти не знаешь!.. И почему это я всегда с ними гулять должен?!
– Потому, что ты старший брат, – назидательно ответил Федор. – У тебя обязанности. Или ты сюда случайно забежал, на компьютере поиграть?
Сережа еще что-то возмущенно кричал в том смысле, что он не играет, а работает, но Павел уже не прислушивался. Он медленно шел вниз по лестнице, пытаясь уложить новые детали в ту мозаику, которую раньше составил в более-менее ясную картину. Детали не укладывались. Ну, допустим, Серый сегодня увез из этого дома ту Зою, которая мать троих детей. Тогда какую Зою в этот дом Серый привез ночью из казино? И вообще, сколько в этом доме Зой, которых Серый без конца возит туда-сюда?
В принципе, можно съездить в этот клуб. Посмотреть вплотную, что там за Зоя такая работает. Просто так, из академического интереса. Ведь он еще вчера решил, что никакого интереса, кроме академического, у него в этом деле нет.
Глава 4
– Риточка Николаевна, не убегайте, вам еще на массаж обязательно, разве можно пропускать? И пусть Андрей Антонович ваше сердце послушает. Что-то мне кажется, что вы с физическими нагрузками перебарщиваете… А? Дома сильно устаете?
Ни с какими нагрузками эта Маргарита Николаевна, конечно, не перебарщивала. Разве только с нагрузками на печень. Даже на занятия с бутербродами ходит, вы подумайте! Ручками похлопает, ножками потопает, а в перерыв садится в уголке – и за три минуты уминает во-о-от такой кусок черного хлеба с во-о-от таким куском соленого сала. А потом запьет все это кофейком из термоса, закусит шоколадкой – и голодает до следующего перерыва. Аж пятнадцать минут. И буквально после каждого занятия: «Зоенька, почему я так медленно худею?» Почему, почему… Потому, что так быстро толстеешь.
Зоя вздохнула и постаралась подавить раздражение. Это все из-за того, что страшно есть хочется. И еще два часа терпеть. А Риточка Николаевна сейчас схавает остатки своего бутерброда, после массажа закусит шоколадкой, а потом отправится в какую-то безумно дорогую кафешку с такими же спортсменками – с мороженым, с тортиком и с коньячком отпраздновать успешное окончание очередного занятия.
Хоть бы уж никто больше не подходил с разговорами. Через десять минут вторая группа ввалится сытым прайдом, начнет трясти фигурами под оглушительную музыку. Надо Генке сказать, что ли, чтобы не врубал на полную мощность… И почему так трудно именно с первыми группами? С ее любимыми девочками, призерами и чемпионами, – одно удовольствие.
Нет, не удастся отдохнуть. Вон, новенькая идет. Красавица. Это ее сегодня Томка привела. Зачем? Этой красавице, на взгляд Зои, совершенно не нужно ничего корректировать в роскошной фигуре.
Красавица подошла, вальяжно плюхнулась на скамеечку рядом с Зоей, помолчала немного и неожиданно робко спросила:
– Слушай, можно еще на час остаться?
– Зачем? – удивилась Зоя. – Вам дополнительные нагрузки не нужны. Вы в хорошей форме.
– Да ладно тебе – «вы»… Давай на «ты», а? – Новенькая опять помолчала, повздыхала и решительно заявила: – Я вот такую форму хочу. Как у тебя. Сделаешь, а? Любые деньги плачу… Меня Нина зовут, ты помнишь?
– Помню. Вас… тебя Тамара привела. – Зоя тоже помолчала, повздыхала и, несмотря на обещание любых денег, все-таки решила быть честной. – Особых достижений ты не добьешься. Ну, может, будешь на руках ходить, на мостик вставать, еще какие-нибудь пустяки… А чтобы что-то серьезное – это с юности каждый день по нескольку часов. И несколько лет подряд. Оно тебе надо? Похудеешь только.
– Да! – горячо сказала Нина. – Начхать мне на достижения! Мне главное, чтобы фигура была, как у тебя! Смотри, как на тебя все мужики пялятся!
Она кивнула на балкон над залом, где мужики обычно наблюдали за занятиями своих спортсменок. Или чужих спортсменок. Зоя машинально оглянулась. Мужики действительно пялились.
– Все-таки какие бабы бывают… закомплексованные, – сказала Зоя с досадой. – Ты хоть на себя в зеркало смотрела? Это они на тебя пялятся. Неужели не видишь?
– Не вижу, – заявила закомплексованная Нина довольным голосом. – Так я останусь, да?
– Ладно, – согласилась Зоя. – Оставайся. Только не ешь, не пей и не кури в перерыве. Лучше иди полежи на матах, вон там, за ширмой. На спине, а руки – в стороны. Иди, а то мне еще позвонить надо, забыла совсем.
Ей просто хотелось посидеть одной в тишине и с закрытыми глазами, про звонок она сказала просто так, чтобы прогнать эту Нину. Но вот сказала – и сразу вспомнила, что позвонить действительно надо, она так и не поняла, кто там ее искал и зачем вообще звонил Федор. Зоя пошарила на скамеечке вокруг себя, вытащила мобильник из-под полотенца и на минуту задумалась: может, сходить к общему телефону в холле, чего деньги тратить? Но у общего телефона всегда народ толчется, так она весь перерыв прождет. Зоя еще немножко помедлила, ожидая, кто кого первый задушит – она жабу или жаба ее, вспомнила, что в понедельник обещали дать зарплату, и без особых угрызений совести решила позвонить все-таки по мобильнику.
– У тебя все в порядке? – спросил Федор, не дав Зое даже слова сказать. В домашнем телефоне не было никакого определителя, но Федор каким-то непостижимым образом всегда точно знал, когда звонит Зоя.
– В порядке, в порядке, – успокоила она Федора. – Чего так сразу… У вас там как? Ты-то чего звонил? Я не поняла – кто меня искал-то? Очень шумно было.
– Да Браун какой-то искал. Говорит – по делу. Нашел?
– Не знаю никакого Брауна, – удивилась Зоя. – Какой такой еще Браун?
– Павел Браун. – В голосе Федора появилась настороженность. – Черный такой. Вернее – коричневый. Прям вылитый Браун… Я что, зря ему сказал, что ты в клубе?
– Павел? – Зоя даже растерялась. – Зачем это он меня искал? Ладно, ты не тревожься, я его знаю. Ну, пока, у меня перерыв заканчивается.
Она сунула телефон опять под полотенце и оглянулась на балкон. Что ей в прошлый раз показалось? Когда эта закомплексованная Нина показывала на балкон и говорила, что мужики пялятся… Ей показалось, что среди обычных зрителей мелькнул кто-то новый, но чем-то знакомый. Вчерашний черный Павел? Вернее – коричневый. Вылитый Браун. Надо же, какие фамилии появляются в нашей очень средней полосе…
Никаких Браунов сейчас на балконе не было, обычный состав, знакомые все лица. Одно наглое лицо, кажется, закурить собирается. Зоя свирепо нахмурилась и показала мужику кулак. Тот торопливо сунул пачку сигарет в карман и поднял ладони: Гитлер капут. То-то. Приказать, что ли, балкон закрыть? Но бабы охотнее ходят на занятия, если с балкона на них смотрят и законные, и знакомые. На иную глянешь – нет, больше двух недель не выдержит. А она месяц ходит, и два, и три, и полгода ходит… И деньги несет. Ладно, не будет она приказывать балкон закрывать.
В зал из раздевалки повалила новая группа. Ну, эти еще ничего. Из этих, по крайней мере, никто обед с собой не носит. И, кажется, нет ни одной, кто был бы шире пятьдесят четвертого размера. Правда, и тех, кто был бы уже, тоже раз-два и обчелся. Где там закомплексованная Нина? Становимся, рыбы мои золотые, становимся… Ген! Музыку в два раза тише. А то к концу занятий никакого голоса не останется.
Да, с этими уже куда легче. Эти уже за сердце не хватаются, на пол не садятся, скакалками друг друга не травмируют и перерыва через каждые пятнадцать минут не требуют. И Андрей Антонович ими доволен, говорит, почти все курить бросили – а никто не пополнел. Все-таки как приятно видеть плоды своей работы. Такие гладкие, румяные, здоровые плоды с ясными глазами и спокойным дыханием. Молодцы. И новенькая Нина молодец, вон как честно скачет, старается вовсю, почти два часа движений, а дыхание хорошее, только немножко взмокла с непривычки. Говорили же ей – не пей в перерыве! Или, на всякий случай, к Андрею Антоновичу эту Нину послать? Справки-то она принесла нормальные, но сейчас любую справку за пять копеек напишут. А за пять долларов – полкило сушеных справок…
Зоя прыгала, бегала, показывала, командовала, хвалила, ругала, следила за тем, кто как дышит и кто как потеет, думала при этом о привычных рабочих вещах, а сама с удовольствием ждала прихода третьей группы. Третья группа была ее радостью и гордостью. Девочки занимались уже по нескольку лет, на всяких соревнованиях только так хватали дипломы и медали, а Оксанку уже можно считать готовым тренером. У-у-ух, как она сейчас оторвется со своей третьей группой!
В перерыве после второго часа опять подошла новенькая Нина.
– А можно я еще на час останусь? – Нина слегка пыхтела, косметика у нее поплыла, но глаза были веселые. – Мне понравилось. Я не устала, правда. Я здоровая.
– Нет, третий час – это уже лишнее, – строго сказала Зоя. – Особенно для первого раза. Хотя вообще-то ты молодец, не ожидала. Но на сегодня хватит.
– Так я заплачу! – предложила Нина. – Два тарифа! А? Три!
– Все равно нельзя, – с сожалением отказалась Зоя. – То есть остаться-то можно, только заниматься нельзя. Посидишь в стороне, посмотришь, что люди делают… Это – пожалуйста. Совершенно бесплатно.
– Ага, – обрадовалась Нина. – Ладно. Спасибо. Но я и за посмотреть заплатить могу!
– За посмотреть вон с кого брать надо! – Зоя кивнула на балкон с мужиками и усмехнулась. – Ходят, как на работу. Лучше бы сами железо потаскали. А то разъелись, как сурки на зиму… Балкон, того и гляди, рухнет.
Нина подняла голову, внимательно присмотрелась и вдруг жадно спросила:
– А ты там всех знаешь? Вон тот, в зеленой рубашке – кто?
– В лицо вроде знаю. Хотя они меняются без конца. Да какая разница? Все они одинаковые. Сурки и сурки.
– Не-е-ет, – пропела Нина ласково, и поправила прическу, и состроила балкону глазки. – Не все сурки. Вон тот плечистенький очень даже не сурок! – Она подергала Зою за руку и нетерпеливо зашептала: – Ну, глянь, глянь скорей! Кто это? Сейчас уйдет…
Зоя без интереса глянула – никаких плечистеньких там не было, одни сурки.
– Ушел, – разочарованно сказала Нина. – Но я все равно останусь, ладно? Посижу, посмотрю. Может, хотя бы теоретически чему-нибудь научусь.
– Ух, как правильно мыслишь, – радостно удивилась Зоя. – Первый теоретический урок: смотри и запоминай, как надо одеваться на занятия.
В зал вбегала ее гордость и радость, третья группа, которая, конечно, на самом деле была первой группой, всегда первой, первой из первых! Девочки вбегали по одной, и каждая показывала Зое свое приветствие – ровно четыре секунды, – и Зоя зеркально повторяла это приветствие, и это уже была настоящая работа, потому что девочки к каждому занятию придумывали что-нибудь новенькое, что-нибудь этакое, и каждый раз следили: а вдруг Акела промахнется? Вон что Жанка делает, подлая… Ну, сейчас она им покажет, кто тут вожак стаи. С места в карьер.
– Лицом к зеркалу, делать отражение, – скомандовала Зоя.
Это было одно из самых противных упражнений на внимание, девочки его терпеть не могли. В свое время Зоя его тоже терпеть не могла и подозревала, что тренеры придумали это упражнение для того, чтобы время от времени напоминать ученикам, кто тут вожак стаи. Когда сама стала тренером – поняла, что подозревала не без оснований. Вон как они все подтянулись, вон как напряженно следят за ее отражением, пытаясь предугадать ее следующее движение и одновременно соображая, чьи движения они повторяют – ее или ее отражения? Нет, молодцы. Никто не ошибается. А подлая Жанка – так просто молодец-молодец. Надо ее поощрить.
Зоя остановилась, внимательно оглядела замерших перед зеркалом девочек, скомандовала:
– Лицом ко мне, Жанна – на мое место. Ритм вальса, слушать меня.
Девочки развернулись, лица у большинства были недовольные. Жанка выскочила вперед, встала рядом с Зоей, от гордости вроде даже подросла на пару сантиметров, но косилась на нее все-таки настороженно. Мало ли. Может, это вовсе не особое расположение тренера, а внеочередной экзамен.
– Внимание! И-и… раз-два-три, раз-два-три… – Зоя с удовольствием отметила, что Жанка особо не выпендривается, не пытается выкинуть что-нибудь этакое, чтобы народ от изумления с ритма сбился. Но работает изобретательно и весело. И – подумать только! – внимательно следит за группой. Тоже тренером будет… – Все, Жанна, очень хорошо. Следующая – Оксана.
И так – сорок минут без перерыва, без всякой музыки, какая там музыка, зачем тут музыка, тут не танцульки, тут тяжелая работа, очень, очень тяжелая… Даже эти закаленные, твердокаменные, цельнометаллические – и то за тренировку по килограмму живого веса теряют. Ну, пусть отдохнут.
– Всем ходить по кругу, руки за голову, медленные наклоны в стороны.
Зоя села на скамеечку, наблюдая за девочками, машинально растирала ноги – все-таки многовато нагрузки каждый день…
– Это что, каждый день так?
Нина. А Зоя и забыла о ней.
– Ну что ты! Если каждый день только так развлекаться – разве каких-нибудь результатов добьешься? – Зоя заметила, как вытягивается лицо Нины, и немного позлорадствовала. – Сегодня все-таки выходной, надо же девочкам когда-нибудь отдыхать. А каждый день – это в другом зале. Там тренажеры серьезные. Ну и прочее – кольца, брусья, канаты… Хочешь, потом покажу?
– Да ну их, – почти испуганно сказала Нина. – Куда уж нам уж… А почему на занятия так одеваться надо?
Все девочки из ее третьей – первой из первых! – группы были одеты точно так же, как Зоя: старые, линялые, свободные спортивные трусы и майки, растянутые носки с нашитыми под пятками и пальцами кружочками кожи, головы перевязаны шнурками или просто бинтиками. Запястья и щиколотки у многих тоже были бинтиками перевязаны. Никаких блестящих купальников, никаких ленточек с цветочками, никаких золотых тапочек.
– Чтобы удобно было, – объяснила Зоя. – Чтобы ничего не мешало. Да и потом – на сколько занятий хватит шелкового костюмчика? Хорошо, если на два. Шелков не напасешься.
– Я напасусь… – Нина погладила свои малиновые бока в серебряных узорах и опять искоса глянула на балкон. – Красиво же, а?
– Красиво, – согласилась Зоя. – Только задницу ты уже натерла. Завтра еще натрешь. А через неделю – еще… А если каждый день по нескольку часов в таком костюмчике? Вон край какой – чистый наждак. Отрежет ногу на фиг, прям по тазобедренный сустав. И ленточка эта твоя все время на брови сползает, ты ж ее без конца поправляешь, с ритма сбиваешься. Да тебе и не надо ничего на голову цеплять, у тебя правильная прическа, ничего не растрепывается, в глаза не лезет. Но, конечно, смотри сама, я тебе приказывать не могу, я только вот этим своим приказывать могу.
