Текст книги "Большая книга ужасов – 55 (сборник)"

Автор книги: Ирина Щеглова

Соавторы: Эдуард Веркин,Мария Некрасова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Иногда она прекращала обстрел и приближалась, чтобы убедиться, прислушиваясь ко мне, к моему сердцу. Она слышала, что я еще жив, и смеялась.

Иногда я срывался. Не от страха, от безысходности – принимался бешено лаять и кидаться на стены. Тогда она смеялась громче и с удовольствием, ее забавляла моя ярость, и вместо камня она кидала в колодец шишку. Тогда я лаял, старался придать голосу побольше ярости. Чтобы не возникло искушения подойти и расстрелять меня с короткого расстояния.

Наверное, это подействовало – тварь так и не приблизилась, кидалась издали камнями, утром ушла. Перед этим приблизилась к краю колодца и заглянула. Я увидел темный силуэт на фоне звезд. Я думал, она что-нибудь скажет. Но она промолчала. Она вытянула руку и разжала ладонь. Я шарахнулся в сторону, почему-то подумал, что она мне подкинула гранату, но это оказалась не граната.

Просто мертвая птица.

Глава 5
…И заглянут в окна

Теперь они не оставят меня в покое. Тварь ушла, но я был уверен, что она вернется вечером, едва только начнет темнеть, и скорее всего вернется не одна. Они соберутся вместе, спустятся к озеру и наберут булыжников. А потом просто похоронят меня заживо, это в их обычаях, они ведь любят, когда смерть медленна и мучительна. После меня они займутся лагерем. Вообще вряд ли им нужен я, нет, у них совсем другие интересы, но и меня они тоже не отпустят.

Ведь я их чую.

Я долго пытался понять – с чего это началось. Раньше ведь их не было, я точно помню. А потом…

Сначала одна. Одна, и я думал, что единственная. Что жара разбудила тварь, проникшую в мою семью, дремучее зло, зверя, охотившегося на людей тысячи лет назад. Оказалось, что я был не прав.

Их было много.

Я замечал их присутствие в больших городах, и в скромных поселках, и везде, где были они, пропадали люди.

Они приходили к людям и начинали жить рядом. И никто не видел, что это не люди, глупые иволги упрямо выкармливали на свою голову кукушат. Иногда, пробираясь сквозь лес, я обнаруживал ямы, похожие на могилы, точно кто-то выбирался из-под земли. Иногда я слышал запах тварей в поездах, приходивших с юга. Иногда я их видел среди людей – с виду почти как все, почти неотличимы.

Если бы не запах.

А еще очень часто я встречал собак, обычно мертвых.

Возможно, пришло их время. Земля разверзлась и выпустила дремавшее зло, солнце жарило не прекращая много дней, вымерли птицы, и собаки перестали быть друзьями.

Так вот оно.

Так.

Я проснулся поздно после рассвета, с распухшими лапами, с распухшей головой, с закисшими глазами. Вчера, когда я пытался выкопаться из колодца на поверхность, я сильно засыпал глаза землей, и теперь они воспалились, болели и ныли. Расслоившиеся когти зудели и чесались, хотелось пить, но вся влага, собравшаяся на мху, к моменту моего пробуждения уже испарилась, и мох просох, я взялся его жевать, но и здесь влаги добыть не удалось. Конечно, это не очень смертельно для человека, однако для меня уже завтра может стать серьезной проблемой. В обезвоживании нет ничего хорошего, придется проснуться пораньше и ждать, пока на стенках начнет собираться влага. А сегодня придется помучиться, в последнее время я это только и делаю, наверное, оттого, что совсем немного мучился раньше, ничего, придется потерпеть.

И надо копать. Копать, только так можно спастись.

Я сунулся в откопанную вчера нору и попытался копать, и, конечно же, не получилось – лапы немедленно ответили горячей болью, так что пришлось вернуться в колодец. Некоторое время я лежал в земле, глядел в стену и старался не думать, что получалось не очень хорошо, думал как нарочно. Время текло медленно, как оно всегда течет в таких ситуациях. Снаружи все было, как всегда, тихо и мертво, и от этого становилось страшнее. Вернее, плоше, страшнее – нет, совсем недавно я понял, что у страха есть всего две степени, собственно страх и ужас. И всё. Последнее время я часто находился в состоянии ужаса, так что страшнее мне не стало. Обидно просто – не хотел я вот так глупо и бесполезно, не в схватке, не в бою, а в яме. И ладно, если просто сдохнешь, так ведь до этого можно и с ума сойти.

Я снова решил спать. Делать все равно нечего, а выспаться никогда не помешает. Я устроился поудобнее у стены, подальше от камней, и снова уснул, закрыв больные глаза.

Собаки вообще спят при каждой возможности.

И снова мне приснился сон, только в этот раз мне явились запахи. Сначала лимон, потом мята и железо, и кактусы, а потом сразу соль и ветер, а еще песок и янтарь, он пах просто превосходно, почти так, как корица. Через миллион лет здесь будет море и дюны, и какие-нибудь уроды с мохнатыми ушами станут добывать этот янтарь и делать из него безвкусные бусы, и среди янтаря будут лежать наши кости и черепа, мои и кошек – что может быть хуже? И кто-нибудь возьмет мой гладкий белый череп и вставит в него янтарные глаза с дохлыми мухами.

– Бугер! Бугер!

Кто-то шел по лесу и звал какого-то Бугера, придурок Бугер не нашел другого места, чтобы потеряться.

– Бугер, ты где?!

Интересно, это кто?

Знакомый голос.

– Бугер!

– Да нет его тут. Давай спорить, а?

Второй голос мне тоже был знаком.

– Да еще немного поищем – и все, десять минут…

Они, Циркач и Пугливый. А Бугер это, кажется, я, ну в принципе на ту же букву.

– А почему Бугер? – спросил Пугливый.

– У соседей пса так звали, хороший был… Слышал – вчера Власов домой звонил. Просил родителей забрать его, говорил, что тут его убить хотят.

– Убить?

– Ага. Все про вампира твердит. Вампир его типа как выбрал, вампир его наметил, вампир за ним придет, вампир каждую ночь за ним наблюдает…

– А я ведь тоже видел, – перебил Пугливый.

– Что ты видел?

– Вампира. Ну, может, это не вампир был, а… Не знаю кто. Я вчера в бане полотенце оставил, сегодня с утра пошел забрать, а в кустах вроде как человек.

– Днем вампиры не ходят, – возразил Циркач.

– Это не совсем настоящий вампир, наверное. На бродягу похож, вся одежда лохматая и грязная. Я как его заметил, у меня сразу голова заболела сильно-сильно.

– Да… – протянул Циркач. – Странно все это. И вампир этот… И собака пропала.

– И лисы, – напомнил Пугливый. – Я про такое и не слышал. А в соседнем лагере зайцы. У нас лисы, а тут зайцы. Не то что-то происходит, животные с ума посходили. Сестра двоюродная мне звонила, у них в городе вообще бабочки.

– Бабочки?

– Ага, – подтвердил Пугливый. – Просто нашествие бабочек, говорит. Но не простых, а черных, и они стаями летают и на людей набрасываются.

– Зачем?

– Глаза стараются выпить.

Мальчишки замолчали, видимо, обдумывая про бабочек, раздирающих глаза, я тоже прикидывал – стоит ли мне погавкать, чтобы они услышали.

– Вранье, – сказал Циркач. – Вранье, наверное – ну, про бабочек… А может, и не вранье, с чего эти лисы побежали?

– А ты хвосты видел?

– Ага. Лисы хвост отбрасывают – вообще интересно, да? Как лоси рога. Ладно, пойдем, еще там поищем, у озера.

– А может, не стоит? – Пугливый вздохнул. – Он, наверное, убежал, когда лисы пришли, он не дурак ведь. И вообще, ты чего так к этим собакам привязан, а?

– Да так… – Циркач щелкнул зубом. – Просто такая собака мне жизнь спасла.

– Как это?

– Да тонул когда-то.

– В проруби?! – с непонятным восхищением спросил Пугливый.

– Почему в проруби? Нет. В пруду. Я с мостика свалился, на лягушек засмотрелся – и тонуть стал сразу. А тут как раз мимо собака пробегала, увидела, что я тону, и сразу в воду прыгнула.

– И она тебя вытащила? – удивился Пугливый.

– Ну да. Она стала рядом плавать, а я за ее ошейник держался, пока взрослые не прибежали. С тех пор я таких собак уважаю, хотел даже завести, только у нас у матери кошки все время живут, мне не разрешают… Знаешь, я когда эту собаку увидел, я подумал, что это не случайно.

– Как это? – не понял Пугливый.

– Ну, так. Я думал, что таких собак уже не осталось, и вдруг тут… А теперь она потерялась.

Я гавкнул.

– Ты слышал? – спросил Пугливый.

– Вроде да… Лает вроде…

Они замолчали, прислушиваясь, а я стал лаять громче. В этом было что-то унизительное, совсем немного, но все-таки. Ладно, хочешь жить, забудь про гордость.

Захрустел сухой мох, над краем колодца показались две головы.

– Он здесь, – прошептал Пугливый. – Вот это да… Как он сюда попал?

– Провалился, – ответил Циркач. – Я же тебе говорил, тут полным-полно подземных ходов, тут подземелья всякие, могилы.

– А что теперь делать?

Циркач не ответил. Он думал. А я ждал. Я знал, что делать – надо незаметненько сбегать в лагерь и взять лестницу, лестницу спустить ко мне, а я как-нибудь вылезу. Конечно, я не дрессированная овчарка, но тут уж как-нибудь напрягусь и вскарабкаюсь, к тому же если поставить лестницу правильно, наклон будет не такой уж и крутой.

Главное, чтобы они не позвали физрука, завхоза или еще какого взрослого, если у них хватит ума… Надеюсь, что хватит. Хотя они еще совсем мелкие, что с них взять.

– Надо веревку достать, – неуверенно предложил Циркач. – Можно от бани, там белье сушится…

– И что с веревкой делать? – спросил Пугливый.

– Бросить ему…

– Ага, а он сам этой веревкой обвяжется.

Можно завязать в узел, чуть не выкрикнул я. Навязать большой такой узел, я за него ухвачусь зубами, а вы потянете, и в общем-то, можно вылезти даже отсюда. А может, и нет – вряд ли им получится меня вытащить вдвоем, я здоровый, для меня таких трое надо.

– Да, – вздохнул Циркач. – А что тогда делать?

– Надо подумать. – Пугливый почесался.

Головы исчезли. Лестницу тащите, хотел крикнуть я, но вовремя решил помолчать, лучше их не пугать пока. Если честно, я совсем не мог придумать, как еще меня можно вытащить.

И вдруг я услышал, как они уходят. Оба, и Циркач и Пугливый. Если честно, я едва не завыл, с трудом удержался, кинулся на стенку, скрипнул зубами. Сел. Смотрел на небо, там летел самолет, кажется, бомбардировщик, моторов слишком много.

Я стал ждать. Они вернулись через час. Шагали тяжело, что-то тащили, я очень надеялся, что это лестница. Но оказалось нет, во всяком случае, они не стали ее ко мне спускать, что-то такое сбросили на землю и задышали тяжело, отдыхая.

– Надо кому-то слезть, – сказал затем Пугливый. – То есть в яму спуститься.

– Зачем?

– Установить, что непонятного-то. А он по ним и выскочит.

– А если не выскочит?

– Он же не дурак, усмехнулся Пугливый. – Знаешь, я читал, что такие собаки сообразительные, мне кажется, что он поймет. А сверху не установить, надо слазить. А ты с собаками лучше меня знаком.

Оба помолчали, покряхтели, что-то подвигали. Я их вполне понимал – кому хочется лезть в яму к такому, как я? Я бы сам не полез и никому не советовал бы.

– Ладно, – сказал Циркач.

Он заглянул в колодец.

– Ты как? – спросил он. – Безобразничать не станешь?

Пришлось сыграть собачку. Это довольно унизительно, но иногда приходится, в самых безвыходных ситуациях, конечно. Я уселся на землю, свернул умильную просительную морду, повилял хвостом и даже поскулил, что было уж совсем позорно.

– Да ничего он вроде, – сказал Циркач. – Жрать, кажется, хочет. Такие собаки всегда жрать хотят, они могут слона слопать.

– Смотри, чтобы он тебя не слопал, – усмехнулся Пугливый. – А то потом…

Циркач не ответил, полез в колодец. Достаточно ловко он это делал, видимо, гимнастикой занимался. На всякий случай я сместился поближе к норе, а вдруг Циркач свалится мне на голову? Но он не свалился. Он спрыгнул на камни и повернулся ко мне.

– Привет, – сказал он и стал отряхивать колени, долго и тщательно отряхивал, со старанием.

Все-таки он немного боялся. И руки дрожали, и в глаза старался мне не смотреть. Чтобы его хоть как-то подбодрить, я улыбнулся и протянул ему лапу.

Это тоже производит впечатление, мальчишка не удержался и пожал. Это как условный рефлекс: если собака протягивает лапу – ее надо пожать, и наоборот, если просят – ты протягиваешь лапу.

– Ты как? – спросил Пугливый сверху. – Все в порядке? Спокойно?

– Угу. Давай ящики.

Пугливый начал опускать в колодец ящики из-под яблок, легкие деревянные ящики, которые Циркач устанавливал друг на друга. Через пару минут в колодце выстроилась пирамида, все понятно, умненькие детки.

– Надо лезть, – сказал мне Циркач. – Вот так примерно…

– Кто здесь?! – нервно спросил Пугливый. – Кто?!

Мы поглядели вверх, Пугливого не было видно, зато он нервно хлюпнул носом.

– Что такое? – спросил Циркач.

– Мне кажется, тут кто-то есть… – прошептал Пугливый. – Там шевельнулось…

– Да это ветер, – сквозь зубы сказал Циркач.

– Никакой это не ветер! – нервно прошептал Пугливый. – Не ветер! Там черное что-то было! Черное!

– Спокойно! – Циркач принялся устраивать ящик на ящик. – Спокойно, я уже лезу…

Он вскочил на ящик и ловко вылез из колодца и тут же позвал меня сверху:

– Бугер! Давай! Давай лезь!

Я поставил лапы на коробку, собрался, оттолкнулся, перескочил на второй ящик, оттолкнулся еще и вылетел на поверхность. Свобода. Воздух. Свет. Запахи, много, и со всех сторон, за время сидения в колодце я привык к вязкому запаху земли, мха и корней, я зажмурился от ароматов, обрушившихся на меня, потерял дыхание, несколько секунд ушло на то, чтобы проморгаться и продышаться, и запустить голову.

А мальчишки стояли и смотрели в лес, не на меня. Обычный сосновый лес, деревья, смола, лето, с одной стороны лето, и кажется, что все хорошо, что ничего не происходит…

– Я видел! – кивнул Пугливый. – Там же что-то… Пошевелилось!

Я попробовал воздух. Странно. Лес, обычный сосновый лес, деревья, мох, а между ними воздух, бездвижимое пространство, заполненное дыханием деревьев. Но почему-то неприятно. Мир продолжал меняться, в нем что-то рушилось, рассыпалось и оседало, ткань мироздания растягивалась и дрожала, как воздух над перегретым асфальтом, наверное, от этого и возникали видения. Мне тоже казалось, что за нами наблюдают.

Или не казалось. Ведь твари добрались досюда.

– Это от жары, – объяснил Циркач. – Воздух разогревается, начинает подниматься – от этого и представляется… Рефракция называется. Или резонанс…

Циркач замолчал.

Все подростки отпетые реалисты, они верят во что угодно – в рефракцию, в дифракцию, в резонанс, во все, но только не в черта. А иногда стоит поверить и в черта.

– Что «или»? – насторожился Пугливый.

– Или наводнение. По телику показывали, что перед стихийными бедствиями люди видят призраков. Это от звука происходит.

В звук, в цвет, не в черта только.

– От какого еще звука? – не понял Пугливый.

– От инфракрасного, – ответил Циркач. – Этот звук люди не слышат, а вот животные слышат. И они от этого звука с ума сходят, на берег выбрасываются…

– Кто на берег выбрасывается?

– Киты, кто еще? Дельфины всякие, осьминоги. А лисы убегают.

Я зевнул, как мяукнул, челюсть при этом хрустнула, Циркач и Пугливый отвлеклись от леса и своих дум и уставились на меня.

– Смотри! – прошептал Циркач. – Смотри, у него лапы все обгрызены!

– Зачем он их обгрыз? – спросил другой, как всегда испуганный.

– Не знаю… Может, он сдвинулся? С ума сошел, пока в яме сидел. Я слышал, собаки отгрызают себе лапы, если сильно психуют.

Надо их шугануть. Рявкнуть, пусть бегут. Они все должны бежать, как можно быстрее, как можно дальше отсюда, теперь здесь небезопасно. Наоборот, лагерь «Лисий Лог» – чрезвычайно скверное место, чрезвычайно, потому что тварь совсем не зря здесь появилась, у нее планы. У них всегда планы.

– Он как-то нехорошо смотрит… Собака то есть…

– А ты как бы смотрел, если в колодце бы просидел?

– Ну да, наверное… Слушай, Власов говорит, он опять вампира видел.

Циркач хихикнул, но неуверенно, оглянулся при этом.

– Ну, хватит, – попросил Пугливый. – Вампира видел… А Бэтмена он не видел? Человек-Паук еще, знаешь ли, он не заглядывал…

– Точно тебе говорю, – прошептал Циркач. – Он ведь даже обделался от страха, и из палаты не выходит.

Теперь хихикнули оба. Но тоже не очень весело, неприятно им.

– Власов черешней отравился, – возразил Циркач. – Вот его и пропоносило, всю бумагу извел…

– А испуган он по-настоящему, и это не от поноса, – хихикнул Пугливый. – Он говорит, что вчера вампир снова в окно палаты заглядывал, долго стоял, смотрел и вроде как когтем по стеклу скреб.

– Я же говорю – черешней отравился, – Циркач снова оглянулся. – Вот его и заглючило.

– Власов говорит, что он на него смотрел, вроде как гипнотизировал. Он вроде как и голос у себя в голове слышал, этот голос его на улицу просил выйти. А наутро Власов у себя под кроватью нашел пучок веток, связанных красной ниткой!

Холод. Он пробежал по животу декабрьским сквозняком, я заворчал, мальчишки посмотрели на меня.

– Странно, – сказал Циркач. – Он как будто понимает. Ему не нравится, когда ты рассказываешь про вампира.

Я зарычал еще.

– Пойдем отсюда. – Пугливый взял Циркача за руку. – Тут что-то происходит. Эта собака, она тоже… Я слышал про таких…

– Может быть…

Циркач смотрел на меня. А я на него.

– Бегите, – сказал я.

– Рычит… – выдохнул Пугливый. – Пойдем, а?

– Наверное…

Они стали пятиться.

– Бегите, – сказал я.

Они не удержались и кинулись прочь. Циркач и Пугливый. Глупые мальчишки, они спасли мне жизнь, вытащили меня из смерти, я их запомню. Спасибо, Циркач и Пугливый. Циркач, он никогда не ел суп, потому что терпеть не мог жареный лук. Пугливый, он всегда носил в кармане маленького резинового дракончика и любил жевать под одеялом хлеб. Они бежали в лагерь, и им было страшно – потому что вчера ночью к ним приходил вампир.

И мне было тоже страшно, потому что я знал – это правда.

Хотелось пить – я вдруг почувствовал жажду, роса росой, но воды мне сильно не хватало, и я побрел к ручью. Я долго искал ручей. Старался его учуять, услышать по увеличивающейся влажности, но ни яичного запаха, ни влажности не слышал, я начал уже подозревать, что дело во мне. Что я утратил нюх и чутье, такие вещи случались, но никогда я не мог подумать, что это случится со мной.

Потом я его все-таки услышал. Пробрался через поникшие заросли непонятной травы красноватого цвета и спустился к ручью. Ручей пересох. Это было странно – еще недавно он был холодный и отчасти полноводный, теперь ужался почти в два раза, словно ночью заявился огромный безмозглый великан и выдул все, чтобы остудить свое разгневанное нутро.

Я осторожно попробовал воду. Теплая. Не то чтобы совсем, но совсем не такая, как раньше, хотя пить можно. И лапы надо лечить, вытягивать лапы.

Лакал, стараясь не спешить, чтобы не повредить желудок и не отравиться, пил медленно, вода словно выцвела и не отличалась прежним вкусом, точно трехдневный забытый на подоконнике чай…

Я рыкнул и отступил – по воде медленно плыла кровавая клякса. Вообще-то кровь растворяется в воде, легко растворяется, но сейчас мимо меня проплыл кровавый сгусток размером с кулак, он походил на красного дохлого осьминога. Я шарахнулся в сторону. Откуда тут…

Еще. По воде плыл еще один сгусток, не сгусток даже, приглядевшись, я обнаружил, что это вообще не сгусток, а кусок мяса, из которого торчала длинная, чуть желтоватая жила. Я стоял в воде у берега и смотрел на это. И очень хотел отсюда бежать, вот прямо сейчас.

Конечно, я знал, что я не побегу. Потому что если я убегу, то между Циркачом, Пугливым и тварями не останется никого. А кроме этих двух, еще пятьдесят с лишним голов, вполне себе нормальных людей, которых я не люблю, но и бросить не могу.

Вурдалаки придут – и заглянут в окна, и никто их не встретит, потому что в них никто не верит, верят в резонанс. Вурдалаки придут, окружат здание и дождутся полночного часа, и никто не сможет уйти.

Конечно, я не боец. Какой я боец – я старый, со сломанными когтями, с истертыми лапами, со сбитым дыханием, со сломанными зубами. Я слаб, я слишком много видел, я знаю, как будет. Они заглянут в окна.

Этому не будет конца.

Я двинулся вверх по течению. Брел по воде, стараясь не ступать на песок, перешагивая коряги и камни. Ручей был пуст, стало меньше воды и исчезла рыба, и жемчужницы вылезли на берег, сдохли и протухли, птицы не сожрали их, и над ручьем в некоторых местах воняло, но я брел и брел. Там, впереди, меня ждало страшное, но я знал, что не могу это обойти, судьба. Наверное, судьба, точно, судьба, за поворотом, в глубине.

За поворотом овраг был шире, а берега более отлогие, ручей разливался и достигал метров трех, песок желтого цвета, и еще больше коряг – черных, неопрятных, похожих на ведьмины руки, с длинными лохмами водорослей. Среди этих коряг лежало черное и большое, сначала я испугался, что это человек – по размером походило. И запах примерно такой же – тяжелая вонь протухшего мяса. Я долго не решался подойти. Во-первых, я не хотел видеть мертвеца, ничего хорошего в том, что ты увидел мертвеца, нет. Во-вторых, я опасался ловушки. После колодца мне совсем не хотелось угодить в западню, поэтому я и не торопился, нет, не торопился. В-третьих…

Я решил посмотреть все-таки. Приблизился.

Кабан. Довольно крупный и взрослый, судя по клыкам, как он там называется, секач? Никаких кабанов тут вроде не водилось, во всяком случае, я не замечал. Кабана я бы заметил, то есть следы точно, кабаны, кажется, землю роют, корни жрут, желуди всякие. Тут определенно их не водилось, тут лисы, да и то когда-то. Откуда тогда кабан?

Лежит недавно, но в такую жару все разлагается быстро, ладно, если черви не завелись. А может, и не завелись – мух почему-то нет. В боку, кажется, дыра, из нее кровавые сгустки, а еще из-под загривка торчит сук, причем прошел насквозь – воткнулся в бок, а выскочил из спины, похоже было, что кабан прыгнул сверху и напоролся на эту корягу. Сам, что ли?

Кабан-самоубийца, вот новость. Хотя по нынешним временам все может приключиться. Впрочем, вряд ли это осознанно получилось – скорее всего кабан попросту убегал, да на корягу и напоролся. И сдох в ручье, бывает, целая куча мяса, неплохо бы поесть.

Затошнило. Почему-то мне стало этого кабана сильно жаль. Глупое животное, жило себе в лесу, жевало желуди, коренья выкапывало, а потом раз – и страшно. Так страшно, что забыл он про свои коренья и кинулся бежать, бежал-бежал и на сук напоролся.

Совсем все плохо. Птицы передохли, ручьи пересохли, жара. Я выбрался на берег и вообще выбрался из оврага. Было слышно, откуда этот кабан пришлепал, я отправился по следу. В последнее время я совершал много разных поступков, в которых было трудно различить смысл, вот как сейчас.

Я шел по лесу и видел кабаньи следы. Сломанные ветки, кора, сорванная с деревьев, вырванный мох, кабан, как лиса, пер напрямую, не задерживаясь, до смерти. Так я брел, наверное, километра два или больше, пока не остановился у камня, похожего на яйцо.

Я остановился и понял, что их четверо и они со всех сторон.

Они.

Это похоже на шахматы. Противники еще не успели сделать ни хода, но партия была разыграна, и финал был известен. У меня оставалось еще некоторое время, пока они не начали, и я думал. Почему они не напали сегодня на мальчишек? Это ведь так удобно – эти дурачки сами вышли в лес, подставились, легкая добыча. Но твари не напали, они так и остались в тени, потому что им нужен был я. Я оставался опасен, я мог поломать их план, и они решили со мной покончить.

Уже четверо, постепенно подтягиваются. Четверо. А к вечеру их тут больше десятка будет, а то и два, и голодные. Кабана загнали, а жрать не стали, видимо, просто для тренировки, а может, и этот кабан тоже им мешал чем-то. Или для удовольствия, хищники убивают для удовольствия, я же говорил. К тому же кабанятина не есть их главное блюдо.

Наверное, они все-таки вели меня от колодца. Ждали, пока я останусь один, знали, что я захочу напиться и не пройду мимо кабана, и я не прошел, тоже дурак. Ладно, все равно бы добрались, с кабаном – без кабана. Что дальше делать?

Бежать. Но не сразу, если рвануть сейчас, у них сыграет инстинкт, и они кинутся за мной, не удержатся, разорвут. Поэтому не надо их провоцировать. И надо увести их подальше от лагеря.

Я потянулся, всем своим видом показывая, что ничего не понимаю, что я лопух и готов к тому, чтобы меня разодрали, после чего поковылял, прихрамывая, от лагеря прочь.

Они двигались параллельно, держали меня в плотной коробочке, но как они ни старались, перемещаться совсем беззвучно у них не получалось. Они как-то громко дышали, раньше я за ними такого не замечал, раньше они были почти совсем беззвучные. Все меняется, все.

Я брел по лесу, останавливался, смотрел по сторонам, срывал едва начавшую алеть бруснику, жевал. Твари не отставали. Видимо, хотели того же, что и я. Я хотел увести их подальше от лагеря, они тоже этого хотели – чтобы разобраться со мной по-тихому, без свидетелей. Чтобы не спугнуть взрослых. Потому что лагерь они хотели оставить себе. И остальным – ведь скоро прибудут остальные.

Надо было выбрать мгновение для рывка. Я шагал, усиленно изображая лопуха, шагал и вдруг понял, что нечего тянуть – надо бежать вот прямо сейчас, сию же секунду.

И я рванул. И охота началась.

Они сразу пустились по следу. Не спешили, растягивая удовольствие.

Почти сразу они разделились – одна вырвалась вперед и вела меня, три чуть подотстали, контролировали фланги, грамотно, как настоящие охотники. Как волки.

Я бежал, знал, что долго не продержусь. Я и недолго не продержусь, я скверный бегун, особенно сейчас. Она догоняла, и я слышал за спиной насекомье с присвистом дыхание, все ближе и ближе. И опять не было страшно, потому что когда бежишь, тебе уже не страшно, ужас – это чувство первых шагов, потом отпускает. Когда бежишь, не думаешь уже ни о чем.

Неожиданно лес изменился. Я почувствовал острый технический запах, природа посерела, и я заметил вдруг, что зелень покрылась пылью, только не смог понять почему. А дальше все происходило быстро. Настолько быстро, что я не успевал думать, успевал только реагировать. Когда я почувствовал, что тварь собирается прыгнуть мне на загривок, я дернул из последних сил.

Я продрался через вялый ивняк и выскочил на дорогу. Это было неожиданно, не думал, что тут есть дорога, здесь ведь глушь, хотя в последнее время дороги строили почти везде, я выскочил на дорогу, и сейчас же над ухом заревел сигнал. Грузовик, американский дорожный крейсер, двадцать тонн, или больше, красная кабина и много хрома, он заревел у меня над ухом, и завизжали тормоза. Я рванул, выдирая с корнем остатки когтей, тормоза уже завыли, в сантиметре за моим хвостом прошло колесо.

Удар, и хруст, и вопль.

В канаве на другой стороне было полно чертополоха, я пролетел через него, раздирая в кровь шкуру, оставляя на иглах шерсть и мясо, и в самом низу я влип в густую грязь. На дороге грохотало, машину разворачивало поперек дороги, а под колесами у нее верещало и рычало.

Машина остановилась, и придорожную канаву накрыло тучей оранжевой пыли, и я почти ничего не видел, кашлял только.

Наверху гудел грузовик, я откашлялся, полез к дороге, во второй раз пробираясь через колючки, во второй раз оставляя на них части себя.

На дороге оседала пыль, в дорожной пыли валялись зеленые яблоки, вывалившиеся из разорванного борта фургона, много яблок. Колеса грузовика были перемазаны черной дрянью, похожей на деготь, дрянь воняла мертвечиной. На дороге за машиной валялась тварь. Она походила на черного паука, неосторожно свившего гнездо в недрах швейной машинки. Машинка заработала, паука сломало и выбросило вон. Попадание под двадцатитонную фуру не смогла пережить даже тварь, в конце концов она тоже часть природы.

Повезло.

Я вообще везунчик, иногда мне кажется, что это совсем не случайно. Меня могли убить много-много раз, и до сих пор не убили. Возможно, в этом на самом деле имелся смысл. Предназначение, то, се. Вот у моего брата было предназначение, все эти мышцы-сухожилия-зубы, вся эта мощь и скорость спрессовалась в тридцать последних секунд, он жил ради этих тридцати секунд. Ну, и умер тоже.

А я нет.

Машина продолжала поскрипывать и пощелкивать, пахло давлеными яблоками и соляркой, и разлитым кофе, и химической жидкостью из разорванной тормозной системы.

Из кабины вывалился водитель. По лбу у него текла кровь, видимо, рассек бровь. Водитель покачивался и тер переносицу, он увидел тварь и испуганно направился к ней. Мне кажется, он решил, что сбил бомжа. Во всяком случае, фигура в черных лохмотьях очень его напоминала. Не знаю, что подумал водитель про меня, возможно, просто не заметил, дальнобойщики не замечают собак, даже когда те наматываются у них на колеса.

Водитель, покачиваясь, приближался к твари. Он до сих пор не понимал, он думал, что это человек, и лишь подойдя почти вплотную, увидел. И на его лице обозначилось сначала омерзение, а потом ужас. Шофер огляделся и снова меня не заметил. Он собрался и сделал шаг, и нагнулся над тварью, и его тут же вырвало. Ноги у него заплелись, и он упал, запнувшись сам за себя. Весил шофер вполне по-дальнобойному, килограмм за сто, отчего его отползание на заднице выглядело смешно, я бы посмеялся, если бы не то, что лежало в пыли на дороге.

Шофер всхлипнул и понесся к машине. Он долго пытался забраться внутрь, и у него ничего не получалось, то ли ручка была скользкая, то ли еще чего, шофер срывался и падал в пыль. При этом он, кажется, еще и плакал. Наконец у него получилось, и он оказался в машине. Двигатель зафыркал и заработал, машина скрипнула, сдвинулась и, сильно заехав на обочину, покатилась по дороге. Тварь осталась лежать и вонять, тогда и я подошел посмотреть.

Редко когда увидишь мертвого демона.

Тварь. Теперь она была похожа на человека гораздо меньше, чем та, с которой я познакомился прежде. Не знаю из-за чего, возможно, эта была старше, возможно, она моталась по лесам, или еще чего, но одежда на ней оказалась изодрана в лохмотья, при всем при том, что тварь была обряжена в толстый джинсовый комбинезон. Колеса фуры весьма сильно ее перемололи, в разные стороны торчали обломанные черные кости, будто бы покрытые мелкой поблескивающей чешуей, да и сама форма этих костей весьма и весьма отличалась – кости были точно составные, сделанные из тонких черных трубок. Вокруг них вились жилы, толстые и на вид весьма крепкие, и мослы весьма сильные. Шкура еще, кожей я бы это не назвал.

Вонь. Ага, вонь сбежавшего из зоопарка ягуара, только больного, почти мертвого, лысого, заросшего паршой. Так могли вонять только они.

Машина уехала, пыхтя пневматикой и взрыкивая двигателем, я остался один на дороге. Хотя уже не один – кусты шевельнулись и из них появились остальные, три штуки. В покое я смог их разглядеть получше. Они напоминали эту, мертвую. Черные, тощие и узловатые. И не очень напоминали людей. То есть на ту, что мне не посчастливилось встретить ранее, они совсем не походили. С виду люди вроде бы. На первый взгляд. Голова, руки-ноги, одежда. Правда, драная, грязная и какая-то мешковатая, точно одежду эту сняли с более толстых и рослых людей и надели на дистрофиков. Или если бы эти рослые и крупные люди вдруг усохли почти в два раза и от этого почернели. То есть приобрели какую-то синюшную черноту, светившую из глубины кожи, они точно поднялись в мир из шахт, из подземелий, никогда не видевших света. Череп, обтянутый кожей, глаза белые и выпуклые, с маленькими, в точку, зрачками. Коричневые, будто никогда не чищенные зубы, но не расхлябанные кое-как, а острые и злые, готовые к делу. В целом твари походили на оживших мертвецов из фильмов, которые так любила Ли. Вендиго. Какие они, к черту, вендиго…