Текст книги "Предисловие к Мистерии (СИ)"

Автор книги: Ирина Кусто

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

  Лабиринт – глубины человеческой психики: вместилище Диониса,

  принявшего облик Минотавра, и путеводная нить Ариадны для

  того, кто дерзнет вступить в Лабиринт! Потом Ариадна станет

  развращающей роскошью, и человек вынужден будет вернуть ее

  Дионису. Но зачем она Дионису? Путеводная нить из глубин

  Бессознательного – связующее звено звериного и человеческого.

  Казалось бы, ничего не стоит уничтожить ее, но рука не подни-

  мается от ужаса пред последствиями. Две великие силы – две

  стихии, объединенные тонкой нитью. Разорви ее – и человека не

  станет: Разум погибнет, Зверь ослепнет...

  Неужели греки видели так глубоко? Или нам только мерещится

  это при долгом разглядывании сумеречного прошлого?

  Я открыла глаза и увидела пред собой верзилу, стоящего на коленях в позе влюбленного рыцаря и вопящего с интонацией привокзальных попрошаек: «Я столько лет искал тебя и наконец-то нашел!»

  Затравленно озираясь, я обнаружила, что мы находимся одни в вагоне полуночной электрички, которой давно пора уже коротать ночь в тупике Ярославского вокзала. Сквозь полумрак экономного освещения, я не могла точно определить, сколько верзиле лет, но, вероятно, между тридцатью и сорока. Говорят, у шизофреников осенью наступает период обострения, прибавим к тому долгий дождливый сентябрь...

  – Господи! – мысленно взмолилась я, – И за что ты посылаешь на мою бедную голову непосильные трудности? Меньше всего на свете мне в свои сорок с хвостиком необходимы признания не только от какого-то психа, но и от вожделенного крестового короля, да еще после бессонной ночи и изматывающего дня. Мне хочется домой. Я засну там, положив под голову даже полено. Кажется, Маяковский так спал, или еще кто-то. Им, поэтам революции, хронически не хватало светового дня, и они старались отдавать безделью минимум времени. Но я сейчас проспала бы двенадцать часов на полене, как на перине, лишь бы меня оставили в покое.

  Я протерла глаза, в надежде, что Господь смилуется, и верзила исчезнет. Но не тут-то было. Пылкий поклонник не исчез и остался столь же материальным, как запыленные сиденья, перекатывающиеся по полу пустые бутылки из-под пива, да равномерно расплеванные шкурки семечек. Можно было бы, конечно, применить весьма успешную в мире животных тактику пресмыкающегося: замереть, потом неожиданно вскочить, заорать и помчаться к кнопке вызова милиции. Но, во-первых, я вряд ли добегу к своей цели лидером, а во-вторых, она, кнопка, скорее всего, окажется неисправной. Остается тянуть время в надежде, что на очередной остановке кто-нибудь войдет, и я осторожно поинтересовалась у нежданного воздыхателя: «А Вы уверены, что нашли именно то, что Вам нужно?».

  – Да! Это ты!

  Патетически воскликнул он и облизнулся, как изголодавшийся бродяга перед тушкой зажаренного поросенка.

  – Молодой человек, – я постаралась сделать голос скрипучим и сложила все имеющиеся в наличии морщины в гримасу сострадания, – Боюсь, Вы ошиблись. Я старая. Мне сорок лет. Вы, вероятно, не разглядели меня, как следует при таком тусклом свете. С кем не бывает...

  – Нет! – воскликнул он, умиленно сложив у груди ладони, – Ты была во сне, как ангел. Во сне люди не умеют притворяться!

  – Значит, если бы я, скажем, грызла семечки, Вы прошли бы мимо?

  – Скорее всего... И так никогда тебя бы не встретил.

  Можете себе представить, что я подумала о скупердяйке-старушке, не пожелавшей уступить мне пятьдесят копеек и продать кулек семечек за последние мои два с полтиной. Я бы, конечно, не стала по-свински расплевывать их по вагону, подобно некогда сидящим рядом попутчикам. Я бы складывала их в кулачек, аккуратно, как мышка, а потом положила бы в урну на вокзале, не просыпав ни крошки...

  – Тебя зовут Ирина! Ты снилась мне во сне.

  Прервав мои горькие раздумья, прогундосил нежданный воздыхатель. Откуда ему известно мое имя? Неужели покопался в сумочке, пока я спала, и заглянул в удостоверение? Граждане! Будьте бдительны! Нельзя спать в общественном месте, даже если вам невмоготу. Это неприлично и, как выяснилось, небезопасно.

  – Молодой человек, Вы расслышали, сколько мне лет?

  Я ему явно польстила, но пусть думает, что у меня ко всему прочему еще и плохо со зрением.

  – Годы не отразились на тебе!

  – Я – старая дева. Если женщина к тридцати годам остается старой девой, это – патология. В моем случае, это – патология в квадрате...

  Боже мой, что я несу! Разве я виновата, что все эти годы вокруг плавали только одни крокодилы. Но, с другой стороны, перефразируя крылатое изречение известного философа: «Живущий средь крокодилов! Подумай, может быть, ты сам и есть крокодил».

  – Просто, ты ждала меня. Мы созданы друг для друга!

  – Я не умею готовить и не люблю стирать, и... встаньте, молодой человек, Вы безнадежно перепачкаете джинсы.

  – Какое это имеет значение?

  – Знамо, какое: если я – Ваша единственная, стирать их придется мне.

  Мой аргумент показался ему убедительным, и он сел на противоположную лавку. Глаза его оказались совсем близко, и мне почудилось, что когда-то давным-давно я смотрела в них при досадных обстоятельствах.

  – Дело в том, молодой человек, что у меня однокомнатная квартира, и мы прописаны там с братом, который скоро женится. Его невесту зовут Женя.

  – Очень хорошо.

  – Что хорошего-то? Я не смогу Вас прописать. Подумайте хорошенько. Посмотрите на меня еще раз. Я далеко не ангел. Я храплю во сне. Просто, здесь не совсем удобно спать, а так я заглушила бы рев электрички...

  Поезд мчался, монотонно отмеряя километры, и не собирался останавливаться.

  – Пора бы доехать, однако, – мысленно вздохнула я.

  – Ир, – неожиданно обыкновенным голосом произнес верзила, – Ты меня совсем не узнаешь?

  Я сделала глаза, как у рыбы-телескопа, и почему-то принялась усердно отряхивать колени его джинсов, потом, удовлетворенная результатом, спросила: «Я должна Вас узнать?»

  – Тебя зовут Ирина Палкина. Мы вместе учились в школе номер семьсот пятьдесят.

  И я вспомнила белобрысого зловредного мальчишку с карими глазами и оттопыренными ушами, навешивающего на всех ярлыки со скоростью, которой позавидовал бы самый крутой компьютер. Это он придумал мне прозвище «оглобля», тогда как все ласково величали меня палочкой-выручалочкой. Только сейчас я понимаю, что он мне здорово польстил. Во-первых, потому что я и на палку-то не тянула, скорее, на колобок. А во-вторых, оглобля по рангу выше палки. Так вот с его легкой руки, а вернее языка без костей, меня все в классе стали называть оглоблей. Можете себе представить: идет учитель по коридору и слышит: «Эй! Оглобля, дай задачку списать». Оглядывается в надежде увидеть нечто высокое, стройное и натыкается взглядом на низенькое, упитанное, конопатое существо, то есть, на меня.

  А стрельба из рогатки... Нам с подружкой влепили строгий выговор за то, что мы понаставили синяков бумажными пульками Ленке – отличнице. Но наказали нас несправедливо, потому что палили мы по Валерке и его дружку Кольке ответным, кстати, огнем. И не наша вина, что они за эту отличницу прятались.

  Да мы, собственно, никогда и не питали друг к другу нежных чувств. Я тогда была влюблена в красивого высокого мальчика из параллельного класса, а он, по-моему, всех девчонок считал ниже своего (метр с кепкой) достоинства и устраивал им (и мне в том числе) разные мелкие пакости. После восьмого класса он ушел из школы, больше я о нем не вспоминала, и вдруг... Надо же, как меняются люди.

  Я, впрочем, как была, так и осталась коротышкой. Разве что из колобка превратилась в... спичку. Ма-а-ленькое такое худое нечто. Конопушки, отравившие добрую половину моей юности, куда-то исчезли. Должно быть, в страну солнечных зайчиков. Зато рыжие волосы приобрели каштановый оттенок и стали, пожалуй, единственным предметом моей гордости. Но в наше время, когда ничего не стоит лечь спать брюнеткой, а проснуться блондинкой, никто не обращал внимания на мою шевелюру.

  Валерка же из шкодливого мальчишки превратился в громадного качка. Даже уши остепенились и прилипли к коротко стриженому черепу.

  – Ты, правда, – старая дева, – поинтересовался он таким тоном, точно все наши сорок лет мы были закадычными друзьями.

  – Да иди ты...

  – Обычно дамы в подобных случаях грозятся заступничеством благоверных мужей.

  – Но ведь это малоэффективно. Где он, благоверный? Зато я, не от мира сего, здесь. Свяжешься, не отмоешься.

  – Логично. Но на пьяного урода вряд ли подействует. Не боишься ездить одна в такую поздноту?

  – Бог не выдаст, свинья не съест.

  – Но ведь есть и другая пословица: «Береженого бог бережет».

  – Теперь ты намерен читать мне нотации?

  – Боже сохрани! Просто шел мимо. Смотрю, спит дама одна во всем вагоне. Пригляделся, и... ба-а-а!

  – А я бы тебя не узнала.

  – Мужал на стороне.

  – Ну, и как жизнь. Ты, я надеюсь, не старый холостяк.

  – Обижаешь, – запыхтел он, полез в потаенный карман рубахи и вытащил фотокарточку счастливой семейной четы: он, она и пара ушастых Валерок лет двенадцати.

  – У сердца носишь?

  – А как же. Я их, знаешь, сколько ждал.

  – Так чего же ты, дон Жуан, несчастный, обнадеживаешь одинокую женщину? Я чуть было не поверила и не бросилась тебе на шею. Одиноких дам отлеплять очень трудно.

  – Так уж и бросилась... Угрожаешь что ли?

  – Да нет. Как я могу отнимать папашу у таких лопоухих малышей. Если они к тому же и пакостники, каким был ты, то суровая отцовская рука им просто необходима.

  – А ты-то как поживаешь?

  Поезд начал сбавлять ход и медленно подполз к перрону. В вагон ввалилась веселая ватага молодежи, овеянная запахом дешевого пива, с магнитофоном, покрасневшим от бреда, который его заставляли орать благим матом.

  – Ну, вот, веселее стало. Какая станция-то?

  – Не хочешь отвечать?

  – Помнишь байку: зануда – это тот, кто на вопрос, как дела, начинает их обстоятельно излагать.

  – Мне, правда, интересно. Я ведь искал тебя: выглядывал в толпе маленьких рыжих девчонок.

  – И каков результат?

  – Женился на высокой брюнетке.

  – Надеюсь, наша встреча не разрушит твоей семьи.

  – Теперь, пожалуй, нет.

  – Ну, и слава богу.

  – И все-таки, как ты живешь?

  Раньше мне часто снилась дорога, бесконечная, изматывающая, валящая с ног. Вдруг костерок на обочине. Стайка странников, волею случая собравшихся вместе. Завтра они разойдутся, кто куда, а сегодня: тихие беседы, советы, голоса. Что-то сродни окуджавскому синему троллейбусу: «Твои пассажиры, матросы твои, приходят на помощь». Кто-то заботливый и терпеливый тактично слушает мою исповедь, слушает и отпускает грехи. Поднимается солнце, и я взлетаю навстречу рассвету. Ах! Как крылато я жила после этих снов, покуда серые будни не высасывали их из памяти до капельки. И вот сейчас в дребезжащем загаженном вагоне я наткнулась на попутчика, что пришел из прошлого и в прошлое уйдет. У этой встречи нет будущего. И он, и я это знаем. Может быть, потому нам так легко друг с другом: встретились, перекинулись парой добрых слов, и вперед, каждый к своей цели.

  – Знаешь, меня ведь зовут не Ирина, а Ариадна. Мама начудила: ей перед моим рождением привиделся белый бык с синими глазами, и потребовал, чтобы дочку навали Ариадной, иначе ее ждет ужасная судьба. Представляешь, сочетаньице: Ариадна Палкина.

  Он усмехнулся.

  – Да ты бы задразнил меня до смерти, знай мою маленькую тайну.

  – Если бы я знал, что тебя зовут Ариадна, то погиб бы окончательно.

  – Так я тебе и поверила.

  – А ты была влюблена в Славку Меньшикова.

  – Откуда ты знаешь? Я ведь никому не говорила.

  – А тебе и говорить не надо было. Все было ясно без слов.

  – И многим было ясно?

  – Пожалуй, только мне. Я ведь следил за каждым твоим шагом.

  – Ну, и что ж ты, дурья башка, не подошел ко мне по-хорошему? Глядишь, на этой твоей фотографии рядом с тремя Валерками красовалась бы я.

  – Не – а...– протянул он, как бывало в детстве, отзывался на все мои предложения, – Ты бы надо мной посмеялась.

  – А вообще-то он прав, – подумала я. Даже в самых безумных фантазиях Валерка не представлялся мне в качестве ухажера.

  – И ты сбежал после восьмого класса.

  – Если бы знал, что тебя зовут Ариадна, то остался бы точно.

  – Как был злыднем, так и остался, – проворчала я, – хорош издеваться.

  – Послушай, а может быть, выдать тебя замуж за грека. И ты зазвучишь, скажем, Ариадна Сикейрос.

  – Глупый ты, Валерка. Вон в какого бугая вырос, а все туда же. У Ариадны не может быть никакой фамилии. Она звучит сама по себе: А-ри-а-дна! Лунная дева. Путеводная нить бога человеческих глубин.

  – Ну, ты и сказала.

  – Сказала, как есть.

  – Ну, и где же твой бог?

  – Вероятно, на Крите. Мучается в облике Минотавра.

  – Тогда тебе срочно надо на Крит.

  Хорошая мысль! Послать куда подальше шарашкину контору, эксплуатирующую меня без зазрения совести. Они давно нарушили договор, заморозив мою зарплату, уверенные в том, что я никуда не денусь. А вот и денусь! Завтра же напишу заявление об уходе, и на последние гроши – в Грецию.

  Где-то там, в разрушенном лабиринте царя Миноса мечется плененный собственной дикостью бог и ждет – не дождется убийцу-освободителя. Их сведет только Ариадна.

  Может быть, мама не придумала свой сон. Ведь она серьезно верила в то, что это имя меня хранит, и так отчаянно умоляла не менять его при получении паспорта. Я сдалась, в конце концов, паспорт – только бумажка, а откликалась всю жизнь на другое привычное имя: Ирина... Оно защищало меня от насмешек, но и не давало быть самой собой. Как видно, пришла пора стать тем, кем меня нарекли.

  Сказочный остров Крит. Угасающая и воскресающая легенда. Солнце, море, запах кипарисов. Как там, у Паустовского: увидеть и умереть. Никто даже не заметит пропажи. Я достигла той степени свободы, когда ты никому не нужен.

  Спасибо, Валерка!