Текст книги "Взрыв"

Автор книги: Ирина Гуро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Не могу я этого объяснить, Вася, – сказал Женька печально, – не могу… Что меня тянуло туда, сам не знаю. – Женька махнул рукой и вдруг добавил горячо: – Мучительно мне было это и все же приходил. И всякий раз жизнь свою пересматривал, думал: неужели я человек конченый? Хорошо, что тебя встретил. Вот все выложил – и на душе легче!

Василий напряженно раздумывал: профессиональное чутье подсказывало ему, что в рассказе Женьки вьется конец какой-то ниточки. Кто этот офицер, почему-то принявший участие в Женьке? Не потому ли, что он хотел держать его на виду у себя или Своих людей?

Женька ничего не знал о конце Петрикоса. Да и зачем ему знать?

– Слушай, Женя! Раз уже так случилось, что мы встретились, и что ты мне все откровенно…

– Это так. Как на духу, – кивнул Женька.

– Я понял. Но раз так, послушай моего совета.

– Что ж ты мне можешь насоветовать? – горько заметил Женька. – Дело мне припаять это, конечно, можно. С эсерами снюхался? Было. Со всякой шушерой? Тоже было. Что ж, теперь со мной разговор короткий!

Василий нахмурился:

– Не так. Вовсе не так. ЧК уничтожает только непримиримых врагов революции. А таких, как ты…

– Что? Заблудшая овца? – криво усмехнулся Женька.

– Если честно говорить, ты, конечно, не одну версту прошел вместе с нашими врагами…

– Не отрицаю, – Женькин голос прозвучал искренне, – но сейчас мне с ними не по пути. Независимо от того, как со мной обойдутся!

– Ты меня послушай. Я поговорю со своими о тебе. Я же понимаю: ты неспроста мне душу открыл. Хочешь повернуть свою жизнь.

Женька пожал плечами:

– Поздно уже, наверное. Впрочем, делай как знаешь.

2

Теперь, когда все совершилось, Нольде и не помышлял о встрече с Черепановым. Впрочем, все равно пришла пора убираться отсюда. Миссия его закончена. В Питере он не задержится: ему обещан иностранный паспорт и – отъезд… Европа, к твоим камням припадет многострадальный изгнанник! Все прошло удачно, все позади!

Нольде потребовал счет за номер, а сам спустился в ресторан. Вечер только начинался, маленький оркестр занимал свои места на возвышении. Дирижер поклонился Нольде, как знакомому. Пожалуй, он слишком зажился в этих номерах. Слава богу, это конец…

Через два дня он будет в море. На пути к Ревелю. От этой мысли Нольде и вовсе развеселился. Не торопясь, со вкусом прикладывался губами к бокалу. Вино неплохое: из-под полы. Он не прочь был бы разделить с кем-нибудь этот вечер.

Последний вечер. И вдруг заметил того приятного молодого человека, кажется, его зовут Евгений, которого он устроил на советскую службу… Из каких побуждений? Конечно, не альтруистических. Молодой человек был связан с Петрикосом. Все же спокойнее, если этот Евгений будет ему чем-то обязан. И еще лучше то, что он будет под рукой, у своих людей. Глядишь, и пригодится…

Евгений заметил его, вежливо поклонился. Кажется, не решается подойти. Нольде поманил его пальцем, предложил сесть за свой столик… Вполне благовоспитанный молодой человек этот Евгений. Он начинает с благодарности за свое устройство на службу, даже собирался специально зайти к нему, но постеснялся. Надеется, что будет полезен в дальнейшем. Что ж, не исключено.

За ужином Нольде расспрашивает Евгения о его семье, работе. Евгений еще раз благодарит: такое место, в затишке… В этих словах имеется подспудный смысл: сейчас самое главное – переждать в затишке!

Разговор шел легко, непринужденно. Этот рыженький Евгений весьма неглуп. Уважителен, скромен. Что удивительного? Мальчик не из аристократической, но из чиновной семьи… Нольде даже подосадовал, что роль Александра Тикунова ограничивает его, не позволяет развернуться. Он мог бы поделиться со своим молодым другом, так внимательно слушающим его, многим. В конце концов, это же его смена, им продолжать святое дело освобождения России. А впрочем, он, Вадим Нольде, сам еще надеется… Совсем скоро он опять станет самим собой. А выполненное задание обеспечит ему все, о чем он мечтал.

«Злоумышленники скрылись!»-пело что-то внутри него. «Скрылись!»-означало, что он, Нольде, в безопасности. Если они скрылись, то, очевидно, сейчас отсиживаются на своей базе. За городом. Ему вовсе ни к чему было знать об этой их тайной базе, и если он знал о ней, то виною тому был тот же Черепанов.

Стремясь доказать, что деньги не вылетают в трубу, а напротив, приложены к делу, Черепок повез Нольде в Красково. Дача была запущенная, мрачная, но расположение отличное: без проводника не найдешь! И Нольде даже с интересом знакомился… Тут динамиту – всю Москву хватит подорвать!

Нольде не входил в рассуждения, откуда столько взрывчатки: слышал про ограбления – это у них называлось «экспроприация». На Тульском патронном заводе удалось… Нольде слышал, что между эсерами и анархистами даже был сговор: награбленное – пополам… Как во всякой уголовной банде!

Но, презирая их всех, Нольде отдавал им должное, как всякой силе. Она была нужна и использовалась его хозяевами. И он помогал ее использовать…

Итак, сегодня последний его вечер в Москве! И то, что этот Евгений составит ему компанию, неплохо,

По правде сказать, мало хорошего сейчас в Москве: всеобщая настороженность проникает даже сюда, в плохонький ресторан. Ему кажется, что официанты имеют перепуганный вид и даже оркестр играет как-то нервно. Вероятно, кажется. У него самого пошаливают нервы…

– Скажите, Александр Николаевич, как вы полагаете далее развернуть вашу финансовую деятельность?

Нольде погладил усики, скосил светлый глаз:

– Видите ли, наше акционерное общество объявлено распущенным, мы стали «государственными служащими». – Он иронически выделил эти слова. – Как таковые, мы числимся за Наркоматом финансов… Ну, а дела… Дела никакого нет.

– Саботаж? – улыбнулся Евгений понимающе.

– Да, если хотите. Если употребить это заграничное слово.

– И так собираетесь протянуть до лучших времен?

По лицу Нольде пробежала усмешка. Он ответил,

словно в раздумье:

– Да ведь мы с вами, дорогой, не знаем, что нас ждет через час, а не то что загадывать…

Но про себя Нольде подумал: «Это ты не знаешь, что с тобой будет через час, поскольку остаешься здесь. А я знаю, что завтра меня здесь уже не будет. А там– Европа…»

Он не стал продолжать разговор. Ему вдруг стало скучно. Действительно, за каким чертом спустился он в ресторан в этот последний вечер! Вот и музыканты играют как-то нервно, и у официантов наглые рожи…

Неожиданное предложение молодого человека ему понравилось: в самом деле, прокатиться на лихаче по ночной Москве в этот последний вечер чудесно!

Евгений высказал свое предложение так робко, почти смущенно. Почему же? Он согласен. Он с удовольствием его принимает… Нет уж, разрешите мне заплатить…

Да, пожалуй, самое подходящее сейчас – бросить последний взгляд на большевистскую столицу, которая хороша именно тогда, когда ее покидаешь!

Нольде расплатился, они вышли на улицу. Стоял холодноватый, ясный осенний вечер. Они прошли по Петровке к Неглинной. Здесь обычно стоял хвост извозчичьих пролеток. Сейчас была только одна. Ну что ж! Этого достаточно: вороной «орловец» под синей сеткой с помпонами, лакированный экипаж. На козлах– извозчик, здоровенный детина в синей поддевке и шляпе с твердыми полями, – все как надо!

Евгений пропустил Нольде:

– Усаживайтесь, бросим прощальный взгляд на Москву!

Нольде утвердился на пружинящем сиденье и вдруг спохватился: а откуда, собственно, Евгению известно, что взгляд будет «прощальный»? Он ведь этим с ним не делился. Не делился, нет!

– Почему же «прощальный»? – спросил Нольде.

– Да как же, – попросту ответил Евгений, – я ведь в Питер собираюсь. По служебным делам. Я уже вам докладывал…

«Какие же такие у тебя дела? И всего-то ты делопроизводитель, – подумал Нольде. – Впрочем, нынче у всех есть «другие дела»!»

Вороной взял с места, они вылетели на Кузнецкий мост и поехали вверх.

– Я полагал, мы в Петровский парк, – несколько недоуменно проговорил Нольде.

– Успеется, – как-то странно ответил Евгений.

Они почему-то свернули налево, и, вдруг вильнув, пролетка влетела в широко раскрытые ворота на Лубянке…

– Ч-что это? – поднявшись с места, закричал Нольде.

Но Евгений холодно ответил:

– Не делайте шуму, господин Тикунов!

В голове у Нольде помутилось, потому что он ясно увидел, как двое вооруженных людей задвигали массивный засов на воротах… А Евгений? Евгения не было, как ветром сдуло.

– Вылезайте. Приехали. – Человек в черной коже держал Нольде за руки железными пальцами.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1

В ту ночь, когда Белла выбежала из Лубянского пассажа навстречу машине Загорского, у нее не было никакого оружия. Да и к чему бы оно ей? В ту ночь она металась по улицам, рискуя нарваться на патруль. Впрочем, у нее осталось удостоверение. Хотя она давно уже бросила службу, жила кое-как, случайной работой, но удостоверение не сдала. На всякий случай.

Та ночь словно жирной чертой подытожила все прожитое. Итог получался жалкий: бездарная мелодрама, нелепое кривлянье плясуна на веревочке – вот чем была ее жизнь. Мать ханжа была страшная: генеральская вдова, богомолка. Затаскала по монастырям и Беллу. Все было нелепо, начиная с имени: хотя бы лермонтовская Бэла! Так нет же, именно Белла – через два «л». В пансионе – скопище дерганых, ничтожных созданий, общающихся между собой на каком-то птичьем языке – одни уменьшительные слова и восклицания!

Белла жила в мечтах: то видела себя Орлеанской девой, то Софьей Перовской. Потом – революция. Мать быстренько собралась в Париж: там родня, там «свой круг». Почему Белла не поехала? Почему сбежала от матери? Как раз в это время она воображала себя героиней революции… В общем, осталась. Вот здесь ее и подхватили под «черные знамена» длинноволосые анархисты.

В «Союзе анархистской молодежи» по крайней мере было весело. Белла участвовала в налетах на кассы советских учреждений: таким путем добывались средства. Это, конечно, было некоторое отклонение от идеалов ее юности, но – не та эпоха, не те идеалы!

Впрочем, Белла не очень прочно утвердилась на новых позициях: то бросалась «замаливать грехи», то соблазнялась славой гулявшей в лесах Украины «атаманши» Маруси. Все у нее было путаное, дерганое, никчемное…

Когда на ее горизонте появился Черепок, он сумел ей внушить, что «надо умножать силы», что эсеры будут бороться вместе с «анархистами подполья» против Советской власти. Он не посвящал ее в свои конкретные планы, но Белле почуялось дело, настоящее дело, которое пахло порохом и кровью. Разве она не мечтала о таком именно деле? Не готова была к жертве?

И вдруг все круто переменилось. Она стала видеть то, что не замечала раньше. Настойчиво и жестоко кто-то словно показывал ей изнанку того «дела», которому она готова была отдать жизнь. Люди, говорившие о своем «высоком предначертании», охотно «делили портфели» своего будущего «правительства»; втайне каждый мечтал о собственной карьере. Их ненависть к Советской власти была ненавистью несостоявшихся наполеончиков. Белла сама пугалась того, что ей открылось, пугалась своего нового свойства: проникать в глубину замыслов людишек, казавшихся ей еще недавно героями. Это было похоже на ощипывание перьев жар-птицы, после чего она представала постыдно голой и жалкой курицей.

Порвав с Черепком, Белла почувствовала себя опустошенной. Она не жалела о разрыве, но пустота, в которой она оказалась, испугала ее. В эти дни она много бродила по улицам, и взгляд ее подмечал то, что раньше она отбрасывала.

Нет, перестав поклоняться старым богам, Белла не обрела новых. Но однажды в каком-то переулке, в полном одиночестве, она остановилась перед газетным листом, наклеенным на заборе. Она давно не читала газет, не веря им. Но были в том, что она сейчас читала, напрягая зрение в полутьме сумерек, слова не только простые и убедительные, но и грозные. Угроза была обращена к ней… Значит, она просто испугалась? Испугалась не только пустоты, но и кары?..

Страх гнал ее по улицам, она боялась вернуться к себе домой, ей чудилась засада, арест. Незаметно для себя уже поздней ночью она очутилась на Лубянке. Все окна были освещены. Безумная мысль войти, рассказать все, покончить раз навсегда с нелепой, незадавшейся жизнью…

Нет, она не могла решиться! Ноги ее стали ватными, как только она сделала несколько шагов к подъезду… Да и кто станет слушать ее!

Белла спустилась с Лубянской площади вниз. Стал накрапывать дождь, и она укрылась под крышей пассажа, соединявшего Театральный спуск с Пушечной улицей. Здесь было тихо и темно. Дождь прекратился, но ей не хотелось выходить отсюда. Она села на порог какой-то лавки и почувствовала, что ноги ее дрожат от усталости. Кажется, она задремала, и вдруг сильный свет ослепил ее на минуту. Это были фары машины, тормозившей на спуске…

Она тотчас подумала: возвращаются те машины, что стояли у здания ЧК. Вот сейчас кинуться к одной из них, остановить, сказать… Она не знала, что именно скажет. Это было равносильно самоубийству, и пусть! Так, вероятно, бросаются с парапета в реку!

Она выбежала из пассажа в тот миг, когда вторая машина достигла его входа, бросилась к ней… Высокий молодой человек на ходу выскочил из машины. Его движение было таким резким, что он сбил ее с ног. Вероятно, неумышленно. Он стал поднимать ее. Водитель остановил машину. Сидевший рядом с ним что-то сказал. Кажется, спрашивал, что ей нужно. Она точно не разобрала слов, но поняла по интонации. И с ужасом поняла и то, что ни за что, ни за что не сможет ничего сказать этому спокойному, даже как будто участливому, какому-то очень достойному человеку.

«Я обозналась», – слышала она свои собственные слова и еще несколько минут смотрела вслед отъезжающей машине. Она заметила, что у нее сзади не было света, машина словно растворилась в темноте улицы, не оставив ей даже малого огонька.

Когда, уже на рассвете, она добралась до дому, очутилась в своей комнате, ночные страхи показались ей напрасными. Она порвала с Черепком, с анархистами, вообще с политикой… Чего ей бояться? Она хочет просто жить.

Все последующие дни Белла налаживала эту «просто жизнь»: служить, получать паек, читать книги – быть как все. Она как будто выздоравливала после тяжкой болезни, как будто встречала утро после ночи, полной кошмарных видений.

Ей открывалось нечто, что она постигала медленно и недоверчиво: страна трудно, ценою подлинных жертв, строила новую жизнь.

В тот день Белла задержалась на службе. Когда она возвращалась, был уже вечер. Поравнявшись с памятником Пушкину, она услышала взрыв. Взрыв был такой силы, что под ней заколебалась земля. Ей показалось, что где-то очень близко произошел обвал. Она подумала об этом прежде всего потому, что старые, давно не ремонтировавшиеся дома, случалось, рушились. Но тут же она отбросила эту мысль: это был именно взрыв… Пока она в замешательстве стояла на углу Тверской и бульвара, вокруг нее закипело движение: люди бежали вниз по Тверской, случайные возгласы долетали до нее: «Где? Где?», «Взрыв?». Люди задавали вопросы на бегу и исчезали во тьме. Она побежала вместе со всеми.

На ее глазах в Леонтьевский переулок свернула пожарная машина. Следом за ней – два черных автомобиля. Белла, подхваченная толпой, достигла середины переулка, здесь преграждала путь цепь курсантов. Не отвечая на вопросы, выставив вперед штыки, курсанты не пропускали никого. Но все уже увидели: на левой стороне Леонтьевского переулка дымилось здание, вскоре сквозь дым стали пробиваться языки пламени…

Толпа волновалась, в ней возникали догадки, опасения… «Это смерть!»-услышала Белла тихий голос за своей спиной.

Она обернулась и увидела страшно бледное лицо какой-то девушки. В эту минуту девушка рванулась вперед и бросилась к охранению. Белла слышала ее отчаянный голос: «У меня там отец. На собрании в МК…»

Белла стала выбираться из толпы: еще только услышав взрыв, она уже знала, что это… Но только теперь осознала ясно. В ее мыслях что-то переместилось с грохотом этого взрыва. И сейчас все было ясно – что надо делать и даже очередность этих действий: сначала домой… Зачем? Взять необходимые вещи – вряд ли ей позволят вернуться за ними. Потом – на Лубянку, к тому самому подъезду, приблизиться к которому она не решилась той ночью. А то, что взрыв имел отношение к человеку, которого она знала и больше не хотела знать, ей тоже стало ясно с первого мгновения, как только она услышала взрыв… Она заторопилась домой.

Дверь, как всегда, была не заперта. В темном коридоре она нащупала ключ, который – ей ясно помнилось – она повернула, уходя. Но ключа в двери не было. Она нажала ручку, и дверь открылась. С тахты поднялся кто-то… Она хотела включить свет…

– Не надо! Здравствуйте, Белла! – произнес незнакомый голос.

«Здравствуйте, Белла!» – сказало ей незнакомым голосом то, что она хотела оставить навсегда, отбросить, может быть, даже вместе с жизнью. Но оно было живуче и не выпускало ее.

– Я от Черепка – за вами, – сказал незнакомец.

Он мог и не говорить этого, она все поняла.

– Лучше, если сейчас вы будете в безопасном месте, – ласково сказал незнакомец.

«Мне ничто не угрожает!» – хотела возразить Белла, но промолчала: это было бы бесполезно.

Дача стояла на лесном участке дороги Красково-Малаховка. Просторный деревянный дом был хорошо укрыт густым лесом. Дом имел застекленный мезонин. За домом, в некотором отдалении, находились службы и погреба.

Место это как нельзя более соответствовало своему назначению: тайная фабрика бомб, хранилище взрывчатки.

Именно здесь укрылись те, кто, опасаясь возмездия, имели план переждать, пока утихнут активные поиски, а затем пустить в ход немалые деньги, полученные от тайного центра: податься на юг…

Здесь, на даче Горина, «анархисты подполья» полагали, что это их убежище ни в коем случае не может стать известным ЧК.

Кроме лидеров, здесь были и «пособники»: Белла поняла, что их, как и ее, принудили таким образом к молчанию.

Но не только они, фактические пленники, с ненавистью смотрели на «лидеров», – и сами «лидеры» грызлись между собой, и трудно было понять, как опасность не заставила их сплотиться.

С той же ясностью, которую как будто раз навсегда обрела Белла, она подумала: «Идеи нет. Цели нет. Все – вразброд. Каждый – сам по себе».

И то, что она оказалась прикованной к их колеснице, Белла приняла как должную кару. Когда-то она ступила ногой в трясину, теперь трясина засосала ее.

Она много думала о Донате. Чаще всего – с уверенностью: «Выплывет, вывернется»… Ей и в голову прийти не могло, что через год Черепанов будет держать ответ перед советским правосудием!..

А дни шли. Осень делала свое дело. Вокруг зловещей дачи опасно оголялись деревья, водой наливались колдобины глинистой дороги, на которой явственно впечатывался человеческий след.

Но на даче Горина по-прежнему твердили о «недоступности» их убежища, о возможности выхода из него, о неминуемой гибели Советской власти.

И опять с этой обретенной ею способностью Белла слышала сквозь затверженные слова-смятение, страх, презрение друг к другу.

Как-то в террариуме она видела под стеклом клетки бой змей: отвратительное зрелище, от которого хотелось поскорее отдалиться. Дача Горина была такой клеткой. Но покинуть ее было невозможно. Это было одно из условий ее недоступности.

Чем дальше во времени отодвигался взрыв в Леонтьевском, тем более упрочивалась версия «недоступности».

Но однажды на рассвете наблюдатель скатился со своего поста в мезонине с криком: «Окружают!»

То, что в отряде чекистов, по всему было видно, отлично знали местность и расположение дачи, говорило о том, что «недоступная» дача давно на примете. Умело используя особенности места, нападавшие открыли огонь. Поднятые по тревоге обитатели дачи ответили залпами и стрельбой из револьверов. Чекисты перебежками приближались, не прекращая вести огонь, хоронясь за деревьями…

Бой шел уже около трех часов. Когда Белла подтаскивала патронный ящик к естественным амбразурам в проеме окон, она услышала чьи-то слова: «Последние»… На даче было полно взрывчатки, но мало патронов.

«Пустим в ход машину!» – сказал тот нее голос, и Белла поняла, что дачу будут взрывать. Странно: она знала, что это ее последние часы, но полное безразличие сковывало ее. Белла продолжала механически подавать патроны. С любопытством она взглянула в щель окна: чекисты наступали, защищенные частым хвойным лесом, – достоинства дачи обернулись против ее обитателей.

Потом Белла перешла к другой стене и увидела внутренность двора с большой собачьей будкой. Двор был пуст, даже собаки попрятались, вероятно, под крыльцо.

На дворе все еще было серо, но в этом сумраке человеческая фигура поползла от дома к будке…

Белла не одна заметила ее.

– У-у, гадина!.. – ругнулся кто-то рядом и, переложив револьвер с оконного переплета на подоконник, выстрелил по низу.

Первая же пуля догнала беглеца: он затих у самой собачьей будки, не успев втянуться в нее. Хотя Черепанова не было на даче, Белле показалось, что это он, что это Донат неподвижно лежит там, у собачьей будки. Она подумала, что это не может быть он, хотела сообразить, а кто же, но не успела: страшный грохот потряс воздух. Это взорвали дачу ее защитники.