Текст книги "Правее на солнце, вдоль рядов кукурузы"

Автор книги: Ирина Подойницына

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Помню, писала Курсовую работу по теме «Роль интуиции в творчестве журналиста В.М. Пескова». В Питере, на факультете мне все завидовали, что я могу вот так запросто брать интервью у Василия Михайловича Пескова, что могу с ним пить кофе на 6-м этаже в редакции и неформально общаться. Песков был невероятно популярен в СССР, он был невысоким мужичком в кепке, самоучкой, все знали, что он родом из деревни. Он сам научился писать и делать фотографии. Был предан журналистике как фанат. Для нас, студентов Песков представлялся полубогом.

Мы уважали наших преподавателей, они учили нас определениям и классификациям. Были и такие, кто удачно объединял в себе теорию и практику журналистики – например, Алексей Яковлевич Гребенщиков. Он был блокадником, работал корреспондентом «Комсомольской правды», заместителем редактора «Ленинградской правды». Увы, из газет Гребенщикова периодически выгоняли за пристрастие к алкоголю. Но вот на нашем факультете он прижился. Студенческий люд его любил – обычно Гребенщиков, тощий, длинный, одетый всегда в хороший костюм, но как правило, крепко поддатый, сидел в центре аудитории на стуле, прямо за доской. Речь его лилась свободно, он снабжал ее прибаутками, случаями из жизни. Речь его была умной, насыщенной цитатами, информативной. После лекции он, как правило, отправлялся в рюмочную. Как говорится, пил, но дело свое знал.

И все же, повторю еще раз: журналистику как ремесло надо постигать в поле. Когда я ехала на преддипломную практику в Москву, в «Комсомольскую правду», я радовалась прежде всего тому, что увижу Михаила Хромакова. Он был моим кумиром – подтянутый как стрела, мобильный, всегда занятый делами. Он писал эмоционально и страстно, ничего не боясь. Ритм огромного мегаполиса был его ритмом, он жил в унисон Москве. Это была любовь ученицы к своему учителю, но она была приправлена еще и другим чувством, глубоко спрятанным от чужих глаз – мне в глубине души хотелось, чтоб мой мужчина, которого я обязательно встречу, будет похож на Хромакова. Хромаков был живой иллюстрацией к книге Зигмунда Фрейда «Три эссе о теории сексуальности», у него было все нормально и с сексуальностью, и с творчеством, и с взаимовлиянием одного на другое, то есть с сублимацией.

Мы с Михаилом сидели в отличном буфете «Комсомольской правды», в котором и черная икра, и красная рыба, и шпроты и прочие деликатесы советского времени водились и говорили об ударных комсомольских стройках и музыке. Кажется, эти темы нас двоих объединяли.

– Вот, знаешь, Ира, мне как и тебе нравится дух больших строек, – говорил Михаил. – Вроде в Москве драйва хватает. Но стройки, они дают другой драйв – веру в то, что ты сам можешь что-то построить. Целый город можешь сам построить, с нуля. Улицы назвать именами друзей-первостроителей. У нас, в отделе студенческой молодежи в 1975 году родилась мысль переименовать г. Гжатск, где появился на свет первый космонавт, в г. Гагарин. Мы решили перестроить этот город. Нас поддержал Центральный штаб ССО. Я там дневал и ночевал, в Гагарине. Меня называли «дублером» мэра этого города. Книгу с фотографиями про Гагарин сделал, прямо как Вася Песков, большой знаток собственной интуиции. Ладно, расскажи про питерский рок, – просит Хромаков.

Я рассказываю. Про наши посиделки, про новые диски.

– Я скоро здесь, в Москве создам свою рок-лабораторию, – говорит Хромаков и смотрит на меня смеющимися глазами, из-под модных очков. Мы быстро допиваем кофе и уходим на закрытый просмотр фильма «Пролетая над гнездом кукушки». Просмотр идет без купюр, переводчик даже переводит ненормативную лексику. В СССР такое можно было увидеть только в андерграунде, а я смотрю в центре Москвы, в «Комсомолке». Потом бредем домой по вечерней Москве, я пытаюсь расколоть Хромакова по поводу того, когда и где он создаст рок-лабораторию, но он молчит.

Тогда, в преддипломную практику я написала несколько статей. Но снова была такая, которая прославила меня, и все мои именитые учителя похвалили меня за нее. Мне удалось открыть новое имя в живописи – художника Константина Васильева. Для этого я съездила в командировку в село Васильево, что рядом с г. Казань Татарской АССР. Я познакомилась с матерью художника Клавдией Парменовной. Женщина рассказала мне: у ее сына не было славы, титулов, ни одной большой выставки при жизни, ни одной хвалебной статьи о его творчестве, но она знала, чувствовала сердцем – он настоящий художник.

И мать дождалась и не ошиблась – Костина звезда зажглась на российском небосклоне и в полную меру засветила людям. Звезда зажглась с опозданием – спустя два года после трагической смерти гениального художника. Люди в округе, далеко за пределами села Васильево по всему Татарстану, а потом уже и в обеих русских столицах стали восторженным полушепотом рассказывать: в одном татарском селе, в обычном деревенском доме стоят 400 картин, а может даже и больше, картины красоты необыкновенной, нигде таких нет. Говорят, даже Василий Шукшин интересовался творчеством самобытного художника, мечтал, чтоб он написал его портрет, но не успел. И люди, особенно коллекционеры живописи устремились в село.

Мне надо было торопиться – картины могли украсть. Деревенские жители очень доверчивы, они могли продать шедевры за бесценок или вообще раздарить. Я отправилась сначала в Казань, встретилась там с друзьями Константина Васильева А. Прониным и другими, а потом с искусствоведами поехала в село.

Клавдия Парменовна встретила нас приветливо и рассказала кратко о сыне. Биография его была не очень насыщенной – насыщенными были последние 15 лет работы. Костя начал с интерната им. Репина, куда он поступил двенадцатилетним мальчиком. Подросток искренне и с обожанием влюбился в Сальвадора Дали, одного его признавая могучим талантом. Формальные поиски и академизм в живописи его не интересовали. Картину К. Васильева «Искушение Святого Антония» мне показал в Казани А. Пронин. Причем, Пронин долго не хотел демонстрировать картину, боясь, что я сочту ее подражательской. Он оправдывался: «Костя написал картину в тупиковый период, не в московский, а гораздо позже – в казанский, когда уходил от формальных поисков – в себя». «Да нет, «Искушение» написано смело и своеобразно», – возразила я Пронину.

Когда умер отец Кости и серьезно заболела сестра, Костя вернулся из Москвы в деревню. Позже Константину удалось вернуться к учебе – он закончил Казанское художественное училище. Студентом увлекался абстракционизмом, кубизмом, аппликацией. «Музыка ресниц», «Скрипка губ», «Икона памяти» – названия его аппликаций, составленных из фотографий. Закончив училище, Васильев приехал домой, к матери. Вместо мастерской – маленькая комнатка с печкой. Днем Константин работал художником-оформителем на заводе, ночью – писал свои произведения.

Я вспомнила, как в Сфинксе один «гений» говорил другому «гению»: «Главное – иметь просторную мастерскую с видом на Неву, тогда я точно напишу что-нибудь знаменитое, но по крайней мере обо мне все будут говорить». А у Константина была тесная комната с печуркой и наушники, в которые он слушал классическую музыку, в частности, Вагнера. И больше – ничего. О славе он не помышлял. Ему надо было успеть написать все, что задумал. И он написал: картины на славянские сюжеты, посвященные Дунаю Ивановичу, Ваське Буслаеву, Садко, Илье Муромцу, и из Кольца Нибелунгов – Вотану, Зигфриду. Краски насыщенные, очень яркие, мне показалось, как у Рериха: синий, голубой, сиреневый, изумрудный. По философии, я думаю, это русский космизм – вера в безграничную силу души человека и ее связь через традиции с Вселенной. Как рассказала Клавдия Парменовна, один раз за ночь Константин создал картину «Жница» и повесил ее над постелью матери. На картине девушка-славянка с голубыми глазами глубже речки Свияги, что протекает за деревней…

После моей статьи в «Комсомольской правде» про художника Васильева узнала вся Россия, его картины забрали в музей в Москву, он стал выставляться. Пробегая по лестнице на 6-й этаж, вечно занятый Хромаков крикнул мне на лету: «Отличная статья! Ты научилась отличать настоящие картины от подделок. Выпьем как-нибудь кофе и поговорим, что такое кракелюр…»

***

О выборе дальнейшего пути. В конце V курса папа прилетел в Ленинград, он пригласил меня в ресторан на Невском – кажется, это был «Кавказский», и папа держал речь. Он заявил, что я училась в прекрасном городе, получила отличный диплом, а тем временем БАМ построили – Тынду, Нагорный, Золотинку, Куанду и другие станции. Конечно, моей вины в этом нет – в том, что я не принимала участия в итоговом строительстве, так распорядилась судьба. Зато теперь начали строить Малый БАМ, от Тынды через Беркакит, Нерюнгри до Томмота. Уже по территории Якутии, по вечной мерзлоте. И пришло время мне отрабатывать свой диплом, и деньги, затраченные на меня государством и стать корреспондентом газеты «Индустрия Севера», в г. Нерюнгри. Меня там ждут.

– А до Якутска? Дотянут ли железную дорогу до Якутска?– спросила я и заплакала.

Я заплакала, потому что я ждала этих слов. Мне хотелось, чтоб мой труд пригодился в какой-нибудь газете на магистрали века, на моем БАМе. Папа привез мне хорошую весть – меня готовы принять в газете «Индустрия Севера».

***

40 лет спустя. Нас, «журавлят» раскидало по огромным просторам России – разлетелись мы, свили новые гнезда. Да, тогда, в Ленинграде 70-х мы были молоды и амбициозны. Мы были искренне влюблены в журналистику, в лучшую из профессий. Жизнь, конечно, кое-что поменяла, подкорректировала планы. Но, я думаю, даже те, кто ушел из профессии, в душе остался верен делу, выбранному в юности.

Мои однокурсники многого добились в жизни и в профессии, и я горжусь ими. Володя Беляев и Оля Данилова создали крепкую семью и навсегда остались жить в Мурманске. Сегодня Володя работает первым заместителем редактора газеты «Мурманский вестник», Ольга руководит отделом рекламы областной Филармонии. Залозя всю свою творческую жизнь посвятила детской газете «Ленинские искры» – 29 лет. Настоящий мэтр детской и молодежной печати, одна запись в трудовой книжке. После перестройки «Ленинские искры» переименовались в «Пять углов». Журналистика проникла во все сферы залозинской жизни: муж и дочь тоже отдали должное этой требовательной и капризной даме – журналистике. Дочь Залози закончила наш факультет, потом работала в изданиях Санкт-Петербурга и Праги, а сейчас преподает в Карловом университете.

Иринка Семенюта, моя первая подружка в городе на Неве, сразу после окончания вуза отправилась по распределению в г. Красноярск, в газету «Красноярский комсомолец» и проработала там 10 лет. «Красноярский комсомолец» был легендарной газетой, в ней творил когда-то Валентин Распутин, в газете всегда отмечался высокий градус духовной и творческой жизни. Ира Семенюта решила, что если не поедет по распределению, смалодушничает, то пропустит нечто ценное в жизни – то, что может произойти только в Сибири. И в этом смысле мы с Иркой похожи. Мы, как журналисты, хотели находиться в эпицентре событий, в краях великих строек. Совсем недавно, в период жизни, который я называю «40 лет спустя», Иринка Семенюта отправила мне почитать свой очерк, посвященный легендарному редактору газеты «Красноярский комсомолец» Л. Батынской, с которой ей посчастливилось работать, и которая дала ей первые уроки практической журналистики. Мне понравилось название очерка – «Еще бы день один, и год, и жизнь…» Вот Ирина трактовка этой философской фразы, принадлежащей, впрочем, Батынской – но под ней, наверное, мог бы подписаться любой журналист: мы пишем наши статьи, репортажи, очерки и повторяем про себя «еще бы день один…» Времени катастрофически не хватает, чтобы претворить в жизнь творческие планы. Поэтому так и хочется добавить: «еще бы год один… еще бы жизнь!»

И говоря эти слова, мы точно раздвигаем границы времени и пространства, и входим в другое измерение, в другую Вселенную, и нашими единомышленниками и попутчиками могут стать люди, жившие за много веков до нас. И мы с ними оказываемся в одном портале или в одной колее. Можно тут встретить Омар Хаяма, который сказал: «У меня тоже бывали моменты, когда мне хотелось остановить время…» Можно встретить американского писателя Делмора Шварца, который рассуждал: «Что такое время? Это и школа, в которой мы учимся, но это и пламя, в котором мы сгораем…» А можно в почетной Колее великих единомышленников обнаружить нашего современника Харуки Мураками, он тоже мучается над проблемой времени: «Время вообще движется? Еще как движется! Прошлое растет, а будущее сокращается».

Сегодня Иринка уже на пенсии, живет в станице под Ростовом-на-Дону, шьет из бархата сумочки на фермуаре, занимается вышивкой по высокой моде, возделывает сад и иногда посвящает время писательству. У нас интересный курс – писательством занимаются почти все. Нансен бы, наверное, проанализировав сей факт, захотела бы создать Колею писателей-однокурсников. Но не стилистов, нет – стилистами мы были только в юности! Сейчас мы по-другому видим течение времени и себя в его водовороте.

Мои подружки юности, члены Золотой колеи Галя Фонарева (Щербо) и Ниночка Алпатова стали очень популярными журналистами, каждая в своем регионе. Галя Щербо долгое время проработала собственным корреспондентом журнала «Эксперт» в Нижнем Новгороде. Премию за цикл выдающихся статей она получила из рук самого мэра Нижнего Новгорода. В крупнейшем российском городе, каковым является Нижний, принято ежегодно подсчитывать рейтинг влияния нижегородских журналистов на политиков региона и на бизнес-элиту. Я была приятно удивлена, узнав, что Галина входит в десятку самых влиятельных журналистов Нижнего Новгорода.

О Ниночке Алпатовой пишут, что она – легенда самарской журналистики. Стала Лауреатом профессиональной премии «Золотое перо». Работала редактором отдела социальной политики газеты «Самарские известия». Ее зарисовки, очерки о простых людях были опубликованы на сайте «The best of world», что выходит в Коста Рике. Вроде в этом нет ничего особенного. Просто закон действия социальных сетей, в которых всегда фильтруется эксклюзивная информация. Коста Рике интересно, как живет российская глубинка. Но для меня это показатель мастерства журналиста – я убедилась в том, что Нина не потеряла профессиональный нюх, умение видеть красоту в обычном. Нина в одном из интервью заявила, что полностью поддерживает слова одного из известных самарских журналистов, первого редактора «Самарских известий»: «Газета – это сумма личностей». Я обрадовалась: наконец-то Ниночка нашла формулу, что такое газета. А как мы над этим мучались, сидя в «Сфинксе»…

Люда Мишина, член почетной Колеи боевых подруг после окончания университета уехала в Великий Новгород, работала в газетах «Новгородская правда» и «Новгород». Потом вернулась в родной Петрозаводск, где жили ее родители. К слову говоря, она никогда не теряла связи с «Молодежной газетой Карелии», в которой начала писать, еще будучи школьницей-семиклассницей. Все мы были когда-то юнкорами и с подачи молодежных газет поступили в ЛГУ им. А.А. Жданова. Я тоже начинала с «Молодежи Якутии». Но у Люды привязанность к молодежной газете продлилась лет 38. Переехав в Петрозаводск, она стала сотрудничать с газетами «Карелия», «Северный курьер», журналами «Ома муа», «Kipina». Награждена Благодарственной грамотой Главы Республики Карелии и многими другими наградами. Сегодня проявляет активность как член правления общественной организации «Карельская Полония». О себе говорит так: «Любови всей жизни – карельская природа, родная семья, книги и путешествия, верные друзья».

Нонна Корженкова работала в газете «Православный Санкт-Петербург» и на «Православном радио Санкт-Петербурга». Нонна пишет о мироточивых иконах, о судьбах апостолов и простых христиан, о соборах и их прихожанах. И, мне кажется, это невероятно подходит ей. На праздновании юбилея газеты «Православный Санкт-Петербург» Нонна Корженкова заявила: «Чем старше становишься, тем больше ценишь людей, с которыми работаешь. Они учат беречь радость жизни, ценить аромат православия, который несет газета…» Аромат православия – как славно сказано1 Уж Нонна-то точно его чувствует.

Наибольших успехов в журналистике достигли Кирилл Набутов, Игорь Мосин, Наташа Сеина. Но это на мой взгляд. Кирилл Набутов, после окончания нашего факультета работал спортивным комментатором Ленинградского телевидения. 12 раз выступал комментатором на Олимпийских играх: в Москве, Сеуле, Барселоне, Сиднее, Калгари и т.д. Придумал авторскую программу «Адамово яблоко», ставшую первым в СССР телевизионным мужским журналом. Программа выходила на всероссийском канале РТР. Потом Кирилл создал телевизионную компанию, и тоже под названием «Адамово яблоко», снял множество документальных фильмов. Работал на НТВ, обладатель Гран При «Золотое перо-1997». Кирилл Набутов сделал так много, что перечисление его достижений может занять несколько страниц. Своего первого сына он назвал не Олдингтон, а Виктор, в честь известного деда. Вместе с Виктором в 2017 г. они сняли документальный фильм о первом футбольном матче в Арктике. Фильм назывался «Зенит» – «Приразломная»: первые в Арктике», его показали по НТВ. В фильме Кирилл Набутов является ведущим и повествователем. В истории моего однокурсника Набутова главное то, что и сын, и внук приумножили славу деда, Набутовы создали династию спортивных комментаторов и документалистов.

Игорь Мосин до перестройки работал в газетах «Труд», «Социалистическая индустрия», «Правда». С 1996 г. Игорь Мосин – генеральный директор издательства «Женское здоровье» (г. Москва). Игорь борется за то, чтоб не погиб рынок печатной продукции, чтоб газеты, журналы, альманахи поступали к читателю напрямую, минуя ненасытных дистрибьютеров и также радовали россиян отточенным словом, он против цифрового слабоумия. Еще один штрих к портрету Мосина. Игорь приезжал на встречи и корпоративы нашего курса, и за все платил, никогда не мелочился. Помню, он прибыл из Москвы «утренней лошадью», прямо с Московского вокзала на 1-ю Линию Васильевского острова, где мы собрались по поводу 25-летия окончания ЛГУ, пожал руки товарищам по звонким юношеским годам, оплатил счет за весь курс в ресторане и тут же уехал – ждали неотложные дела.

Наталья Сеина много лет отдала своему любимому Приморью, ее до сих пор там помнят, как талантливую журналистку. Она была собственным корреспондентом «Учительской газеты» по Дальнему Востоку, затем – собственным корреспондентом «Литературной газеты». В советские времена быть корреспондентом от центральной газеты в своем регионе было очень круто, тебя воспринимали почти как члена правительства, не меньше.

Я приехала к Наталье в гости во Владивосток, зашла сначала в кафе «Ностальжи», что недалеко от Морского вокзала – там висела картина «Жница» Константина Васильева. Это был привет мне из далекой юности, из параллельных миров. Затем я отправилась в гости к однокурснице, я сидела у нее в квартире в самом центре русского Сан-Франциско с видом на бухту Золотой Рог, наслаждалась потрясающим серо-серебристым морем с кораблями на рейде, чашечкой отличного кофе и газетой «Дальневосточные ведомости», редактором которой была Наталья. И вдруг однокурсница, которая достигла пика своей приморской карьеры, ошарашила меня заявлением:

– Вот, продаю квартиру и уезжаю в Питер.

– Ну как же твоя газета? Владивосток? Твои читатели? Да, наконец, этот вид из окна? – закидала я ее вопросами. Я была искренне возмущена таким решением.

– Хочу прожить еще одну жизнь, – спокойно ответила Наталья.

В Санкт-Петербурге она работала редактором изданий Северо-Западного филиала Сбербанка России, затем редактором трех отраслевых журналов петербургского Издательского Дома «Сфера». Как-то в Рождество Наталья Сеина пригласила меня в гости «посмотреть вид из петербургского окна», заявив, что он не хуже владивостокского. Мы с ней жгли свечи и смотрели на снегопад в окне. Я осталась, впрочем, при своем мнении (что может сравниться с морем?), хотя и не сказала об этом. Но дело не в виде из окна, а в том, что Наталья и в Питере трудилась редактором, она доказала свой профессионализм.

Некоторые однокурсники по каким-то своим причинам ушли из журналистики, в том числе и я, но это не значит, что они (мы) не смогли проявить себя. Напротив, открылись какие-то другие способности и новые перспективы. Лена Плюйко (Гоголь) – помните, самая женственная из девчонок нашей группы?! – сегодня трудится музейным педагогом или педагогом-организатором в музее Ленина в г. Выборг. Долгое время она проработала в газете «Выборжец». А вообще была и такая страничка в ее жизни – она жила на старом финском хуторе, на берегу залива и почти в полном уединении писала свою беллетристику. И сегодня время от времени туда сбегает от городской суеты.

Я была еще в гостях у Генки Матвеева в Софии, он рассказывал весьма увлеченно, что занимается воспитанием и перевоспитанием трудных подростков, в горы их таскает. Генка – автор педагогической технологии, согласно которой для трудных подростков нужно устраивать воспитательные экспедиции, причем, делать эти экспедиции надо в условиях относительной изоляции. Генка еще трудится педагогическим советником в одной из софийских школ. Мой однокурсник уверен, что на своем месте. Меня он тоже утянул с собой на вершину Витоша. Там, на вершине горы читал мне стихи нашей однокурсницы Карины Вартановой и много что говорил о поисках смысла жизни. Ирка Лукьянова-Лисицына нашла себя в туристической отрасли и в создании гармоничного семейного очага. Она стала рассудительной питерской дамой, но где-то в глубине души осталась и стилистом, и Нансеном-путешественником. Андрей Бурдыкин стал блогером, делал свой сайт, издавал журналы, на досуге занимается сочинительством и пишет стихи для себя и друзей.

Хочется сказать несколько слов о моих старших товарищах, которые помогали мне в юности советом. Владимир Фейертаг по-прежнему работает лектором Джазового клуба на Загородном (по крайней мере так было в середине нулевых), только теперь клуб преобразовался в Джазовую Академию. Фейертаг организовал множество джазовых фестивалей в Санкт-Петербурге, написал несколько книг о джазе, в том числе, и энциклопедический справочник «Джаз», организовал гастрольные поездки наших российских джазмэнов в Европе и США. Радиостанция «Голос Америки» наградила его премией Уиллиса Коновера. Людмила Семина по-прежнему трудится в журналистике, она руководит Клубом журналистов «Комсомольской Правды», ведет летопись газеты. Михаил Хромаков тоже не изменил журналистике за эти 40 лет. В начале перестройки Хромаков организовал рок-лабораторию в своей 20-й комнате, которая окнами выходила на дурно пахнущий двор ресторана «София», эта комната стала штаб-квартирой независимого рока. В ней побывали и ДДТ, и «Облачный край», и Г. Сукачев. Один из первых рокеров страны А. Градский тоже создал свою рок-лабораторию, но конкурировать с моим брутальным другом, популярным репортером г. Москвы ему было не просто.

Некоторые люди почему-то с пеной у рта утверждают, что увлечения юности быстро проходят. Но любовь к рок-музыке я сохранила на всю жизнь. Она и сейчас у меня также ярка и первозданна, как в юности. У меня накопилась огромная коллекция виниловых пластинок, я слушаю их на проигрывателе со старым граммофоном, купленном в ретро-магазине. У меня имеется большая коллекция фирменных маек, которые я покупала в Hard Rock cafe по всему миру. Я прослушала концерты рок-музыкантов в Hard Rock cafe в Москве, Стокгольме, Осака, Сайгоне, Ливерпуле, Паттайе, Иерусалиме, Амстердаме, Улан-Баторе, Лас-Вегасе, Нью-Йорке, Чикаго, Гонконге. При всем моем уважении к Б.Г. позволю себе выразить несогласие с его фразой «Рок-н-ролл мертв. А я жив». Я больше живу в унисон с фразой Битлз: «All you need is love». Об одном жалею: не смогла прилететь в июне 2004 года в Санкт-Петербург, на культовый концерт главного битла Пола Маккартни. Говорят, людей на Дворцовой площади собралась тьма тьмущая: 100 тысяч человек. Пол Маккартни спел новую песню про Санкт– Петербург, там были строчки: «O, Mr. Rain kept away. We didn t need you here today. Thank you, Mr. Rain for staying away». Главный битл уважительно называл дождь Мистером и радовался тому, что Мистер Дождь в день его концерта отправился «куда подальше» от Питера. Но главное – Пол Маккартни назвал Санкт-Петербург прекрасным городом, столицей русского рока. Forever, Питер!

В моей повести о юности есть еще один «немолодой» герой, не могу не сказать о нем, то есть о ней хотя бы два слова – это Арка старого дома на Марата. 40 лет спустя я приехала в Питер, чтобы встретиться с однокурсниками. Я, конечно, и раньше приезжала, но теперь была дата. Я назначила встречу друзьям на улице Марата, в ресторане «Гастрономика». Ресторан возвышался над улицей, в перспективе был виден Невский. Я рассказала, что недавно проехала по новому железнодорожному полотну от станции Нижний Бестях до Нерюнгри. В июле 2019 г. по всему участку, от Малого до Большого БАМа наконец-то открыли пассажирское движение. Это был большой праздник, он собрал бамовцев со всего света. Осталось возвести железнодорожный мост через Лену до Якутска. И тогда мы поставим точку в строительстве БАМа. Строить железную дорогу в тайге – огромный труд, но свои мечты мы умели воплощать в реальность.

Потом мы с друзьями гуляли-бродили по вечернему городу, по Марата, которая смотрелась отчасти центральной, отчасти – провинциальной улицей. Местами шумной, местами – безлюдной. Но такой она была всегда. Существенных изменений на улочке имени моей юности не произошло. Когда мы подошли к Марата, 84, на перекресток двух путей, я увидела старую Арку. Я очень обрадовалась встрече. Я зашла во двор-колодец, он был таким же темноватым, слегка неаккуратным, но хранящим дыхание веков. Я посмотрела сквозь Арку. Что же я увидела? Как и прежде, трамвай с сиреневым огоньком, кусочек улицы, деревья в сквере напротив. «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека». Теплая волна нежности и благодарности подкатила к сердцу – это была Арка, мимо которой прошла моя юность. Прошла и не задержалась.

Железные люди

Я помню Москву 60-х годов прошлого века. Оттепель. В прямом и переносном смысле слова. В Москве начало весны, появляются первые зеленые листочки и слышнее трели птиц. И под стать просыпающейся природе оживают люди, спешат выйти на улицу и пойти в концерты. Модные поэты читают свободные стихи. Художники пишут полотна, в стиле Малевича и Кандинского. И даже моя родная тетя Шура, железная леди – а по-другому ее назвать нельзя – немного увлечена новыми культурными поветриями Советского Союза.

Мы виделись с теткой крайне редко, и каждая встреча была на вес золота. Но я точно помню, что мы встретились с ней в весенней Москве, в 60-х. Тетя Шура была одета в строгий коричневый костюм, из-под пиджака нарядно выглядывала белая блузка. На губах у нее была светло-коричневая помада, почти невидимая. Тетя Шура никогда не была модницей, напротив, слыла скромницей, человеком строгих правил. Но наблюдательные люди замечали, что тетя Шура была красива от природы – красотой неброской и осторожной. Она и губы-то почти никогда не красила.

Но это был особый случай. Важная деловая встреча в Москве, которая решала многие вопросы, в эти годы тетка работала Вторым секретарем Горкома партии г. Алатырь в Чувашской АССР. И во время этой командировки должна была еще состояться встреча со мной – племянницей с Крайнего Севера, далекой родственницей, общение с которой – редкость. Каждое слово помню из наших диалогов, каждый жест – и ее, и мой, атмосферу этого приподнятого рандеву помню. Прекрасная гостиница «Россия», просторный номер с хорошей мебелью, чай в граненых стаканах с подстаканниками. Тетя Шура рассказывает мне про свою подругу – первую в мире женщину-космонавта Валентину Владимировну Терешкову. Она говорит мне, что Валентина Терешкова приезжала в Чебоксары к своему жениху космонавту Андрияну Николаеву. В Чебоксарах на одном из торжественных приемов тетя Шура познакомилась с Валентиной Владимировной. Валентина поведала ей в задушевной беседе, как она со своим женихом на небольшом частном самолете прилетала на курорт Аршан, что в Бурятии, в долине между Саянами и Хамар-Дабаном, и они приземлились на кукурузном поле. А люди, восторженные, бежали по этому полю навстречу самолету, размахивали руками.

Тетя Шура излагает мне все эти истории из педагогических соображений. Она хочет показать, что советская женщина должна много и трудно работать, нисколько не меньше мужчин. Советская женщина должна быть коммунисткой, верить в светлое будущее СССР – страны, которая покорила космические дали. Я слушаю тетю Шуру, восхищаюсь ею, старательно запоминаю каждое слово и откладываю его на нужную полочку памяти. Но при этом, мне неудобно признаться, что в истории с Терешковой меня захватывает вовсе не советская, а, я бы сказала, голливудская составляющая необычного рассказа – то, как женщина летит с любимым мужчиной на своем самолете над сине-сиреневыми горами и приземляется в высоких травах. Как женщина и мужчина идут потом вдвоем, взявшись за руки – правее на солнце, вдоль рядов кукурузы.

Впрочем, в те недолгие часы, которые выпали в моей судьбе на встречи со знаменитой теткой, мне все же удалось впитать главную ее науку – надо всю жизнь много работать. И второе – мы рождены в СССР, лучшей державе мира. А оттепель – восприятие другой культуры, зарубежной моды, книг и картин – «а что, это можно», говорит с улыбкой тетя Шура. Главное, чтоб они не противоречили идее мировой революции.

Моя тетя Шура Кутовая-Нагибина прожила настолько яркую и насыщенную жизнь, что по ней, как по учебнику, можно изучать в школах достижения советской эпохи. Боевая тетка начала трудовой путь в 1942 году. Как старшая в многодетной семье, она не могла не работать во время Великой Отечественной войны. В семье было шестеро детей, мал мала меньше. Александра Кутовая, черноволосая невысокая девушка с яркой украинской внешностью стала работать с энтузиазмом и упорством юности. Она трудилась инструктором по кадрам на стройучастке, телефонисткой, дежурной по железнодорожной станции в г. Славянске Донецкой области, крупном железнодорожном узловом центре на Украине, там же была поездным диспетчером. В общем, не чуралась никакого труда. Была и такая страничка в ее военной юности –  работала на строительстве железной дороги Саратов – Красный кут – Сталинград. Историки называли этот участок железнодорожного пути «Волжской рокадой» и говорили, что он сослужил роль Дороги жизни для Красной Армии во время Великой Отечественной войны. Параллельно работе во время войны Александра училась в железнодорожном техникуме.