Текст книги "И настанет весёлое утро (сборник)"

Автор книги: Ирина Токмакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Тётя Нюра пощупала Тамарин лоб.

– Ого! Да ты уж не захварываешь ли? После обеда позвали Веру Александровну.

Она посмотрела Тамару, послушала, постукала по спине, поглядела горло, надавив на язык холодной блестящей пластиночкой – шпателем.

– Ничего, Тамусик, – сказала она весёлым голосом. – Скоро поправишься. – А потом вышла за дверь, вздохнула и совсем уже невесело сказала тёте Нюре: – И где она могла зацепить? Сыпь. Горло красное. Похоже, что скарлатина. Уложите её в изоляторе, я через час зайду.

«Олеся, ты моя мама?»

Тамаре больно глотать. Глазам жарко. Голова горит. К ней часто приходит Вера Александровна.

Изоляторная сестра тётя Зоя всё время кладёт ей на голову мокрое, холодное полотенце. Полотенце сразу нагревается. Тётя Зоя мочит его в тазу, выжимает и кладёт снова.

Кто-то в белом халате входит в изолятор. Тамаре больно повернуть голову. Тамаре трудно открыть глаза. Кто-то подходит к кровати, садится рядом и говорит шёпотом что-то хорошее.

Тамара с усилием поднимает веки. Это Олеся пришла. Она сама сменила холодный компресс. Она где-то раздобыла настоящую конфету в бумажке и положила её в Тамарин горячий кулак.

Добрая, хорошая Олеся. Тамаре хочется плакать.

– Олеся, может, ты моя мама? – спрашивает она неожиданно.

Олеся глядит грустно и качает головой. Она гладит Тамарины растрёпанные волосы. Она знает, что Тамарина мама погибла в Минске во время фашистского налёта. Но она не может сказать этого Тамаре. Она говорит:

– Может, ты поспишь? – И на цыпочках выходит в коридор.

Поэты

Тамара уже поправлялась, когда заболел Валя. Потом Инночка-красавица. Потом в изоляторе не хватило места: заболели ещё пять человек.

Но всё-таки настал день, когда поправились все. Тётя Нюра встречала всех радостно и весело. Когда в комнату вошёл бледный, похудевший Валя, она так и ахнула:

– Валенька, мальчик, как ты вытянулся! А Тамара, которая вернулась из изолятора на неделю раньше, пританцовывала вокруг него и пела:

 
Мальчик с пальчик влез в карманчик,
Мальчик с пальчик влез в карманчик…
 

– Тётя Нюра, хорошие я стихи сочинила? Инночка-красавица сказала:

– Я тоже умею. Знаешь, что я сочинила?

 
На кровать улёгся кот,
У него болит живот.
 

Это про Кашлатика.

– А откуда ты узнала?

– Что?

– Что у него живот болел?

Инночка застеснялась, а потом хитро прищурила свои голубые глазёнки и сказала:

– Он мне сам сказал. Вот.

– Ну и ладно, – сказала Тамара. – А у меня ещё другой есть стих, я в изоляторе, когда лежала, сочинила.

 
Цветик-семицветик, радостный цветок,
Вот бы у тебя бы выросли бы ножки.
 

Валя, который всё это молча слушал, вдруг сказал:

– Плохой стих.

– Почему это?

– Нерифменный. Он – нерифменный.

– Сам ты нерифменный, – обиделась Тамара. – Э-э, Валька нерифменный!

– Ну тебя, ну тебя, Томка! Вмешалась тётя Нюра, развела поэтов по разным углам.

Если бы кто-нибудь подошёл к тому углу, где Валя возил по полу кубики, то он услышал бы такое бормотание:

 
Самолёт летит, гудит,
Наш советский лётчик
Вдаль глядит.
Показались танки – трах, трах!
Разбомбили всех фашистов.
Наши победили!
 

Потом всё бормоталось сначала.

Урожай

Пока болели, наступил август. Кто не был в изоляторе, вместе с тётей Нюрой и Олесей ухаживали за огородом. Поливали, носили воду из затона. Пололи. Прореживали морковку и свёклу.

Росточки окрепли.

У морковки выросла красивая вырезная ботва.

Огурцы зацвели маленькими жёлтыми граммофончиками. К ним прилетели пчёлы. Протискивались внутрь жёлтого цветка и вылетали оттуда с довольным жужжанием. Потом жёлтые цветы завяли и отвалились. Появились маленькие огурчики – пуплята.

И вот однажды был назначен день, когда весь обед должен был готовиться из овощей с ребячьего огорода. Вечером пошли на огород с тётей Нюрой. Позвали Олесю. Пригласили Веру Александровну.

Вале доверили выдернуть первую морковку. Он уцепил морковку за пушистый хвост, дёрнул. Ярко-оранжевая, кургузенькая, с кусочками сырой земли, она была похожа на улыбающуюся рожицу.

Тамара сказала:

– Здравствуйте, Морковка Валентиновна!

И все засмеялись. Потом все дёргали по очереди: морковку, ещё морковку, свёклу. Выдернули несколько кустиков картошки – на суп.

А на следующий день был невероятно вкусный обед. И всем давали добавку.

«Здравствуй, Инночка-красавица!»

Однажды утром, после завтрака, открылась дверь, вошла Вера Александровна, а с ней высокий военный. Он быстро оглядел всех ребят по очереди и воскликнул, протягивая руки:

– Здравствуй, Инночка-красавица!

Инночка поглядела на него своими круглыми синими глазами, и вдруг закричала, и бросилась к нему, и уткнулась лицом в его гимнастёрку. Это был Инночкин папа!

А дело было так. Инночкиного папу ранило осколком в ногу. Его отправили в госпиталь. Доктор-хирург вынул у него осколок.

Теперь нога у него совсем не болит. И он опять уезжает на фронт. А целых два дня он пробудет с Инночкой. И со всеми ребятами тоже.

Незнакомые люди

Никто ничего не знал, никто не слыхал этого разговора. И Тамара тоже не слышала.

Пришли как-то к Вере Александровне двое незнакомых людей. Мужчина и женщина. Женщина протянула ей какую-то бумажку.

Она сказала:

– Муж уже больше не сможет вернуться на фронт. Он просил, настаивал, но врачи не признают его годным. Будет работать на заводе. У нас никогда не было детей. А сейчас так много сирот. Мы хотим взять себе ребёнка. Не бойтесь, мы воспитаем его, как родного. Мальчика или девочку – всё равно.

Никто не слыхал этого разговора. Просто к ребятам пришли двое незнакомых людей. Они разговаривали с ребятами, играли, смотрели, как ребята обедали. Потом ушли.

Назавтра они приехали снова. Они привезли цветные карандаши и две настоящие тетрадки. Из тетрадок вынули скрепки, и всем ребятам хватило листочков. Все рисовали.

Тамара нарисовала дом, и забор, и дорожку и подарила гостье свой рисунок. Женщина ласково погладила её по головке…

Вечером, когда Олеся пришла сказать ребятам «спокойной ночи», Тамара подозвала её к своей кровати. Она стала шептать Олесе на ухо:

– Олеся, мне кажется, сегодня приходила моя мама. Это моя мама? Да, Олеся?

Олеся смутилась. Что сказать Тамаре? Она уже слышала, что этим людям понравился мальчик – Толя Нестеров и на днях они, наверно, за ним придут.

– Олеся, это моя мама. Ты не веришь? Тамара расплакалась.

Мама и папа

Неизвестно, по каким делам Вера Александровна ездила в город. Мало ли у заведующей в городе дел!

А на следующий день опять приехали те двое. Они привезли с собой узелок. В узелке было платье для девочки, туфли, кофточка и панамка. Они прошли прямо к Вере Александровне. Вера Александровна позвала Тамару к себе. Она сказала:

– Тамара, ты теперь будешь жить не в Сосновке, а у мамы с папой. Твои мама и папа пришли за тобой.

И Тамара ушла. Она обещала приезжать к ребятам и к тёте Нюре, она со всеми попрощалась, и Вера Александровна дала ей большой пакет на дорогу. У тёти Нюры текли слёзы, но она сказала, что это от радости. Она поцеловала Тамару, поправила на ней панамку, застегнула пуговицу на кофточке и сказала:

– Ну, в добрый час! До свидания.

Сосны шумят

Сосны шумят. Машут ветками, сыплют жёлтой хвоей на землю, на крышу деревянного дома, к дверям которого прибита вывеска: «Средняя школа».

Война кончилась давно. Кончилась славной, незабываемой победой.

Давно уже в деревне Сосновке нет Дома ребёнка.

Все дети стали взрослыми. Но они до сих пор помнят этот деревянный дом и сосны, которые всё шумят и шумят в вышине.

А ещё они помнят тех людей, которые в те далёкие трудные годы старались сделать их жизнь беззаботной и радостной.

Ростик и Кеша

Глава первая.

Пришёл Кеша

Наконец Ростика оставили в покое. Теперь он сидел на крылечке изоляторного домика и больше не кашлял. Елизавета Елизаровна, сказав: «Нет, это не пертуссис», – удалилась в свой кабинет.

«Пертуссис» – на докторском языке означает «коклюш».

Ростик обрадовался. Выходит, никакой у него не коклюш. Славно!

«Славно», – подтвердила весёлая берёзка, которая росла рядом с крылечком. Так, во всяком случае, показалось Ростику. Куст орешника молча кивнул, но не потому, что хотел принять участие в разговоре, а потому, что как раз в этот момент, раздвигая ветки, из куста выбиралась собака. Она остановилась перед Ростиком, шумно подышала, свесив язык, и спросила:

– Ты кто?

– Ростик, – ответил Ростик.

Собака осторожно приблизилась, понюхала Ростикову коленку.

– А я – Кеша, – сказала она. – Я тебя не боюсь?

– Нет, – сказал Ростик. – С чего бы это?

Собака вильнула хвостом, завернув его колёсиком.

– Ты не бросаешь в собак камнями?

– Да ты что?!

– А палки не бросаешь?

– И палки не бросаю.

Кеша опять вильнул хвостом-колёсиком.

– Ты мне помоги, – сказал он.

– Хорошо, – сказал Ростик. – А как?

– Надо поговорить с Глебом.

– Кто это – Глеб?

– Самый хороший человек на свете. Он взял меня к себе вчера на всю жизнь. И назвал Кешей. Правда, хорошее имя?

– Да. А как тебя раньше звали?

– Звали… – сказал Кеша грустно. – Тузиком звали. А потом – Развелитутсобак.

– Не может быть! Такого имени нет.

– Вот я и думаю, не должно быть.

– А почему ты убежал от Глеба?

– Я убежал?! Я не убегал. Меня выгнали!

– Глеб?

– Да почему Глеб! Дедушка выгнал. Бросил в меня камень, а потом палку, а потом… ботинок.

– За что же?

– Он сказал… Как это он сказал? В общем, нехорошо сказал. Глисты.

– Да уж… – Ростик даже смутился. – Ну и что же теперь?

– Я вот тебя прошу: помоги мне.

– Что же нужно сделать?

– Не знаю… – Кеша помолчал, опустив голову. Потом поглядел на Ростика. – Пойдём со мной, ты Глеба позовёшь. Он ведь ждёт, а дедушка меня даже к калитке не подпустит. Пойдём.

– Я не могу, – огорчился Ростик.

– Почему?

– Я ведь не один живу. Я в детском саду. На даче.

– А почему ты сидишь здесь один?

– Потому что тут изолятор.

– Я не знаю такого слова… – вздохнул Кеша.

– Изолятор? Ну, в общем, больных сюда отделяют от здоровых.

– Ты больной?

– Нет. Я рисину вдохнул, из рисовой каши. Закашлялся. А они подумали – заболел. А потом передумали.

– Чего же тогда оставили тебя здесь?

– Так… На три дня. На всякий случай.

– Ну вот, – сказал Кеша. – Со мной ведь и случился случай.

Кеша подошёл к Ростику и положил ему голову на колени. Ростик эту голову погладил. Одно ухо у Кеши было рыжее, и кончик хвоста тоже рыжий. И на белом боку рыжее пятно. Глаза у Кеши были большие, тёмные и невесёлые. Видно, Кеше в жизни несладко пришлось.

– Понимаешь, – сказал Ростик, – если я уйду, меня будут искать и беспокоиться.

– А если попросить, чтоб отпустили?

– Шутишь? – сказал Ростик. – Меня ни за что не отпустят.

Колёсико Кешиного хвоста развилось и повисло прутиком.

– Ничего не поделаешь, – сказал он и зевнул долгим, нервным зевком. – Я так долго был ничьей собакой, я думал…

Кеша не успел договорить.

– Пошли! – перебил его Ростик.

– С ума сошёл! – всплеснула веткой берёза.

– Я не больной, – решительно сказал Ростик. – Я просто вдохнул рисину и закашлялся. Значит, мне можно ходить. Мария Васильевна ушла с ребятами за ромашками. Обед ещё не скоро. Пошли, Кеша, ну что ты стоишь!

Кеша сорвался с места, нырнул в ореховый куст, распугал солнечных зайчиков.

Они с Ростиком выбежали на тропинку, которая спускалась вниз по косогору. На косогоре толпились сосны. Они не по-доброму шумели. То одна, то другая выбегала на тропинку, стараясь преградить Ростику путь.

Спуск кончился. Ростик и Кеша выскочили на полянку и пошли шагом. Тропинка перестала петлять и двинулась через луг – ровная и прямая. Ростик огляделся. Высоко над лугом летала какая-то большая птица, подолгу плавала в воздухе, раскинув крылья. Луг уходил далеко, там вдалеке сливался с небом. Нигде не было видно жилья, только трава, трава – ярко-зелёная, густая и блестящая.

– Кеша, где живёт Глеб? – спросил Ростик.

– Там, – ответил Кеша, – где дома. За большой водой.

– За рекой?

– Да, наверно, за рекой.

Кеша бежал впереди, как бы указывая дорогу. Ростик вдруг остановился. Кеша тоже остановился.

– Кеша, – сказал Ростик, – почему тебя раньше звали Тузиком?

Кеша тут же развернул своё колесико и свесил его прутом.

– Так было, – сказал он нехотя. – В щенячестве.

– Где?

– Не «где». В щенячестве. Ну, как это называется? В детстве.

– Что было?

– Хозяева были, одни там. Люди. Они и назвали меня Тузиком.

– А их как звали?

– Никак не звали. Это хороших хозяев зовут как-нибудь. А плохие – просто хозяева.

– Что ты у них делал?

– Стерёг сад. Сперва вишни. Потом яблони. – Кеша сказал это точно через силу, и Ростик подумал, что эти люди, наверно, очень обидели Кешу. – На цепь посадили, – продолжал Кеша. – А зачем?

– На цепь?

– На цепь. И потом уехали. Яблоки забрали. Мешки. Варенье. Банки. А меня оставили.

– На цепи?

– На цепи.

– Что же с тобой было дальше?

– Оборвал цепь. Сначала думал – приедут. Ждал. А потом сорвался. Ну ладно, пойдём скорее, что мы стоим?

Кеша заторопился.

Ростик тоже прибавил шагу и вскоре издали увидел реку.

Река широкая, вода в ней спокойная, гладкая; берег тоже широкий, белый чистый песок, на песке редкие, низкие кустики.

Мимо быстро прострекотала моторная лодка.

Ветер принёс запах бензина. Потом ветер ещё раз слетал к реке и вернулся с запахом водорослей и свежей речной воды.

Глава вторая.

Разные люди на пароме

Паром, построенный из досок и брёвен, плоский, похожий на большой плот, отвалил от берега. Вода зачмокала у его бортов. Паромщик покрутил колесо, приделанное к борту, потом ушёл в маленькую дощатую будочку, у которой не было двери, а на стене снаружи был приклеен плакат: ПОЧАЩЕ ПРОВЕТРИВАЙТЕ ПОМЕЩЕНИЕ. Один конец плаката отклеился, его трепал свежий речной ветерок.

Ростик и Кеша пристроились за большими мешками, набитыми чем-то твёрдым. Паром скользил по воде медленно и спокойно, слегка покачивался.

– Ты не испугаешься дедушки? – спросил Кеша у Ростика.

– Нет, не испугаюсь, – ответил Ростик, правда не совсем уверенно. Конечно, он боялся чужого, незнакомого дедушки. Но ведь надо же помочь Кеше!

– Он, наверно, не будет бросать в тебя ботинком, – размышлял Кеша. – Это ведь в собак бросают ботинки.

– Ну, не все же бросают, – успокоил его Ростик. – Только злые люди бросают. А Глеб тут, на даче?

– Он у дедушки. Летом – у дедушки.

– А всегда где?

– Всегда – это когда холодно?

– Ну да. Зимой, осенью…

– Он живёт с мамой в городе.

– Ну, значит, он тут, на даче, – сказал Ростик.

Берег понемногу отбегал назад. На мостках какой-то босоногий парень длинной удочкой вытащил маленькую рыбку. Белые утки подплыли к прибрежной осоке, громкими голосами сообщили ей, видимо, важные новости и уплыли.

Вода хлюпала под плоским днищем парома, спрашивала: «Ладно ли так, ладно ли так?»

Солнце усыпало речку весёлыми бликами. С того берега тянет приятным смоляным дымком. Небо ясное – ни облачка. Не будет ни туч, ни дождя, ни грозы. Ростик прислонился к мешку, зажмурил глаза, улыбнулся. Как хорошо на реке!

– Это чтой-то такое тут?! – вдруг рявкнул мешок, и Ростик вздрогнул.

Из-за мешка выдвинулась какая-то незнакомая тётя.

Ростик посмотрел на неё испуганно.

– Чья собака? Развели тут собак! Кеша опустил хвост.

– Дитё от ей болячками забросает! Ростик оглянулся. Где у этой тёти «дитё»?

Рядом стояли только два её мешка, как два огромных шкафа в химчистке на углу Ростикова дома.

– Чья собака?

– Это моя собака, – сказал Ростик.

– Глядите-ка! Его собака! А если она тут всех угрызёт?

– Как это – угрызёт? Почему?

– Я не люблю кусаться, – сказал Кеша.

– Ишь лает! – Тётя отскочила в сторону, стукнувшись о свой же набитый мешок.

Ростик понял, что она не разбирает Кешиных слов.

– Он не кусает людей, – сказал Ростик.

– Как это – не кусает? Собака есть собака. Ты знаешь, что у ей на уме?

«У неё», – поправил про себя Ростик, но ничего не сказал, а только взглянул исподлобья.

– Вы, гражданочка, не кричите, оно так некрасиво, – сказал кто-то из-за мешка, а вслед за словами возник невысокий старичок. Он был в белых брюках и немножко прихрамывал.

– Чего?! – Тётя тут же кинулась на старичка.

– А вот чего, – сказал старичок. – Понимать надо. Дитёнок об собаке позаботится. После – ещё о ком. А потом о товарище, с которым вместе в бой придётся идти. А вы всё хотите, чтоб дерево без корня да без комля было.

– Понёс… – сказала тётя презрительно. На шум из будки вышел паромщик.

– Собаки подлежат провозу в намордниках, – сказал он, не вникая в суть спора. – Где намордник?

Сердце у Ростика неприятно застучало. Старичок сказал:

– Да ведь он, собака-пёс, смирнёхонько стоит.

– Я никого не трону, – сказал Кеша.

– Лаять воспрещается, – сказал паромщик. – Собаки подлежат провозу в намордниках. Согласно инструкции. Да.

– Да ведь не посерёд же реки гнать его будешь! – возмутился старичок.

– Инструкцию нарушать, хоть и посерёд реки, не велено! – строго заметил паромщик.

– Ростик, – сказал Кеша, – я поплыву. Ничего.

Кеша подлез под перила, прыгнул мордочкой вперёд, вынырнул, мотнул головой и поплыл, мелко-мелко перебирая лапами, пытаясь плыть рядом с паромом, но всё-таки слегка отставая.

Кеша не сводил глаз с Ростика, а Ростик стоял возле перил. Он сощурился и молчал. Старичок подошёл к нему и погладил по голове:

– Ты, цыплачок, то и сё, не расстраивайся. Гляди, как плывёт! Ишь ты, собака-пёс! Умная. Всё понимает. Бессловесный только. Сказать не может.

«Может!» – хотел было возразить Ростик. Но промолчал. Доплыть бы до того берега! Вот он уже хорошо виден. У того берега тоже пристань, и растёт осока, и плавают утки. Такие же белые. Доплыть бы и найти Глеба, и чтоб у Кеши наконец настала хорошая жизнь.

Паром причалил. Ростик неуверенно сошёл на землю. Он на мгновение потерял Кешу из виду и очень испугался. Ростику вдруг показалось, что он заболевает и что у него поднимается температура.

Но вот он увидел Кешу. Кеша быстро приближался к берегу, ровно перебирал лапами и изредка лакал речную воду. Потом он коснулся лапами дна и пошёл в воде. Выбрался на берег, передёрнул шкуркой, отряхнулся.

Ростик погладил мокрую собачью шерсть. Кеша вильнул хвостом и улыбнулся.

У берега лежали две большие лодки, кверху чёрными, просмолёнными спинами. Белый козлёнок с маленькими бубенчиками под подбородком щипал траву.

Берег поднимался отлого. К посёлку от реки вела разъезженная песчаная дорога. У дороги рос старый тополь-осокорь, недалеко от него стояла купа бузинных кустов. Листья и ягоды у бузины поседели от дорожной пыли, которую тучами поднимали машины и телеги.

Ростик и Кеша двинулись вверх по дороге. Кешина густая шерсть быстро высыхала на солнышке, мокрые слипшиеся лохмы расправлялись.

– Нам далеко идти? – спросил Ростик.

– Близко, – сказал Кеша, радуясь скорой встрече с Глебом.

Глава третья.

Ростик без Кеши

Идти по улице посёлка было весело. Сирени-то, сирени! В городе такого не увидишь. Белая, лиловая, розовая, простая, махровая, она залила все сады и палисадники. Гроздья сирени горделиво покачивались на ветру:

«Полюбуйтесь-ка нами! Мы красивые, мы махровые, мы персидские…»

А из-за другого забора поднимались ветки, усыпанные белыми цветами:

«А мы белые, изящные, светлые, прозрачные, душистые…»

Возле каждой калитки стояла маленькая лавочка. Ростику на такой лавочке очень хотелось тихо посидеть, поглядеть в небо и немножко поболтать ногами. Только некогда, потому что Кеша торопится. Обгонит Ростика, а потом оглянется: идёшь?

«Какой умный, какой симпатичный пёс Кеша, – думает Ростик. – Вот сейчас придём к этому самому деду, позовут Глеба… – Но тут какая-то нерадостная мысль шевельнулась у Ростика: – А хорошо бы ты, Кеша, был моей собакой! – Этого Ростик не сказал и даже не подумал – это у него так почувствовалось внутри. – Одно ухо рыжее, и хвостик рыжий, и рыжее пятно на белом боку… Интересно, что за человек этот Глеб?»

– Глеб хороший, – сказал Кеша, точно угадав его сомнения.

Ростик ничего не возразил, молча перепрыгнул через канаву. Теперь они шли по узенькой улочке. Тротуаров на этой улочке не было. Ростик и Кеша шагали посередине по тёплой и мягкой, мелко размолотой пыли, оставляя в ней аккуратные следы.

Вдруг из-за угла вывернула рыжая корова. Следом за ней посыпались овцы, потом пошли ещё коровы, коровы, коровы… Они заполнили улочку, шли, задевая заборы палисадников раздутыми боками, и от этого возникали какие-то шершавые звуки. Слышались выстрелы пастушьего кнута, окрики, мычание, блеяние.

Проходившая мимо Ростика чёрная корова с белой метиной на лбу остановилась, уставилась на него, нагнула голову и нацелилась своим единственным рогом. Второй был у неё обломан, и от этого она казалась Ростику особенно грозной. Он забрался на лавочку, стоял неподвижно, держась за штакетник и не сводя глаз с чёрной коровы. Но она только мотнула головой и, повернувшись, пошла вслед за остальными.

Постепенно коровий поток стал редеть. Шествие замыкал пастух, который больше не стрелял кнутом, а просто перекинул его через плечо. Кнут волочился за ним в пыли, как длинный и тонкий хвост. Ростик слез на землю.

Дорога была совершенно испорчена, изрыта следами копыт и зашлёпана коровьими лепёшками. У противоположного забора качалась обломанная ветка сирени.

А Кеша где? Кеши нигде не было! Ростик позвал. Кеша не откликнулся.

– Кеша! Кеша! Кеша! Тихо.

Ростик добежал до угла. Ростик вернулся.

– Кеша! Кеша! Кеша!

Где же он? Ушёл со стадом? Зачем? Забежал в какой-нибудь двор? Почему не возвращается?

Скрипнула калитка. Кеша? Нет, не Кеша.

Из калитки выглянула старая-престарая бабушка.

– Иван! Ванюшка!.. Сынок, ты Ванюшку не видал?

– Нет, – сказал Ростик. – А Кеша к вам не заходил? – спросил он с надеждой.

– Какой? Шуранин, что ль? Так он не Кеша, он Паша.

– Я Пашу не знаю. Кеша – собака.

– И точно, он как собака… – сказала бабушка, видимо за что-то сердясь на Шураниного Пашу. – Сынок, иди пособи-ка мне! Подержи бидончик. Керосину нальём. Руки-то у меня дрожат. Ванюшку кликала – Ванюшка нейдёт.

Поглядев через плечо, не появился ли Кеша, Ростик вошёл вслед за бабушкой во двор. На крыльце стоял керогаз. Рядом – бидон с керосином. Бабушка сняла приделанный к керогазу жестяной бочонок, отвинтила крышку.

– Вот налей-ка, руки у меня что-то дрожать стали. Корову-то ещё доить могу, а вот налить – расплёскиваю.

Ростик поднял бидон. Он был полный, тяжёлый. Ростик даже слегка покачнулся. В жестяной бочонок полилась широкая керосиновая струя. Немного плеснулось Ростику в сандалик.

– Спасибо, сынок, – сказала бабушка, завинчивая крышку. – Молочка хочешь?

Ростик поспешно отказался и выбежал за калитку. А вдруг Кеша его там ждёт? Но нет. Нет! Нет! Нет! Что же будет? Кеша без Ростика не сможет поговорить со своим Глебом! А Ростик сам? Он, во-первых, не знает дороги обратно на пристань. А во-вторых, во-вторых… Как же он так вот просто потеряет Кешу, и не поможет ему, и не узнает о нём ничего, и вообще, как же он без Кеши?… Ростик всхлипнул.

– Ты чего тут делаешь, эй? – Это к Ростику подошёл босой мальчик. Был он какой-то очень уверенный в себе. – Ты чей дачник?

– Я ничей.

– Не дачник?

– Нет.

– А как звать?

– Ростик.

– Ростислав, значит. А я – Иван. Мальчик протянул Ростику руку.

– Рукопожатие – древний обычай, – сказал он таким голосом, каким говорит диктор по радио. – В древние времена племенные вожди протягивали друг другу правую руку, чтоб показать, что у них нет оружия… А когда День геолога, знаешь?

Ростик мотнул головой: нет.

– Эх ты! Четвёртого апреля. А знаешь, какие планеты видно в апреле?

– Нет.

– Сатурн. Чего смеяться-то?

Ростик вздохнул. Он вовсе и не думал смеяться.

– А ты чего такой?

– Какой?

– Вроде собрался реветь.

– У меня собака пропала.

– Овчарка?

– Нет. Кеша.

– Кешей звать? Он борзая? Борзые могут бежать со скоростью сто километров в час.

– Нет, не борзая. Умная очень собака.

– Они все умные. Собаки сражаются на войне.

– Как – на войне?

– Во время Великой Отечественной войны специально обученные собаки с привязанными к спинам минами бросались под фашистские танки и взрывали их.

Иван выпалил всё это одним духом, глядя не на Ростика, а куда-то вверх, в небо, точно он не просто говорил, а читал. Потом он посмотрел на Ростика и увидел, что ему не удалось утешить собеседника.

– Ну погоди, что-нибудь придумаем. Иван стал думать. Он чудно вытаращил глаза и вытянул губы трубочкой.

– Вот чего. Пошли к дедушке Колдырю.

– К кому?

– Ну, дедушка такой.

– Твой?

– Нет. Вообще. Общий. Фома Никитич. А прозвище – Колдырь.

– Что это значит?

– Ну, знаешь, на берёзе бывает такой крепкий нарост. Называется кап. А ещё, по-деревенски, колдырь. Его топором не отрубишь. Пилить и то трудно.

– А дедушку почему так зовут?

– Крепок потому что. И правильный человек. Все так говорят. Он придумает, где твою собаку искать. Пошли!

– А далеко идти?

– За Светлую Рощу, на смолокурню… Ба! – крикнул Иван в калитку. – Ба, я на смолокурню пошёл!

– Ванюшка, иди хоть поешь. Я оладушков напекла!

Ростик проглотил слюну.

– Пошли, Ростислав! – скомандовал Иван.

Ростик тронулся вслед за Иваном. Повернули за угол, откуда недавно так неожиданно появилось стадо.

«Может быть, и правда этот дедушка Колдырь сумеет разыскать Кешу? – думал Ростик. – Наверно, сумеет, раз Иван так о нём говорит». У него немножко посветлело на душе и появилась надежда.

Улица оказалась очень длинной. Ростик с любопытством глядел по сторонам. Очень интересно идти по посёлку. Дома все разные. Вот маленький – брёвна серые, окошки у него крошечные. А вот большой – брёвен не видно, он обшит сверху досками. Доски выкрашены коричневым, а наличники у окон белые. Нарядный дом! У всех домов подряд – и у больших и у маленьких – высоченные телевизионные антенны были не на крышах, а на длинных-предлинных шестах, вкопанных прямо в землю рядом с крыльцом. Боком к улице, не огороженный забором, стоял маленький сарайчик. На нём была укреплена большая выцветшая вывеска: ГРИБОВАРОЧНЫЙ ПУНКТ. Для убедительности на ней были изображены две лисички, два гриба неизвестного Ростику названия и плёточка клюквы. На дверях сарайчика висел огромный замок, а рядом с сарайчиком валялось несколько рассохшихся бочек. Грибной сезон ещё не начался. Возле сарайчика на земле что-то сосредоточенно клевала стайка скворцов. Когда Иван и Ростик прошли мимо, скворцы все разом улетели. Ростик опять забеспокоился о Кеше.

– А дедушка не рассердится? – спросил он Ивана.

– С чего бы это? За что?

– Ну, что мы пришли.

– Никогда он не сердится без дела. Дедушка Колдырь – он добрый.

– А Кешу он найдёт?

– Сказал тебе, дедушка Колдырь что-нибудь придумает.

Улица кончилась. Дорога взяла влево и миновала большой пустой сарай, перед которым валялась какая-то странная вещь: два колеса, и к ним приделаны железные рёбра – точно рентгеновский снимок грудной клетки, как Ростику делали перед отправкой на дачу.

– Это копнитель, – сказал Иван. – На покосе сенокосилка работает, а с ней копнитель, вот этот вот. Только в этом году ещё не косили: рано ещё, травы ещё соку не набрали. У нас луга пойменные. На пойменных лугах преобладают многолетние злаки: овсяница, тимофеевка.

Иван опять говорил как диктор.

– А ты откуда всё знаешь? В школе, что ли, проходят? – спросил Ростик.

– Не. В школе проходят родную речь, а я численники читаю.

– Что? Книги такие?

– Численники. Ну, календари. Там про всё есть. Я уже за два года прочёл. Теперь ещё за тот год прочту. И за этот. Всё буду знать.

Ростик подумал, что Иван – человек стоящий.

Вскоре дорога пошла под горку и с разбегу влетела в сосновый лес. Роща была в самом деле светлая. Сосны росли не очень часто, не мешали друг другу. Солнечные лучи ныряли в мягкий мох и точно подсвечивали его изнутри. Оранжевые стволы сосен то ярко вспыхивали под солнцем, то гасли. Небо просвечивало сквозь сосновые ветки, которые всё время чуть покачивались, чуть шевелились, то пропуская свет, то задерживая его. Всё время слышался ровный шум, и этот шум успокаивал Ростика, ему казалось, будто сосны говорят: «Найдёшь Кешу, Кешу найдёшь». Потом сосны немного отодвинулись от дороги, и образовался прогал. Дорога устремилась в этот прогал и вывела ребят на опушку. Земля на опушке была чёрная, трава – чёрная, солнце отражалось в чёрных жирных лужах.

– Вот и смолокурня, – сказал Иван. – Сегодня не курят.

Ростик увидел две огромные печи не печи – не поймёшь. Эти вроде бы печи были круглые, сложены из кирпича и обмазаны глиной. На каждой печи было по трубе, похожей на ту, что бывает на крыше. Между печами была вделана деревянная избушка – слепая, без окон. На крыше у неё тоже торчала труба, только не кирпичная, а железная. Возле домика лежали в смоляной луже три железные бочки. Рядом был вкопан дощатый щит на ножках, такой, как в городе бывают доски объявлений. Он был покрашен красным, а вместо объявлений на нём висел топор, тоже красный, и красное же ведро.

Вокруг смолокурни были навалены горы сухих выкорчеванных пней. Ещё одна гора из пней была нагружена на прицеп. Его только что притащил сюда трактор. Трактор что-то невнятно бормотал, пытаясь развернуться.

На отшибе стоял домик. Возле него небольшой участочек был огорожен частоколом. На частоколе висели – сушились пучки каких-то жёлтых цветов.

– Бессмертник песчаный, – сказал Иван.

– А где же дедушка? – спросил Ростик испуганно.

– Найдём. Дедушка Колдырь! – закричал Иван изо всех сил.

– Здеся, кто меня?

– Он, должно, на огороде, – догадался Иван.

Скрипнула калитка. Показался дедушка Колдырь. Да это же старичок с парома! Только в чёрных старых, залатанных брюках.

– Ты что, Ванюш? А, и ты тут, чурачок? И собака-пёс с тобою?

– Нет, – ответил за Ростика Иван. – Дедушка, собака куда-то у него пропала. Может, кто привязал? А то бы она его по следам нашла. У собаки нюх острее человека в двенадцать тысяч раз!

– Должна бы найти, – подтвердил дедушка. Он подошёл к огорчённому Ростику и положил ему руку на плечо. – Никак, керосином? – понюхал он воздух.

– Я бабушке помогал наливать, – сказал Ростик.

– Да на себя плеснул?

– Только немного в сандалик попало. Ничего, уже высохло.

– Эх ты! Да ты керосином свой запах отбил. Как же она, собака-пёс, по следу найдёт? Не может она тебя найти.

Ростик приготовился плакать.

Глава четвёртая.

Кеша без Ростика

Когда Кешины влажные ноздри ожёг едкий запах коровьего стада, он отскочил к забору, но не к тому, где стояла лавочка, а на противоположную сторону. Стадо заполнило улицу. Оно разделило Кешу с Ростиком и двигалось непрерывным грозным потоком. Одна корова, рыжая, опустила голову и мотнула ею в Кешину сторону. Кеша кинулся вдоль забора. Копыта топали по пыли, пыль лезла в нос и в глаза. Пока ещё невидимый и не пахнущий, щёлкал кнутом пастух. Острое коровье копыто бухнуло где-то рядом с Кешей. Кеша увернулся. Бежать было некуда: стадо текло, заполнив всю улицу. Кеша вжался в забор. Забор вдруг подался, и Кеша провалился внутрь. Куда это? Ах, вот что! Это отворилась калитка. Открылась и закрылась за ним. Кеша постоял молча. Калитка не открывалась. Кеша тихонько царапнул её лапой. Калитка не шелохнулась.