Текст книги "Веселая поездка"

Автор книги: Ирина Островецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

ДЯДЯ ГРИША

Под ногами скрипел песок дорожки. Тане казалось, что этот звук эхом отдаётся во всём парке, но она спешила. Спешила на пост, оставленный дядей Гришей по её просьбе.

Никому не нужно было в госпиталь сегодня ночью. Дорога к нему была пустынна, лишь ночные бабочки кружились над фонарём и перелетали дорожное полотно, да стрекотали цикады.

Где-то далеко лаяла собака, а здесь была тишина, та звенящая тишина влажной ночи, в которой тонут все звуки, все шорохи. Таню пугала такая тишина. Она уже знала, что может скрываться в такой тишине.

Девушка несмело подошла к двери сторожки, немного постояла на пороге и нерешительно вошла внутрь.

Здесь было тепло, как-то по-домашнему уютно, пахло картошкой и ещё чем-то знакомым и очень вкусным, но чем, Таня никак не могла разобрать.

Она подошла к осколку зеркала над довольно чистым для такого места умывальником, заглянула в него и отшатнулась.

Из зеркала на неё смотрела физиономия беспризорника, вся перепачканная в грязи. Больничный халат, уже начавший подсыхать, топорщился и пах рыбой.

– О, Господи, ужас какой-то! – воскликнула девушка. – Неужели я так никогда и не отмоюсь от этой грязи?!

Открыв кран, Таня долго прислушивалась к звонкому журчанию воды. Неспешно и тщательно вымыла лицо и руки, нашла старую расчёску, лежавшую на полочке у умывальника, причесалась, но всё равно было как-то не комфортно.

Необходимо было дождаться хозяина сторожки и передать ему свой нечаянный пост.

Таня подступила к столу, и уже собиралась присесть на единственный, но новый и очень удобный стул, как вдруг в глаза ей бросился портрет Василия Зотова, а внизу этого портрета – подпись: «В розыске».

«В розыске!!! Васька всё-таки удрал, он – в розыске, вот это да! Как же такое могло произойти?! Он же…»

В этот момент Таня услышала шаги за окном.

«Сюда кто-то идёт. Вдруг это кто-то чужой, а вовсе не дядя Гриша?!»

Таня прижалась к стене и стала ждать. Она даже не подумала, что в комнатушке горит свет, и что она просматривается как на ладони. Здесь нигде не спрятаться, не укрыться.

А сердце то замирало, то, как пойманная в клетку птица, громко колотилось о рёбра, и Таня знала, что этот предательский стук слышит весь мир.

Шаги остановились у самого порога сторожки. Человек там, на улице, постоял немного, потом вдруг дверь открылась. На пороге стоял дядя Гриша. Такой огромный, такой страшный, но такой родной дядя Гриша!

Таня стояла, прижавшись к тёплой стене сторожки, и не могла вымолвить ни слова.

– Ты чего, девка, испугалась? Да я не такой уже и страшный. Ну, изуродовало мне взрывом лицо, так ты в него не гляди, коли страшно, не моё оно. Контузия была, перекосило меня малость, ну, да ладно. Назад в часть не взяли, комиссовали под чистую. А кому я такой нужен? Так Роберт Модестович мне помог, дай ему Бог здоровья! Вылечил меня, мозги вправил и в госпитале служить оставил. Теперь работаю сутки-трое. Ты думаешь, я не понимаю, на какие мысли наводит моё уродство? Да ты садись, садись на стул, вон как дрожишь!

Он взял её за руки и усадил на свой, такой удобный, стул.

– Ого, как же ты дрожишь! Небось, замёрзла! Там Светка тебе чистую одёжу готовит, иди уже к ней.

Но Таня не могла даже пошевелиться, только глаза её были намертво прикованы к той злосчастной фотографии Васьки Зотова, а под фотографией – крупными буквами – «В РОЗЫСКЕ».

– Ты чего так уставилась на эту рожу, неуж-то знаешь?

А Таня сидела, словно завороженная и не могла пошевелиться.

– Девка, ты чего? – тряс её за плечи Дядя Гриша, но она никак не могла прийти в себя.

– «В розыске», – вдруг тихо, почти шёпотом, сказала Таня – Он – в розыске, сбежал! Понимаете, он сбежал! – выкрикнула она последнюю часть фразы. И вдруг заплакала, да так горько.

– Дядя Гриша, этот бандит в розыске, сбежал, понимаете, сбежал! Я его боюсь до ужаса, до икотки!

– Ты его знаешь?

– Не то, что знаю, а даже очень хорошо знаю! Его нельзя было выпускать, он столько хлопцев погубил! А убил сколько, вы даже представить себе не можете! И моего Арчи тоже убил, зарезал во сне. И мой малыш умер по вине этого урода. Это не вы – урод, это он – урод!

И Таня рассказала этому, ещё час назад незнакомому, мужчине свою жуткую и такую необыкновенную историю. Слёзы текли ручьём, а она всё говорила и говорила, а он не останавливал, смотрел на неё с жалостью и пониманием. Таня в своём горе не замечала, какой добротой светились его ещё совсем молодые глаза…

Но вот и конец истории, ей нечего больше рассказывать, она сидит и рыдает, всхлипывает и снова размазывает грязь по мокрому лицу.

– Да, досталось и тебе на орехи. Сколько же тебе годков?

– Недавно двадцать исполнилось.

– Всего-то двадцать, а чего пережила! Кто ж в ответе за наши искалеченные судьбы?! До нас же никому и дела нет. Попользовались и выкинули за ненадобностью. Ладно, что книжку дали «Участник военных действий», может, льготы какие будут со временем. Ну, ты не плачь, – спохватился он, – слезами горю не поможешь. Сегодня сходи к Роберту, он толковый. Расскажи ему, что знаешь, а сейчас идём, я тебя провожу, тебе надо успокоиться.

Но Таня не двигалась с места, она будто приросла к стулу, ноги онемели и не слушались. И тогда, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, дядя Гриша начал рассказывать свою, не менее чудовищную, историю.

Постепенно Таня начала успокаиваться. Она слушала. Сколько ребят могли рассказать ей что-нибудь подобное. Война – есть война. Война никого не щадит, ни своих, ни врагов. Ведь почти у каждого участника этой мясорубки есть мать, есть дети, родные и близкие, есть невесты, есть просто девушки. Все они ждут возвращения с такой непонятной войны своих родных мальчиков, суженных, отцов, друзей, но не все дождутся…

Гриша, как и все его сверстники, окончил школу, но в институт не прошёл по конкурсу, а осенью пришла повестка, и Гриша, единственный сын у родителей, пошёл в армию. Родные приехали на принятие присяги. Все поздравляли Гришу с началом взрослой жизни. Если бы они только могли предположить, с чем поздравляют парня!

Полгода в учебке пролетели незаметно. Всё это казалось игрой, да и «старики» не сильно обижали. Умел себя не дать в обиду отличник боевой и политической подготовки.

Однажды ночью их подняли по тревоге. Никто ничего не сообщил, их просто погрузили в грузовики и повезли. Ребята притихли, никто не знал, куда их везут, но никто не насторожился, привыкли доверять командирам.

Их привезли на аэродром ещё затемно. Там их пересадили в вертолёт, и – прощай, Родина! Но этого они не знали.

Приземлились задолго до рассвета где-то в горах. Их снова пересадили на грузовики, и куда-то повезли. По дороге их обстреляли. Тогда Гриша понял, развлечения закончились, необходимо что-то срочно предпринять, чтобы остаться в живых.

Гриша не считал себя трусом, но вокруг были огонь и стоны умирающих и раненых друзей, которые только что так весело шутили и смеялись. Он ничем не мог им помочь. Он не мог встать даже на четвереньки, пространство вокруг тут же прошивалось автоматной очередью.

По-пластунски он добрался до одного из грузовиков и спрятался за передним колесом. И всё бы было хорошо, ведь Гриша не получил ни одной царапины. Отлежался бы под машиной до тех пор, пока всё бы не утихло, а потом бы придумал, что делать.

Вдруг мощный взрыв потряс воздух рядом с грузовиком, под которым сидел Гриша. Грузовик подлетел вверх, словно игрушечная машинка и свалился в пропасть, а Гриша так и остался лежать, получив контузию и ранение в лицо.

Он не знал, что его забрали санитары, сложили вместе с убитыми и повезли в полковой госпиталь. Он не знал, что застонал тогда, когда его уже хотели вскрывать. Тогда его отправили в реанимацию.

Он не мог сосчитать, сколько он находился в том госпитале, ему казалось – сутки, не более. Но потом оказалось, что целых семнадцать дней врачи боролись за его жизнь, и когда его состояние стало достаточно стабильным, Гришу перевезли в этот госпиталь.

Долгое время лицо было под повязкой, Гриша уже давно потерял счёт времени. Он ничего не видел, думал, что потерял зрение, но был не согласен с тем, что он больше может не увидеть голубое небо, солнышко и синий сосновый лес где-то там вдали.

А когда сняли повязки с его искорёженного, изуродованного лица, он понял, что не ослеп. Он теперь знал, что будет, обязательно будет видеть!

Но зеркала ему не давали, как он ни просил. Ни девчонки медсёстры, ни тётеньки санитарки никак не хотели нарушить запрет палатного врача.

Подниматься тогда он ещё не мог. Голова кружилась, тошнило при смене положения тела, и слабость была неимоверная. Трудно было даже руку поднять, но на себя посмотреть хотелось, только никто из обслуживающего персонала с этим его желанием не считался, никто не соглашался принести ему зеркало.

ТЕПЕРЬ…

Запретный плод всегда сладок. Гриша начал хитрить. Он, не взирая на чудовищную слабость во всём теле, принялся двигать руками и ногами. До изнеможения, до потери сознания он делал физкультуру, разгоняя застоявшуюся кровь. Он твёрдо знал, если оставили зачем-то в живых, значит надо жить. Не существовать, как комнатное растение, а жить!

И он боролся за оставленную ему жизнь как мог, но старался не обнаружить себя перед медиками.

Однажды ночью он попытался подняться. Не очень ловко это у него получилось, потому что тут же волна головокружения отбросила его на подушку. Гриша даже не расстроился. Он немного полежал, отдышался и начал всё с начала.

На этот раз ему удалось зацепиться здоровой правой рукой за спинку кровати, но нахлынула новая волна головокружения и снова свалила его на подушку. Теперь он уже знал, как надо ухватиться за спинку кровати, чтобы хоть чуть-чуть удержаться.

Несколько ночей подряд Гриша в тайне от врачей тренировался подниматься. Старания его не были напрасны, через неделю он уже сидел на кровати. Не долго, правда, но сам, без поддержки и пил чай из стакана. Сам!

Это была победа, это был первый широкий шаг к выздоровлению.

Ещё несколько дней ему понадобилось, чтобы встать и пробовать ходить.

Но когда Гриша очутился у зеркала в санузле, кровь застыла в жилах, потому, что из зеркала на него смотрел страшный, перекошенный урод. Сознание помутилось, и снова он впал в беспамятство.

– Кто довёл его до зеркала? Ведь ему же вставать категорически нельзя! – кричал палатный врач неизвестно на кого. Крепко досталось тогда медсёстрам и санитаркам, но Гриша теперь знал, что он урод.

Все мечты рухнули в один миг, в тот миг, когда на него из зеркала тупо уставилась эта образина, и тогда, в один миг, он понял, что теперь это он…

Выздоравливать резко расхотелось. Он понимал, что теперь такой он никому не нужен.

Вначале он хотел вспомнить свой адрес, чтобы вызвать маму, чтобы она хоть знала, что он жив и скоро будет здоров, но теперь… какой смысл в этом? Ведь даже мама родная не узнает в таком уроде своего сына. Теперь это не он, это совсем другой человек, намного старше и дряхлее, чем был когда-то он, Гриша.

Теперь он сам не хотел открывать глаза, чтобы не видеть яркого солнечного света в окне. Он не хотел двигаться, чтобы не ходить по этой земле. Он закрывал уши подушкой, чтобы не слышать щебета птиц за окном. Он старался дышать реже, чтобы не вдыхать потоки чистого воздуха, льющиеся из открытого окна. Он хотел умереть.

И всё-таки он жил, даже выздоравливал потихоньку, но жизнь его стала похожа на жизнь комнатного цветочка в горшочке, и это приводило его в бешенство, потому что он хотел умереть. Когда отчаяние достигало точки кипения, он начинал молить Бога, выпрашивая себе смерть. Но Бог не хотел услышать его мольбы. Наоборот, его тело становилось крепче, головокружения постепенно отступали, сознание прояснялось, всё реже болела голова. Ожоги на левой руке подживали, жизнь всё-таки возвращалась к нему. Молодой организм однажды упрямо заявил о своём.

Теперь он стал притворяться, симулируя свою болезнь. Он не поднимался с постели, вот, уже которую неделю. Во время обходов тупо смотрел в потолок, стараясь ничем не выдать своё выздоровление. Теперь ему было абсолютно безразлично, какой он, какое у него лицо, ему было наплевать, ругают его, или жалеют, потому что он стал уродом, ничего общего с тем жизнерадостным мальчишкой, ушедшим из отчего дома прошлой осенью.

С огромным трудом он привыкал к тому, что есть.

А как? Как можно привыкнуть к такому, если даже медсёстры и санитарки старались не смотреть на него?! Включают свет вечером, не заходят в палату в темноте!

Всё потому, что теперь он – урод. Да, урод, урод, урод!!! Но Бог не слышит его мольбы о смерти. С этим придётся жить, к такому себе надо приспособиться, привыкнуть.

Однажды утром в палату к Грише затащили ещё одну кровать.

– Кому это? – спросил он у зазевавшейся медсестры.

– Большое поступление сегодня, кого-нибудь сюда определят, – был ответ.

Гриша принял её слова, как должное.

«Ну, что ж, положат, подложат, лишь бы положенный – подложенный не испугался и в душу не лез со своими сочувствиями», думал Гриша.

Об этом он сказал медсестре с такой ехидцей, что та побледнела и пулей выскочила из палаты.

А после обеда к нему в палату зашёл сам главврач.

– Ну, что, Гриша, как дела, поправляемся? – вдруг по-дружески спросил он.

– Норма, – неохотно ответил Гриша, а сам подумал: «Сам припёрся, с чего бы это? Сейчас кого-то привезут. Наверное, предупредить хочет, чтобы я по ночам не играл в привидение.»

Гриша отвернулся к стене, давая понять главврачу, что разговор окончен, но тот не спешил уходить из палаты. Стоял у Гришиной кровати и молчал. Слышно было, как муха бьётся в стекло и, одуревшая, весело летает по комнате.

– Гриша, хватит притворяться, я же давно всё понял, – нарушил гнетущую тишину главврач, глядя в окно.

– Что вы поняли? – выкрикнул Гриша, резко повернувшись на кровати. – Что вы вообще понимаете?!

– Что ты выздоравливаешь. Ты уже ходить можешь. Трудно тебе, я понимаю, но ты подожди, положение не так безнадёжно, как ты думаешь. Мы всё с тобой поправим, я тебе обещаю.

– Что вы поправите, что?! – вдруг заорал Гриша. – Посмотрите на меня, я же – урод, вы понимаете?!!!

– Гриша, сейчас мы тебе только жизнь спасли, о красоте пока речь не шла, – спокойно сказал главврач.

– А как теперь с этим жить? А? С такой мордой?! – отчаянно выкрикнул Гриша.

– Ты сейчас не кипятись, окрепни сначала. Красоту наведём, поправляйся пока. Я же тебе слово дал.

– Угу… – недоверчиво прорычал Гриша.

– Слушай, ты бы девчатам спасибо сказал, что они тебя выходили.

– За что?! Зачем выходили?! Этот Гриша их ни о чём не просил. Этот урод просил у Бога смерти, так и Бог обманул, не дал того, что просил.

– Рано тебе о смерти думать. Так, ну, хватит дурака валять. Давай, начинай собой заниматься, и другому помочь должен.

– Кому это я должен?!

– Сейчас к тебе привезут парня, положат вот на эту кровать. – сказал главврач, указывая на соседнюю койку.

– А я думал, ко мне под крылышко, чтобы я его грудью выкормил! – зло сказал Гриша.

– Не паясничай! У него положение ещё хуже, чем у тебя. Вот ему уже ничем не поможем.

– И что же у него? – с ехидным безразличием спросил Гриша.

– У парня теперь нет ни рук, ни ног. Сейчас он в операционной. Очень тяжёлый. Так что на тебя вся надежда.

– Ох, ничего себе, на меня надежда! Я ж ему не маменька и не доктор! Он же в шок впадёт от моей морды!

– Не впадёт. Он сейчас неконтактный. А придёт в себя и привыкнет. Ко всему можно привыкнуть. А ты постарайся. Тебе же помогали, помоги и ты. Ты просто обязан помочь, ты понял? А потом мы поможем тебе, обещаю.

С этими словами главврач вышел из палаты.

К вечеру в палате появился ещё один пациент, вернее не пациент, а то, что от него осталось. Голова, обрубки рук и ног – в бинтах – мумия какая-то. Запахло чем-то резким, неприятным.

Гриша накрылся с головой, чтобы ничего не видеть, ничего не слышать, ничего не чувствовать.

Когда суета вокруг соседней койки улеглась, Гриша стащил одеяло с головы и осмотрелся. Там, на той койке лежало полчеловека, как мумия, завёрнутая в бинты, кое-где пропитанные кровью и чем-то ещё. Это полчеловека не шевелилось, не стонало, просто лежало, как груда тряпья, накрытая простынёй, потому, что не видно было, дышит оно, или нет. В палате стоял тот же резкий удушливый запах. Было жарко.

Увиденное, подействовало на Гришу крайне удручающе. Он даже представить себе не мог, что такое бывает. Уж лучше – смерть, чем такое.

Когда-то в детстве они с другом ловили мух и отрывали им постепенно всё, что торчит и шевелится, начиная с крыльев. Сначала такая муха весело прыгала, это забавляло, они дружно хохотали над ней. Но постепенно муха превращалась в неодушевлённый предмет, только пыталась жужжать и крутила головой. Но когда ей и голову отрывали, муха постепенно замирала, и играть с ней становилось совсем не интересно и скучно. Они наступали на то, что оставалось от несчастной мухи, при этом, горячо оспаривая первенство последнего удара, и бежали ловить следующую жертву.

Этот в бинтах казался Грише одной из тех несчастных мух, которым уже всё пооторвали. Остались только голова и туловище, больше ничего у этого парня не было. И Грише стало жутко.

Проходили дни, и были они так похожи один на другой, что Гриша абсолютно потерял счёт времени. Он не ошибался только в смене времён года.

Парень на соседней койке долго не приходил в себя. Всё внимание медперсонала было приковано к новому подопечному. О Грише иногда даже забывали, но он не обижался, принимал всё, как должное.

Однажды парень на соседней койке всё-таки очнулся, огляделся.

– Где я? – спросил он.

«ГДЕ Я?» – Этот вопрос задают все, кто сюда поступает. Легкораненых везут в другой госпиталь. Здесь же множество искалеченных душ ищет дорогу в новую, такую не похожую на прежнюю, жизнь.

Гриша подскочил к парню, смочил ему губы водой и широко улыбнулся от радости, что «мумия» зашевелилась. Он совершенно забыл, что он теперь не такой, как прежде.

Реакция раненного не заставила себя долго ждать. Парень снова провалился в чорную бездну беспамятства.

Гриша стоял над ним с недоумением и никак не мог понять, что же сейчас произошло.

Вошла медсестра, и Гриша развёл руками, указывая на парня.

– Вот… Я не хотел, Я просто улыбнулся…

– Он что, пришёл в себя? – удивилась медсестра.

– Ну, да! И я ему улыбнулся. Я совсем забыл, что мне теперь надо быть поосторожней.

– Ничего, сейчас мы всё поправим, – сказала девушка и ушла.

Парень застонал, немного пошевелив обрубками рук.

Гриша припал к его кровати и горячо зашептал:

– Парень, слышь, очнись! Это я теперь такой, не бойся меня. Ты сейчас в госпитале. Не бойся, ты в безопасности!

Ответом ему была тишина и нервное дыхание раненого.

Когда парня принесли и положили на соседнюю койку, на спинке её появилась дощечка с фамилией, именем и отчеством пострадавшего. Гриша прочёл, что парня звали Константин Петрович Прыж, но сейчас от волнения имя парня вылетело из головы, и он обращался к нему, не зная, чем заполнить своё незнание.

В палату вошли несколько человек во главе с доктором и принялись колдовать над несчастным. Он лишь стонал и отворачивался к стене.

– Всё равно ничего не скажу! И смерти не боюсь, не напугаете! – вдруг, сцепив зубы, простонал парень.

– Костя, ты дома, – сказал доктор. – Ты дома, дружок. Мы тебя полечим, и мама тебя заберёт.

Костя недоверчиво повернул голову к врачу и уставился на него немигающим взглядом.

– А где тот бандит, который только что был здесь? – зло спросил Костя.

– Он не бандит, Костя, у него ранение в лицо, он не виноват, он такой же, как и ты.

– Стра-а-ашный… – протянул парень.

– Посмотри на него, и ты поймёшь, что ошибся.

Костя повернул голову и посмотрел на Гришу тем же долгим, немигающим взглядом.

– Стра-а-ашный… – повторил парень и отвернулся к стене.

– Всё хорошо, Гриша, не обижайся, он привыкнет к тебе, ещё подружитесь, – ободрил Гришу доктор.

Гришу такое положение дел не радовало. Он молча лёг на свою кровать и тоже отвернулся к стене, будто стены могли спасти от проблем их двоих.

«Привыкнет… – думал он. – Значит, моя рожа настолько отвратительна, что сразу не воспринимается, привыкать к ней надо… А как к такому привыкнуть мне, если все пугаются и каждый об этом норовит напомнить словами или действиями…»

Но, всё же Гриша был не совсем прав. Вскоре Косте стало намного легче, он начал помаленьку двигаться, тихонько постанывая при каждом неосторожном движении, потом начал говорить. Он действительно быстро привык к изуродованному лицу Гриши, и даже стал подшучивать над собой, как бы извиняясь за свою неловкость в первый момент.

Гриша тоже успокоился. Теперь у него было очень важное дело, так он решил для себя. Ведь у Кости не было ни рук, ни ног. Гриша пытался стать его руками.

Костя очень скоро обнаружил свою ущербность, но, странно, парень не очень расстроился.

– Слава Богу, жив остался! – сказал он только. Больше к теме об увечьях они не возвращались.

Костя быстро шёл на поправку. Он старательно выполнял всё, о чём просили его доктора, а потом они с Гришей болтали о всяких пустяках, без умолку, до самой глубокой ночи. Гриша стал постепенно понимать, что первое впечатление зачастую бывает ошибочным, что надо жить и никогда не сдаваться, не унывать, не спускаться на дно.

Гриша всей душой привязался к этому худенькому, искалеченному пареньку. Он даже перестал называть его Мухой.

Когда раны у Кости начали затягиваться, вызвали его мать и он, словно маленький мальчик, с нетерпением ждал её приезда, все уши Грише прожужжал о том, какая у него замечательная мама.

Мама приехала через пару дней после того, как получила телеграмму. Радости обоих не было границ. Они и плакали и смеялись, обнимая друг друга. Гриша от души радовался вместе с ними.

Через несколько дней Костю перевели в госпиталь по месту жительства. Мама, как настоящая тигрица, опекала своё чадо, не давала лишний раз прикоснуться к своему драгоценному сыночку.

С Гришей Костя распрощался очень тепло, заставил записать свой адрес и взял с него слово, что он напишет хоть пару слов. Гриша обещал.

И снова потянулись дни так похожие друг на друга, как братья близнецы. Жаль было расставаться с Костей, очень уж привязался к нему Гриша. Он поражался стойкости, мужеству, выносливости этого мальчика, которого и человеком-то назвать было сложно, но Костя всё же заразил Гришу силой своего духа, он сумел внушить Грише, что он теперь такой, и надо принимать его таким, какой он есть. Надо научиться заставлять людей принимать себя таким, какой ты есть. Нельзя плакать и жаловаться. Никто не оценит, никто не пожалеет.

«Нужно уметь найти выход из любой тупиковой ситуации, иначе погибнешь ни за грош!» – говорил ему Костя. И однажды Гриша вдруг поверил в себя, поверил главврачу, поверил в свою судьбу. Ведь не зря же его так выхаживают, ведь зачем-то он нужен, если остался жить! Надо оправдать доверие Господа, нельзя падать лицом в грязь, даже таким изуродованным, как у него.

Однажды утром в палату к Грише снова зашёл главврач. Оба помолчали немного, потом главврач сказал:

– Гриша, ты пока полностью окончил курс лечения. Мне придётся тебя выписать.

– А как же?… – изумлённо и разочарованно спросил Гриша, но главврач не дал ему договорить.

– Твоё положение поправимо, но сразу всё исправить невозможно. Через пол года мы сделаем первую косметическую операцию, заживёшь, а дальше посмотрим. Ты понял?

– Не совсем… – удручённо прошептал Гриша.

– Сегодня тебе принесут выписку и объяснят, что делать дальше. А потом, когда ты уладишь все свои дела, зайдёшь ко мне. Я сегодня не уйду, остаюсь на сутки, ты легко найдёшь меня. Вот тогда мы всё обсудим. Тебе всё понятно на сегодняшний день?

– Да, – коротко ответил Гриша.

– Ну, тогда приступай к выполнению поставленной задачи.

Когда Гриша оформлял документы на выписку, он понял, что секрет его давно раскрыт, ему назвали его паспортные данные и попросили подтвердить. Он узнал, что родителям сообщили о его местонахождении, но не разрешили приехать, ссылаясь на какие-то очень серьёзные аргументы.

Мать с отцом знали, что он жив, что с ним всё в порядке и часто звонили в комендатуру, справлялись о здоровье сына, и просили разрешения на свидание с ним. Им не отказывали, но и разрешения не давали, поэтому мама так и не смогла приехать.

Уладив все свои дела, получив деньги и обмундирование, Гриша постучался в дверь к главврачу.

– Можно? – неуверенно спросил он, просовывая голову в щёлочку двери.

– Заходите, заходите, Григорий Петрович. Я уж заждался. Начал сомневаться, что вы примете моё предложение. Проходите, пожалуйста, присаживайтесь. Разговор будет долгий, или нет, как вы решите.

Гриша молча вошёл в кабинет и вопросительно взглянул на главврача. Он знал, он был почти уверен, что можно полностью доверять этому стареющему, но такому элегантному доктору.

– Григорий Петрович, как вы решите, поедете домой, или останетесь здесь?

– У меня даже есть выбор?

– Да, – коротко сказал главврач.

– А если я здесь останусь, что будет?

– Если здесь останешься, – вдруг перешёл на «ты» Роберт Модестович, – я тебя в охрану устрою, питаться будешь у нас на пищеблоке, жить в нашем общежитии и ждать.

– Ждать чего? – не понял Гриша.

– Ждать, когда можно будет сделать первую косметическую операцию. Ясно?

– Да… – не по уставу ответил Гриша.

– Ты должен сам принять решение.

– Я уже принял, я согласен. Всё-таки у меня нет выбора. Здесь я пугалом поработаю нормально, а дома народ пугаться будет, и мама родная не узнает во мне своего сына.

– Домой не хочешь на время?

– В таком виде? Я же говорю, мама испугается!

– Мама тебя примет в любом виде. Она же – мама. Если ты поедешь домой, тебе придётся долечиваться по месту жительства. Сюда уже возвращаться не будет надобности.

– Нет, Роберт Модестович, я принял решение, я остаюсь, на операции согласен, сколько бы их ни было, на все условия – тоже.

– Вот и отлично. Сейчас я тебе напишу записочку к коменданту общежития. Сегодня поселишься, а завтра приходи оформляться на работу.

– Так я и остался здесь, живу в общежитии, питаюсь в госпитале. Мне уже сделали одну операцию – выровняли нос. Скоро будет вторая. Вот так-то, а ты говоришь – купаться, вода холодная!

– А я думала, ты гораздо старше, – тихо сказала Таня.

– Нет, мы с тобой почти одинаковые. Ладно, девка, вон уже край неба заалел. Иди в палату, вдруг хватится кто, а тебя на месте нет. Идём, я провожу.

Они вышли во влажность раннего утра, ещё почти ночи. Ещё молчали птицы, но на Востоке уже обозначилась светлая полоска. Рассвет. Надо было срочно идти в палату и хоть немного поспать до утра.

– А если дверь опять закрыта, что тогда делать? – вдруг спросила она.

– А ничего, – весело ответил тот, – я тебя в то окно подсажу, справишься?

– Н-не-е-т! – с сомнением протянула Таня.

– Нет? Ну, тогда у меня золотой ключик имеется. Мне его Светка дала, на всякий случай.

– Танечка, ты слышишь? Проснись, пожалуйста! Я тебя умоляю! Слышишь? Проснись! – трясла Света сонную Таню за плечо. – Ты завтрак проспала, проснись, поболтать надо!

– Ты чего в такую рань? – сквозь сон пробормотала Таня.

– Не рано, смотри, десять уже! Ты всё на свете проспала вместе с процедурами!

– Ох, не могу проснуться…

– Танечка, миленькая… – упорно трясла её за плечо Света.

– Сейчас, сейчас, соберу всю волю в кулачёк и встану… Сейчас, сейчас… – сквозь сон сказала Таня и попыталась снова уснуть, но Света не давала покоя.

– Танечка, ну, проснись, ну, пожалуйста!!!

Таня резко сбросила одеяло, и села в постели, не замечая своей наготы.

– Ой, Танька, укройся, ты же голая! – воскликнула Света. – Я принесла тебе одежду, смотри!

Таня протёрла глаза и вдруг вспомнив, что, вернувшись ночью в палату, она сняла с себя грязную одежду и сбросила в кучу в углу, быстро натянула одеяло до самого подбородка и уснула.

– Ой! Светка, ты настоящий друг! Я ночью голову тут под краном вымыла, а где одежду взять – не знала. Ты так сладко спала в ординаторской! Не хотела тебя будить.

– И напрасно, я же тебе и бельё и халат приготовила!

– Я знала, что ты меня в беде не оставишь, утром обо всём договоримся.

– Ты правильно думала, только проспала немножко, сейчас обход будет. Куда ты ночью подевалась?

– Я долго с Гришей беседовала.

– С каким Гришей? – не поняла Света.

– Ну, со сторожем.

– Это что, всю ночь? – удивилась подруга.

– Ну, почти. Не обижайся. Он ведь не старик. Он такой же, как мы, только у него ранение в лицо. Хорошо, хоть глаза целы. И седой весь, потому что пережил много.

– А – а – а! – протянула изумлённо Света.

– Разве ты не знала? – Нет, я даже не знала, как его зовут, пока ты не сказала.

– Ты уже домой? – перевела Таня разговор на другую тему.

– Да, с ног валюсь. Ты зайди к гастрикам, узнай, как там наш подопечный поживает. Его сейчас на обследование направили, – почему-то волнуясь, сказала Света.

– Ладно, иди уже домой, не переживай.

Таня почти спустилась на первый этаж. В этот момент из отделения травмы пулей вылетела Марина. Увидев Таню, она резко остановилась.

– Ну, что, добилась эта пиявка своего? – спросила она, зло прищурив глаза.

– Ты о чём? – вопросом на вопрос ответила Таня.

– Дурочкой прикидываешься?! Будто ты не знаешь! – закричала Марина. – Меня заставили заявление об увольнении написать. Твоя пиявка папочке пожаловалась!

– А я здесь при чём? – изумилась Таня.

– Что, не могла вразумить дуру?!

– Подожди, подожди, я же только помогала, я же ничего никому не говорила!

– Да, так я и поверила! Вы обе – стервы, одна лучше другой! – со злостью кричала Марина.

– Слушай, ты уж лучше попридержи язык, иногда подумывай, что говоришь! Ты же вчера до полусмерти капитана напоила, он чуть не умер. Соображай маленько.

– Всё оплачено! Да жив твой капитан, ничего ему не сделается, а меня по вашей дурьей милости с работы уволят. Что я такого страшного натворила?

– Да, в общем, ничего, если не считать, что ты с мужиком с поста на пьянку ушла, песни в парке орала, а потом в грязной луже валялась.

– Дак… он же меня сам в эту лужу…

– Слушай, Марина, я не хочу, чтобы тебе было плохо. Давай, я попрошу Светку, она тебе поможет.

– Как же, эта поможет! Сука она! Только о себе и думает!

– Погодь обзываться. Ты ампулы сдала?

– Так это ты их свистнула?!

– Не свистнула я, Кронову уколола, ему очень плохо было.

– А ему не положено было!

– Маринка, у тебя вообще душа имеется? Или музыкальная шкатулка вместо души?

Марина непонимающе уставилась на Таню. Молчание затянулось.

– Вот, дура, я же за наркотики отвечаю, а ты их – не по назначению! – первая нарушила паузу Марина.

– Марина, успокойся, ещё как по назначению. Надо было на посту сидеть. Ну, ладно, разговор у нас пустой, ни к чему не приведёт. Я пошла, привет!