Текст книги "Выкуп"

Автор книги: Ирина Глебова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 8

Чёрное море – Крым, Кавказ! Солнечные, пёстрые, шумные, переполненные курортниками приморские города и городки… Молодой Эдик Охлопин любил эти летние гастрольные поездки. Артистов цирка охотно включали в сборные концертные группы. Акробаты, жонглёры, иллюзионисты и даже дрессировщики с собачками или обезьянками очень оживляли программу и привлекали публику. Гастроли хорошо оплачивались, командировочные деньги давали возможность прилично жить и питаться, а всё заработанное – сохранять. Бывали почти всегда и побочные заработки. Крупные санатории и ведомственные дома отдыха приглашали артистов дать концерты на своих сценах – платили сразу и очень прилично. И хотя работать на гастролях приходилось много, всё же время хватало и в море окунуться, и в ресторанчиках посидеть. Эдуард же всегда находил время и возможность для игры.

Коллеги по профессии знали, что Эдик азартный игрок. Но этим их знания и ограничивались. Приятели-катранщики знали, что Жонглёр – сын знаменитого в прошлом карточного шулера Вольта и сам очень авторитетный умелец. Причём кличка его – «Жонглёр» – никак не была связана с цирковой профессией Эдика. Об артисте Миловзорове его приятели по карточным делам понятия не имели. Неуловимо ловкие движения рук сами родили это прозвище. Эдуард не боялся, что кличка выдаст его. Кто бы стал предполагать, что опытный и неуловимый картёжный мошенник так прозрачно намекает на свою реальную профессию? Смешно! И Эдик много лет оставался жонглёром как в явной, так и в тайной своих жизнях. До той самой гастрольной поездки по черноморскому побережью, которая так изменила его жизнь. Собственно, даже не изменила, а просто сделала её другой – совсем другой. Произошло всё двадцать два года назад.

Филармоническая сборная группа уже неделю играла концерты на сочинских летних эстрадах в городских и окрестных санаториях. Ещё пару дней, и двинутся артисты дальше по побережью – Гагры, Пицунда, Сухуми… Эдик же и без того уезжал в Гагры каждый вечер – там ему обламывался такой приработок, о каком коллеги-циркачи и мечтать не могли.

За Миловзоровым давно уже закрепилась слава сибарита. Например, он никогда не жил в тех гостиницах, где селились коллеги. Обычно это были второразрядные гостиницы подешевле, где в номерах располагались по три-четыре человека, ресторан походил на столовую, а на каком-нибудь этаже функционировал единственный обшарпанный и бедный на ассортимент буфет. Однако артистов такая непритязательность вовсе не тяготила, и только Эдик Миловзоров капризничал. Он непременно уходил жить в лучший городской отель, доплачивая к командировочным из собственного кармана. Впрочем, артисты всегда были народом демократичным, охотно признавая и за собой, и за товарищами необычности и эксцентричности. А Эдик парень обаятельный, компанейский! Хочет шиковать – его дело. После двух-трёх поездок к этому привыкли и уже заранее знали – Миловзоров уйдёт жить отдельно. Иногда, правда, кто-то нет-нет, да и скажет:

– Ты бы лучше не шиковал по люксам, а приберёг денежки для семьи, сыну купил чего…

Эдик пожимал небрежно плечами:

– Они не обижаются.

Люся и Костя и в самом деле никогда не обижались на него: из гастролей Охлопин привозил семье столько денег, сколько его коллегам и не снилось. Но и это была лишь небольшая часть того, что он в самом деле зарабатывал. И вовсе не потому, что он жалел для жены и сына денег! Просто, как бы он объяснил Люсе немыслимо большие гонорары? Она ведь тоже не знала о его второй профессии.

Эдик катил в такси по вечернему шоссе вдоль морского побережья. Уже проскочили Адлер, ещё полчаса – и Гагры. Ночь хорошей работы – ему не привыкать. А потом, рано утром, всего лишь за час он вновь вернётся в Сочи, в гостиницу, не в «люкс», правда, но в очень приличный одинарный номер, успеет хорошо отоспаться и отдохнуть. Репетиций артисты не проводили – программа была давно притёрта и обкатана, – а выступления начинались лишь во второй половине дня. Так что Эдуард успевал всё – и никто ни о чём не догадывался. Так же, как никто не догадывался, что его потёртый чемоданчик с реквизитом имеет двойное хитрое дно. А там – аккуратно перетянутые резинками пачки американских долларов. Ещё лет семь назад отец, старый Вольт, сказал ему:

– Переводи рубли в доллары при всяком удобном случае.

– И что с ними делать? – не понял тогда Эдик.

– Собирай. – Отец усмехнулся. – Эта валюта самая надёжная в мире. И самая ходовая.

Но Эдуард его тогда не понял. Решил, что у старика начинаются маразматические причуды. Охлопин-старший давно уже не «гастролировал», жил спокойно на пенсию и нажитые игрой капиталы.

– Да зачем они, доллары? – удивился тогда Эдик. – Родственников у нас за границей не оказалось, увы. А здесь были бы рубли, чего лучше! Тебе же хватает родной валюты?

– Времена меняются, сынок. Лет через десять всё будет не так, вспомнишь меня.

Лет через десять! Эдику стало смешно. Это ещё когда! Да и старик – тоже пророк! Никто не знает, что будет через десять лет. А связываться с валютчиками очень рискованно, куда опаснее шулерского ремесла.

Только после смерти отца, три года назад, Эдуард решил последовать его совету. Повзрослел, поумнел. За границу пока не собирался, но как версию – не исключал. Жизнь – штука неожиданная…

Даже теперь, через два десятилетия, вспоминая то давнее время, Эдуард поражался своему везению. Ни разу нигде он не прокололся – ни в карточных махинациях, ни в валютных. Это теперь там, в его бывшей стране, в больших и малых городах открыты пункты обмена валюты. Заходи, продавай, покупай… Никто не спросит ни имени твоего, ни того, откуда у тебя доллары, марки… А прежде… Да что говорить: срок валютчику грозил чуть ли не такой, как убийце!

Однако три года Эдуард покупал доллары – после каждого крупного выигрыша. Эти доллары, уезжая на гастроли, он всегда забирал с собой. Во-первых, чтоб не подставлять под удар, в случае чего, семью. И потом – мало ли чего… Пусть будут под рукой.

Именно для долларов он самолично смастерил в чемодане тайник. Выбрал из своих чемоданов с реквизитом тот, который давно примелькался коллегам. В нём он возил костюм для номера «Джентльмен». На выездных концертах он всегда работал этот номер, и всегда с успехом. Белый, ладно сидевший на нём фрак, чёрные лакированные штиблеты, чёрная шляпа, тросточка и сигара. Непринуждённо, со скучающим видом прохаживаясь по сцене, Эдик словно бы рассеянно жонглировал тросточкой, шляпой и зажжённой сигарой, время от времени затягиваясь ею и выпуская колечки дыма. В самом конце совершенно одновременно шляпа опускалась на голову, тросточка повисала на сгибе локтя, а сигара зажималась зубами… Очень эффектный номер, вызывающий восторженные аплодисменты. Фрак, туфли, шляпа, складная тросточка и пачка сигар как раз помещались в небольшом, уже не новом чемодане. Коллеги-артисты этот чемодан хорошо знали. Устраиваясь жить отдельно от группы, в лучшей гостинице, Эдуард никогда не брал с собой реквизитные вещи. Они оставались в общей куче декораций, костюмов, музыкальных инструментов. Так было надёжнее всего: никто не станет воровать старый чемодан с атрибутами жонглёра.

Глава 9

Шофёр такси, немолодой абхазец, бросил через плечо:

– Гагри, дарагой. Куда ехать?

– Давай к «Ориенталю».

Гостиничный комплекс «Ориенталь» предназначался для иностранных туристов. Расчёт, правда, не совсем оправдывался: иностранцев приезжало не так много. Однако многоэтажное здание основного корпуса и ещё два – трёхэтажные, уютные, затейливой конфигурации, отнюдь не пустовали. Были здесь и свой пляж, автостоянка, ресторан, кафе, бары, теннисные корты, бассейны. Эдик рассчитывал как-нибудь и самому пожить здесь в своё удовольствие. Но сейчас из всех удобств «Ориенталя» его интересовало лишь одно – подпольное игорное заведение.

В одном из трёхэтажных корпусов работал ночной подземный бар. Прямо из холла широкая лестница плавной спиралью опускалась в зал со стойкой, столиками и небольшой эстрадой. Освещение здесь было интимно-приглушённым, но на каждом столике стояли канделябры со свечами-лампочками. Кто хотел – включал. На сцене шли какие-то номера варьете.

В одном углу бара, за бархатной портьерой, имелась дверь. В неё стучали особым образом официанты, провожавшие туда клиента. Его пропускали в коридор-прихожую и дальше – в три комнаты, где шла игра: в карты, нарды и рулетку.

Жонглёр присел на десять минут у стойки, выпил рюмочку джина с тоником, слегка кивнул бармену и проскользнул за портьеру. Его не провожали – он был хорошо знакомым завсегдатаем.

Ни в рулетку, ни в нарды Жонглёр никогда не играл, даже не делал попытки. Презирал. Карты – благородное занятие, где выигрыш зависит не только, и далеко не только от удачного верчения костей или шарика. Быстрый ум и ловкость рук – это не для дураков! И в этот раз: трёх часов не прошло, а лёгкий элегантный пиджак Эдика уже сильно потяжелел. Четыре незаметных внутренних кармана наполнились стопками рублей – четвертаков, полусотенных и сотенных в основном, хотя попадались и десятки. Недавний его партнёр, – подпольный цеховик из Сухуми, – уже полчаса как усиленно поднимал себе настроение за столиком в углу. Здесь не было своего бара, но официанты постоянно сновали, доставляя спиртное и закуски для тех, кто уже отыграл или делал перерыв для следующего тура.

Теперь напротив сидел худощавый грузин, тоже из скрытых миллионеров-коммерсантов, Эдуард с первого взгляда умел их определять. У этих ребят денег было столько, что они могли бы спокойно ездить на Средиземноморские курорты и прокручивать свои миллионы в казино Монте-Карло, Ницце да и на Канарских островах или в Лас-Вегасе. Но увы! Простой советский служащий или даже директор магазина не мог просто так, по собственному желанию, ехать за границу. Даже турпутёвку купить боялись, чтоб – не дай Бог! – не вызвать любопытства: откуда деньги? Вот и ездили «оттягиваться» в Гагры – на свою отечественную Ривьеру. Не тот, конечно, шик и размах, но всё же…

Грузина Эдик тоже сначала прокатил на приличную сумму. Господи, этих толстосумов обманывать легко, как детей! Особенного мастерства не нужно, всяких виртуозных вольтов, на которые Жонглёр был мастак. Достаточно простенького передёргивания. Но потом Эдик решил немного проиграть. Он давно взял себе за правило: не разорять соперника подчистую, чуть ли не до подштанников. Зачем вызывать к себе ненависть, да ещё таких горячих людей, как кавказцы! В какой-то момент игры Эдик, по легко уловимым для него приметам – нервным жестам, бегающему взгляду, движению плеч, – понимал, что его партнёр уже на приделе своих денежных возможностей. А ведь по неписаным, но очень чётким законам картёжников, проигрывающий не имеет право останавливать игру. Только тот, кто выигрывает. Но Жонглёр всегда видел: пора! И расклад начинал выпадать в пользу соперника – раз, второй… Обычно после второго небольшого выигрыша игрок облегчённо прерывал партию. И уходил даже в хорошем настроении – всё-таки переборол фортуну!

Да, Эдик это хорошо знал: вовремя проиграть полезно и для конспирации, и для азарта. И точно: только он стал проигрывать, как от других столов, побросав свои дешёвые «тройники» и «рамсы», подтянулись к ним те, кто ожидал своих очередей за преферансными столами. Эдик уже незаметно прикидывал, кого бы взять очередным партнёром-жертвой. Из трёх партнёров, с которыми он «расписывал пулю», он всегда безошибочно выбирал одного – самого денежного, именно его и «чистил»… Неподалёку, в мягком кресле, вольготно отдыхал молодой мужчина, потягивая из бокала вино. «Иностранец» – сразу определил Эдик. Тот с интересом наблюдал за игрой и, заметив, что партнёры прощаются, сделал Эдику жест-приглашение. Это было любопытно, а, может, и перспективно. Иностранцы иногда расплачивались валютой.

– Я люблю преферанс, – сказал новый знакомый с сильным акцентом, наливая в бокал Жонглёра вино из своей бутылки. Пригубив, Эдик приподнял брови:

– Отличный херес!

– О, вы не пробовали моего вина!

Говорить по-русски иностранцу было трудно, он сильно коверкал слова. Потому сразу же спросил:

– Вы говорите по-английски?

– Совсем немного. Лучше по-немецки.

– Как жаль! – Собеседник развёл руками. – Этот язык я совсем не знаю.

– А ваш родной?

– Я испанец.

– Вот как? – Эдик весело рассмеялся. – Значит, нам обоим повезло. Вы меня поймёте, а я попрактикуюсь. А то уже забывать стал.

Всё это он произнёс на лёгком, быстром испанском языке, наблюдая, как удивлённо и радостно оживает лицо иностранца.

– Вот это везение! Вы тоже испанец?

– А что, можно подумать?

– Ну, положим, у вас несколько странный выговор, но такой встречается… в районах, близких к Португалии.

– У меня мать испанка, – ответил Эдик. – Из Бадахоса.

– Ну так я не ошибся! – Испанец даже всплеснул руками. – И потом, я наблюдал за вашей игрой. Темперамент у вас тоже наш, национальный.

«Это всё, что ты мог заметить!» – самодовольно подумал Жонглёр. А вслух сказал:

– Не пора ли нам познакомиться?

– Эдуардо Бетанкоурт, – представился испанец. – Винодел из Мурсии.

Эдуарду вдруг захотелось сказать, что они тёзки. Но он сдержался и назвался так, как это делал всегда в подобных ситуациях:

– Генрих… Москвич. Отдыхаю здесь, – махнул неопределённо рукой, – в санатории.

И первое, и второе, и третье, конечно же, было ложью. Но Миловзоров был артист – хороший артист и на сцене, и в жизни. У собеседника он вызывал полное доверие и симпатию. Испанец, оказывается, был в круизе – по Средиземному морю, а потом, проплыв Дарданеллы и Босфор, оказался в Чёрном. Однако отдых и развлечения он удачно сочетал с делом. Очень довольный, рассказал Эдику, что заключил удачные сделки с виноторговцами на Кипре, в Греции и Турции. Признался, что подумывал найти партнёров и здесь, в Грузии. Но – развёл удручённо руками, – ничего не вышло.

– У вас здесь коммунистические порядки и никакой частной инициативы, я это ещё в Батуми понял. Вы не обижайтесь, Энрико, но это так!

– Чему тут обижаться? А через торгпредство вы не пробовали договориться?

– Нет, это не получится. Я винодел средней руки, оборот небольшой. А ваши государственные торговые структуры интересуют крупные поставки. Да и налоги… Там, в других странах, я договаривался с владельцами ресторанов, санаториев, сети магазинов. У вас ведь таких нет!

Эдик неопределённо пожал плечами, промолчал. Здесь, на Кавказе, было всё, да только не все это знали. Он кое-что и кое-кого знал. Мог бы помочь испанцу, свести его с нужными людьми. Мелькнула такая шальная мысль. А что: мог бы получить хорошие проценты за посредничество… Но Охлопин был осторожным человеком. К испанцу надо было приглядеться, а они ещё не начинали играть – всё разговаривали, попивая вино. Пора бы и к делу…

Бетанкоурт словно прочитал мысли Эдика. Перегнулся к нему через столик, сказал тихо:

– Здесь мне нравится, но всё-таки… слишком много людей. Некоторые очень шумные.

– Да! – Эдик весело оглянулся вокруг. – Кавказский темперамент испанскому не уступает!

– Ему не хватает испанского благородства, не находите?

– Это верно.

– А я люблю играть в спокойной обстановке. Предлагаю уйти вдвоём ко мне в номер. Я ведь здесь живу, в этом отеле.

Эдуарду сразу понравилось предложение. Если у иностранца есть валюта, в номере на неё играть будет безопасно. И потом – во время игры наедине он быстро раскусит своего собеседника – не опасен ли, не провокатор? Может, и вправду решится стать посредником.

– Хорошо, – согласился. – Только позволите мне из номера сделать заказ: вино, закуски? Я ведь сегодня в выигрыше.

– Сейчас в выигрыше, а там – как знать! – пошутил испанец. – Я ведь игрок хороший, предупреждаю.

– Тем интереснее. Что ж, идёмте. Вот только… в преферанс вдвоём не получится. Как насчёт покера?

– Покер? Отлично! – воскликнул Бетанкоурт. – Покер я тоже люблю.

– Тогда подождите минуту.

Эдик скользнул к столику недалеко от входа. Там сидел лысоватый крутоплечий молодой мужчина в безукоризненном чёрном костюме и галстуке-бабочке. Он не играл – читал книгу или разговаривал с подсаживающимися к нему людьми. Спиртное он не пил, но минеральную воду, лёгкие закуски и кофе ему периодически приносили. Все знали – это распорядитель игорных залов. Жонглёр что-то негромко сказал этому человеку, передал ловко отсчитанные денежные купюры. Он прекрасно понимал: сумма его выигрыша хорошо известна – дело слежки в этом заведении налажено. Потому спокойно отстегнул нужный процент. Его принимали здесь гостеприимно, хотя и не знали, что именно он и есть известный Жонглёр. А, может, и знали…

Вдвоём с испанцем они поднялись на второй этаж. Номер был не люксовый, но хороший – первой категории. Гостиная, спальня, ванная, куда Эдуард прошёл вымыть руки. Когда он вернулся, на круглом столике у окна лежала новенькая колода карт, стояли бокалы и красивая, с витым горлышком, бутылка вина. Испанец доставал из холодильника расфасованную нарезку – сервелат, балык, пару апельсинов.

– Прошу, – он указал гостю на лёгкое кресло и сел в такое же. – Прежде чем начнём игру, оцените продукт моих виноградников.

Вино рубиново плеснуло в бокале. Эдуард поднял его, посмотрел сквозь хрусталь на электрический свет, коснулся напитка губами, с выражением радостного удивления кивнул:

– Отлично!

Сеньор Бетанкоурт похлопал его по плечу:

– Чувствуется ваша испанская кровь, мой друг! А как же ваша мать-испанка оказалась в этой стране?

– Она из испанских детей, – объяснил Эдуард. И, видя, что собеседник его не понял, пояснил: – В тридцать шестом, тридцать седьмом годах, когда у вас шла гражданская война, сюда вывозили детей из-под бомбёжек. Моя мама была среди них.

Глава 10

Всю жизнь Соледад не забывала ни своего родного языка, ни города, где родилась – с ажурным готическим собором и красивым старинным мостом Пальмас. Её отец был учителем математики и убеждённым республиканцем. Ещё в 36-м он ушёл в республиканскую армию. А в 37-м, когда бои шли под городом, во время бомбёжки погибла мать. Вдвоём с дочкой они бежали через улицу к ближайшему дому… Когда Соледад очнулась, у неё были перевязаны голова и рука, позже ей сказали о смерти матери. От отца не было никаких известий, и её, вместе с другими детьми-сиротами с миссией Международного Красного Креста вывезли во Францию. Там её спросили, в какой стране она хотела бы жить. Можно было бы остаться во Франции, поехать в Англию, Америку, Голландию… Соледад решительно сказала: «Хочу в Советский Союз!» Ей было 12 лет – взрослая девочка. И она хорошо помнила восторженные рассказы отца о стране, где все люди равны и счастливы… С Советским Союзом была договорённость о приёме испанских детей-сирот. И скоро Соледад с другими ребятами ехала через всю Европу в далёкую страну.

Навсегда она запомнила, как в Москве, на вокзале, их поезд встречал оркестр, играющий родные испанские мелодии, и много-много людей махали им руками, кричали: «Ура!» и «Салют!» Соледад плакала одновременно от горьких воспоминаний и от радости. Из Москвы их почти сразу повезли к Чёрному морю в лагерь Артек. Там юную испанку приняли в пионеры. Когда ей повязали красный галстук, она поцеловала кончики шёлковой материи, вскинула руку в приветствии: «Всегда готов!», а потом сжала кулак по-республикански: «Но пасаран!» Сюда же, в Артек, за ней приехали её приёмные родители и повезли в большой город, где отец работал главным инженером на машиностроительном заводе.

Она их сразу стала звать «папа» и «мама» – по-русски. И хотя смысл этих двух слов означал то же, что «padre» и «madre», но различное звучание как бы разделило их в сознании девочки. Для неё «падре» и «мадре» остались там, в Испании, и других таких никогда не будет.

Но своих новых родителей она сразу полюбила. Потому что и они любили её по-настоящему. Они были не молоды, и у них был взрослый сын Саша, курсант военного училища. Как и положено курсантам, Саша жил в казармах, летом – в военном лагере, домой приходил только по выходным. И всегда приносил своей названной сестрёнке шоколадку, или апельсин, или круглую коробку леденцов. Соледад, заслышав его голос, стремительно выбегала навстречу, с разбега бросалась, обнимала за шею. Парень смеялся, кружил её, говорил восхищённо:

– Вот чего мне всегда не хватало, такой бойкой сестрёнки! Тише, Олечка, тише!

Он называл её Олей. Соледад привыкла быстро, так же быстро она научилась говорить по-русски.

Жила её семья в большой трёхкомнатной квартире. Поначалу девочке казалось странным, почему такое жильё считается очень хорошим. В Бадахосе их семья, тоже из трёх человек, жила скромно, но у них был двухэтажный свой дом: гостиная, столовая, кухня и ванная внизу, личные комнаты – наверху. Конечно, были люди богаче их, были беднее, были и нищие – она помнила таких, правда не знала, в каких условиях эти люди существовали. Но те, кто имел, подобно их семье, средний достаток, жили приблизительно одинаково. Здесь же, в Советском Союзе, трёхкомнатная квартира считалась чуть ли не роскошью.

Впрочем, это и вправду было так. В рабочем районе города, где жили машиностроители, выстроили много новых пятиэтажных домов. Семьи занимали одно или двухкомнатные квартиры – иногда очень даже большие семьи. А порой квартиры были общие для нескольких семей – «коммунальные».

Скоро Соледад ко всему привыкла. Наверное ещё и потому, что поняла главное: люди вокруг живут трудно, но радостно. Словно видят далеко впереди яркий свет и идут к нему, всё убыстряя шаги. Отец пропадал на своём заводе чуть ли не круглые сутки, дома тоже часто говорил о работе, о новых машинах, которые вот-вот должны стать на конвейер. Мама, врач-хирург, готова была бежать в больницу по вызову даже среди ночи. Саша, новоиспечённый лейтенант, с энтузиазмом отправился служить в какой-то дальний гарнизон у западных границ… Да, конечно, среди знакомых встречались и неприятные люди: готовые ссориться с соседями по мелочам, сплетники, скряги. Но таких было немного – все их знали в лицо.

У Соледад было много друзей: в школе, в пионерском клубе, во дворе. Она прекрасно понимала, что ребята относились к ней с особенной симпатией, впрочем, не только ребята, но и взрослые. Там, в Испании, для многих Советский Союз представлялся страной необыкновенной, вызывающей возвышенные чувства. Здесь же такие чувства у людей вызывала Испания – страна, ставшая на пути фашизма! Мужество и романтика, героика и трагизм… Она, девочка-подросток, была испанка, и значит олицетворяла в себе эти качества. К тому же, все знали, что её мать погибла под фашистскими бомбами, а отец сражался в республиканской армии… Однако, Соледад-испанкой для своих друзей и подружек она была лишь в первое время. Через два года об этом мало кто вспоминал, просто все любили Олю Крупенину – весёлую, доброжелательную девочку с характером бесстрашным и гордым.

Дом, в котором жила семья главного инженера Крупенина, строился в начале тридцатых годов американскими специалистами и предназначался для руководящих работников завода. Он был пятиэтажным, сложной конфигурации, с несколькими арками – самым большим в районе. Двор у него тоже был обширный – со скверами, аллеями, детскими и спортивными площадками. Однако семьи руководящих работников заняли лишь небольшую часть квартир, почти же весь дом заселили инженеры, технологи, мастера и просто рабочие завода.

Всегда в одном месте – на скамье под развесистым дубом, – собиралась группа парней, на которую детвора посматривала с интересом, а взрослые с опаской. Ребята держались независимо, громко смеялись, пронзительно свистели, играли в карты, в пристеночек, в ножичек. Их подозревали во всех нехороших происшествиях: выбитых в подъездах лампочках, потоптанных клумбах, пропавших котах. И хотя никто из этой компании на горячем пойман не был, репутация хулиганов держалась за ними крепко. Во след подросшим девочкам они отпускали лихие комплементы и довольно хохотали, слыша в ответ обиженное: «Дураки!». Одна Соледад ходила мимо этой компании совершенно спокойно.

– Конечно, – говорила ей подружка Вера, – тебя они уважают, ведь у тебя родители в Испании погибли и брат офицер.

Но Соледад подозревала, что дело не только в этом. Явным вожаком этой компании был уже взрослый семнадцатилетний парень, и, несмотря на рисковую репутацию, он нравился всем девчонкам двора. Когда Соледад и Вере приходилось проходить мимо ребят или сидеть недалеко от них, Вера всегда восхищённо шептала:

– Какой он красивый, этот Серёжка Охлопин!

Самый первый раз, когда она сказала об этом, добавила:

– Жутко похож на артиста Столярова. Помнишь, из фильма «Цирк»?

Парнишка и в самом деле был хорош собой: высокий, ловкий и сильный – девочки не раз видели, как он легко отжимается на турнике и, играючись, крутит «солнце». Густые русые волосы и без расчёски слегка вились вокруг высокого лба, серые глаза из-под тёмных бровей смотрели весело и насмешливо. Но Соледад быстро заметила, что, когда Серёжка глядел на неё, насмешки во взгляде не было. Ей было всего четырнадцать, но она была испанка! И что означают подобные взгляды, для неё не представляло секрета. Конечно же, она нравилась этому парню! И он тоже нравился ей всё больше, чем больше она к нему приглядывалась. Хулиган? Ну, это как посмотреть! Он ведь учился в школе ФЗУ и работал на заводе токарем. А отец не раз говорил, что хороший токарь – это рабочая элита. То есть, Сергей не был бездельником, и если он хорошо, даже франтовато одевался – он сам на это зарабатывал. Соледад уже знала, что Охлопины – многодетная семья, Сергей, самый младший, родился через два месяца после смерти своего отца. Много лет они бедствовали, мать одна поднимала детей, но теперь живут хорошо: все работают, даже он. Девочке нравилось, когда мужчина следит за собой, любит красиво одеться: она хорошо помнила, что подобное было в традиции у неё на родине. Но не только франтоватость и обаяние Серёжки Охлопина привлекало Соледад. Этот парень отлично играл на гитаре! Не раз она видела, хотя и мимоходом или издалека, как ловко, неуловимо быстро бегают по струнам его пальцы, слышала очень приятный его голос. От гитарных переборов и переливов голоса у неё замирало сердце, потому что в этом тоже была как бы частица Испании… Пел парень популярные дворовые песенки – о пиратах, о драках из-за роковой любви или что-то нагловато-весёлое, вроде «Шарабан мой, американка!» Но Соледад особенно и не вслушивалась: главное – гитара и голос. Только однажды, когда она проходила мимо компании, старательно отводя взгляд, Сергей резко прервал песенку, которую наигрывал, и после короткой паузы, заиграл негромко и запел:

 
Четверо генералов,
Четверо генералов
– Ах, мать родная! —
Восстали дружно.
Их, как придёт сочельник,
Их, как придёт сочельник,
– Ах, мать родная! —
Повесить нужно!
 

Девочка замерла, повернулась и впервые встретилась взглядом с глазами парня. Его глаза не насмешничали, как обычно, хотя он слегка улыбался. Он пел песню, которую она помнила: её запели поздней осенью 36-го в Бадахосе, как и по всей Испании! Тогда франкисты уже вплотную подошли к Мадриду, бои шли на окраине столицы. Вот тогда и родилась эта задорная песенка с такой яркой мелодией! Её сразу запели все – сначала в Мадриде, потом по всей стране. И мама пела её, и она, Соледад, и отец там, на фронте, наверное тоже пел… А теперь, через три года, на русском языке эту песенку пел парень, которого звали Сергей – пел для неё…

Через несколько дней произошло почти то же самое: Соледад шла через двор, и Серёжа Охлопин, увидев её, заиграл и запел другую очень популярную песню испанских республиканцев:

 
Наша армия за Эрбо
– Румба-ла, румба-ла, рум-бам-ба —
Этой ночью перешла,
– Ах, Кармела, ах, Кармела! —
Этой ночью перешла.
 

Соледад сначала остановилась, а потом медленно пошла к ребятам. Сергей сидел на лавочке один, остальная компания сгрудилась напротив – кто на столе, кто просто на траве. Она шла, а он, не отводя от неё взгляда, продолжал петь. Девочка обошла скамью, стала у парня за спиной и положила ему руку на плечо. Сделала это так спокойно и легко, словно не первый раз. У неё была фотография, привезённая из Испании: отец сидел, торжественно выпрямившись, а за его спиной стояла мама, спокойно положив на плечо мужчины руку – точно так же, как сейчас Соледад… Кто-то из ребят, опешивших в первый момент, хохотнул, но сказать ничего не успел: Охлопин неуловимым движением оскалил зубы, сощуренные его глаза опасно блеснули. А потом он повернул голову, улыбнулся Соледад, и на его щеках проступили ямочки. Всё это время он не переставал наигрывать, а теперь вновь запел:

 
А фашисты с самолётов
– Румба-ла, румба-ла, рум-бам-ба —
Сыплют бомбы без конца,
– Ах, Кармела, ах, Кармела! —
Сыплют бомбы без конца.
 

Но теперь они пели дуэтом: Соледад подпевала парню на испанском языке.

Приёмные родители были очень заняты на своих работах, а Соледад привела домой Сергея раньше, чем дворовые слухи дошли до их ушей. Они посидели вечером вчетвером, попили чай, потом отец и Сергей долго стояли на балконе, курили, разговаривали. Когда гостя проводили, отец сказал, пожав плечами:

– Хороший парнишка, очень толковый… Правда, насчёт всего у него есть своё мнение… Может быть, это и хорошо?

Он вопросительно посмотрел на дочь:

– Ваша дружба… Ведь это что-то большее, да? Он самостоятельный и уже взрослый, а тебе только четырнадцать…

– Я тоже уже взрослая, папа!

Соледад улыбнулась так, что Крупенин сразу вспомнил о том, что Олечка – испанка, а испанские девочки взрослеют значительно раньше, и о взрослой жизни тоже многое знают чуть ли не с самого детства… Словно прочитав его мысли, Соледад добавила:

– Не беспокойся, папа: Серёжа меня не обидит!

Мама обняла её, сказала ласково:

– Ты у нас необычная девочка! И правда взрослая: разве кто-то из твоих подружек пережил то, что ты? Дружи, раз пришло время дружить…

Вскоре двор привык к необычной картине – дочь главного инженера в компании мальчишек-хулиганов. Впрочем, вскоре заметили и другое: парни перестали ругаться, задевать прохожих и обижать малышей. Да и просто реже шататься по двору: ходили компанией в кино, летом на пляж, а зимой на каток, а то и в походы за город… Потом компания распалась сама собой, но привычная пара – Серёжка Охлопин и Оля Крупенина, – всё так же оставались вместе.

Летом сорок первого года Соледад сказала родителям:

– Мы с Серёжей договорились, что поженимся через два года, когда мне исполнится восемнадцать.

– Разве ты не хочешь учиться, поступить в институт? – удивился отец. Они переглянулись с матерью: понимали, конечно, что дело идёт к замужеству, но всё же…