Текст книги "Пока не пробил час"

Автор книги: Ирина Глебова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

10

В последние дни Юлик все чаще почти с умилением думал о городе Белополье. Ведь это же его родина! Здесь прошло детство, и, надо сказать, счастливое время – может быть, самое светлое из всех, что у него было. Где он только не скитался, а вот ведь ни разу даже не вспомнил об этом городке. Искал счастье и удачу в самых разных местах, а нашел именно здесь! Воистину правду говорят: «Где родился, там и пригодился!» Привело его в Белополье отчаяние, встретило несчастье, грозившее обернуться настоящей трагедией. Но в конце концов все кончилось просто замечательно. Здесь оказались чудесные люди, которые теперь чуть ли не стыдятся своих подозрений. Юлик отогрелся душой и просто блаженствовал, окруженный доброжелательностью, сочувствием, распростертыми объятиями. Многие именитые горожане с радостью предлагали ему помощь. Но он принял приглашение Кондратьевых. Там была Надя…

Они стали неразлучны. Он жил в усадьбе Кондратьевых, во флигеле, по утрам завтракал за семейным столом. А потом они с Наденькой, рука об руку, уходили – гулять в сад, или ехали в город, или навещали Надиных друзей… В доме еще царила атмосфера печали: бедная Вера Макарова была для них близким и любимым человеком. Анатолия Викторовича они тоже считали родным, а он так переживал, был так несчастен! И все же Сергей Сергеевич и Ираида Артемьевна не могли не радоваться за дочь. Девочка была влюблена и счастлива! Нет-нет, она тоже очень любила свою тетю Веру, часто плакала, вспоминая ее. Кто ж виноват, что все так совпало – первая Наденькина любовь и смерть близкого человека? Но еще более поразительно было то, что именно смерть Веры Макаровой сняла страшное обвинение с Надиного возлюбленного! Как все в жизни переплетено – добро и зло, горе и радость…

Полковнику и его жене Юлиан нравился. Умный, прекрасно воспитанный молодой человек! А каких именитых кровей! В данный момент он небогат, да это не беда. Ему можно найти перспективную службу – знания у него обширные. А со временем… Он ведь наследник госпожи Кокуль-Яснобранской, ее единственный сын! Может получиться и так, что мать часть своего состояния передаст сыну значительно раньше. Предпосылки тому уже есть: буквально вчера Юлиан получил от нее письмо. Судя по всему, происшествие с сыном, чуть не окончившееся так трагично, взволновало и задело мадам Кокуль-Яснобранскую. Она писала, между прочим: «Коль ты на какое-то время остаешься в Белополье, позволяю тебе жить в Волфинском. Управляющему я написала, он тебя примет и устроит, снабдит и некоторыми денежными средствами…» Похоже, смягчилось материнское сердце! Так что выбор дочери родители одобряли: Юлиан – достойная партия для Наденьки. А в том, что дело идет к помолвке, никто не сомневался. Тут и слепой заметит, и глупый поймет!

Юлик, едва получил и прочел письмо от матери, сразу пригласил Надю съездить с ним в Волфинское. Имение располагалось здесь же, в уезде, около часа езды от города. Полковник, узнав, что Юлиан не был там с детства, удивился:

– Почему же? Красивейшее место, прямо европейский дворец! – И, поймав укоризненный взгляд жены, торопливо закончил: – Ну, ничего, ничего… Поезжайте, посмотрите…

Кондратьевы, конечно, знали историю отрешения Юлика от родителей и старались не говорить об этом, не напоминать. Отпуская с ним дочь, они почти что совершали подвиг доверия к молодому человеку. Полковник, правда, заикнулся было:

– Хорошо ли, Ираидочка… молодой девушке ехать в гости к молодому человеку – наедине? Не к жениху? Я Юлиана ни в чем не могу упрекнуть, но что скажут люди?

Ираида Артемьевна скользнула к нему на диван, клубочком прижалась под бок к своему крупному мужу.

– Сейчас, Сереженька, и люди на многое смотрят не так, как во времена нашей молодости! Проще, современнее. Двадцатый век – он такой раскованный, девушки эмансипированные, самостоятельные. Попробуй-ка скажи Наденьке, что неприлично ехать в гости к Юлику! Она тебя засмеет!

– Что да, то да! – Сергей Сергеевич довольно улыбнулся. – Язычок у нее острый, не попадайся!

– И потом… – Жена отстранилась и уже серьезно посмотрела на него. – Мне кажется, он и зовет-то ее для того, чтоб объясниться. Вот увидишь – они вернутся женихом и невестой и объявят об этом! Так что нам уже нужно думать о свадьбе!

– И все же, – немного подумав, сказал Кондратьев, – я пошлю с ними за кучера своего Степана! Вот и будет Надя не одна, под присмотром.

Степан много лет служил у Кондратьева денщиком, а когда полковник ушел в отставку – поехал с ним и стал личным слугою. Крепкий мужчина средних лет, надежный и верный… Через день именно он правил экипажем, который вез Юлика и Надю в имение Кокуль-Яснобранских Волфинское.

Когда коляска спустилась в очень красивую балку, как бы рассекающую зеленый массив леса, Юлик воскликнул:

– Я узнал, право же, Наденька, узнал! Это уже наш парк – ландшафтный, как его называла матушка… Скоро должен быть мост.

Они повернули и в самом деле подъехали к широкому каменному мостику, переброшенному через небольшое озерцо.

– Как красиво!

Надя смотрела на изящные перила мостика, на деревья, поднимающиеся перед ними по склону. Слева и справа открывались живописные поляны с группами деревьев и кустарников. Это явно были куртины – художественно скомпонованные композиции. Береза соседствовала с серебристым кленом, красный дуб – с рябиной, рядом с елью росла плакучая ива…

– Ой, а это что? Я таких деревьев никогда не видала!

Перед ними на поляне стояли необычные деревья – много, больше двадцати. Могучие, похожие на ели, с голубоватой, даже на вид мягкой хвоей. Крона в виде конуса вся была усыпана продолговатыми шишечками. И Юлик вспомнил – это было необыкновенно приятное чувство узнавания, воспоминания того, что, казалось, давным-давно ушло из памяти. Но вот же – вдруг всплывало!

– Эти деревья, Наденька, называются «лжетсуга сизая»! Их моя мать выписывала из Америки, они прижились. Но, похоже, в округе больше таких нигде и нет.

– Какие чудесные! Наверное, госпожа Кокуль-Яснобранская разводила и другие редкие деревья?

– Здесь много чего необычного: и деревья, и кустарники, и цветы. Но приготовься – сейчас ты кое-что увидишь…

Они уже ехали по верхней липовой аллее. И вдруг в разрыве между деревьями открылся вид на все имение сразу – на сам замок-дворец и террасный парк вокруг. Надя вскрикнула, вскочив на ноги, и в тот же миг Степан, тоже восхищенный, остановил коляску. До сих пор кроны деревьев на склоне закрывали вид, но как раз в этом месте панорама разворачивалась во всю красу. Здесь же специально стояла открытая легкая беседка – для обозрения. Юлик и Надя вошли в нее.

Замок стоял на высоком холме, словно господствуя над окружающим простором. Парадный подъезд обрамляли граненые ризалиты, которые, поднимаясь над вторым этажом, переходили в восьмигранные средневековые башни со стрельчатыми окнами, зубцами и шпилями. У входа, между ризалитами, стояли квадратные колонны, поддерживающие балкон второго этажа. Силуэты входных арок повторяли стрельчатые окна…

– Какой огромный! – воскликнула Надя.

– Тридцать комнат и три зала. – Юлик снова потянул девушку за руку к экипажу. – Поедем скорее, сама все увидишь. Там есть на что посмотреть!

Теперь они ехали по регулярному парку. Холмы, прорезанные террасами, каменные стены которых укрыты плотным зеленым ковром из кустарника и цветов… Широкие лестничные сходы к прудам… Мосты и мостики через эти пруды… Газоны с фонтанами и цветниками, обрамленные бордюрами… И вот нижняя терраса с короткой аллеей пирамидальных дубов вывела прямо к невысокой ограде и воротам с гербом. Они въехали во двор, прямо к парадному входу дворца госпожи Кокуль-Яснобранской.

Управляющий встретил их на крыльце, провел по парадной мраморной лестнице на второй этаж, показал подготовленные для молодого хозяина и его гостьи комнаты, доложил, что «ленч» будет подан через полчаса. На минуту задумавшись, Юлиан попросил:

– Накройте не в столовой, а в дубовом зале. Это можно?

Когда он ввел Надю в помещение, которое назвал «дубовым залом», она застыла, пораженная. Стены его, обшитые дубом, казались наклонены одна к другой и почти сходились вверху. Но не до конца: их соединял застекленный витражный потолок – единственное здесь окно. Оттуда лился солнечный свет, преломлявшийся зелеными, красными, синими бликами. В одном конце изразцовая темно-зеленая печь изображала маленький, словно игрушечный замок. В другом – украшением был камин, стилизованный под готику.

Для молодых людей был накрыт небольшой стол, их обслуживал расторопный лакей европейского вида: в белом пиджаке, с галстуком-бабочкой, крахмальной салфеткой на сгибе локтя.

– Материнская выучка, – кивнул на него Юлик, и в его голосе прозвучала гордость.

– Я еще раньше догадалась, что ты любишь свою матушку. Но ведь она тебя бросила, разве не так?

Юлик пожал плечами:

– Госпожа Кокуль-Яснобранская – очень своеобразная женщина. Она совершенно искренне считает, что материнский долг выполняет сполна. Всем, кто меня содержал, она всегда щедро платила – пансиону, родственникам. И за мою учебу тоже. Обычно раз в год мы виделись, проводили недельку вместе: она возила меня с собой в театры, на балы или в гости. И очень бы удивилась, если бы я на что-то пожаловался – чего же мне еще надо? Дети и родители не должны мешать жить друг другу – это ее кредо. Да, моя мать такая и другой никогда не будет. Что же ее осуждать…

Голос Юлика дрогнул от горечи на последней фразе, и Надя совершенно непроизвольно положила ладошку на его руку. Нет, никогда она не сможет понять женщину, живущую в свое удовольствие вдали от единственного сына! Ведь сама она всегда была окружена любовью и нежностью родителей – каждый день!

– Скажи, Юлик, а разве отец тебя не любил – в детстве, когда вы жили еще все вместе? – Девушка недоуменно покачала головой. – Разве можно разлюбить сына?

– Наверное, можно. Да, ты точное слово подобрала: «разлюбить». Думаю, отец и в самом деле меня разлюбил!

– Ты и его не осуждаешь?

– Не знаю…

Юлик кивнул лакею, указав на бутылку шампанского в ведерке со льдом. Тот ловко откупорил и разлил по бокалам. Они немного выпили, но Надя продолжала смотреть вопросительно, и он ответил:

– Отец поначалу очень хотел меня видеть, просил мать позволить нам встречаться. Но она отказала, как всегда умела – категорически. Он переживал, писал мне письма, но мать сумела и этому поставить заслон. А потом он женился, у него родились другой сын и дочь… Его жена захотела, чтобы он совершенно порвал с моей матерью, а это автоматически означало отказ и от меня. Он сделал так, как она хотела, а теперь, наверное, и сам считает, что поступил правильно… Знаешь, Наденька, мои питерские брат и сестра даже не подозревают о моем существовании!

– Это же совсем не по-человечески! – Девушка всплеснула руками. – Он сам на себя накликает божью кару!

– Забудем о них. Это все в прошлом! А сейчас я просто счастлив – мы здесь, вдвоем… Дай руку, я покажу тебе парк!

Часа через два они немного утомились и устали восхищаться красотой обустроенной природы и редкостями флоры. Тогда Юлик подвел девушку к старинной беседке, украшенной лепными фигурками лебедей. Отсюда открывался вид на пруд и красивый мостик. Они сели на скамейку с витой спинкой, и Надя так просто и естественно положила голову Юлику на плечо. Он обнял ее, вдыхая полынный запах ее прогретых солнцем волос:

– Я полюбил тебя с первого взгляда…

– И я тебя – с первого…

Они говорили, сидя в той же позе, не глядя друг другу в глаза – это было не обязательно, когда сердца бились настолько в лад.

– Я хочу, чтобы мы обручились, но в твоей семье траур… Боюсь оскорбить чувства твоих родителей!

– Мы с тобой не виноваты, что так получилось! Сделаем скромное обручение, память тети Веры это не оскорбит…

Они долго не выходили из беседки. Губы девушки были так доверчивы и наивны. Она явно еще не умела целоваться! У Юлика же был большой интимный опыт. Искушенные женщины, разбитные опереточные актриски, мамзельки из публичных домов – кого он только не перевидывал за свои вольные, неподконтрольные, никому не подотчетные годы! Один раз легкой венерической болезнью переболел – слава богу, не сифилисом! Это его испугало, заставило быть осторожнее, разборчивее… Он легко увлекался, быстро остывал. Но Надя… Это совсем другое чувство, он убежден! Сильное, долгое – наверное, на всю жизнь. Ведь недаром они увидели и полюбили друг друга при таких необычных обстоятельствах – в зале суда! И этот человек – исправник Макаров, – и в Надиной жизни и в его собственной играет важную роль. Только какую?

Держась за руки, они спускались к дому по тропинке, огибающей террасы.

– Скажи, Наденька, а господин Макаров… что он за человек?

– Дядя Анатолий? Он хороший, ты, Юлик, не держи на него обиды! Он теперь знает, что ошибался. А сейчас он так страдает!

– Ты говорила… он и его погибшая жена были счастливы.

– Да, ты бы видел! Они так друг друга любили! Дядя Анатолий всегда был так внимателен к тете Вере, просто пылинки с нее сдувал! Неужели этого страшного человека, убийцу, не поймают?

– Почему же! – Юлик пожал плечами. – Вот приехал из губернского центра следователь, говорят – очень толковый. Значит, за дело возьмутся серьезно.

– А я боюсь! Ведь кого-то опять могут убить… женщину!

– Не бойся, Надюша, тебе ничего не угрожает! Я все время буду рядом с тобой. И – твой дядя, исправник… Он небось тоже обещал тебе защиту? Ему как раз и карты в руки!

– Да, он говорил, что сумеет меня защитить. Видишь, Юлик, какой он замечательный! Жена только что погибла, а он о других переживает.

– Я вижу, ты его любишь. – Юлик глянул искоса, чуть вскинув подбородок. – А он тебя?

Девушка уловила в его интонации настороженность и засмеялась:

– Ты что же, милый мой, ревнуешь? Так ведь Анатолий Викторович – мой дядя. Он и любит меня по-родственному, как будто маленькую девочку. Сам-то он уже… ну, еще не старик, но и не молодой. Тридцать пять лет!

– Наденька, да что ты! – воскликнул Юлик удивленно. – Исправник Макаров всего на восемь лет старше меня. Это значит, и я для тебя – не молодой?

– На восемь? – Надя на минутку задумалась. – Ого, на восемь лет! Ты, Юлик, такой как надо! А Макаров, даже если и не стар, все равно – он мой дядя! И этим все сказано!

– Значит, ты говоришь – он хороший человек? – спросил Юлик уже спокойно.

– Очень! Ты вот не знаешь, а я тебе скажу… Когда ты уже сидел в заключении, но суда еще не было, дядя Анатолий мне как-то признался: «Мне жаль этого парня. И я боюсь – вдруг ошибаюсь, вдруг он не виновен!» Это он мне сам говорил. Видишь, он вовсе не примитивный солдафон – если тебе могло так показаться. Совсем недавно у нас был бал – в честь маминых именин. И тетя Вера тогда маме сказала, а я слышала и запомнила: «Вы все Анатолия знаете только поверхностно. Он такой… многогранный. Может неожиданно всех удивить!»… Она ведь своего мужа знала лучше других, правда? Восхищалась им… И вообще – он умный, начитанный, романсы под гитару поет, танцует хорошо!..

– Как же такого не любить! Ты это хотела сказать?

– Юлик, ты опять? Это уже просто смешно!

– Нет-нет, Надюша, не сердись! На этот раз я совершенно искренне сказал. Я ведь тоже, представь себе, знаю, что он сердечный и справедливый человек.

– Правда? – обрадовалась Надя. – Откуда, Юлик, откуда? Это тайна? Расскажи мне, пожалуйста!

Она чуть ли не прыгала от нетерпения, теребя его за рукав. Ну право же, совсем девочка! Чудная малышка! Юлик не удержался, притянул ее к себе… Но Надя сама прервала поцелуй, и вовсе не из скромности. Любопытство оказалось сильнее.

– Я никому не скажу, милый! Ты меня заинтриговал!

Он засмеялся:

– Ты вообразила бог знает что, а тайны-то никакой и нет. Твой дядя – исправник Макаров – приказал кормить меня из ресторана. Мне об этом рассказал охранник, который меня сторожил. Сказал: «Всех кормят за казенный счет, а для вас лично господин исправник приказал носить еду из ресторана». Я не спрашивал, но уверен, что это его собственная инициатива. Вряд ли из полицейского бюджета отпускают деньги на ресторан, значит, он оплачивал это из своих средств.

Надя радостно захлопала в ладоши:

– Вот видишь, видишь! Он и правда очень хороший, и вы с ним обязательно подружитесь! Ведь скоро вы станете родственниками!

…Так трудно было им расставаться на ночь! Но Юлик проводил Надю до двери ее комнаты, легонько, нежно прикоснулся губами к губам:

– Спокойной ночи, милая…

Он совершенно точно знал: эта девушка станет его только в брачную ночь. Он и сам ни за что не хотел бы иного, потому что это был особенный мир, особенные люди, особенные отношения. Сам он тоже принадлежал к этому миру и радовался возвращению в него.

А ночью Юлику приснился страшный сон. Как будто бы он встал, вышел из комнаты и идет по коридору – бесшумно ступая по мягкому ковру. Идет к комнате Нади. Ему жутко, он пытается остановить себя: «Зачем я иду туда? Не надо, не надо!..» И в какой-то момент он видит впереди себя другую фигуру – мужчина тоже идет к Надиной комнате, тоже крадучись, таясь. Ловкая фигура, очень знакомая. Вот уже подошел к двери, остановился и стал медленно оглядываться… Юлик испугался: сейчас он увидит лицо… Чье? Нет, нет, он не хочет!.. Шарахнулся в пристенную нишу, споткнулся и сел прямо на пол…

В этот миг он проснулся и, как ни странно, в самом деле сидя – только на своей кровати. В комнате уже разливался бледный розовый свет – наступало утро. Юлик распахнул окно, долго дышал свежестью просыпающегося парка. Сон развеялся, как туман, почти забылся. Осталось лишь смутно-тревожное ощущение… Но оно не позволило ему крепко заснуть, и, по-дремав еще пару часов, молодой человек отправился умываться, приводить себя в порядок. Он уже сидел в библиотеке и читал, когда к нему спустилась Надя. Потрепав его по волосам, она тут же сказала:

– Здесь такая романтичная обстановка! Знаешь, я среди ночи проснулась, и мне так захотелось погулять. Я и вышла в сад. А там – от луны все казалось серебряным: деревья, трава, фонтаны. Боже, я такой красоты еще не видала! Так хотелось тебя разбудить, но не могла заставить себя уйти из парка. Гуляла, пока не пискнула какая-то пичуга, и я увидела, что уже встает солнце. Тогда побежала к себе наверх, чтоб со второго этажа увидать рассвет. А потом заснула как убитая!

Юлик глянул на ее счастливое, прекрасное лицо, и сердце у него забилось чаще. От любви… Или от тревоги? Но потом еще один день, наполненный дворцовыми чудесами, совершенно развеял остатки смутных неприятных чувств. А под вечер кучер Степан вез их – уже жениха и невесту – домой, в Белополье.

11

Макаров первым сказал то, о чем Петрусенко тоже думал, но пока помалкивал:

– Я арестовал того, кто казался мне убийцей Савичевой, доказал его вину, отдал под суд. И меня же словно ткнули мордой в… Да еще как ткнули! Чтобы я до самой печенки осознал, какой я дурак!

– Что ж, видимость именно такова. Но я бы не торопился с выводами. Реальность может оказаться сложнее.

Викентий Павлович курил трубку, пуская колечки в открытое окно. Он сидел в кабинете, который ему предоставили в полицейской управе. Когда он только приехал в Белополье, Макаров обрадовался. Крепко пожимая ему руку, сказал:

– Как хорошо, что это вы, господин Петрусенко! Вместе мы быстро найдем убийцу!

Формально исправник был отстранен от дела, настолько сильно задевшего его лично, – таковы правила. Но Викентий Павлович первый понимал, как ценна помощь начальника уездной полиции. Макаров был еще очень угнетен, но внешне подтянут, собран, энергичен. Заметно было, что нетерпение жестоко терзает его, что ему хочется действий, действий!.. И уже через три дня он не мог скрыть разочарования: ему казалось, что Петрусенко слишком долго присматривается ко всему. Теоретизирует, вот как сейчас…

– Главный вопрос, на который я бы хотел иметь ответ: «зачем?»

– А я думал, – усмехнулся Макаров, – вы скажете: «кто?»

– Так сразу «кто?» ответить не получится, это я уже понял. А вот «зачем?» – это очень интересный вопрос. Узнав мотив, узнаем и исполнителя.

– Мне кажется, это кто-то не из нашего города… Человек случайный, приезжий.

– Но, Анатолий Викторович, вы противоречите себе! Как же тогда: «ткнули мордой»?

– Нет! – Макаров упрямо сжал зубы, так что резко обозначились скулы. – Нет, не противоречу! Я ведь арестовал Кокуль-Яснобранского очень быстро, через сутки. Настоящий убийца был еще здесь. Если он и собирался удрать, то после этого успокоился: весь город гудел о том, что убийца пойман. Наверное, тому, настоящему, стало любопытно – чем же все кончится? Он чувствовал себя в безопасности, жил, ждал…

Петрусенко слушал спокойно, но тут удивленно приподнял брови:

– И зачем же, по-вашему, он совершает убийство сразу после суда?

– Да вот за тем самым, что я сказал, а вы повторили – «ткнуть мордой», посмеяться! И боюсь, на этот раз он здесь вряд ли задержался. Понимал: вся полиция на ноги встанет…

Викентий Павлович мягко положил руку на плечо Макарову:

– Эта версия не хуже других. Но я рискну предположить вот что… Убийца – местный, из вашего окружения… может, и не очень близкого, но все же. Савичеву убил не случайно, вашу жену – тоже. Предположим, Вера Алексеевна что-то знала о нем от своей подруги, стала подозревать, чем-то его испугала… Как вам такой поворот?

– Да, логично, – мрачно согласился Макаров. – Но моя жена не имела от меня тайн. И я знаю, что Любовь Лаврентьевна намекала ей на какого-то мужчину. Нет, не так! Не намекала, а просто не отрицала. Знаете, она была молодая вдова, красивая женщина. Слухи так и витали вокруг ее имени – конечно же, насчет любовника. Когда моя Вера расспрашивала Любочку – Любовь Лаврентьевну, – та только посмеивалась и говорила: «Все может быть!» Вот что знала моя жена – ничего больше!

Петрусенко с сомнением покачал головой:

– Я бы не стал так сразу отбрасывать эту версию! Но вот вам другая. Убийца – здешний, человек с больной психикой, попросту говоря – маньяк. Савичева жертва случайная, а вот ваша жена – уже нет. Именно с вами он таким образом вступает в игру, провоцирует.

– А вот здесь, Викентий Павлович, у вас логика хромает!

– Почему же?

– Во-первых, это не может быть маньяк – до сих пор в городе не случалось подобных убийств.

– Все когда-нибудь начинают, совершают преступление в первый раз.

– Предположим! Но зачем же нужно было убивать Веру? Ведь как хорошо все складывалось: арестован другой, осужден, можно жить дальше, без страха. Для заезжего преступника все равно – уехал, и все! Но для местного ошибка следствия – это просто подарок. Живи себе спокойно! А он – вновь на себя внимание! Зачем?

Петрусенко явно наслаждался дискуссией.

– Вы забываете, – возразил он почти весело, – что мы условились: убийца – маньяк! А для таких, даже если он умный человек, главное – собственное непреодолимое желание. Тут они ничего не могут поделать – идут за ним, как лунатики… Впрочем, – Викентий Павлович пожал плечами, – не обязательно убийце быть маньяком. У убийцы почти всегда присутствует мания величия – я сам не раз убеждался в этом. В какой-то момент она проявляется в том, что он торжествует: «Здорово я обманул этих тупиц полицейских! Вон они судят вместо меня какого-то простака, а я ловко ускользнул от правосудия! Как я умен!»… Но потом, когда взоры всех людей обращены на мнимого преступника, когда на суде так живо расписывают кровавое убийство, которое тот якобы совершил, а публика ужасается, – настоящий преступник начинает завидовать и злиться. Наступает момент, когда ему хочется вскочить и закричать: «Это не он, это я все сделал! Я!» Но все же инстинкт самосохранения у него выше тщеславия. Просто сказать об этом он не может. И тогда «говорит» иным способом. Он совершает точно такое же преступление, исключительно чтобы заявить: «Вы все глупцы! Я вас обманул! Я – вот он: умный, неуловимый, жестокий…» Возможно, мы имеем дело именно с таким случаем.

Макаров молчал, обдумывая. Но Викентий Павлович не дал ему долго размышлять.

– А не приходила ли вам в голову мысль о мести? – спросил с интересом. – Наверняка есть в городе люди, которым вы здорово досадили! Такова извечная наша полицейская участь…

Анатолий Викторович вскинул голову:

– Что? Месть? Не-ет, не думал… Впрочем, вот же, право!

Он возбужденно прошелся по комнате и стал напротив Петрусенко.

– Пока вы не сказали – и мысли не мелькало. А теперь вспомнил! Есть один человек… Три года назад я его арестовал, драка была среди мастеровых. Он своим сапожническим ножом порезал другого сапожника, не очень сильно – тот быстро поправился. Но и когда арестовывали, и после суда все кричал о несправедливости, о том, что виноват тот, пострадавший. И угрожал мне… Даже слова его помню: «Будет тебе, шкура, так же плохо! Наплачешься!»

– А где сейчас этот сапожник?

– Как раз недавно вышел из заключения, вернулся в город. Я его недавно встретил, так он отвернулся со злостью.

– Ну вот, – развел руками Петрусенко. – Еще одна версия!

– Три года отсидел, – покачал головой исправник. – Это же небольшой срок, зачем ему вешать на себя убийство? Глупо.

– Ну, во-первых, преступник обычно надеется, что его не уличат и он останется безнаказанным. И потом… Тюрьма с людьми разные вещи творит. Кто-то заречется еще туда попадать, а кому уголовная жизнь въедается в кровь, затягивает. Такому уже ничего не страшно… Видите, Анатолий Викторович, уже несколько версий у нас с вами наметилось. Надо проверять…

Викентий Павлович далеко не все рассказывал исправнику Макарову. Это был не его стиль – посвящать в ход своих размышлений посторонних. А Макаров, несмотря на всю свою заинтересованность, был-таки посторонним – человеком, не включенным в следственную группу. Более того: он был сам среди подозреваемых. Петрусенко видел, что ни самому исправнику, ни знавшим семью Макаровых белопольцам подобное и в голову не приходило. Он прекрасно понимал их, но формально получалось так: Макаров последним видел жену живой, у него не было твердого алиби на время убийства. Той ночью исправник дежурил – его видели и в управе, и в околотках, и на нескольких постах. Но времени никто толком не помнил – все указывали приблизительно. «Что ж, – думал по этому поводу Викентий Павлович. – Подобная небрежность только подтверждает невиновность Макарова. Он – опытный полицейский, уж сумел бы все как следует продумать, организовать себе убедительное алиби».

И потом, Петрусенко ни на минуту не забывал, что расследует не одно, а два убийства, совершенные одним человеком. Если подозревать Макарова в убийстве жены, надо сразу предполагать, что и Савичеву задушил тоже он. А это совершенно противоречит информации о давней и искренней дружбе двух семей… Так что версию о Макарове Петрусенко, конечно, тоже учитывал, но скорее теоретически.

По той же причине – два убийства, а не одно! – он чуть было не отверг версию о мести. Если сапожник по фамилии Синцов имел повод мстить Макаровым, зачем ему убивать Савичеву? Он сказал об этом исправнику, но Анатолий Викторович неожиданно вскинул на него удивленные глаза:

– Так ведь мы тогда его и задержали вместе с Владимиром Савичевым! Совершенно случайно оказались рядом: я был не на службе, а просто проводил время с другом. Как раз Владимир первый и бросился на Синцова, скрутил его! А я потом подоспел и после дело вел… Надо же! Когда вы, Викентий Павлович, сказали о мести, я серьезно не отнесся. А вот теперь… кто знает!

Подобная деталь и правда придавала версии правдоподобность. Но все же Петрусенко сомневался. Уголовный мир он знал хорошо. Мстили эти люди своим гонителям из полиции крайне редко, но все же подобные случаи бывали. Однако убивать жену уже покойного обидчика!.. Такое никакому уголовнику не взбредет на ум! А ведь Савичев к выходу Синцова из тюрьмы уже скончался. Конечно, этого сапожника проверить нужно, но Викентий Павлович почти не сомневался – пустая трата времени.

А вот с кем ему хотелось встретиться, и не просто встретиться, а очень подробно поговорить – так это с бывшим подозреваемым, Юлианом Кокуль-Яснобранским. Если тот и невиновен, все равно – он оказался в самом центре событий! Не может быть, чтобы совершенно ничего не знал, не увидел, не заметил. Или не сумели допросить как следует, или намеренно скрывал. Очень интересно будет поработать с этим молодым человеком! Вот только Викентий Павлович не торопился – хотел собрать побольше сведений, самых разнообразных. Глядишь, что-то и вынырнет такое, от чего можно будет оттолкнуться в разговоре с Юлианом…

Викентий Павлович поселился в небольшой городской гостинице – добропорядочном заведении с несколько консервативной старинной обстановкой. Однако ему нравился этот добротный уют, традиционная кухня гостиничного ресторана. Вечерами он садился за один и тот же отдельный столик у окна, с удовольствием, не торопясь ужинал и спокойно обдумывал все, что узнал за день. Например то, что любовник у Савичевой все-таки был! Об этом он узнал от горничной убитой. Нашел эту пожилую женщину, разговорил ее… Разговорить, расположить к себе Викентий Павлович мог кого угодно. И так повести дело, что собеседник вспоминал даже то, чего, казалось, и не знал. На этот раз он просто не мешал женщине погружаться в приятные воспоминания. Сам же внимательно слушал.

– Когда Любочка первый раз ночевала на той даче, я сразу поняла: что-то случилось!

– Первый раз? – переспросил Викентий Павлович. – Почему?

– Так раньше она туда и не ездила. А начала по весне, еще в марте. Приехала еще до полудня, но сразу объявила, что будет спать. Сказала: «Надо отоспаться», – словно там целую ночь не спала. Села перед зеркалом, волосы распустила, я ее стала расчесывать. А она веселая, смеется, балуется. Я, конечно, спрашиваю, что случилось. А она: «А сама не догадываешься?» Чего же там не догадываться, не маленькая ведь… С тех пор и повадилась ездить в тот дом. От меня не скрывала, что встречается там с кем-то. Говорила: «Я ведь со своим Владимиром совсем забыла, как женщиной быть, а все равно не изменяла ему, пока жив был. Хотя уже и женой не была, а так – сиделкой». И в смех. Оно и правда, муж ее долго болел. Я за Любочку, честно говоря, рада была. Только спрашивала: «Что же ты, замуж за него пойдешь?»

– А она?

– Смеялась: «Ты, Настасья, любопытная слишком!» А потом как-то сказала: «Главное – я получила того, кого хотела. Захочу – и замуж пойду, никуда не денется!»

– И ни разу не назвала его?

– Нет! Мне ведь тоже любопытно было, но – нет. А вот случай один был…

– Интересный, наверное, случай? – осторожно поинтересовался Викентий Павлович. – Раз вы запомнили?