Текст книги "Капкан для призрака"

Автор книги: Ирина Глебова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

…Лютцы словно вернулись к жизни! Несколько дней, в которые они думали, что убийца – их Эльза, семья жила в оцепенении и страхе. Теперь они воскресли. Людвиг и Настя строили предположения: Эльза, приехав в Лодзь, пыталась встретиться с Покольским. Возможно даже, и встречалась, и говорила, но бесполезно. А может быть, и не успела встретиться… Время пройдет, она сама им все расскажет – если захочет.

Эльза тоже стала почти прежней, не избегала своих родных, а с сыном почти не расставалась. Гуляла с маленьким Эрихом, играла с ним, спать брала в свою комнату. Вот только каждый день она с нетерпением ожидала почту, покупала несколько газет и лихорадочно прочитывала их. Это можно было понять: все-таки убит человек, которого она до последнего времени сильно любила, который был отцом Эриха. Газеты давали подробный отчет о следствии. Когда же был назван день суда, Эльза сказала брату:

– Завтра я поеду в Лодзь… на суд.

Опять на ее щеках горели лихорадочные пятна, а глаза упрямо и непреклонно блестели. Людвиг и Настя не посмели возражать ей. Эльза уехала. А потом случилась та ужасная вещь, которая перевернула всю их жизнь.

Во время суда Павел Карпухин признал многое. Он и в самом деле брал напрокат лакейскую ливрею, он и правда лазил по деревянной лестнице к окну зимнего сада. Признал даже, что уволился из магазина Покольского после сильной ссоры с хозяином, но вот причину ссоры назвать отказался. И, главное, постоянно повторял одно: «Нет, я не виновен. Я не убивал!» Однако, помимо его признаний, были и другие весомые доказательства: его видели в час, совпадавший с убийством; лоскут, найденный на лестнице, был именно из его пиджака; бритва с пятнами крови идеально подходила к орудию убийства… Присяжные и судьи не колебались. Однако, когда судья громко произнес первое слово вердикта: «Виновен!» – произошло неожиданное.

В зале, в проходе между кресел, словно из ниоткуда возникла женская фигура – высокая, стройная, с бледным лицом, обрамленным темными локонами. Громким, звонким голосом она воскликнула:

– Нет, это неправда!

Молодая женщина быстро прошла к скамье подсудимых, перегнулась через барьер и тронула ладонью руку арестанта.

– Спасибо тебе, Павлик! – сказала она. – Но коль все так обернулось – незачем тебе отвечать за мою вину.

Она говорила негромко, но в наступившей тишине каждое слово достигало дальних концов зала. Только теперь, опомнившись, судья зазвонил в колокольчик, присяжные растерянно заговорили, а к женщине подскочили караульные. Но она уже сама повернулась к трибуне, где сидели судейские:

– Отпустите Карпухина. Это не он убил Покольского… Я зарезала его бритвой.

И без того бледная, женщина стала похожа на привидение. Она покачнулась, голос ее слабел, казалось – силы и решимость ее оставляют. Однако, когда судья удивленно воскликнул: «Кто же вы?» – она внятно произнесла:

– Меня зовут Эльза Лютц.

…Эльза поехала в Лодзь не для того, чтобы поговорить с Покольским. Она понимала – это бесполезно. Последнее письмо Станисласа было официально холодным и даже грубым. Потом последовало долгое молчание. Но, только прочитав о помолвке с дочерью банкира, Эльза призналась сама себе, что обманута и брошена. Говорить с изменником, плакать перед ним, умолять? Нет, на такое унижение она не пойдет! Поезд вез ее в Лодзь, она сидела у окна и была внешне спокойна. Никто бы не догадался, что задумчивый взгляд этой юной женщины – всего лишь заслонка, за которой полыхает сжигающее ее пламя. Как давно не испытывала она страшного бешенства, от которого, казалось, разрываются сердце и мозг! В детстве это случалось, и вот теперь… Но сейчас она сумела загнать вспышку бешенства в дальний уголок сознания. Не загасить ее – нет, этого она не хотела! Только спрятать до времени…

В Лодзи Эльза сразу же нашла Павла Карпухина. Они работали в одно время у Покольского. Стремительный роман Станисласа и Эльзы развивался у Павла на глазах. Счастливая девушка о многом рассказывала своему ровеснику и другу. Павел был славный парень, по-настоящему благородный. Эльза скоро поняла, что он влюблен в нее. После одного откровенного разговора он сказал:

– Ты всегда сможешь на меня рассчитывать. Будешь счастлива – я постараюсь за тебя радоваться. Ну а если обманешься и захочешь, чтобы я был рядом, – только позови…

– Я не могу обмануться, – засмеялась тогда Эльза. – Мы со Стасем так любим друг друга!

Павел хмуро усмехнулся:

– Хотел бы я быть в нем так же уверен, как ты…

Она рассердилась и почти поссорилась с ним тогда. А вот теперь едет именно к Павлу за помощью. Уже встретившись с ним, она узнала, что парень у Покольского не работает. Когда тот стал откровенно ухаживать за дочерью банкира Брезы, Павел спросил хозяина:

– Но ведь вы обещали жениться на Эльзе? Она родила вам сына!

– Не твое дело, холоп! – высокомерно ответил Покольский. А потом засмеялся: – Ты меня еще благодарить должен: она теперь с радостью пойдет за тебя. Женись, я не против!

После этого Павел у него работать не мог, ушел. И без колебания согласился помочь Эльзе встретиться с Покольским. Если бы он знал, что она задумала! Но Эльза скрыла от него свой истинный план. Она сказала, что, переодевшись лакеем, хочет на балу последний раз поговорить со Станисласом.

– Я сумею увести его в зимний сад… Но я боюсь, Павлик, что он может поднять на меня руку! Хочу, чтобы ты был рядом… Давай вот что сделаем: я заранее открою окно, а ты приставь к нему лестницу и заберись. Но так, чтобы он тебя не видел. А я буду знать, что ты готов за меня заступиться! Ты ведь знаешь, где взять лестницу? У сараев.

Эльза, переодетая лакеем, с подобранными под форменную фуражку волосами, сумела ни разу не попасться на глаза самому Покольскому. То, что она увидела на балу: веселого Станисласа, его увешанную бриллиантами толстушку-невесту, разодетых гостей, от души поздравляющих Покольского с прекрасной партией, – все это только подхлестнуло ее решимость отомстить. Роскошный стол, размах праздника, огромный оркестр… Она отомстит, обязательно отомстит за себя и брошенного маленького сына. Месть будет жестокой – во внутреннем кармане у нее лежит острая складная бритва…

Эльза проследила, когда один из лакеев понес в сторону небольшой мужской компании, где главенствовал сам хозяин, поднос с бокалами. Она, как бы пробегая мимо, ловко положила на поднос записку и бросила: «Просили передать пану Покольскому. Ты ведь к нему идешь?..» Записку она приготовила заранее: «Если не хочешь, чтобы я устроила большого скандала прямо здесь, на глазах твоей невесты, – приходи минут через десять в зимний сад. Это будет наш последний разговор, больше я тебе досаждать не стану». Подписи она не поставила – он и так поймет… Увидела, как лакей подошел к мужчинам, что-то сказал. Все засмеялись, стали хлопать Покольского по плечам: наверное, шутили о его способности закрутить интрижку даже на собственной помолвке. Он же улыбался растерянно, пока распечатывал записку. Потом улыбка застыла у него на губах, он быстро свернул листик бумаги и сунул себе в карман. Эльза не стала смотреть, что же и как он отвечает приятелям, – не замеченная в толпе веселящихся гостей, вышла в коридор, юркнула на лестницу черного хода и поднялась в зимний сад. Этот дом она знала очень хорошо…

Окна зимнего сада выходили не на парадную дверь, а на хозяйственные постройки. Эльза распахнула окно и увидела, что деревянная лестница уже стоит. А через несколько минут услыхала, как по ней поднялся Павел. Она на минуту выглянула из-за кадки с пальмой, махнула ему рукой: «Спрячься!» И он отодвинулся в сторону. А еще минут через пять послышались шаги и вошел Покольский. Он нервно оглянулся и тихо позвал:

– Эльза, ты здесь?

Она не ответила. Он стоял, озираясь, потом нерешительно произнес:

– Что за игра в прятки? Ты ведь хотела поговорить!

Подошел и сел на маленькую деревянную скамеечку прямо под пальмой, где пряталась Эльза. На нее пахнуло дорогим мужским одеколоном, сердце бешено заколотилось, ненависть горячей болью запульсировала в висках. Одним мгновенным движением она открыла бритву. Покольский, почуяв какой-то звук сзади, начал было поворачивать голову, но не успел. Острейший металл молнией полоснул ему по горлу. Он попытался крикнуть, но лишь захрипел, сполз со скамьи на пол и почти мгновенно умер. А Эльза, в два прыжка оказавшись у окна, бросила бритву на землю и севшим голосом сказала Павлу:

– Подними, забери с собой. И быстро уходи.

Сама же ловко вытащила из кармана пиджака Покольского свою записку, через черный ход спустилась в коридор и незаметно проскользнула в банкетный зал, смешавшись с гостями и слугами. На ней не было ни капли крови: хотя кровь из перерезанного горла Покольского брызнула фонтаном, но не в ту сторону, где стояла девушка… Через пять минут она покинула дом, где пока еще продолжалось веселье.

Во время суда Эльзе задали вопрос:

– Зачем вам нужен был свидетель, этот молодой человек – Карпухин?

И она совершенно откровенно ответила:

– Я все рассчитала заранее. Стали бы искать убийцу, кто-то бы вспомнил обо мне – обманутой и брошенной с ребенком… Глядишь, и доискались бы! А так – вот оно, распахнутое окно, лестница… Я надеялась, что Павла хотя бы кто-нибудь да увидит.

– Значит, – ужаснулся товарищ прокурора, – вы заранее готовили его на роль обвиняемого в убийстве?

– Это так, – созналась Эльза. – Я знала, что Павел меня ни за что не выдаст. Но я надеялась, что он скроется. Он ведь молод, ничем не привязан к одному месту, а страна велика…

После убийства Эльза с Павлом не виделась. Именно она, а не Павел заранее припрятала одежду в дальней каморке дома, переоделась там, а лакейскую ливрею мимоходом сунула в солому, проходя через двор. В этот же вечер уехала домой, в Вильно, но прежде отправила Павлу короткое письмо: «Прости меня, не осуждай! Послушайся: сейчас же уезжай куда-нибудь подальше, поменяй имя…»

Когда появилось сообщение об аресте Павла, а потом материалы следствия, у Эльзы все время менялось настроение. То она со злостью, мысленно говорила себе: «Сам виноват, почему не послушался, не уехал!» То беззвучно плакала, закрывшись в комнате: «Господи, разве можно вот так, безвинного… Он такой добрый, благородный!» То убеждала себя: «Он молодой, сильный, он вынесет каторгу! А когда вернется – я найду его, останусь с ним…» И вдруг решила поехать на суд. Зачем – и сама еще до конца не понимала. Может, надеялась, что Павла оправдают? А может быть, просто хотела последний раз взглянуть на него. Но пока сидела в зале, спрятавшись в задних рядах, чтобы Павел ее случайно не увидел, пока слушала, как одно к одному ложатся доказательства и вина этого безвинного человека становится все более и более очевидна всем, – дыхание ее становилось все прерывистей, кровь сильнее стучала в виски. И как только было произнесено слово: «Виновен!», страшная сила подняла ее с места…

Приговор Эльзе Лютц оказалось вынести не просто. Она вызывала и страх, и сочувствие, и уважение. Присяжные совещались бурно и долго. Да, преступление было жестоким! Но обманутая юная девушка, родившая ребенка и доверчиво ждущая окончания срока траура, – и опытный обольститель, по-видимому, с самого начала знавший, что не женится на ней! Это суд учел, как и то, что молодая женщина сама отдала себя в руки правосудия, не допустила осуждения невиновного… Эльзу не отправили на каторгу, присудили к пяти годам тюрьмы. Когда ей последний раз позволили свидание с родными, она попросила:

– Брат, возьми к себе моего сына! Настенька, я знаю, что вы его любите и станете ему хорошими родителями. Умоляю: сделайте так, чтобы он обо мне ничего не знал! – И, приложив ладонь к Настиным губам, не дав ей возразить, добавила: – Я знаю, что больше уже его не увижу. Из тюрьмы я не выйду…

Что это было – предчувствие? Или Эльза сама не хотела больше жить? Но через полгода Лютцы получили известие: тяжелой бронзовой статуэткой Эльза разбила голову начальнику тюрьмы и выбросилась из окна его кабинета, с третьего этажа, на железные, острые, как пики, колья забора… Потом они узнали и подробности: начальник тюрьмы сначала просто уговаривал Эльзу стать его любовницей, обещая всяческие послабления, а потом решил действовать силой. В тот роковой вечер ее привели в его кабинет под конвоем…

Людвиг Августович тяжело вздохнул и сделал долгую паузу. Он рассказывал на удивление интересно и эмоционально – словно романтическую историю.

– Значит, Эрих остался у вас? – прервал молчание Викентий Павлович.

– Это так! Он был совсем маленький, полтора года, и, конечно же, ничего не помнит. Он даже в самом начале не слишком тосковал о матери, потому что привык с рождения видеть около себя мою жену, да и меня. Так он и стал нашим сыном. Преступление Эльзы и ее смерть рано свели в могилу моих родителей, а мы всей семьей вскоре перебрались в Малороссию, под Киев. Продали пекарню и магазин, купили в Белой Церкви дом, я пошел служить по почтовой части… Здесь никто не знал ни нас, ни нашей истории. Я выполнил просьбу Эльзы: кроме меня и жены, никто даже не догадывается, что Эрих – не наш сын.

– А ваша дочь, Лиза? Она ведь все же была постарше мальчика, когда происходили трагические события. Разве она не помнит свою тетю?

– Да ей ведь семь лет только было! – взмахнул руками Лютц. – Малышка! Тетю она, конечно, помнит, но вот что Эрих ей не родной, а двоюродный брат, – нет, об этом совсем забыла! Эрих, кстати, тоже знает, что у меня была сестра и рано умерла. Больше ничего. Так же, как и Лиза.

«Вот как?» – подумал Викентий Павлович и чуть заметно недоверчиво покачал головой. Он вспомнил рассказ Лизы о семейном проклятии и тайне. Но высказывать Лютцу свои сомнения не стал. Спросил другое:

– Ну а как же об этом узнал Лапидаров? Он ведь именно историей вашей сестры шантажировал вас? Грозился рассказать Эриху?

– Да, да, он все знал! – Людвиг Августович несколько раз энергично кивнул головой, потом недоуменно развел руками: – Он никогда не говорил мне, как и откуда все узнал. Да только знал все подробности!

Еще в начале курортного сезона, в мае, Лапидаров появился в Баден-Бадене. Кто-то подсказал ему, что в пансионате «Целебные воды» охотно принимают русских – сами хозяева выходцы из России. В это время у Лютцев только что поселился фон Кассель с дочкой, других постояльцев еще не было. А Лапидаров просто вцепился в них мертвой хваткой. Он заявил, что с первого взгляда влюбился в их пансионат, что таких приятных хозяев трудно встретить, что готов заплатить вперед, что не знает немецкого языка, а здесь может говорить по-русски… Они не смогли ему отказать, хотя комнаты были заказаны их постоянными клиентами заранее. К моменту приезда Петрусенко состав отдыхающих в пансионате несколько раз поменялся – ведь многие приезжают на две-три недели. Вот только Кассели и Лапидаров задержались надолго.

А через недолгое время, однажды днем он пришел в гостиную Лютцев, когда там были Людвиг Августович и Анастасия Алексеевна одни, и сразу заявил: ему известно, что Эрих им не сын. Самое страшное – он все знал об их сестре, об Эльзе! Причем о последнем периоде ее жизни – тюремном – такие подробности, которые были неизвестны и им. А потом спросил: знает ли парень, кто его настоящая мать? И засмеялся самодовольно, увидев их побледневшие лица.

– Видите ли, Викентий Павлович, – взволнованно говорил господин Лютц. – Эрих и без того нервный, вспыльчивый парнишка. И он повсюду чувствовал себя как бы не в своей тарелке. Немного изгоем, что ли…

– Объясните, – попросил Петрусенко. – Я что-то не совсем понял.

Лютц снова снял очки, стал нервно протирать стекла, близоруко щурясь, и от этого его лицо казалось еще более растерянным и беспомощным.

– В Белой Церкви нет-нет да и дразнили его мальчишки «немецкой колбасой». Лизу вот никогда не дразнили, а его дергали. Наверное, потому, что он болезненно воспринимал, лез в драку, а это подзадоривает… Когда мы собрались сюда уезжать, он был рад. Совсем еще мальчишка, тринадцать лет, а заявил так уверенно: «Немец должен жить в Германии!»

– Что же получилось? – улыбнулся Петрусенко.

– Вы догадались? Он изо всех сил старался быть истинным немцем, даже в молодежную военную организацию записался. Но почему-то для многих сверстников оставался «русским». Год назад он поступил на факультет естественных наук в Нюрнбергский университет – он ведь очень умный и способный мальчик!

– Это туда, где станет учиться и Гертруда фон Кассель? – поинтересовался Викентий Павлович.

– Да, – улыбнулся господин Лютц. – Причем девочка выбрала тот же факультет, не без подсказки Эриха… Этот студенческий год дался ему очень тяжело. Похоже, там ему пришлось услышать о себе не просто «русский», а «русская свинья»! Думаю, что и на дуэли он дрался из-за этого. Вы видели у него шрам?

– Да, – кивнул Викентий Павлович. – Я сразу догадался, что это знак «мензуры».

Немецкая студенческая дуэль «мензура» особенно процветала лет десять назад. На улицах университетских городов почти невозможно было увидеть молодых людей без дуэльных шрамов на лицах. Они гордились ими, и, что поразительно, – девушкам испещренные шрамами лица казались не уродливыми, а привлекательными! В основном сражались между собой студенческие корпорации, которые имели свои знамена, цвета одежды и посещали одну пивную. Но и среди членов одной корпорации дуэли были нередки. А шрамы на лице оттого, что «мензура» – не дуэль на смерть, а только для доказательства храбрости. Во время драки дуэлянты одеты в плотные одежды, открыты лишь лица. И эспадроны целятся именно в лица. Поразительно, но побеждает тот, кто больше исполосован!

Викентий Павлович знал, что теперь «мензуры» не так популярны, но все еще составляют гордость студенческих корпораций. Нелепую гордость! Петрусенко был убежден, что подобное самоизуверство вовсе не доказывает смелость человека. Похоже, Эрих Лютц сам это понял: он уже пообещал родителям и Гертруде, что никогда больше не примет участие в «мензуре». Вот это, по мнению Петрусенко, и была настоящая храбрость – презрительно относиться к насмешкам и жить по человеческим законам! Он даже подумал: «Этот парнишка, возможно, мог бы понять историю своей матери…» Но Людвиг Августович был совершенно иного мнения:

– Вы представляете, что будет, если Эрих, с его характером и вспыльчивостью, узнает! Он – сын женщины, которая так жестоко убила его собственного отца, попала в тюрьму, там тоже совершила убийство и покончила собой! Нет, это совершенно невозможно! Мы с женой решили: пойдем на все, чтобы уберечь Эриха! Его жизнь и спокойствие дороже всего!

…Лапидаров сначала сказал, что хочет за свое молчание денег. Но почти сразу передумал и заявил, что станет их совладельцем. Пусть, мол, господин Лютц официально отпишет ему половинное владение пансионом, якобы за прошлые, еще из России, долги. Дальше – больше. И фантазия, и аппетиты Лапидарова все разгорались, а Лютцы готовы были на все, лишь бы он молчал. И даже теперь, когда Лапидаров скрылся и, скорее всего, убил Замятина, Людвиг Августович не радуется своему освобождению. Он боится, что, когда Лапидаров окажется схваченным, он на суде расскажет обо всем – в том числе и историю его сестры! А газетчики разнесут ее по всему свету…

– Поживем – увидим! – пожал плечами Петрусенко. – О том, что Лапидаров – человек с криминальным прошлым, я догадался, только взглянув на него. Ваш же рассказ это подтверждает. И не только потому, что он вас шантажировал. Он ведь явно сидел в тюрьме, именно там узнал вашу сестру! Но вот какие счеты у него могли быть с аристократом Замятиным? Это непонятно… Когда Виктоˆр поселился у вас?

– Недели за три до вашего приезда… Господи, бедный молодой человек! Такой доверчивый и простодушный! Что же все-таки с ним сталось?

– Как это ни печально, но вряд ли он жив, – ответил Петрусенко.

10

Засыпая, Викентий думал: «Так вот что имела в виду Лиза, когда говорила о семейной тайне – страшной и позорной. Свою тетю Эльзу. А это значит – она о ней знает… Семейное проклятие: Кровавая графиня Эльза Альтеринг, кровавое убийство Эльзы Лютц…» Это были его последние, уже беспорядочные мысли. Потому, наверное, и снился ему сумбурный, фантастический сон: замок Альтеринг на высокой скале, но не развалины – башни, бойницы, стена вокруг, мощеный двор, по которому снуют какие-то люди… Он видит это сверху, как бы с птичьего полета. Но нет, это не он парит над замком, это – сама Кровавая графиня Эльза! Она молода и красива, у нее бледное лицо и развевающиеся на ветру черные волосы, а в руке – острый сверкающий кинжал. Вот она, размахивая им, резко снижается, минует замок и летит прямо к пропасти, прямо на него… Но и это опять же не он, не Викентий, а горный дух Рюбецаль. Он стоит на краю пропасти, вскинув вверх руки, лицо скрыто капюшоном простой домотканой рясы. Кровавая Эльза мчится по воздуху прямо на него, но вдруг, вскрикнув, роняет кинжал. В это мгновение ее лицо становится беззащитно-детским, нежным, растерянным. Монаху-Викентию становится ее жаль, но уже ничего нельзя остановить – с жалобным криком женщина падает в пропасть. Следом за ней, срываясь, катятся вниз камни – большие, маленькие… С дробным стуком они падают, падают, падают…

Петрусенко проснулся от дробного стука в двери. Все понятно – так часто сон трансформируется во что-то реальное… Люся подняла испуганно голову:

– Что это? Стучат? Который час?

За окном было уже светло, но это свет очень раннего утра. Быстро завязывая пояс халата, Викентий посмотрел на часы.

– Почти пять утра, – сказал он жене. – Ты не вставай, я тебе все расскажу. Похоже, наша вчерашняя история стремительно развивается…

На веранде стоял полицейский, оставленный вчера в пансионате для спокойствия и на случай, если вдруг появится Лапидаров. Он отдал честь, извинился:

– Господин комиссар Эккель просит вас пожаловать к нему. Он сейчас здесь, в кабинете хозяина.

– Сейчас буду.

Петрусенко не стал расспрашивать полицейского: и так ясно, что произошло нечто плохое. Быстро одеваясь, он полушепотом рассказал жене о приглашении. Люся, полусидя в постели, прижала руки к груди:

– Викеша, наверное, нашли Замятина… его тело…

Но Викентий с сомнением покачал головой:

– Боюсь, дорогая, что нет. Что-то новенькое, и похуже! Если бы нашли тело, не стали бы меня поднимать в такую рань – подождали бы.

– Господи! – У Люси округлились глаза. – Только не убийство!

К счастью, убийства и в самом деле не произошло, хотя, по всей видимости, оно предполагалось… Когда Петрусенко вошел в кабинет Лютца, ему навстречу стремительно поднялся комиссар Эккель, пожал руку.

– Дорогой коллега! Вы просили держать вас в курсе этого дела, сообщать все, что обнаружится. А я, в свою очередь, получил сведения о вашей блестящей репутации в России. Рад сотрудничеству и надеюсь на вашу помощь. Признаюсь, я в некоторой растерянности! Странное дело…

– Что же случилось? Этой ночью?

– Скорее, поздно вечером… На девушку, которая служит здесь, в пансионате, Грета Пфайер ее зовут, совершено нападение. Ее пытались убить…

– Она жива? – быстро спросил Петрусенко.

– Да, – кивнул Эккель, – к счастью, она жива и сумела назвать мерзавца. Это как раз тот, кого мы разыскиваем, – господин Лапидаров.

…Из-за вчерашних таинственных происшествий в пансионате Грета задержалась на работе дольше обычного. А потом еще забежала в табльдот – рассказать все Гансу. После – еще на минутку к одной подруге и только потом отправилась домой. Дорога была ей привычна – сначала по склону, потом по равнине, где с одной стороны росли кустарники, сползающие в небольшой овраг, с другой – тянулся зеленый луг. Минут сорок ходьбы – и она входила в свою родную деревню. Обычно Грета возвращалась всегда затемно, но и в такое время дорога не была безлюдной: по ней из города в деревню проезжали подводы, шли крестьяне. Ведь многие в курортный сезон трудились в городе. Но на этот раз была уже полночь, попутчиков у Греты не оказалось. Однако она не боялась, шла возбужденная, думала о том, как станет рассказывать отцу, матери, братьям об интересных происшествиях в пансионате! И вдруг перед ней появилась фигура – вышла прямо из-за кустарника. Она успела вскрикнуть испуганно, но жесткая рука тут же зажала ей рот. Ночь была звездная и лунная, но лицо человека затенялось полами шляпы, к тому же он в первую же секунду оказался у нее за спиной. Наверное, он хотел, чтобы девушка его не узнала. И все же она успела увидеть его клетчатый пиджак, брюки, заправленные в высокие ботинки, и эту широкополую франтоватую шляпу. А главное – голос! Она узнала его голос, испугалась и подумала, что сейчас он начнет срывать с нее одежду – ведь Лапидаров не раз приставал к ней с похотливыми предложениями. Но тут случилось неожиданное: пальцы нападавшего отпустили ее рот, но мгновенно сжали горло. У девушки потемнело в глазах, она стала задыхаться и потеряла сознание… Очнулась она, когда какой-то человек поднимал ее. Хотела в ужасе закричать, но из передавленного горла вырвался лишь хрип. А человек сказал ей ласково по-немецки:

– Молчи, бедняжка, молчи! Сейчас я отвезу тебя домой!

И тут Грета увидела, что это ее сосед-возчик, рядом стоит его подвода, и он пытается подсадить ее туда… Дома отец сразу побежал к сельскому фельдшеру, а через три часа, когда стало светать, послал одного из сыновей-подростков в город, в полицейское управление.

Сообщение парнишки принял как раз вице-вахмистр Хофбауер. Когда он узнал, что напали на работницу из пансионата «Целебные воды», тотчас же послал доложить комиссару Эккелю. А комиссар сразу отправился в деревню, в дом крестьянина Пфайера. Грета чувствовала себя очень плохо, но все-таки рассказала ему, что узнала своего истязателя. Это был русский жилец пансионата, тот, которого называли господином Лапидаровым. Девушка уверяла комиссара, что не могла ошибиться. Он сказал ей по-русски:

– Ты мой лакомый кусочек!

Она не знала, что это означает, но саму фразу запомнила – Лапидаров не раз повторял ей именно эти слова. Потом он еще что-то добавил и захихикал ужасно противно. Нет, этот голос ни с чьим не перепутаешь!

Что произошло с ней потом, Грета, конечно, не знала. А возчик, подобравший ее, рассказал странную историю. Он возвращался поздно из города, спустился по склону и ехал уже долиной. Там, где начинается кустарник, дорога делает небольшой поворот. Только он повернул, как сразу увидел два темных силуэта, как будто бы присевшие на корточки. Но вот одна фигура выпрямилась, посмотрела на приближающуюся повозку, несколько мгновений помедлила, склонилась над лежащей фигурой и вдруг резко отпрыгнула к кустам, скрылась. Он же натянул вожжи, подбежал к лежащей девушке и даже в темноте, при свете луны узнал Грету, дочку соседа Пфайера…

Все это комиссар Эккель рассказал Викентию Павловичу очень подробно. Сам он был в недоумении и этого не скрывал.

– Что же получается? – разводил он руками. – Если этот Лапидаров убил второго русского, по фамилии Замятин, и скрылся, то зачем же он рисковал, вернувшись и напав на девушку? Это нонсенс! Неужели у него к ней была такая страсть?

– Страсть не страсть, но к Грете он приставал. Причем говорил именно ту самую фразу – я лично слышал однажды.

– Вот эту самую? – Эккель показал листик бумаги. – Что это означает?

Викентий Павлович прочитал написанное немецкими буквами: «Ти моу лакамоу кусочи», улыбнулся и перевел лапидаровский комплимент. Эккель хмыкнул, а потом пожал плечами:

– И все же не понимаю – зачем он так рисковал?

Петрусенко мог бы, конечно, сказать, что далеко не все поддается логическим объяснениям, что эмоции, чувства в душе русского человека часто превалируют над разумом… Мог бы, но не стал. Потому что подобное не имело никакого отношения к Лапидарову – не такой это был человек, который мог махнуть рукой на все ради понравившейся ему девушки. Да и потом – он ведь сразу стал ее душить! И это – первая странность. А что, если…

Петрусенко на минуту задумался, потом повернулся к Эккелю.

– Послушайте, коллега! А что, если Лапидаров вовсе не шел на встречу с Гретой, не подстерегал ее на дороге?

– Что вы имеете в виду?

– Если на девушку он наткнулся случайно и понял, что она его узнала? Вот тогда становится понятно, почему он сразу стал ее душить!

– Так-так-так! – Эккель вскочил на ноги. – Вы хотите сказать – он был там совсем по другому поводу?

– Вот именно! Скажите, в том месте, в долине у дороги, поиски тела Замятина велись?

Комиссар возбужденно помотал головой:

– Нет, там не смотрели. Во-первых, еще просто не успели, а во-вторых, там место открытое, подозрений не вызывало. Вчера весь день бригада королевской Баденской жандармерии искала в сосновом бору и на склонах ближних гор, в лесных зарослях.

– Предлагаю не мешкая направить жандармов туда, где была подобрана девушка, – сказал Петрусенко.

– Сейчас же отдам распоряжение!

Эккель вышел из кабинета, а Викентий Павлович задумался. Был в этой истории для него и второй неясный момент… Ведь Лапидаров, похоже, не собирался оставлять Грету живой. Значит, кто-то же спугнул его? Потому что человек, бежавший от тела девушки, был явно не Лапидаров – возчик наткнулся на Грету и того, кто бежал, чуть ли не через полчаса после нападения. Конечно, этот кто-то вытащил девушку на дорогу, дождался появления возчика, убедился, что девушка замечена, – и скрылся. Выходит так! Но кто это и зачем убежал?

Вернулся комиссар и сказал:

– Я сейчас сам отправляюсь туда, вместе с бригадой. Потом пришлю человека сообщить вам результаты.

– Давайте сделаем по-другому, – предложил Петрусенко. – Я тоже поеду с вами, если, конечно, вы не возражаете?

Комиссар не возражал. Они вместе сели в автомобиль, чтобы ехать в полицейское управление, вызвать бригаду жандармерии. Эриха, который открывал им ворота, Викентий Павлович попросил предупредить Людмилу – пусть не волнуется.

Уже совсем расцвело и пели птицы, когда жандармы, растянувшись цепью, стали осматривать придорожные заросли, спускаться по склонам оврага, также покрытым густым кустарником. Автомобиль стоял на обочине дороги, комиссар и Викентий Павлович сидели, ожидая результатов, курили. По дороге тянулись к городу подводы и пешие крестьяне с корзинами. Все с любопытством посматривали на полицейскую машину, но никто не останавливался. Петрусенко наслаждался свежестью утра, минутами покоя. Конечно, он мог бы ограничиться ролью праздного гостя, который лишь дает советы. Он имел на это полное право: отпуск, чужая страна… Еще вчера он почти что так и воспринимал происходящее. Но вот мерзавец Лапидаров чуть не убил милую девушку, с которой Викентий Павлович общался каждый день. А это уже задевало за живое и его самого. К тому же имелись странности, загадки… Следователь Петрусенко очень любил разгадывать загадки!