Текст книги "Демонология нашего района"

Автор книги: Ирина Москвина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Полиэтиленовый пакетик – душа картофельного мешка
(городской романс)

Однажды мы видели, как достаточно высоко в небесах летел стремительно прозрачный полиэтиленовый пакетик. Гони`м ветрами. Типа тех, что в универсамах намотаны коллективной кишкой на такие бобины. Но этот был явно оторван от коллектива и от бобины, он летел один, одинок, прозрачен, почти не различим в вышине, выше верхних этажей, трепеща, являя сквозь себя небеса, и воздух, и солнце, и облака. Как соответственно антитеза несвободе и связанности. Мы решили тогда, что этот пакетик – он был когда-то другим. Он был когда-то огромным, грубым, заскорузлым мешком, мешочищем, из какой-то холстины, что ли, из которой всюду вылезают колючие, жесткие прямо щетины, нити. И в него, в этот мешочище, всю жизнь сваливали кривобокую подмороженную картошку, или еще что-то в этом духе, кормовую какую-нибудь брюкву, безнадежную, опухшую, с торчащими из нее жесткими одичалыми хвостами. Где-нибудь в совхозе Ручьи. За последней чертой, за чертой города, где лишь канавы, овраги, буераки, и иней на ресницах, и мерзлые комья земли, испускающие из себя безоглядные поля и гряды этой самой все брюквы, брюквы. Или картошки. Недобро косящей хаотичными глазка´ми. И вот это все всю жизнь впихивали в холщовый мешок, впихивали, транспортировали, швыряли, опорожняли, и мешок видел лишь сдавленную грядами черную землю и лишь склады, ангары, хранилища с тлетворным запахом. И иногда людей, опухших не менее брюквы. И лишь раздувался от всего этого, принимая уродливые брюквенные формы, и щетинился нитями, и расползался в швах, и изнашивался изнутри и на сгибах. И как-то раз, когда в него в очередной раз утрамбовывали сырую картошку на сырой земле, он порвался, и картошка хлынула из него бурыми сгустками. Таким образом, он умер. Его бросили там, в полях, на рядах гряд, взяли другой, новый мешок. А от этого, истерзанного, грязного, отделилась его душа, и воспарила ввысь в виде легкого прозрачного полиэтиленового пакетика. И полетела, полетела, все вперед и вверх, трепеща. Солнце светило сквозь него и тек воздух, и далеко была видна вся земля, с домами, парками, улицами и разными странами. Просматривались пальмы и пустыни, моря, корабли, мосты, пляжи, замки и концертные залы, стадионы, дороги, люди с детьми и без детей тоже, котики, цветущие каштаны, акации, карусели и лодочные станции, телебашни, войны и перевороты (в частности, переворот в Египте), памятники архитектуры, гей-парады, поля, овощехранилища, больницы, реки и горы, водопады и трамвайные пути. Просматривались окна домов в верхних этажах, мимо которых пролетал пакетик, виднелись за ними люди – едящие жареную картошку, любящие друг друга, ненавидящие, сидящие в креслах, сидящие в Интернете, постящие котиков. Виднелась жизнь, жизнь и биение ее пульса. Но пакетик несло все дальше, все прочь, он видел цельную картину (как Л. Толстой в период работы над произведением «Война и мир»), но нигде не мог задержаться, ни во что не имел возможности вглядеться – его все срывало вновь и подхватывало ветром и несло дальше, дальше, мимо и прочь. И ничто его не касалось, а если и касалось на минуту, то ветер тут же отрывал его от этого чего-то и снова нес прочь и дальше. И время спустя, и спустя несколько полных и спиралеобразных оборотов вокруг Земли почему-то даже опухшая хвостатая брюква перестала казаться такой страшной. Стала казаться просто явлением в ряду других явлений. Стало хотеться даже снова посмотреть на нее поближе, даже может потрогать, просто так, в порядке сентиментальности, ну просто что ли потрепать ее по хвосту. И пакетик спланировал вниз, к сырой земле, к уродливому знакомому брюквиному телу. Но не смог коснуться, притронуться, его снова подхватил ветер, закрутил и повлек все вверх, дальше, к солнцу и небесам, прочь и мимо. И так далее, и далее, и вновь по кругу и спиралеобразно. Потому что можно быть плотью, но намаешься и порвешься, а можно быть только и лететь исключительно духовной жизнью, но тогда тебя гонят эфиры над землей и никому не нужен и нигде не присесть – вот и выбирай, вот и выбирай.

Наниматель Анна
(роман в письмах)

У нанимателя Анны был муж, которого никто не видел. Потом мужа не стало, но также в статусе невидимки. Возможно, его и вовсе не было. Однако Анна успела забеременеть и родить от него ребенка, пока он еще был (или не был?). Хотя мужа никто не видел, но зато его слышали: соседка снизу пожилая пенсионерка Нина Яковлевна. Нина Яковлевна слышала, как сверху в ночи стучала об их потолок кровать ножками. Стучала-стучала, а она думала: что это? А потом вспомнила, что ей же говорили, что там будут жить молодые. Хотя есть, конечно, такой вариант, что это Анна сама стучала ножками кровати. Ложноножками. Чтобы создать эффект присутствия. Но зачем? Но мало ли. Но столько странных людей, в чьих мотивах черт ногу сломит. Такие люди обычно закрыты и молчат, но не Анна. Анна говорила, очень активно и подробно говорила эсэмэсками. Дадим же слово Анне, а далее – как пойдет.

«Здравствуйте! Я понятия не имею, смогу ли быть сегодня дома: у меня дети в разных местах, мне приходится курсировать. Старший, с поврежденным голеностопом, не то что квитанции в ящик не спустит, до домофона не допрыгает! Я сообщу Вам, когда опущу квитанции обратно в ящик (сегодня или завтра, все зависит от разных причин). Деньги будут сегодня переводом Вам на карту! Извините, но не хочу никакого ни с кем общения, по крайней мере, пока младшего не выпишут. А да, показания воды сдают до 25-го числа – так что, думаю, квитанций за апрель еще нет. Спасибо!»

Договор найма жилья был ими подписан в октябре две тысячи шестнадцатого, и до ноября того же года все было хорошо. Все было просто прекрасно, две маленькие, но отдельные комнатки и светлая кухня со свежим косметическим ремонтом, и чудесный, волшебный вид из окна: перекресток, а потом уходящая перспектива и еще один перекресток, и снова перспектива и перекресток и там, вдали, уже на исходе, на гребешке заворачиваюшегося мира последний малюсенький, еле различимый, игрушечный перекресточек! И всюду клены, клены, вот сразу под окном полощется большой, а дальше тоже мал мала меньше кленчики, и каждый, даже самый наималейший, старательно роняет багряный свой убор. Хороший тихий район. И вот так, казалось, так можно бы стоять часами, опершись о стол и завороженно глядя на череду перекрестков и перекресточков, и всегда там показывали разное и интересное: то пешеходы, то светофор, то проползет рогатый троллейбус (троллейбус, кстати, номер 13, идущий в направлении места проживания наймодателя, но это неважно), а то вообще авария! На самом последнем перекресточке, там, где земля уже почти закруглилась, свалены горсткой машинки и отдельно валяется крошечный сломанный мотоциклик со своими мятыми колесиками. Но – нет, оказалось, что только казалось! И что нельзя наблюдать, стоя, опершись, часами, потому что отчаянно дует по ногам и в поясницу со стороны коридора, от входной двери, сквозняк. Очень дешевую хлипкую входную дверь установил, как оказалось, экономный наймодатель, тонкую и ходящую буквально ходуном от любого дуновения, и вдобавок это дуновение сразу пропускающую в жилое помещение (именуемое в дальнейшем Жилье)! А Анна (именуемая в дальнейшем наниматель) не обратила на это внимания, отвлеченная чистыми бежевыми стенами, дешевенькой и не новой, но тоже старательно отмытой кухонькой, и ярким кафелем в совмещенном санузле, отвлеченная всеми этими перекрестками и кленами, и чистыми стеклопакетами (хотя об этом позже), и оброненным багряным убором отвлеченная. Багрецом и охрой, короче, отвел глаза коварный наймодатель нанимателю (в дальнейшем именуемому Анна), большие выпученные глаза серьезной тридцатичетырехлетней довольно-таки несимпатичной женщины, считающей себя довольно-таки красивой. А еще возможно, что дополнительным отвлекающим моментом служила грядущая Аннина свадьба, не то что грядущая – а просто-таки стремительно несущаяся, как паровоз, и по-паровозному победоносно трубящая. Анна и паровоз – вообще классический сюжет. И до этого классического сюжета, до дня свадьбы, оставалась одна неделя, за которую нужно было уложиться снять квартиру, и не абы где, а именно в этом тихом районе и даже в пределах определенных улиц, обязательно рядом со школой с углубленным изучением китайского языка, потому что именно в эту школу ходил Аннин сын от первого брака. Так что тут был и сын, и предыдущий брак, и, соответственно, предыдущий муж, чего только не было у Анны к ее тридцати четырем годам: еще некоторый лишний вес, варикоз (грозящий тромбозом), купероз, птоз, россыпь разноразмерных пигментных невусов по всему телу и лицу активно, как пятна на леопарде, и при этом необыкновенно насыщенная личная, любовная жизнь, вот поди ж ты! И вообще жизнь, крайне насыщенная приключениями, как у героини авантюрного романа. Правда, про эту авантюрность выяснилось уже позже, когда миновал роковой ноябрь шестнадцатого года и миновал первый срок платить по счетам. В буквальном смысле слова – первую дату платежа по счетам за снятое жилье Анна просрочила совсем чуть-чуть, на несколько дней, и по вполне человеческой и уважительной причине – сын сломал ногу. Тот самый сын, изучавший китайский язык. Причем сломал он ее именно в школе, на переменке, когда, видимо, бедные дети, изнуренные ежедневным упихиванием в свои юные головы с только-только на самом деле заросшими родничками (пятый класс, а упихивать начали, как сейчас принято, прямо с первого), изнуренные ежедневным насильственным упихиванием в себя иероглифов, дети носились по рекреации с целью как-то встряхнуть загроможденные китайской грамотой организмы, проветрить немногие свободные пространства между шляпкой одного иероглифа и упирающимися в нее загогулистыми хвостами другого. Носились и кричали что-нибудь максимально лишенное смысла, максимально далекое от ненавистных, ненормально концентрированных сгустков смысла, когда любая, с виду невинная нарисованная на бумажке ажурная каракатичка может означать целые бездны, вроде «неторопливо ползущая вдоль притаившегося дракона наперерез крадущемуся тигру улитка на склоне». «Аааааа!!!!» – кричали дети и били друг друга ногами, и вот так вот Аннин сын и сломал ногу об какого-то другого ребенка. Об его, вероятно, твердый внутренний стержень, потому что без внутреннего стержня в такой сложной и престижной языковой спецшколе не выучишься. И теперь этот сын лежал обездвиженный дома почему-то у Анниной мамы, не почему-то, а потому что Анне нужно было ежедневно работать, ходить туда, и в перерывах бегать навещать сына, а муж ее тоже был на работе, и даже не просто на работе, а он был на сутках. Муж на сутках, это будет потом частое упоминание в ее протяжных, как осенняя тьма, эсэмэсках наймодателю, частое, но от этого не менее загадочное, кто же знает, что обозначает это «на сутках», оно, видимо, призвано, как тот иероглиф, обозначать кратко некоторые очень сложные обстоятельства времени действия. Или бездействия, ибо обычно этот иероглиф «на сутках» и вообще объясняющие эсэмэски появлялись спустя несколько дней после крайнего срока внесения арендной платы за месяц и при отсутствии ее внесения. Алгоритм был такой: наймодатель ждал этого крайнего срока, потом писал Анне сообщение, на которое Анна не отвечала. Далее наймодатель звонил Анне, Анна не брала трубку, но через несколько дней вывешивала, как простыню в темную осеннюю стынь, обширное сообщение с описанием всех своих необыкновенных и захватывающих приключений. Первой, так сказать, ласточкой, присевшей на бесконечною простыню Анниной эсэмэски, была та самая сломанная нога сына, но тогда еще никто ничего не понял. А вот уже дальше и случилось то самое страшное, изменившее и перечеркнувшее, случилась разъедающая обида на пустом месте.

И снова дадим слово Анне:

«Хотела уточнить про окна: сифонит в обеих комнатах – муж вызывал знакомого мастера, по результатам: нужно менять резиновые прокладки; если установка была меньше 3-х лет назад (?), то это гарантийный ремонт, если нет, то нам посоветовали самостоятельно их (резинки) отмыть и промазать силиконом – на следующей неделе мужа выпишут, и он этим займется, если не поможет, на фирме замена резиновых прокладок +спец смазка 2500 за окно, мы, конечно, постараемся обойтись своими силами, без затрат, но если не поможет, Вы, пожалуйста, подумайте, как Вам будет удобнее решать этот вопрос (зимой в дальней комнате на стекле образуется корка льда). На следующей неделе сообщу Вам о результатах. Спасибо».

«Евгений, добрый вечер. Окна мы отмыли, силиконом обработали, ждем эффекта до завтра. Хотя мой муж говорит, что резинки „стоптались“, поэтому, скорее всего, проделанная нами процедура особого эффекта не даст. Если так и будет, завтра он купит уплотнитель тонкий и попробует проклеить, если и это не поможет, то тогда, видимо, резинки нужно будет менять (?). Нам предложили 2000 за резинку и 500 за проклейку для нее, может, у Вас есть какие-то варианты? Дешевле? Гарантийный ремонт (до 3-х лет)? Муж готов сам их установить, безвозмездно. Есть вариант дешевле. И да, $ будут завтра – я думаю, Вы уже не удивлены, бухгалтерия берет 10 рабочих, а не календарных для начисления пособия. ((Как Вам удобно, я тогда завтра вечером Вам позвоню по результату манипуляций с уплотнителем, во сколько удобно?»

И про обиду-то тоже никто поначалу не понял, что, разумеется, только усугубило. А обида была. Обида была, но поди ты разбери на что: в ноябре наймодатель привлекся за первой ежемесячной мздой. Имел право по договору. Но! Но он не знал (не хотел знать, делал вид) про сквозняк из входной двери, мешающий обозревать из кухни перекресток с кленами, в багрец и золото одетые корпуса, и не знал, что Аннин муж, такой молодец, вернувшись с суток, сам устранил причину сквозняка, оббил вокруг двери поролончиком, потратил личное время, а также четыреста двадцать рублей собственных денег на поролон! Но и это еще не все, еще, усталый после суток и после подвига устранения сквозняка, муж с целью зарядить ноут, посмотреть ржаки на Ютубе, расслабиться, только воткнул зарядку в розетку, как из розетки посыпались искры! Сноп искр, фейерверк, и чуть ли не короткое замыкание. Коротыш. Ну т. е. коротыша не случилось, а все потому что муж опять (это после суток, после поролона) встал, сам взял отвертку и сам починил розетку! Один, сам, ночью. А все почему, потому что люди, ничего не стыдясь, сдают вот такие квартиры с такими розетками. А потом эти люди, точно так же не стыдясь и буквально глазом не моргнув, являются за арендной платой, и информацию про сквозняк и подвиг с поролоном выслушивают тоже совершенно индифферентно, а вот на просьбу возместить потраченные на поролон четыреста двадцать рублей тут же раскрывают кошелек и возмещают, но при этом состроив такую рожу! Не прямо рожу, но вот это такое спокойное лицо, демонстративно невозмутимое, а вот на слова «четыреста двадцать» этакое легкое поднятие брови, типа с невыразимым презрением, и на «двадцать» эту бровь дополнительно задержать над оправой очков, переглянуться со своей противной женой не женой (жена тоже что-то там изобразила физиономией), и сразу же в кошелек, а на чек даже не посмотрели, хотя Анна специально, конечно, сохранила чек. Типа, ну что вы, Анна, мы вам доверяем и, мол, какие пустяки. После этого, этой презрительной брови, Анна так растерялась, что даже не стала рассказывать про розетку. Потому что что толку, раз это такие люди. И главное, сразу, будто ничего и не произошло, стали переводить разговор на всякие посторонние темы, мол, а когда вы планируете оплатить свет-газ и прочую коммуналку? И вот – обида, такая большая обида за мужа и его обесцененные усилия, которая временно застила Анне все, даже огорчение за сына с его переломанной об иероглифы ногой. Но эта Аннина обида за мужа не шла ни в какое сравнение с обидой мужа за самого себя. Он при этой безобразной сцене в бежевом коридоре не присутствовал (иероглиф «на сутках»), а услышав от огорченной Анны, сначала как будто бы не придал значения, даже утешал Анну, мол, забей, ну такие это люди, без стыда и сердца. И Анна действительно вскоре почти успокоилась, а вот муж, наоборот, стал все больше задумываться. И вместе с задумчивостью все больше болела и воспалялась его обида. Причем (как уже потом, задним числом пыталась разобраться Анна), причем тут как-то в этой именно точке роковым образом сошлось все, все возможные причины и риски, а точнее, как ни удивительно, полное отсутствие и причин и рисков. Первое, это что действительно причины для обиды особой, положа руку на сердце, и не было (ну действительно же не было). Была, конечно, причина возненавидеть наймодателя и эту его не пойми зачем за компанию притащившуюся жену, это да, и их, конечно, с радостью и облегчением возненавидели, но! Но ненависть – это, как известно, энергия, это двигатель, это такой порыв свежего ветра в лицо, это скорость, в отличие от обиды. Обида же точит изнутри, обессиливает, разъедает, как ржа, обида губительна и даже зачастую смертельна для человека определенного склада. И даже более того, именно что человеком определенного склада и нужно быть, чтобы в полной мере ощутить все разрушительные последствия обиды и даже, изначально, чтобы ощутить и самое-то обиду. И вот тут возникает упомянутое во-вторых и вопрос рисков. Ибо риски были нулевые. Аннин муж, Алексей Такой-то, в договоре найма жилья вписанный в графу «проживающие лица», по ряду косвенных, а также прямых признаков абсолютно не входил в группу риска склонных обижаться. Это было ясно с первого взгляда каждому, кто хоть раз его видел. Правда, видели его далеко не все. Анна скрывала мужа, точнее, не совсем так – она старательно выставляла напоказ факт его наличия, при этом тщательно пряча ото всех его самого как личность. Или даже не личность, а скорее физическое тело, сгущенный в пространстве набор хромосом, генов, дающий на выходе заросшие буйными ресницами голубые глаза, курносый нос, аленькие, как цветочек, губки и блестящие, слегка дыбом кудри, и относительно широкие плечи относительно крайне узкой талии. Муж был (если вообще был, многие в этом сомневались), что называется, «хорошенький, как куколка», а еще он был бы прямо как Кен для Барби – если б можно было представить кого-нибудь менее похожего на Барби, чем Анна, с ее куперозом и невусами, и часто моргающими выпученными глазищами, которые таращились из-под скирды развешенных метелкой волос. Т. е., безусловно, была уважительная причина, почему Анна никому не показывает этого нового мужа, кроме своей мамы (но об этом дальше), а именно такая огромная разница во внешней степени привлекательности, или, допустим (долой оценочные суждения!) в референтных группах привлекательности, грубо говоря, на совместных фото она выглядела как его усталая толстая мать с огромным унылым носом, а он – хорошеньким и неумеренно юным, как Шелдон Купер из сериала «Теория большого взрыва» (для тех, кто понимает), если бы опять же не еще один момент. Очень интимный момент. Момент предыдущего мужа Анны. Который выглядел абсолютно так же, как этот нынешний, тот же типаж, и то же лицо, и если бы только лицо, а то же абсолютно все, этот вид (не линяющий лет до пятидесяти) дерзкого развращенного школьника, и такой же для школьника характерный набор интересов – машинки, мотоциклы, скорость, шашлыки, лес, походы, компьютерные игры, ветер в густых, не знакомых с алопецией кудрях! Где Анна брала их, таких одинаковых, хороший вопрос, а еще лучший вопрос, это чем она их брала. Как-то, видимо, она воздвигалась всей своей массой на их пути, расставив ноги (в хорошем смысле слова) и растопырив руки, и они, такие хорошенькие и бездумные на большой скорости на мотоциклике, врезались в нее, в ее пылкое и верное, любящее, преданное естество, и все – дело было сделано. Дальше был законный брак, Анна беременела, все. Ну а еще дальше следовал, разумеется, развод, но это же отдельная история, не имеющая никакого отношения к внешним данным, достаточно посмотреть статистически, сколько пленительных изящных красоток кукуют безрезультатно годами на сайтах знакомств, завуалировав в анкете ошибочного ребенка от первого брака, т. е. наоборот, да даже и не вуалируя и не имея никакого ребенка и никакого бывшего брака, просто кукуют прекрасные, как мечта, сильные независимые женщины без единого брака в анамнезе долгие, долгие годы и далее всегда. В отличие от Анны, с ее общим имиджем и манерой поведения в жанре «снулая рыба». Значит, что-то все-таки было в ней, что-то независимое от внешних данных (дурацких), и от характера (унылого), какой-то, значит, горел в ней все-таки огонек. Возможно, это был тот самый огонек, фонарик на гибкой проволочке, торчащей изо лба, что горит на голове у глубоководной рыбы под названием «европейский удильщик», или же в просторечии «европейский морской черт», огромной зверюги ростом под метр восемьдесят (рост, кстати, совпадает), якобы праздно прохлаждающейся на дне, зарывшись в ил, но способной подкараулить добычу и в любой момент «подползти и даже „подпрыгнуть“ при помощи своих рукоподобных грудных плавников». И вот когда, раззявя рот и расслабившись, добыча, завороженная рассеянным солью океана светом далекого надлобного фонарика, облегченно выдыхает, уставившись на пульсирующий световой круг, удильщик в доли секунды открывает огромную, с выступающей вперед нижней челюстью и острыми крючковатыми зубами пасть и засасывает туда воду вместе с жертвой. Какая там жертва, неважно: мальчик, девочка. Что мальчик, это становится важным далее, потому что, вот такой очень важный момент, от этих своих одинаковых мужей Анна неизменно рожала таких же одинаковых мальчиков, неизменно – т. е. от обоих, мальчика и еще мальчика, одинаковых между собой и, соответственно, с этими мужьями. И вот, возможно, в этом-то и дело, в этом и суть и смысл и высокое предназначение – возможно, Аннина основная роль в ткани Мироздания была именно служить инкубатором для таких хорошеньких брюнетиков, воспроизводить их, чтобы ими не оскудел мир. Может, именно в такой Анне такие брюнетики вызревают эффективнее всего. И человек здесь лишь слепое орудие в руках решительно настроенной Судьбы, твердо намеренной сохранить популяцию. Это если брать высокий судьбообразующий уровень. Ну а внешне, на бытовом уровне, все это, конечно, выглядит как неумеренные, неконтролируемые сексуальные аппетиты к определенному физическому типажу, и люди наблюдают и чуть ли не пальцем показывают и заранее смеются. Так, например, смеялась Аннина мама, когда Анна привела к ней показать этого нового будущего мужа, мама, это Леша, мы будем с ним здесь жить. Смеялась, смеялась, а потом говорит: нет, здесь вы с Лешей жить не будете, потому что живы еще воспоминания, как еле-еле, с огромными трудами отсюда изгнали предыдущего такого же Сережу. Живите с Лешей хотя бы в другом месте. Раз уж обязательно нужно жить (видя Аннин горящий глаз над мощными челюстями под горящим опять же фонарем удильщика). И тут бы Анне проявить силу и настоять на своем, но она отчего-то (возможно, припомнив предыдущее проживание с мамой и бывшим Сережей), согласилась, повела себя как безвольная тряпка. Но тут же, выйдя на улицу и оглядев Лешу в рассеянном свете разнообразных фонарей, спохватилась, что хватит вести себя как безвольная тряпка! Повела себя как вольная тряпка и пошла, нашла и сняла ту самую квартиру. Под тем еще благовидным предлогом, что оттуда сыну будет совсем близко до школы, а раньше было совсем далеко. Но основное было, конечно, не это, как-то же сын отъездил предыдущие четыре года на двух видах трамвая в школу и не развалился, основным была предстоящая ровно через неделю свадьба Анны с Сережей номер два, т. е. с Лешей. И в эту свадьбу Анна была твердо намерена получить все, чего она достойна! И не получить ничего, чего она не достойна. По этим причинам все, чем в силу ряда причин была характерна ее первая свадьба: отсутствие белого пышного платья, банкетного зала, богатой, яростно отфотошопленной фотосессии, все это решительно отпадало. А главное – отпадала необходимость проводить первую брачную ночь в тягостных условиях мамы за стенкой. Нет, решила Анна, в этот раз в брачную ночь к маме поедет сын, а мы наконец-то с Сережей (ой, Лешей) поедем как люди в свою отдельную квартиру! Или пусть, конечно, не совсем свою, но снятую совершенно официально, через агентство, с договором найма, а значит, на период, пока действуют договор – считай свою! И весь тот короткий срок, что прошел с момента принятия эпохального решения и до сакральной брачной ночи (включительно), Анна была напряжена как струна, чтоб ни за что не упустить ни одной малой мелочи, могущей представлять угрозу грядущему великому событию.

Анна

«Евгений, здравствуйте, извините, что так поздно реагирую – мы все заболели (сопли, t) – все силы брошены, чтобы маленького не заразить – больше не до чего, к сожалению. (Понимаю, не Ваши трудности.) Про Ваше 28-е тоже помню: остаток за ноябрь переведу к этому времени, с жкх – постараюсь очень тоже. Спасибо. Извините».

«Евгений, извините, пожалуйста, но сегодня $ не будет – никак не вырваться из „лазарета“, да и самой нехорошо, завтра какая-то часть будет точно – мне обещали привезти, остальное на неделе, по-другому не получается пока. Еще раз извините (наверное, я Вас очень подвожу)».

Именно поэтому в момент подписания договора Анна так дотошно изучала все документы купли-продажи на квартиру, а квартира была оказывается куплена вот только что, этим летом, и это очень смущало Анну, потому что мало ли, вдруг они ее только купили и сразу продали, мало ли на свете мошенников, и теперь не имеют права сдавать, и аккурат в разгар брачной ночи, в самый, что называется, ответственный момент в замке заскрежещет ключом ничего не подозревающий истинный владелец. Именно поэтому она погнала наймодателя в ближайший МФЦ за какой-то подтверждающей выпиской из архивной справки, а пока он бегал, тщательнейше изучила еще и паспорт его несимпатичной жены, справедливо рассудив, что если даже паспорт у наймодателя поддельный, специально для мошеннических сделок, то вряд ли кто-то пойдет так далеко и глубоко, что станет подделывать еще и паспорт, включая штамп о браке жены, не имеющей по документам никакого отношения к обладанию данной жилой площадью. Из изучения паспорта Анна сделала приятный вывод, что паспорт подлинный, а значит, вероятно, подлинный паспорт и у наймодателя и вообще, возможно, все остальные документы тоже не подложные, и вывод неприятный, заключающийся в том, что год рождения у жены наймодателя тот же, что и у Анны, но при этом гораздо более худые ноги. И жена эта тут же, как по заказу, не поленилась закрепить этот отрицательный эффект и высказалась в том духе, что, дескать, Анна, а покажите мне, пожалуйста, и вы свой паспорт, а то вот вы нас так изучаете прямо под микроскопом, а мало ли, покажите тоже, интересно. Хотя уж вот ее-то, не собственницы, какое было дело! И принялась чуть ли не носом рыться в Аннином паспорте, пролистнув и страничку с пропиской, и штампы о ребенке и браке, а потом, вернувшись к основной информации с годом рождения, внезапно прервала свою поисковую деятельность, чтобы мельком глянуть на Аннины ноги и тут же снова засунуться в паспорт, слегка улыбнувшись каким-то своим якобы мыслям. Стерва. Так что к тому моменту, как прибежал запыхавшийся в запотевших очках наймодатель со справкой, атмосфера уже была достаточно накалившейся, и оба присутствовавших агента по недвижимости явно нервничали, чувствуя, как из рук уплывает реальный куш. Но – обошлось. Собственно, в более спокойной обстановке Анна бы, наверное, все же не сдержалась, высказала бы все, что накипело, и гордо ушла, хлопнув дверью неснятой квартиры и оставив эту толпу (наймодатель, самка наймодателя плюс два агента) в двух маленьких комнатках самих расхлебывать, но тут дико нависало ограничение по времени. Надвигающийся трубящий паровоз свадьбы, свадебный поезд, как сказали бы на Руси (хотя при чем тут Русь, это всплывет далее, а пока подсказка: ни при чем), это раз, а два – это то, что квартирка была действительно чистая, отремонтированная, идеально расположенная для Анниных нужд и просили за нее совершенно адекватные деньги. И еще плюс – часть денег согласились ждать до конца календарного года, так называемый залог. Это было важно, денег, в связи со свадьбой, не было вообще, вот просто вообще, и Анна так сразу честно и объяснила, что, к сожалению, денег на залог пока нет, потому что будем гулять свадьбу. На выражении «гулять свадьбу» взгляд самки наймодателя опять метнулся в направлении лица наймодателя, а взгляд наймодателя пробуксовал под очками и поднятой бровью, но все это уже было так медленно и вяло – просидевши-пробегавши за справкой, за изучением документов, за Анниными сомнениями в общей сложности три с половиной часа – что уже не имело значения. За окнами уже опустилась тьма, скрыв прелестные перекресточки с опадающими кленами, а перед окнами, внутри, сгустилась духота, почему-то никто не догадался тогда их открыть, даже агенты, может быть, из суеверия, что чем хуже – тем лучше, а если еще и создать комфортную обстановку, то эта тягомотина и вовсе никогда не закончится, и последние решающие подписи уже ставили торопясь, устало моргая и таращась, не только Анна, вытаращенная от природы, а и все. Уже никого не занимал этот невнесенный залог, и даже то, что не был предъявлен будущий муж, вписанный наряду с ребенком в графу «проживающие лица», Анна лишь загадочно высказалась «муж на сутках», как будто все объясняя, ничего не объяснив, и все малодушно этим удовлетворились. Проверили только, не узбекское ли, к примеру, вписано ФИО, но нет, вполне славянское, Такой-то Алексей Такойтович, но на том этапе, кажется, снесли бы и неславянское. Главным же итогом этого бесконечного вечера, помимо снятой квартиры и полученных денег, итогом, так сказать, эмоциональным, явились робкая надежда наймодателя и его скво на то, что раз Анна такая дотошная, как вошь портошная, и такая въедливая и педантичная, то, может, это и хорошо, иметь подобного человека квартиросъемщиком, может, она благодаря этим качествам будет аккуратно проживать и вовремя вносить квартплату и оплачивать счета, и неробкая и все более набирающая обороты уверенность Анны – а вот шиш-то вам! Точнее не совсем так.