Текст книги "Спираль"
Автор книги: Ирина Миронова
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Глава 1
– Ну что ж, товарищ Павлов, руководство приняло решение отправить вас в Берлин, так сказать, для приема опыта от наших немецких товарищей. Есть возражения? – уполномоченный с малиновыми петлицами, как показалось, ехидно посмотрел на него.
– Нет, товарищ оперуполномоченный, партия приказала – комсомол ответил – есть! – с нарочитой суровостью ответил Николай.
– Профессора Васнецова мы отправить не можем – сбежит, – малиновый гнусно хмыкнул, – хотя от нас не сбежишь. Вы поняли, товарищ?
– Так точно! Но хотелось бы уточнить насчет ассистента, время поджимает.
– Ах, да, ассистента!
Опер встал из-за казенного оббитого зеленым сукном и заляпанного чернилами стола, одернул гимнастерку и, заложив большие пальцы рук за ремень, стал прохаживаться по кабинету. Николай следил за ним глазами.
– А кого вы предлагаете, товарищ Павлов?
Вопрос был лишний. Николай давно подал список. Перечень лиц был короткий: Кольцов, Егорушкин и Иванова. И ему даже показалось, что под папкой с его, Николая, личным делом, лежали серо-коричневые папки дел его коллег. Но раз малиновый играет в эту игру, а Николай понимал ее правила, то, что ж, надо отбивать мяч:
– Предлагаю своих товарищей: Егорушкина, Иванову или Кольцова. Все работали над этой проблемой, комсомольцы, как и я, и любой достоин представить нашу Родину.
– А вы не на выставку едете! – опер строго посмотрел на него. – Представлять нашу родину не надо, надо работать и учиться и в кратчайшие сроки, так сказать, овладеть знаниями.
– Извиняюсь, виноват, товарищ оперуполномоченный! Неправильно выразился.
– Ну-ну, ладно, неужели я не понимаю, хочешь, как лучше, – опять осклабился опер, – понятно, что и представлять тоже будете, без этого никак. Ты мне другое скажи, Павлов, – вдруг он перешел на доверительное «ты», – так уж все они твои товарищи?
– Коллега – буржуазное слово, но суть наших отношений передает лучше, – согласился Николай. – Конечно, в первую очередь они коллеги. Близко мы не общаемся, только по работе, а по работе ко всем трем никаких нареканий у меня нет. С любым готов ехать.
– Хорошо, товарищ Павлов, ваши пожелания мы учтем, возвращайтесь к работе.
На следующий день Зина была в лаборатории, когда за ней прибежал посыльный от директора:
– Иванова! Вызывают!
Зина встала и сняла синий мешковатый халат, в котором работала. Она не носила ни красную косынку, ни другие атрибуты революции, как некоторые девушки в их институте, одевалась скромно, но красиво, хотя, конечно, как могла на свое копеечное жалование. Но от бабы Дуси остался «Зингер», на котором баба Дуся научила ее шить, и теперь это очень пригодилось, как Зина вышла на службу в такое солидное учреждение. Грубый халат надевался, чтобы не испортить одежду: белую блузку с глухим воротом и ниже колен синюю юбку. Проходя мимо стеклянной двери, Зина мельком окинула себя взглядом в отражении, подумала, вернулась, сняла с вешалки халат и надела его снова. Так будет, как ей показалось, правильнее.
В комнате за столом сидел какой-то мелкий клоп в форме с кустистыми неряшливыми бровями и барабанил пальцами с обгрызенными ногтями по закрытой папке «Дело».
– Вот что, Зинаида Алексеевна, есть предложение командировать вас на учебу в Берлин к нашим немецким товарищам. Чтобы, значит, вернувшись, вы с товарищами смогли обучить наших инженеров и рабочих на заводах и фабриках.
«Что он несет? – подумала Зина. – Какие заводы и фабрики?» Изобретение, которым они занимаются, пока не имеет никакого прикладного применения.
Клоп продолжал разглагольствовать, сидя за столом. Зинаида стояла, он сесть не предложил, да и стула перед столом не было, все стулья стояли вдоль стены. На одном из них сидел Павлов и внимательно смотрел на нее.
Павлов был типичным карьеристом. Уже кандидат в ВКП(б). Первый у них из молодежи. Из старых кадров никто не вступал в партию, хватало им партийного контроля из неграмотного мужичья с завода да вот таких малиновых клопов. Но не дурак. Профессор привел его после учебы к ним в лабораторию, всячески опекал и протежировал. Павлов относился ко всем ровно, в склоки не вступал, на собраниях не клеймил, но по служебной лестнице двигался бойко: уже старший в отделе, а еще не так давно был, как Зина, лаборантом.
– Так что скажете, товарищ Иванова? – на Зину пялились кустистые глаза, ожидая ответа.
– Я согласна! Куда пошлет партия и правительство!
– Ну и отлично! Биографию вашу я изучил: отец погиб в империалистическую, мать умерла от тифа в гражданскую, жили с бабкой, закончили школу с инженерно-техническим уклоном, бабка померла, пошли работать. Вот у нас тут в комсомол вступили, а почему не учитесь? На вечерний был набор летом.
– Не успела подать документы, товарищ. Была в командировке в Орле, вернулась – прием окончен.
– Это не беда, подавайте сейчас! Надо было сразу к нам обратиться! Мы бы помогли. Мы всегда нашим товарищам помогаем. Вы же наш товарищ? – малиновый опять вопросительно посмотрел на Зину.
– Конечно, наш! – она отозвалась в тон ему.
– Со всеми вопросами к нам приходите, мы всегда поможем, – повторил зачем-то опер, как показалось Зине, многозначительно.
Отпустив Зину, он обернулся к Павлову:
– Вот, товарищ Павлов, мы с вами всех посмотрели, и о нашем решении я сообщу.
Зина медленно шла по коридору к лаборатории. Она знала, что едет делегация от института в Берлин, шли проверки, шерстили всех, выгнали академика Померанцева и ребят из лабораторий, у кого происхождение подкачало. Пришли на их место какие-то идиоты с рабфака, но все комсомольцы и горлопаны. Все это тянулось уже несколько месяцев. Недавно Зина услышала, что ее любимый профессор Васнецов не едет, а делегацию возглавит кто-то из близких к власти. Так значит, Павлов. Ожидаемо. Но что Зину предлагают к нему ассистентом, это было неожиданно. Это не из-за языка. Зина нигде никогда, ни в одной анкете не писала, что знает немецкий, как, впрочем, и французский. Да и не нужен там язык, дадут переводчика из органов. Язык там как раз был бы лишним и опасным. Она подумала, что логичнее было бы выбрать Кольцова. Егорушкина нет, она не вникала, но слышала краем уха, что тот выступил на собрании еще до ее вступления в комсомол и наговорил лишнего, за что получил взыскание. Зина в комсомол не хотела. Но лаборатория теперь с особым статусом, и было объявлено, что все должны быть комсомольцами. А не комсомольцы – это она и Аркадий Эмблат. И месяц назад их обоих приняли по ускоренной системе. Зина вызубрила все, что было написано в брошюрке, которую ей дали на бюро. Но в результате ее только и спросили, почему отказались от НЭПа и сколько республик в Союзе Советских Социалистических.
Хотела ли Зина поехать в Берлин? Конечно! Несмотря на то, что вряд ли она сможет его увидеть. Привезут, скорее всего, с вокзала в гостиницу, а потом на завод, так и будут возить, как стадо баранов, под присмотром. Но, может, из окна она увидит хоть кусочек другой жизни. Понятно, что если такая поездка будет, то она будет первой и последней в ее жизни. Что впереди? Какая жизнь ее ждет?
Баба Дуся, которая не была никой ее бабушкой, а была когда-то гувернанткой ее матери, бывала с семьей своей ученицы и в Париже, и в Лондоне, и в Берлине. Рассказывала ей по-немецки про отдых в Баден-Бадене, а по-французски о поездке в Лувр, и как ее дед решил, и вся семья уехала на лето в Цюрих, потому что его дочь и ее мать, тогда молоденькая девушка, почти девочка, тяжело заболела от любви к кузену. Зина, сейчас вспоминая рассказы Евдокии Поликарповны, которую для конспирации она всегда, даже когда они были одни, называла баба Дуся, думала о них, как о сказках, которые все знают, но никто в них уже не верит. Осенью восемнадцатого, когда отец уже пропал, а мама однажды вышла из дома обменять серебро на продукты и не вернулась, они остались с Дусей одни, Зине было шесть. Все, что было до этого, Зина не помнила, только какие-то вспышки из памяти: солнечное утро на даче и отец собирает снасти, чтобы идти рыбачить, вечер и мама в свете торшера читает газету: «Алексей, ты только послушай!» – обращается она к отцу, какие-то сборы. Кто уезжает? Отец на войну? Они в имении бабушки под Полтавой? И больше ничего. Все остальное ей рассказала Дуся. Пусть будет еще что-то в ее жизни, кроме густого тумана действительности. Пусть будет Берлин. Будет ли?
Николай предложил Кольцова и Егорушкина, зная, что оба не пройдут. Егорушкин был одной ногой на вылет из комсомола: имея уже взыскание, умудрился примкнуть к оппозиции. Такой без шансов. С Кольцовым был риск. Он идейный, происхождение хоть в палату мер и весов: отец и братья – члены ВКП(б), отец вообще с 1905 года, мать из семьи революционеров, о которых в школьных учебниках написано. Идеальный кандидат. Именно на этом и хотел сыграть Николай. Слишком идеальный. Общение с оперуполномоченным Шмайковым кое-чему его научило. Сам Шмайков в партии недавно, пришел в органы из школы рабочей молодежи, нигде еще не работал и не служил толком, кроме органов, и должен, просто обязан был недолюбливать таких, как Кольцов, у которых отец с Лениным был знаком.
Так и получилось. Шмайков грязно намекал, похотливо подмигивая, но подписал документы на Иванову. Значит, решено, едет Иванова.
Дуся была на редкость умна и практична. В отличие от мамы, которая наивно думала, что все это ненадолго и вот-вот как-то разрешится, Дуся сразу поняла, что большевики – это навсегда. И раз они не могут уехать, то надо приспосабливаться. Зина и выжила благодаря ей.
Первым делом Дуся перевезла их на другую квартиру, где их никто не знал. Что смогла из ценных вещей, но только небольшое и дорогое, собрала в узлы скатертей и простыней, наняла извозчика, проехали часть пути, слезли, взяли другого и так переехали. Книги, мебель, люстры – все бросили на старой квартире. Сами поселились в дворнической в большом бывшем доме, а теперь доме партийных работников. «Пусть плохая, но отдельная, – говорила всегда Дуся о квартире. – Нет соседей, нет вопросов».
Потом справила новые документы. Вместо Иваницкой Зина стала Ивановой. «Не любят в России не русских, – объяснила потом она Зине. – Да и фамилия подходящая для новой жизни», – грустно улыбнулась. Дуся работала, шила на машинке, убирала квартиры, потихоньку продавала вещи, когда совсем было невмоготу, Зина училась. «Учись хорошо, – говорила баба Дуся, – при любой власти лучше работать не руками, а головой». Очень хотела, чтобы Зина поступила в институт, но не получилось. Однажды Дуся, поднимая ведро воды в чужом доме, ойкнула и упала замертво. «Удар», – сказал вызванный перепуганной хозяйкой врач. Зина в восемнадцать осталась одна и пошла на службу.
Вызвали ее в местком.
– Вы будете представлять наше учреждение и нашу великую Родину, Иванова, – торжественно начала Лопатникова, освобожденный председатель месткома. – Поэтому решено выделить вам ордер на отрез на пальто, на чулки и ботинки. Для торжественных встреч с товарищами в Берлине нужно красивое платье, но сейчас ордеров нет. У вас есть что одеть?
– Не нужно красивое платье, дайте ордер на отрез, я сама пошью.
– Вот это дело! Иванова, потом все покажете, что там нашили, мы должны утвердить, – прогундосил Шейнайзен, зам Лопатниковой.
Николай, сидя в своей комнате в коммуналке, перебирал записи и книги. Отдавать некому, надо лишнее сжечь. Завтра он выходной, освобожден для подготовки к поездке, а соседи с утра на смену уйдут, будет только Мария Кирилловна дома, вот и сварит себе старушка суп на его чертежах и рукописях. Две книги Николай отложил, эти книги ему подарил когда-то профессор Васнецов, обе с дарственными надписями авторов Капицы и Бора, их надо незаметно вернуть Андрею Аркадьевичу. Остальные, как было бы ни жалко, – в печь. Открыл гардероб – несколько сорочек, два костюма, один из бостона, Лида заставила купить. «Ну что ты ходишь такой не авантажный, – упрекнула она его, – можешь же позволить». Сама купила и приволокла отрез бостона, сама отвела к подпольному портному. Дорогой костюмчик вышел. Зато теперь есть что надеть на торжественный банкет.
– Там будет торжественный банкет, – предупредила его Лопатникова.
– Галстук нужен, – поддакнул Шейнайзен, – знаешь, что такое галстук? – и заржал, обнажая гнилые зубы.
Николай сегодня с утра был у Андрея Аркадьевича в институте. Поговорили о работе. Потом Васнецов сказал:
– Пойдемте, молодой человек, выйдем покурим, не будем мешать дамам дымом.
Лидочка и Вероника Григорьевна, секретарша профессора, заулыбались.
Они вышли, и, гуляя по дорожкам запущенного дворика института, Андрей Аркадьевич еще раз проговорил Николаю все, что тот не мог записать, а должен был запомнить.
Ехали в мягком вагоне. Зина с сухой дамой из института стали и сплавов. Николай с работником ГПУ, который по документам был инженером завода «Красный Октябрь». В вагоне были еще члены их делегации, и в соседнем тоже. Кроме них ехали сов– и партработники и дипломат с супругой.
Зина столкнулась с супругой дипломата возле уборной.
– Эскоьюзми, – проговорила эта самая супруга и хотела что-то спросить Зину. Но та быстро перебила ее:
– Извиняюсь, не понимаю.
Мало ли кто их может слышать. Не надо Зине сейчас такого. Нет у нее знаний иностранных языков, ни свободных, ни со словарем. НИКАКИХ нет! Все, поняли?
Павлов держался с нею холодно, но вежливо. На вокзал его прибежала провожать невеста, как говорили в институте, Лидочка, смазливая и хорошо одетая дочка партработника из городского комитета, присланная к ним после школы для стажа перед вузом. Должности ей не нашли, и профессор Васнецов взял ее к себе. Подвинули стол Вероники Григорьевны, и Лидочка стала ходить к одиннадцати на «службу». А потом стала невестой любимого ученика профессора. Лидочка висла на вокзале на Павлове, целовала его в губы, прижималась громко. На них обращали внимание, но Павлов не отстранялся, тоже всячески обращал на них внимание толпы.
На границе поезд остановился, и в вагон зашли три держиморды с коричневой с подпалинами по бокам овчаркой, сопровождаемые начальником поезда в форменной тужурке. «Паспорта давай!» – кричали, резко распахивая двери в купе, держиморды и только в купе, в котором ехали супруги-дипломаты, деликатно постучали и заискивающе проворковали лакейским тоном: «Позвольте паспорта». Взяли и Зинин паспорт. Несколько раз лейтенант зыркнул на Зину, в книжечку, опять на Зину, опять в книжечку, шлепнул печать. Через несколько часов поезду переставили колеса, и он покатился дальше, уже по Европе.
Зина жадно смотрела на поля, деревеньки, леса, которые мелькали за окном. Ехали по Польше. Уже рассвело. Зинина соседка после проверки легла спать опять, а Зина не спала, не могла уснуть, жадно впитывая в себя картинки несоветской жизни, боясь пропустить даже малейший штришок. «Это воспоминания на всю мою жизнь, – мелькнуло у нее в голове. – Запоминай, Зина, запоминай». Некому такое будет рассказать, но и пусть. Главное, что у нее навсегда в памяти останется картинка из другой жизни.
Как и предполагала Зина, их, прибывших на перрон огромного вокзала в Берлине, встретили представители посольства, два работника Коминтерна и группа немецких рабочих, которые и пригласили их на свой завод посмотреть в действии то, что уже несколько лет работает, а они только начинают изобретать.
«Но у нас будет наше, советское, рабочее, пролетарское!» – любил орать с трибуны директор института, объясняя, зачем они изобретают то, что давно запатентовано в США и Германии и успешно работает.
После цветов, рукопожатий и пламенных речей прямо на перроне их посадили в автобус и повезли в гостиницу. В автобусе Зина быстро заняла место у окна. Рядом на сидение опустился Павлов. Ничего не говоря, он внимательно наблюдал за ней. Именно наблюдал, не пялился, а как-то украдкой поглядывал. Но молчал. Пускай! Все равно! Так мало времени, надо увидеть как можно больше.
Месяц в Берлине пролетел незаметно. Каждый день они завтракали в ресторане гостиницы, ничего особенного, но для Зины и остальных простых сотрудников из Советской России такие завтраки были невиданным лакомством: яйца пашот, ветчина, маленькие свежие немецкие булочки, масло, кофе. Зина впервые попробовала кофе, которое наливали официантки в белых фартуках и наколках на волосы из больших сверкающих кофейников. Потом в автобус и – на завод. Там работа и обед в заводской столовой. «Вот как капиталисты проклятые рабочих угнетают», – зло и грустно неосторожно сказал в сердцах какой-то инженер из Харькова. Обеды были вкусные и разнообразные, но при этом бесплатные. «Это все за счет предприятия», – на ломанном русском сказал им их куратор от немецкой стороны – простой рабочий Маркус. Он же и пригласил всю группу к себе домой в воскресенье. Жил Маркус в большом доме на окраине Берлина с женой и тремя детьми. Жена накрыла стол: тушеная капуста, колбаски, картофельный салат. «Моя Аннет из Баварии», – почему-то посмеиваясь, пояснил им Маркус. Для Зины было странно видеть такой пусть простой, но большой дом, нарядно одетых и сытых детей, изобилие на столе у простого рабочего. Маркус выучил русский, стажируясь еще молодым парнем на заводе, которым владел его хозяин до революции на Урале. Он называл владельца завода «наш хозяин», но говорил это без подобострастия, без унижения, а как-то с уважением. Сейчас хозяин многое делал для рабочих: и столовая бесплатная, и система премий, и кредиты. «Очень нелегко сейчас в Германии простым людям, – говорил Маркус. – Но наш хозяин помогает нам как может». Вася Половников, рабочий из цеха, попавший в делегацию за активное участие в спортивной и общественной жизни своего завода, горячился:
– Да он вас эксплуатирует! Он – буржуй и кровопийца!
Маркус только посмеивался в ответ. А при этом член Компартии. Что же у них за жизнь такая, что даже партийные – такие?
Ими занимался не только Маркус, но и другие немцы: и рабочие, и инженера. Среди инженеров были такие, что говорили по-русски, кто лучше, кто хуже, они или учились, или работали в России. Один из инженеров представился при первой встрече Лопатиным. Несдержанный Вася сразу выдал: «А вы что, из бывших?» Лопатин не растерялся и сказал, что нет, его отец из бывших, а он приехал сюда ребенком и кроме немецкого подданства другого не имеет. Но особист все равно потребовал герр Лопатин от работы с ними отстранить.
С людьми из их института работал постоянно инженер Шульц, высокий сухой блондин, не говоривший по-русски. Потому с ними постоянно была переводчица фрау Мозель. Зина слушала Шульца внимательно, а потом сравнивала, что поняла она и что говорит им фрау Мозель по-русски. Специальный лексикон был у нее нулевой, этому ее Дуся научить не могла, но остальное она понимала великолепно.
По вечерам их водили в музеи и на концерты и просто гулять по городу. Но всегда группой. И всегда неприятный тип в сером костюме с колючими глазами был среди них.
В гостинице Зина жила со своей вагонной попутчицей в одной комнате. Аделаида, так ее звали, рано ложилась спать, вставала по будильнику, в свободное время читала толстую книгу. Зина посмотрела, что это. Оказалась «Анна Каренина» графа Толстого. С Зиной она особо не разговаривала. Их группа занималась своим, Зинина – своим. В их группу, кроме нее и Павлова, входили люди с завода, на котором планировалось внедрять изобретение их института. Но уже спустя какое-то время Зина поняла, что ничего они изобретать больше не будут, а СССР покупает старую установку в Германии и везет ее на их завод. Но все представят так, что это их изобретение. Черт, кругом ложь! Кругом!
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
