Текст книги "Тринадцать тысяч дней без солнца. Часть первая"

Автор книги: Ирина Малаховская-Пен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Глава 4

Долгое, долгое время после произошедшего я ходила по улицам с большой оглядкой. Сегодня, в наш век изобилия психологического и псевдо-психологического контента уже почти все знают, что любое сексуальное преступление неслучайно. Жертва привлекла тирана. Я и была жертвой. Почему – понятия не имею. Дома меня не били, не запирали в кладовке, не лишали сладостей. В классе и во дворе тоже было всё ровно. Если кого-то коробит присутствие в повествование элементов того или иного сленга – могу даже попросить у вас за это прощения. Например, все поняли, что такое «всё ровно»? Сейчас, наверное, уже все. А в 90е это была фраза из уголовного жаргона. Я к настоящему дню немного знаю и иногда употребляю выражения из сленга воров, реперов, хипстеров, современной молодёжи, ну и мат – куда же без него. Итак, в школе и во дворе у меня было всё ровно, кроме того я училась практически на одни пятерки. Я вообще помню здорово заскучала, когда в первом классе 2 сентября нам раздали какие-то прописи, чтобы рисовать в них палочки. Читала я с трех лет. Не вслух, комментируя иллюстрации. А про себя и толстенные книги. Писать и считать я научилась лет в пять. Меня можно, в принципе, было сразу сдавать если не в третий класс, так во второй точно. Но меня сдали в первый. Я потосковала, и начала учиться. О, кстати. Полезно писать о себе. Сейчас вспомнила яркий момент из детства. Кадр. Кусочек мозаики. Который вполне мог стать одним из составляющих моей жертвенности.

Я получила по диктанту четверку. Как такое могло случиться – не знаю. Зевнула где-то, бывает, я живой человек, просто ребенок. Была просто ребенком. Мама, забирая меня, узнала о четверке, и всю дорогу презрительно игнорировала ребенка. Просто шла впереди, задрав нос. А сзади то бежала, то плелась провинившаяся я, и пыталась с ней заговорить.

– Мама. Ну, мама. Ну чего ты молчишь? – тишина. Гробовая. – Мам. Ну, мама-а-а. Мам, ну скажи ты что-нибудь. Да что я сделала-то, мам?

Нет, я прекрасно осознавала, в чём мой косяк. Просто даже мой семилетний ум понимал, что это просто адский бред какой-то – так изничтожать первоклашку за четверку. За четвёрку!!! Могло это послужить поводом свернуть моей психике на путь жертвы? Мне кажется, вполне. Да, я сказала, что меня не били. Припиздела немного. Так-то не били, конечно. Но вот был случай, опять же в первом классе, когда я загулялась до десяти вечера вместо девяти. А дома получила скакалкой по лицу. Было больно, остался глубокий след от удара. Я всем врала, что поцарапала лицо, падая с дерева, или забираясь на него – не суть. Дядька, кстати, не поверил. Мамин брат. Он жил с нами, и мы с ним, в общем-то, дружили. Дядька приехал из командировки, выпытал у меня правду, и выписал матери пиздюлей. И главное, вот чего я не понимаю… в тот вечер мы с подругой сидели во дворе на веранде. Никто меня не терял, не искал, не звал, а по морде я получила. Интересно… мне понятно, когда мать на эмоциях бьёт ребенка, которого искала несколько часов. От страха бьет, от волнения. Но хладнокровно скакалкой по щеке… если взять увеличительное зеркало и присмотреться – он и сейчас виден, тот шрам. А ещё все эти педагогические меры оставляли кровавые следы на моём невинном, неопытном детском сердце. Этих следов не видно. Но они есть.

После истории с жертвой-мной и тираном-насильником ни на каких мужиков я, конечно, уже не смотрела. Подсознательные поиски папы в каждом прохожем закончились. А один раз, приехав к подруге, я увидела на её отце рубашку, как у моего маньяка. Юлька не могла ничего понять. Почему вдруг я побелела, онемела, и без конца бегаю в туалет.

– Пойдем гулять! – взмолилась я. – Мне что-то нехорошо.

– Что именно нехорошо? – подозрительно спросила Юля.

– Ну, тошнит меня.

– Как тебя может тошнить, мы даже ещё не ели ничего?! Пойдём на кухню, там папа салат приготовил.

– Не-ет! – заорала я, а Юля вытаращила свои и без того немаленькие глаза. – Или мы идём на улицу, или я еду домой.

На улице я долго приходила в себя. Держалась за стену, дышала. Точнее, хватала воздух, как рыба на берегу. Перед глазами была сине-зеленая клетка дяди Валериной рубашки. Просто чёртова рубашка, ничего больше. Но как же это было больно и жутко!

После того страшного лета 1983 года я сторонилась всех особей мужского пола, и параллельно начала вдруг толстеть. Если посмотреть на мои фото до пятого класса – на них запечатлена девочка, у которой торчат ключицы, рёбра, колени, и всё, чему положено торчать у худого ребёнка. Глядя на меня сейчас, никто не подумает, что я в принципе могу быть худой. Трудно себе такое представить, понимаю. А я ведь ходила на танцы, и у меня всё всегда отлично получалось. С пятого класса пришлось ограничиться хором. И ещё, до девятого класса у меня не было личной жизни. Нет, мальчики у меня были, было бы уж совсем убого, если бы у меня их не было. Кто-то нравился мне, кому-то нравилась я, изредка это совпадало. Но когда все уже все вовсю целовались – я старательно избегала таких процессов. Мне вполне это удавалось. Ну, вроде как, и мальчики у меня были, но чисто на уровне полу-дружбы, полу-любви. Дальше мне заглядывать не хотелось. А потом в девятом классе к нам пришёл новенький…

Кстати, не было там ничего особенного. Ну, качок. Лицо вполне симпатичное. Но ничего такого, из-за чего нужно поднимать ажиотаж, не было. Однако, ажиотаж поднялся. Девочки на физкультуре вместо того, чтобы заниматься спортом, зачарованно шушукались по поводу плеч, и прочего. Ну, что там сразу бросается в глаза у парней? Я и тогда, и сейчас, обращаю внимание на другое. Глаза… вот что сексуально. А мышцы – что? Любой идиот накачать может.

– Ирка, а ты знаешь, что он где-то в ваших краях живет? – поинтересовались у меня одноклассницы.

– Не-а. Че, правда?

В нашей школе школьники делились на три географические категории. Первая – «автодор». Их было подавляющее большинство. Несколько дворов напротив автодорожного института. Вторая – «сельхоз». Мы жили в нескольких домах на территории сельскохозяйственного института, и нас было значительно меньше. И ещё «все остальные». Поскольку школа наша была со спортивным уклоном, – даже неспортивная я пару лет занималась волейболом, – в спортивных классах учились дети из разных районов города. И вот, выяснилось, что новенький Георгий живет с моей стороны оврага. (Овраг разделял школу и автодор. Раньше он был просто оврагом, но в мои школьные годы там уже была дорога и трамвайные пути.) Девки прилипли ко мне, как пиявки. «Пожалуйста, узнай, где он живёт!». Я подумала, что отвязаться от них всё равно не получится, и обратилась к другому нашему однокласснику, Димке Веселову. Он тоже жил с нашей стороны оврага, мать его работала кем-то в сельхозе, растила Диму одна. Любила, очевидно, кормила, и перекармливала. Веселов был грушей для битья. Толстой грушей. А я говорила, что мне всех жалко, и я за всех заступаюсь даже в ущерб себе? Нет? Ну вот, говорю. Я постоянно пыталась отбить Димку у злых одноклассников, и даже частенько получала сама. Со мной проводились беседы типа: «Не лезь, ну какое твоё дело, мы не хотим тебя трогать, а ты нарываешься из-за толстого». А как не лезть-то? Жалко же. В общем, благодарный мне Дима рассказал, где новенький живет. Гошина семья купила дом у родителей Диминого товарища на год старше нас. Единственного, собственно, товарища. Дима остался в школе один-одинешенек, ему предстояло быть мальчиком для битья ещё два года. Били его, конечно, не только из-за веса. В нашем классе был ещё один толстяк, Славка. К тому же, одноглазый толстяк – глаз ему выбило в раннем детстве, карбидом, с тех пор он носил стеклянный. Бр-р-р. Это, казалось бы, более интересный повод для издевательств, но Славяна никто не трогал. Он сам мог наподдать кому угодно.

Выпив у Димки все запасы чего-то вкусного – сейчас уже не вспомню, алкогольного или без, – и выкурив сигару, я сказала:

– Ну, пошли, покажешь, где его дом.

– Пошли, – кивнул Дима, – а тебе зачем?

– Да мне ни зачем, в общем-то. Я девкам обещала.

Мы предполагаем, как говорится… а кто-то нами располагает по своему усмотрению. Мне правда было глубоко плевать на Гошу. Но когда мы пришли к его дому – частному, деревянному дому, обожаю, мечта моя, сейчас стою на пороге мечты, – Георгий внезапно вырулил на улицу. Блядь. Я стояла, и не знала, что говорить. Э-э-э… повисла пауза. Размером с рощу, за которой жил Гоша.

– Привет. А вы чего тут? – равнодушно спросил он.

Дима сдал меня с потрохами. Я стояла, и не знала, что можно такого сказать, чтобы не особо стыдно было за эту нелепую разведку.

– А дальше тебе куда? – поинтересовался Гоша.

– Домой… наверное.

Он кивнул Диме, как бы отпуская его. Дима исчез среди берез неправдоподобно быстро для своей комплекции.

– Ну, пошли, я провожу. Мне на тренировку.

Тренировался Гоша у своего отца, спорт. зал был около остановки «Телецентр». Идти туда нужно было мимо моего дома. Он проводит, ничего личного, всё вполне логично. По дороге мы о чём-то болтали, вполне непринуждённо, кстати. Георгий не был красноречив. В основном отвечал на мои вопросы. О том, что занимается борьбой, с самого детства, в школу к нам перешёл, потому, что семья переехала сюда с Московки. (Жуткий район на окраине) Полное содержание разговора не вспомню сейчас даже я, хоть и обладаю уникальной памятью. А точнее, уникальной особенностью помнить всю жизнь всякую ненужную хрень. Идти было не очень далеко, около своего подъезда я остановилась.

– Пришли. Спасибо, что проводил.

– Ты встречаешься с кем-то? – в лоб спросил Гоша.

– Э-э-э… нет. – честно ответила я.

На самом деле, существовало как минимум три-четыре парня, которые могли, не моргнув глазом, сказать, что встречаются со мной. Но я-то с ними не встречалась.

– Давай с тобой встречаться?

Я согласилась. Зачем-то, почему-то. Всё это вопросы, на которые я не знаю, и не знала никогда ответа. Позже я в него влюблюсь без памяти, и отдамся. Добровольно. И поимею кроме него через эту связь кучу неприятностей. И жизнь моя круто повернёт в другую сторону. Но это всё потом… а зачем я согласилась тогда – понятия не имею. Из принципа? Типа, нехуй отправлять меня на дурацкие разведки? Я такая опасная самка, с разведки добычу приношу. Нет ответа. История была, последствия были, а как так получилось – одному Богу известно.

Девочек пришлось проинформировать, что новенький теперь – мой парень. На уроках я получала записки без подписи, в которых было достаточно странное содержание, типа: «Зачем тебе он нужен? Не порти нам малину. Отстань от новенького». И прочая чушь. Я не отвечала, – кому отвечать-то, – с Гошей роман продолжался. Не развивался – нечему было развиваться, это было искусственно созданное мероприятие, оно просто проходило. Продолжалось. Шло ровным темпом. Я с детства дружила с сыном завуча по воспитательной работе, Лёхой. У него была девочка Таня, на год нас младше. Часто мы стали гулять вчетвером. Заклятые подруги от меня давно отстали, и по Гоше вздыхать перестали. Новый год мы даже встретили у одной из них. Её давно нет в живых. После школы я её толком не видела. Сейчас, когда я пишу эту книгу, я начинаю понимать одну очень важную вещь: каждый человек имеет право, чтобы о нём сказали после смерти. Сказали так, чтобы это не потерялось. Осталось буквами на бумаге. Простите, я отвлекусь буквально на два абзаца, расскажу про Янку, а после мы вернемся к нам с Георгием.

1988 й года мы с Гошей встречали у Янки в её прекрасном частном доме недалеко от берега Иртыша. Их отец отделал всё внутри вагонкой, в доме было стильно, красиво и уютно. Это сейчас вагонка – типовая отделка, а в восьмидесятые она была шиком. Родители Яны разрешили нам что-то выпить, кажется пиво. Вся обстановка была очень душевной и полностью противоположной обстановке у меня дома. Гостеприимные родители, красивый ремонт, холодное пиво, закуски, смех, веселая дружная болтовня. Как мне там было хорошо, и как не хотелось уходить. Янка не была моей близкой подругой. Но мы всегда приятельствовали. Вместе пели в школьной группе, играли на гитарах. Янка хотела выйти замуж и нарожать детей, я хотела уехать в Москву и стать актрисой. По итогу толком не вышло ни у кого, но Яна тогда попыталась. Она познакомилась с мужем в институте, на экономфаке сельхоза. Он был красивый парень из деревни, половина сельхоз института была из деревень. Они приезжали получить высшее образование, и стать в своих колхозах руководителями, агрономами, экономистами. Гена получил кроме образования Яну. Она была красивой, здоровой, спортивной девахой. В прошлом – гимнасткой. Поехала за любимым в деревню, открыла вместе с ним бизнес, родила двоих детей. Её мечта полностью осуществилась. Последний раз я видела её беременной вторым ребенком. Беременность Янке удивительно шла. Да и вообще, она выглядела абсолютно счастливой, буквально светящейся. Мы встретились случайно, поговорили, а потом подошел её муж, и мы попрощались. Через несколько лет – два, три, – моя мама позвонит мне и скажет будничным голосом:

– Ты знаешь, что Яна умерла?

К тому времени я уже много думала о смерти, боялась её. Похоронила бабушку. Ленку. Первого мужа. Но Янка?! Этот пышущий здоровьем и светящий счастьем человечек? Сама жизнь во плоти?

– В смысле – умерла? Как?

– Да… муж её нашел себе молодую. Яна-то старая уже. (Нам не было и тридцати). В общем, насколько я знаю из своих источников (источники достаточно надежные, учителя нашей школы), она слегла с какой-то болезнью. Температурила, бредила. Самое интересное знаешь, что? В бреду она не детьми своими интересовалась. Яна всё спрашивала: «Как там Гена? Гена ел? Гена в порядке?!» Ну? Как тебе?

– Ужасно. И поверить трудно.

Как я узнала позже, Янка свалилась с каким-то банальным гриппом, который на фоне стресса вцепился в неё мертвой хваткой. То есть, буквально. Я помню её молодой и красивой. Даже не беременной и счастливой, какой она была в нашу последнюю встречу. А именно молодой, красивой, хулиганистой Янкой. Приносящей в школу искусственных мух, прыгающей с ними по партам. Я очень благодарна ей за новый 1988 й год. И я её помню. Не всех живых я так ярко помню, как Янку Пепеляеву. И пусть она умерла нелепо и ни за что, я хочу, чтобы где-то о ней было написано несколько хороших слов. Пусть тут, у меня. Ведь она действительно не сделала никому ничего плохого.

Мы вышли от Янки под утро, Гоша провожал меня через парк. Около моего дома первый раз поцеловал. Умел ли он целоваться? Нет. Не умел. Умела ли я? Да. У меня это в крови, я очень хорошо целуюсь. Этот навык либо есть, либо нет. Нам было почти по шестнадцать лет, и я, как уже опытная, понимала, что это просто первый шаг. Таких поцелуев может быть еще десять, двадцать, или пятьдесят, но всё ведёт к одному. И тут уже надо решать: расставаться, или трахаться. Я привыкла к Гоше, он был достаточно привлекательным, умел слушать, говорил немного. Тогда мне казалось, что я влюбилась. И расставаться не хотела точно. В итоге, я начала совершать глупости, которые корнями шли из моего изнасилования.

Надо сказать, я напряглась ещё тогда, когда в школе был обязательный медосмотр. То ли классе в восьмом, а то ли в том же девятом. Моя паранойя, которая только недавно заткнулась на тему «каждый мужик – маньяк», начала услужливо подсовывать мне картинки, в которых злые врачи обнаруживают мою не девственность, и выносят эту страшную информацию на свет Божий. Долго мучимая сомнениями, идти на медосмотр, или не идти, я таки не пошла. Все были в шоке, когда я появилась в школе сразу после отъезда врачей.

– Ты че? Охуела? Тебя не было на медосмотре! Тебе влетит.

– Пускай – пожала плечами я. Самого главного мне удалось избежать, – позора. Я выиграла сражение. А к пиздюлям мне было не привыкать.

К тому времени описанием моих непрерывных косяков можно было заполнить все стены в нашей огромной квартире. Меня постоянно как-то наказывали. Запирали дома – я слезала с балкона со второго этажа. Лишали телевизора. Книг. Заставляли мыть полы. И, главное, бесконечно орали на меня. Не теряли надежду, что я исправлюсь. Наивные… моя наклонная образовалась летом, перед пятым классом. Сейчас я даже испытываю нечто вроде сочувствия к совей семье. Ведь они-то не знали!

Итак, медосмотр я успешно пропустила. Но не за горами маячил вопрос о сексе с моим парнем, и это стало очередным поводом для страха. «Он обнаружит, что я не девственница!». Вот как звучал этот страх. Я была очень изобретательной девушкой, и сочинила целую историю о том, как ездила к тётке в Подмосковье, и там прожила бурный роман с красавцем на мотоцикле. (К слову сказать, красавец и правда был, пролетал мимо меня по улицам Королёва на своём байке, на бешеной скорости, не давая мне возможности с ним познакомиться). Роман в моем сочинении был страстный, бурный, и лишил меня девственности. А после подруга из Подмосковья прислала мне письмо, в котором сообщалось, что мой бойфренд погиб в Афганистане, куда ушёл служить в армию. Цинично? Да. Но я никогда не отличалась особой чистоплотностью в делах. Я спасала свою репутацию. И мне было плевать на детали. Меня не очень волновала цена. Роман с парнем, впоследствии погибшим на войне, был неизмеримо приличнее, чем изнасилование на озерке чужим взрослым мужиком. Неизмеримо. Бездна пролегает между двумя такими историями. И вот, запасшись таким прекрасным и печальным алиби, я грустно сообщила Гоше, что так получилось… не девочка я уже. Не знаю, чего я ожидала своими куриными мозгами, но добилась только того, что приблизила нашу сексуальную связь. Точнее, пока претензии Георгия на неё. Ну, конечно. Не целка уже, чего ждать-то?

Это было непростое время. Я не ожидала такого напора. Ну, дура малолетняя, что сделаешь. Мне совершенно не хотелось никакого секса. Ни с Гошей, ни с кем-либо ещё. С другой стороны, мои юношеские чувства к тому моменту разрослись до размеров баобаба. Я боялась потерять Гошу. Все остальные претенденты на то, чтобы быть моими парнями, почему-то блекли по сравнению с ним. Эта история со мной всю жизнь. Есть выбор, но я почему-то выбираю самое сложное и неудобное для себя. Подчас, вообще выбираю плохое и страшное. Но, блестящее с виду. Думаю, всё от того, что глубоко внутри я себя не люблю. Не считаю достойной. А тогда не считала и в помине. Я жила с грязным осадком на раненом сердце, и в принципе всё было ясно: хочешь – не хочешь, придется дать. А чего ты хотела? Ты порченный товар. Кто будет с тобой церемониться? Примерно так. Я стала избегать Гошу, даже прогуливать школу. Но он позвонил, и вытащил меня на разговор. А я говорила, что он не отличался красноречием? Говорила. Гоша был краток и на это раз:

– Значит так. Или ты мне даёшь, или мы расстаёмся.

Глава 5

Дать, или не дать… вот в чём вопрос. Это такой… весьма распространенный вопрос для женщин любых возрастов. Вот мне, например, тогда чего бы и не дать – чай уже не девочка. Но за почти пять лет воспоминания приятнее не стали, и с какой-то стороны об этом даже подумать было страшно. И вот я сидела у бабушки в кабинете и страдала. Точнее лежала, и видимо не заметила, как начала подвывать….

– Чего ревем? – пришел дядька.

У меня не было отца, хотя, повторюсь, он жив и по сей день. У меня был дед. Недолго. А ещё был мамин брат, Володя. С детства я звала его по имени и на «ты». В нашей семье, – и я с этим согласна, – не принято было говорить это босяцкое «дядя». Или кого-то называть «тётя». Мама объяснила мне внятно, что родных и близких можно звать по имени, и на «ты» или «вы», как договоримся. А посторонних взрослых людей нужно называть по имени-отчеству. Поэтому мой дядя всегда и по сей день остается для меня просто Володей, вот только в отношениях разверзлась пропасть. Я расскажу о ней чуть позже. Возможно. А тогда, ещё пока мой, очень даже хороший и любящий Володя зашёл и задал мне вопрос. И я почему-то решила не врать. Ну… почти.

– Я влюбилась.

– Что? Так влюбилась, что ревёшь? – удивился Володя.

Это было как-то совсем не про меня. Всю свою жизнь я цинично высмеиваю сердечные раны. И тогда была больше как-то всё чтением занята. А тут влюбилась, да еще реву. Дядька напрягся:

– А что не так-то? С твоим молодым человеком?

– Да всё так… просто немного не поняли друг друга.

– Немного? – усомнился Володя.

– Да-да. – я вытерла сопли. Советоваться с дядькой в неполных шестнадцать, спать с парнем или нет, было недопустимо. – Всё нормально, просто чуть-чуть расстроена.

– Ты бы училась лучше. – вздохнул Володя.

Учиться я перестала в пятом классе. Школу старалась не пропускать, до такой степени не наглела. Но уроки не делала вообще. Что-то успевала сделать перед уроком, что-то списать, а иногда просто говорила учителю, глядя прямо в глаза: «Я не знаю». Кстати, я как-то то же самое выдала во ВГИКе принципиальной преподше. Не прокатило. Пришлось учить и пересдавать.

– Да, да… – вяло отмахнулась я от дядькиных нравоучений.

Мне было не до учебы. До завтрашнего дня надо было что-то решить. В принципе, логично было дать. Коль уж сама по глупости спалилась со своей не девственностью. Предварительно я надумала с Гошей переспать, но оставила до утра лазейку. Чтобы передумать. Если что. Мы встретились после уроков около его дома. Кстати, Гоша тоже был уже не девственником. Был у него какой-то там опыт на прежнем месте жительства. На встречу я пришла, ещё не зная ответа. Но, бабы – дуры. Да, да, я именно так и думаю. Даже самые умные женщины в вопросах любви бывают невозможными идиотками. Я посмотрела на Гошу, и мой внутренний маятник определенно качнулся в его сторону. Терять симпатичного парня, самого симпатичного в классе, не хотелось.

– Что ты решила? – сходу спросил Гоша.

– Может «привет», блядь? – психанула я.

– Привет… так что ты решила?

И баба-дура внутри меня дала свое согласие на секс. А лучше бы не давала, и причин тому великое множество. Во-первых, сексом, как я сейчас понимаю, это можно было назвать с большой натяжкой. Даже и тогда ощущение «что-то не то» не покидало меня.

У всех есть представление о том, как мужчины ходят в туалет по-маленькому? Им приходится держать свой аппарат в руках, а иначе они просто обоссут себе все ноги. Я уверена, что Гоша справлял малую нужду точно таким же образом, как все мужики. Потому, что я никогда не видела его с обоссанными ногами. Но во время секса он упорно не прикасался к своему органу – типа в падлу, что ли? Или, дело было в том, чтобы случайно не задеть мой орган? И то, и другое было совершенным идиотизмом. В общем, несколько минут уходило на спортивное попадание. Потом попадание свершалось, происходило каких-то несколько фрикций, потом в программе было спортивное вынимание – и за это я, конечно, Георгию благодарна. Хоть что-то он знал о сексе. В общем, за те раз десять, что мы трахались, я не залетела. Но вот это ощущение «скучно…» – оно преследовало меня каждый недолгий акт. Да, это был мой первый опыт осознанного секса, так сказать. Но я была уверена, что происходит что-то не то. Однако, влиять на это я не была готова. Возможно, на это нельзя было повлиять в одностороннем порядке?

А потом произошло логичное. То ли мне надоел скучный секс, то ли Гоша остыл, добившись своего. Но мы расстались. И достаточно безболезненно. Как и в любом неудачном послевкусии витал вопрос: а стоило ли оно того? Тогда было очевидно, что нет. Сейчас, спустя тридцать с лишним лет, я понимаю: почему бы и нет? Гоша был не самым плохим, что со мной случилось в жизни. И до, и после него, со мной случались гораздо более страшные вещи.

Прошло лето. Я, как и всегда, не испытывала недостаток внимания от парней. То лето я гуляла в автодоре. Там не было Гоши, не было больше половины наших общих одноклассников, зато были взрослые парни, послеармейского возраста. Например, Олег. Он был в меня влюблен, и вёл себя очень по-джентльменски. Я наивно хлопала глазами, как человек, который понятия не имеет, что может быть надо взрослому парню от девушки. А он верил, и просто ухаживал за мной. Для того времени и нашего совкового менталитета очень даже неплохо ухаживал. Так и прошло моё лето. Терпению Олега можно было смело ставить памятник. Поэтому, чтобы его не огорчать, я продолжала таскаться в автодор и в сентябре. Кстати, кроме маленького роста, у Олега не было недостатков. Я вполне могла бы в него влюбиться. Шестнадцать лет – время любить. Но я знала, чем в итоге всё закончится. Или продолжится – неважно. Когда тебе шестнадцать, ты девушка, и твой сексуальный опыт либо страшен, либо скучен – тебе совершенно не хочется набираться нового опыта. Мне не хотелось. А может и зря.

Придя в школу в сентябре, я узнала, что все в курсе моего грехопадения. Вот тут-то и выяснилось, что в советском союзе десятиклассница, которая спала с парнем – конченая шлюха. Никак иначе обо мне и не думали. Парни. С девчонками у меня было всё нормально. Но я так привыкла быть в приятельских отношениях с парнями. И да простит меня Рома Горбачёв, что я упоминаю именно его. Просто видимо ему больше всего надо было. Не знаю, насколько он помнит ту историю. Возможно, не помнит совсем. Хотя бы даже потому, что это не у него жизнь круто повернула совершенно в другую сторону. Он просто получил знатных пиздюлей в той истории, а вот я выбрала другой путь, и всё стало иначе. Чёрт его знает, хорошо это, или плохо. У меня есть дети. Не всё просто, но мне кажется, я довольна тем, что это именно мои дети. Что они именно такие, а не какие-то другие. Мои многочисленный мужья, любовники и любовницы… ну, что же. Вряд ли я хотела других. Всё было так, как было, и другой жизни я не знаю и не представляю. Да, в детстве я попала в пиздоворот, который негативно сказался и продолжает сказываться на всём. Вот это событие я хотела бы отменить. Потому, что мне часто больно жить. Темно всегда, а ещё бывает больно. Я тогда выпиваю и на время мне легче. А события того сентября я бы, наверное, не хотела отменять. Иначе, кто знает, какой была бы моя жизнь. А вдруг она была бы ещё хуже? Итак, меня считали шлюхой. Кто распиздел? Сам Гоша? Или мой товарищ детства, Лёша? Но ситуация усугублялась тем, что и Гоша не был у меня первым. А значит, репутация не просто лопнула по швам. Она наебнулась в глубокую пропасть, откуда её не представлялось возможным достать. Рома, дай Бог ему здоровья, так и сказал: «Я думал, что ты свой чувак. А ты оказалась шлюхой». Подъёбы меня по этому поводу не прекращались. Я игнорировала, насколько это вообще можно было игнорировать. А потом однажды, на картошке, не выдержала, и сцепилась с Ромой драться. Наверное, не каждый знает, что распределение сил у мальчиков и девочек колеблется, в зависимости от возраста. Например, есть периоды, в которые девочка может легко навалять мальчику. Класса до четвертого-пятого, наверное. Я говорю, что знают не все, потому, что совершенно точно не каждая девочка проверяет свои силы в драках с мальчиками. Я дралась всё детство. Поэтому, когда мне надоели все эти подколы и намёки на тему, что я шалава, я кинулась в бой, не особо думая о силах противника. В драке я быстро поняла, что проигрываю, поэтому схватила ведро из-под картошки, в которое нужно было набирать корнеплоды, и зарядила Роме по голове. Он упал. А когда встал, выписал мне такой хук, что я пролетела над вспаханной землей и приземлилась на спину. В общем, был синяк. Но не так страшен был фонарь на лице, как позор, что я получила пиздюлей. В жизни я получу ещё не раз. И сама научусь раздавать, и даже мужикам. Но в тот момент было стыдно. Боль была не физическая. Больно было на душе.

Вечером, помывшись после картошки, я пошла на автодор. Олег увидел меня, взял локоть и увёл в сторону:

– Что у тебя на лице? – когда-то я уже проходила это. С дядькой. Когда на лице был след от скакалки.

– Да это я об косяк дверной пизданулась. – бодро ответила я.

– Ир, я два года был в армии. Это кто-то тебя стукнул. Я хочу знать, кто?

– А можно, я разберусь сама?

– Нет.

Наверняка, Ромка не знал и не знает, что я не то, что бы сдала его с большой охотой. Мне и тогда, и сейчас, было крайне стремно жаловаться. Стучать. Противно до тошноты. Я вообще могу оправдать любой грех человека, любой его недостойный поступок. Сейчас, находясь за экватором своей жизни, я могу оправдать даже убийство. Не каждое, но могу. А вот стукачество, как мне видится, нельзя оправдать. Но Олег тогда плотно насел на меня, и я рассказала. Умоляя при этом, чтобы он не лез. Не то, что бы я планировала разобраться сама – я уже разобралась на своё лицо. Знала я, что это только начало. Но, может быть, маленькая капризная девочка внутри меня жаждала отмщения? Я честно скажу: не помню. Но так или иначе, Олег стал обладателем информации, кто и когда мне врезал. Вот только причины я ему не называла.

На следующий день Олег пришёл в школу, и разукрасил Рому на все деньги, если бы таковые фигурировали в деле. Это одно из выражений моей подруги. Она хорошая подруга, я люблю её. И напишу о ней в этой книге. Обязательно. Ведь она гуру секса, а книга так или иначе имеет отношение к сексу. Но она, например, не следит за базаром. Однажды она получила за это от меня, и сказала мне: «Ты меня отхлестала на все деньги», а потом не разговаривала со мной полгода. Думаю, так было надо. Вот и Олежек отдубасил Рому на крупную сумму – на его лице не осталось живого места. Вернувшись из сортира, где проходила экзекуция, Рома заявил мне, глотая злые слёзы:

– Ну, всё, чмо рыжее. Пиздец тебе!

Сказано было очень убедительно. И тут я с ужасом вспомнила, – с ужасом, а главное, предельно своевременно, – что у Ромы какие-то дела с водочниками с Кристалла.

1988й год… дверь в девяностые уже была чуть приоткрыта. Начались всякие коммерческие движухи. Водку мы покупали с колес. Ловишь такси и говоришь: есть че? Отдаешь деньги, берешь пузырь. И ведь главное, даже не ослеп никто. Я уже молчу, что все выжили. Так вот, у дк Кристалл была точка, на которой таксисты закупали водку. А водочники с Кристалла была эдакая почти мафия. Все говорили о них с придыханием, уважением, жутко боялись. А Рома с ними дружил. Не знаю, по какому уж поводу. Может, у него был старший брат, например. Водочник. Или из каких-то близлежащих кругов. Может он жил с ними в одном дворе. В любом случае, стало страшно. Я затихарилась, и вечером не пошла в автодор. Это было конечно как-то подленько, ведь Олег-то пошёл гулять наверняка. И мог стать жертвой разборок. Но, как ним странно, ни меня, ни Олега в тот вечер во дворе не было. А вот водочники были. Они приехали искать меня по имени, а Олега – по описанию. Мне позвонил кто-то из друзей, и сообщил об этом. Я пришла в ужас: водочники приезжали ещё и не одни, а с оружием. Может, конечно, это было для понта. А с другой стороны, кто их знает: могли бы и порезать. А то и шмальнуть. Хорошо, если в ногу, а не в голову, например. В общем, что-то я как-то напугалась, и не пошла даже в школу на следующий день. Точнее, пошла я в неё после уроков, и сказала директрисе, что больше не хочу тут учиться. Мол, отдайте документы, и всего вам хорошего.