Текст книги "Матрёшки"

Автор книги: Ирина Костевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Глава 1

Теперь я под наблюдением. Как опасная преступница. Почти как мой дедушка. Вот так…

А начиналось всё хорошо. Утром мы с папой собрались в парк. Папа там будет бегать, изображая канадского лося, я – искать секретные травы и листочки. Новая девочка Ева из второго подъезда научила делать ведьмину лестницу. Пообещала показать ещё кое-что. И мы будем вызывать духов, если я всё сделаю правильно.

Поэтому я волновалась и ждала этой прогулки. В парк меня одну не пускают. Станут пускать, когда исполнится двенадцать. Но мне важно стать ведьмой как можно раньше. И не только потому, что молодые ведьмы выглядят получше старых. Есть другой важный повод. Потом расскажу.

Скоро осень уже. Светло, весело, сорока за окном стрекочет, ещё одна Сорока – уличная белая с чёрным кошка, сидит на крыше гаража и лапой глаза трёт. С балкона арбузом пахнет! Но утром арбуза не хочется, и мама приготовила банановые блинчики. Мой огромный папа ест и мурлычет от счастья. И всем нам хорошо.

Неплохо было, и когда мама сказала: «Сюрпри-из!»

Именно в этот момент ей позвонили. «Да-да, внизу уже открыто. Поднимайтесь на третий этаж, квартира семь!»

«Кто?» – благодушно спросил папа.

Тут-то мы с ним и узнали, кто… Вернее, ЧТО.

Пока двое рабочих прикручивали повыше-повыше камеры слежения, мама, скрестив руки на груди, улыбалась и нежно на нас с папой поглядывала.

Рабочие справились быстро. Я хотела взять обрезок провода – в таких проводах иногда бывают внутри проволочки, из которых удобно делать кольцо. Но мама сжала моё плечо, вывела в коридор и шикнула: «Не трогай, пусть сами убирают, я им плачу!» Так и осталась я без материала для волшебной вещи. А ведь, если правильно сделать такое кольцо, а потом положить его под камень на перекрёстке старых дорог в лесу, то можно понимать язык животных. Только надо, чтобы оно там лежало три месяца, три недели и три дня, и ещё заклинания требуется читать над этим камнем в лунную ночь: ровно в середине срока, то есть через полтора месяца, полторы недели и полтора дня. Ева мне говорила, какие заклинания, только я их не запомнила. Там в стихах.

«Все стихи – это заклинания, ты что, не знала?!» – удивлялась тогда Ева. У Евы серые волосы, как будто их рисовали простым карандашом. Волосы тоненькие: сразу видно, что карандаш этот был остро заточен. А кожа почти прозрачная. Ева очень умная, я таких девочек ещё не встречала. Она пообещала мне потом написать эти заклинания. Но я должна пройти испытания. Страшные испытания! Да. Мне придётся страдать. И я готова, потому что знаю, чем займусь, став ведьмой.

Итак, мы пошли с папой в парк, а мама осталась дома радоваться камерам и проверять, правильно ли они подключены к её «второму я». Так папа называет мамин айфон. Если правильно, то значит, Маша-Маша (речь идёт обо мне) будет в полной безопасности. И под полным присмотром.

Поэтому я маму очень люблю. Но вот за такое – ненавижу.

Зачем маме камеры слежения за мной? Мы и так всё время рядом. А если я вдруг не дома, значит, я в школе. Даже с Евой мы общаемся потому, что теперь будем учиться в одном классе. Хоть Ева и старше на год. Мама сказала, что Ева потеряла год, потому что болела. И ей даже делали операцию. Как это – потерять год? Будто мы их ходим и в корзинку собираем, как грибы. А иногда там дырка – был год, и нет года. Вывалился. Где же он тогда?

Мама уходит, вот зачем нам камеры слежения. Покидает меня. Но не бросает – хотя я слышала, папа именно так и выразился. Мама остаётся. Но теперь её не будет рядом. Она идёт учиться.

Хотя в парке я тогда нарвала и листья клёна, и листья дуба (папа помог, дотянулся), и несколько стеблей цикория, а дома нашла перья почти дикого гуся из зоопарка и даже иголку дикобраза, ведьмину лестницу я делать не стала.

Потому что это тайное дело. Не для камер слежения. А у нас теперь нет камеры только в туалете. Но ведь унизительно делать волшебную вещь в туалете.

Тогда я позвонила Еве из второго подъезда, и она пообещала дать напрокат настоящую лестницу, чтобы я смогла залезть повыше к этим камерам и заклеить их скотчем. «А лучше исцарапай иголкой объектив» – советует Ева. Что мне за это будет, Ева обсуждать не захотела. «Ведьмы должны страдать, чтобы разозлиться и стать сильнее!»

Две одноглазые камеры – получается, два чёрных глаза. И глаза эти недобрые.

Глава 2

Теперь днём мама сидит у себя в техникуме и управляет мною на расстоянии, будто она – диспетчер, а я – космическая станция. Когда мамины знакомые впервые услышали, что мама пошла учиться в техникум – такая большая взрослая тётя с высшим инженерным образованием – они не стали удивляться. Они закричали: «Йес!» и ударили друг друга по рукам. Потом кто-то из них сказал: «Подобные шаги необходимы для личностного развития. Всё надо попробовать в каждом из воплощений». Я всякий раз удивляюсь, какие же они умные! И не понимаю папу, который спорит с мамой об этом.

Эти мамины знакомые увлекаются чем-то невидимым, умеют издавать протяжные звуки, играя на длинных дудках. Когда они приходят к нам в гости – всегда весёлые Весна, Маруся, Хина и Дима, они зажигают свечи, ароматические палочки и ведут себя по–хозяйски. Моего папу они обычно не дожидаются с его работы. Перед папиным приходом мама как следует проветривает квартиру и пшикает на стены и кресла освежителем воздуха. «Запах океана» написано на баллончике, но мне кажется, пахнет магазином старой одежды. Как бы то ни было, когда папа приходит домой уставший, он мало что замечает и не принюхивается. Он просто нам рад. Я жду от папы новостей про дедушку. Если папа говорит о нём, мама начинает сердиться, а я – мечтать. Мечтаю о том, как спасу!

Дедушку захватили в плен пираты. Это случилось накануне моего дня рождения, и дедушка в плену уже четыре месяца. Что очень плохо. Хотя моя мама тихо говорит, что так ему и надо, я не могу с ней согласиться. Я люблю дедушку, он приезжает к нам каждый год. Дедушка хороший, он объяснял мне про океан. Какой это огромный мир со своими законами. Рассказывал, как перелётные птицы осенью специально садятся на корабли-сухогрузы, чтобы не лететь, а плыть в Африку – так они берегут свои силы. А однажды рядом с их кораблём летел две недели голубь. Этот голубь был честная птица, хотя и глуповатая, я так думаю. Потому что днём он летел рядом, а на ночь садился отдыхать на палубу. Утром опять летел. Океан в рассказах дедушки был настоящий. А не такой, как у нас в баллончике. Только для смены настроения в квартире.

И теперь у нас так. У меня учёба – и у мамы учёба. Только я во вторую смену учусь, то есть с обеда, а мама – с утра и как получится.

***

Сегодня в школу не пойду. Не пойду туда я! Мне скучно. А маме скажу, что мне плохо. Что голова болит. Или живот. Вон камера висит – ложусь на тахту, держусь руками за живот. Теперь за голову. Мам, ты что, не видишь, что твоей Маше-Маше плохо?

Не звонит. Значит, не видела. Отвлеклась. Мам?! Поворачиваюсь на бок, скрючиваюсь. Начинаю постанывать. Ага! Звонок.

А в трубке мамин голос весёлый-весёлый:

– Маша-Машенька, нас тётя Аня на голубцы позвала!

Тётя Аня! Моя любимая! Голубцы в волшебном доме с камином и борзой Винсентом!

– Ура! – кричу. И разгибаюсь.

В трубке – хоровой хохот. Издевательский. Смеётся мама. Смеются остальные художницы, а это ещё человек десять. Может быть, даже их преподаватель Елена Геннадьевна смеётся – и все надо мной одной. А я иду плакать. В туалет. Куда ж ещё теперь?

Я буду сидеть в туалете долго-долго. И плакать постараюсь тоже долго. Чтобы веки опухли и стали, как пуховые перины и одеяла у двух сестриц-принцесс. Буду плакать, пока не придёт с работы папа. И я не собираюсь отвечать на мамины звонки. А когда спросит, почему молчала, напомню ей, что у меня, между прочим, болел живот. И я чуть не умерла от боли. Вот почему. Не надо было надо мной смеяться.

А то, как не художницы, а кони какие-то. Ржут и ржут…

– Что мне с ней делать? – вопрошала Екатерина громовым своим голосом остальных из группы, и некоторые сочувственно мычали. А те, кто не мычал – молчали. И молча жалели Машеньку. Хорошую девочку. Думали, как им уже надоела эта разговорчивая Машина мама со своими проблемами и контролем. Издевается над ребёнком, и остановить некому.

– В общем, я её буду к нам приводить! Да, Елена Геннадьевна? – и это был не совсем вопрос.

Скорее, такое утверждение. В конце которого из вежливости мама Маши поставила интонацией небольшой вопросительный знак: как-никак, к учителю обращается. Пусть и младше этот учитель большинства своих учениц. Елена Геннадьевна, похожая на умную матрёшку, немного вскинула бровь. А потом хлопнула ресницами: «Ну, если у вас нет выбора…»

А дальше все опять стали слушать разговор по телефону. Куда деваться? Урок, не уйдёшь.

– Ей одиннадцать лет всего! Куда я её дену? Нет, я не могу привозить и увозить её с этих кружков по пробкам через весь город. Забыл уже про «инородные танцы», да? Ага, правильно! Мне некогда. Я учусь! Да, мне так надо. Да, я тоже имею право развиваться! Да, обещаю – окончу техникум и тоже пойду работать. Нет, всё под контролем! А ты мне веток для икебаны привёз? Нет?! Всё, дома поговорим!

***

Папа считает, что зря я в техникум с мамой хожу. И что мама зря туда ходит. «Растрата ресурса», – говорит папа. Университет мама прошла, какой после этого техникум? Тогда мама отвечает, что мосты строить её уже научили, только она их ни капельки не строит, потому что ей это не интересно, и она училась на инженера из-за своей мамы, моей бабушки, потому что бабушке так было спокойнее. А вот теперь маму научат делать роспись по дереву. Она станет дипломированным художником и тут уж обязательно начнёт рисовать, потому что любит это дело. А на работу «просто так, чтобы деньги зарабатывать», мама идти не желает. Даже плачет, вот до чего это противно её натуре.

«Художники росписи по дереву». Можно подумать, что это такие художники, которые лазают по деревьям и разрисовывают их. Или даже – расписывают. Пишут всякую ерунду на ёлках и берёзах. Нет, даже так. Они на деревьях подписи свои ставят. Расписываются. Ну, это я так думала, пока мама перед поступлением всё-всё нам с папой не рассказала.

Мама тогда кричала: «Космос!» И глаза её сияли. Она показывала нам картинки на своём айфоне. С маминых красиво изогнутых губ слетали слова-заклинания: «хохлома», «городец», «мезень»… И мы тогда с папой поняли, что мама у нас опять влюбилась. До того она у нас в упаковку влюблена была, везде собирала картонные и пластиковые коробки, складывала их в багажник машины. А потом привозила к моей любимой тёте Ане во двор и опять складывала к остальной горе макулатуры возле теплицы. Приговаривая при этом: «Я помогаю спасать мир!» Раз в месяц макулатуру и пластик забирал спасатель мира покрупнее, дядя Виктор. И вёз к себе на базу для переработки. Мама после этого считала, сколько берёз она спасла, сколько благодаря ей милых зверушек не поранилось острыми краями сломанных пластиковых стаканчиков. А теперь вот хохлома…

ХОХЛОМА! – шепчу я на ночь ведьминское заклинание. И крепко зажмуриваюсь. Хох. Ло. Ма.

Ура!!! Теперь я золотистый хомяк и умею говорить на специальном языке! Только щёки надо получше набить зерном.

Глава 3

Моё самое любимое место на земле – тёти Анин дом. Он сделан из брёвен, в самой середине его баня с парилкой, а наверху, под крышей – комната с большущей кроватью, над которой во всю стену, до самого потолка, висят разные картины. Тут и красивые женщины, и цари, и собаки, и фрукты. Но мы редко бываем в этой комнате. В основном сидим у тёти Ани на веранде. Там каменный пол, много окон, а в углу – настоящий камин. В нём всегда горит огонь. И – тоже всегда – у тёти Ани и её мужа Саши толпятся гости. И поэтому на веранде стоит очень большой овальный стол, на столе – еда, а под столом, за свисающими концами скатерти, прячется борзая Винсент и выпрашивает угощение. Если вдруг угощения для гостей, а, следовательно, и для Винсента, нет, то тётя Аня готовит. Тётя Аня худенькая, высокая, чёрная и очень шумная. Она раскатывает тесто, то и дело размахивая скалкой, громогласно делится новостями, и тут же, без перехода, орёт и на пса Винсента, и на своего сына Гордея, чтобы не мусорили. Потом, как ни в чём ни бывало, продолжает нормально разговаривать. При этом делает пельмени в такой специальной штуке с дырками, чтобы пельменей было много и сразу. Или заворачивает в капустные листья фарш индейки с рисом – если делает голубцы. И следит за огнём в камине – чтобы не погас. Пусть и сентябрь, но после дождей бывает сыро. К тому же над камином сушатся грибы и яблоки.

У тёти Ани глаза, как у оленя, и огромная улыбка. Тётя Аня знает всё и про всех. В её доме пахнет настоящей жизнью. Жизнь, как я её понимаю, здесь просто вихрем носится. Танцует над огнём, скачет искрами в шёрстке проходимца Винсента, вспыхивает в тёти Аниных глазах и улыбке, сияет на боку таза для варенья, отбрасывает солнечные зайчики от часов тёти аниного мужа Саши. Дядя Саша – это спокойный, молчаливый упитанный мужчина со светлыми волосами и бородой. Он приносит продукты и дисциплинирует Гордея и Винсента. Молча. И те его так же, молча, но моментально слушаются. Я так думаю, это потому, что скорость молчания выше скорости звука.

Пока мы ехали к тёте Ане, я загадала – кто же из гостей будет на этот раз? Может быть, привезут кудрявого маленького Володю: с ним классно кататься по деревянному полу бани на скейте. Надо встать на скейт коленками, Володя будет подталкивать, колёса громко стучать. Это очень весело. Мы накатаемся вволю, а потом упадём на этот деревянный пол и начнём смеяться, как бешеные, валяться и дрыгать ногами – как в прошлый раз. Я тогда так бесилась, что даже ногу ушибла об угол скамейки, был синяк. Этот синяк напоминал мне о том, что хоть ненадолго, но у меня был почти братик. А если приедут Милана с Дианой, вообще отлично. Вместе мы играем в театр. Володя тогда служит нам главным объектом: его можно нарядить и в котика, и в ангела. У тёти Ани полно всякой интересной одежды и шляп, и украшений, и вееров – но на всё это можно только смотреть. Однако красную шляпку с маками и ещё одну шляпу – вернее, даже не шляпу, а синий бархатный обруч с бантом, тётя Аня иногда нам даёт. С условием, что мы всем гостям покажем наш спектакль.

      А если никого в этот раз не будет – ни Володи, ни Миланы с Дианой, мы просто заберёмся с молчаливым и немного вредным Гордеем в кресло и будем смотреть мультфильмы из прошлого века. Они очень интересные. Наш любимый – «Легенды перуанских индейцев». Я его уже наизусть знаю. Но без Гордея не смотрю. Гордей старше меня на четыре дня. Наши мамы познакомились в роддоме. Так что, получается, из-за нас с ним они теперь вместе.

Начинается мультфильм так: «Давным-давно, а точнее – полторы тысячи лет назад, жил на перуанской земле народ, который не умел ни читать, ни писать. И, может быть, сегодня мы ничего и не знали бы об индейцах племени мочика, если бы ни эти рисунки…» А Винсент станет отираться рядом, класть свою тонкую собачью мордочку мне на колени и выпрашивать вкусный кусок…

В общем, мне нравятся все варианты.

А ещё я хочу поговорить с тётей Аней отдельно. С глазу на глаз. Это значит, мы подмигнём друг другу и отправимся секретничать в маленькую тёмную комнатку. У тёти Ани есть даже такая – она говорит, что эта комнатка ей необходима, чтобы прятаться от гостей. «Потому что всё едут и едут!» – кричит тётя Аня. А мама бурчит тихонько, что нечего Ане так уж возмущаться. Без гостей, по мнению мамы, тётя Аня зачахнет и быстренько склеит ласты, как тюлень без водоёма.

Моя мама считает тётю Аню ведьмой. Потому что тётя Аня умеет угадывать все мамины желания. Доброй эффективной ведьмой. Вот об этом я и хочу, наконец, поговорить с маминой подругой. Как это у неё так получилось – стать ведьмой? А также я очень хочу узнать – сильно ли она ради этого страдала. И, быть может, она наколдует, чтобы моего дедушку отпустили пираты? Я слышала, за пленников пираты требуют огромный выкуп. А тётя Аня возьмёт и наколдует целый пиратский катер денег! Вот и всё, дедушку отпустят. И остальных – там с ним ещё четверо наших и два француза. Мне жалко их всех-всех. До того жалко, что они мне даже снятся. Так что теперь я знаю, как выглядят и остальные пленники, с которыми дедушка находится. Один француз темнокожий и всё время улыбается, хотя у него грустные глаза. Во сне он со мной даже разговаривает, и, знаете, что удивительно – говорит по-русски! Может быть, его дедушка научил? Другой француз – это худенький старичок в очках, вот он никогда не улыбается. А наши – они наши и есть. Все четверо такие родные и привычные, как водители автобусов. Хотя я езжу с мамой на машине, но я неплохо знаю водителей автобусов. Ведь неподалёку от нашего дома конечная остановка. И там всегда стоит общественный транспорт, а водители – они часто бывают с усами – собираются вместе и курят.

Ох, бедненькие все, кто к пиратам попал. Но дедушку мне жальче всех остальных. Не очень–то приятно попасть в плен к пиратам в 57 лет. И сидеть где-то в Африке, ожидая спасения.

Когда мы с мамой приехали к тёте Ане, машину пришлось ставить за воротами. Потому что двор напомнил мне автостоянку у Центрального рынка.

– Прям свадьба… – хмыкнула мама, пытаясь вписать машину между двумя ничейными ёлками. Между тем, пока она это делала, нам уже сигналили следующие гости.

В этот день дом тёти Ани побил рекорд! В гости съехались 22 взрослых, 21 ребёнок, три собаки и один хорёк по имени Виталик.

Было так шумно и безумно, что мы с тётей Аней даже перемигнуться не успели. Какие уж тут разговоры в секретной комнате! Да и комната перестала быть секретной, став спасательной. Туда поместили Виталика, изолировав от 44 наших детских рук, тянущихся потискать, погладить и покормить такого классного зверя, как Виталик.

А потом Виталик сбежал…

Это произошло потому, что Максим на всех нас обиделся и пошёл плакать в тихое место. Он почти всегда плачет. Его мама говорит, это оттого, что все вокруг – ублюдки, а он – ранимый музыкант. В этот раз мы здорово веселились: нас пустили на второй этаж, и двадцать человек прыгали на кровати, а потом валились друг на друга. И мой любимчик, кудрявый Володя, тоже с нами прыгал. Вы спросите, где в это время был сын тёти Ани Гордей? Он прыгал выше всех! А Богдан, новый мальчик, ему два года, стоял у окна, о чём-то думал и сосал палец. Максим, которому 12 лет, сел за фортепьяно и стал играть что-то красивое и даже прекрасное. Нам нравилось, честно! Но так получилось, что он как раз доиграл, а мы ненадолго тоже замолчали, потому что только что разом все плюхнулись друг на друга, высоко подпрыгнув на кровати, как на батуте. А замолчали, потому что сшибли картину со стены. Именно в это время один мальчик, Тима, весёлый такой, ему восемь, громко пукнул. Он это сделал нечаянно, я уверена. Возможно, его немного придавили. И слышно было только потому, что все мы замолчали на секунду из-за картины. Переживая, в порядке ли она и не надают ли нам теперь по шеям. На картине были фрукты.

Но Максим страшно обиделся! Он вскочил и побежал вниз, грохоча тапками по деревянным ступенькам так быстро, будто включили аппарат, которым дробят асфальт. Мы слышали, как нервно он попросил у тёти Ани ключи от Виталика. И поняли, что Максим ушёл плакать туда. Потому что он ведь уже большой, и ему стыдно плакать при всех. А может быть, он ещё намеревался при этом гладить Виталика без очереди и сколько захочет. Тогда часть из нас тихонечко пошла за Максимом. Мы хотели утешить его, а некоторые – тоже получить доступ к Виталику. Мы стали кричать ему через дверь, что Тима пукнул не нарочно. И больше всех об этом кричал сам Тима. Но Максим отвечал, чтобы мы шли подальше и прекратили бы уже издеваться над ним. И что мы ни черта не понимаем ни в Шнитке, ни в исполнении.

Тима закричал: «Конечно, друг! Но ты не переживай и выходи, потому что нам очень понравилось, как ты играл. Когда ты вырастешь, то сможешь играть даже в ресторане «Палладиум»! А сейчас сыграй нам что-нибудь ещё!» На что Максим завизжал, чтобы мы убирались, иначе он выскочит и кинет в нас чем-нибудь тяжёлым. Тут появилась мама Максима, прислушалась, всё поняла и покрылась от злости красными пятнами на лице и шее. Она спросила, не хотим ли мы извиниться перед её сыном. Ни тёти Ани, ни моей мамы поблизости не было: все взрослые пошли на улицу. Судя по крикам, они разглядывали новую лодку дяди Саши. И спасать нас было некому. Поэтому мы побежали опять наверх, а вслед нам со скрипом распахнулась дверь секретно-спасательной комнаты, оттуда высунулось тоже красное и с пятнами, как у его мамы, перекошенное лицо Максима и… да, правильно. Мы оглянулись на скрип, а Максим завизжал. Потому что хорёк Виталик, прыгнув ему на голову, переместился на книжную полку и лёгкой тенью просочился в маленькое окно-форточку. И тут мы, или многие из нас, сказали «ой!» Как-то само собой так получилось. Хором.

Максим сразу успокоился, а его мама вдруг начала шарить по карманам, достала телефон, пробормотала: «Ой, я же забыла…» и куда-то быстро ушла.

Максим вскинул голову, оглядел нас и предложил идти к тёте Ане и гостям: признаваться.

И мы пошли. Я взяла вспотевшего Володю за руку и стала представлять, что это мой братик и я, если что, защищу его. К нашей толпе присоединился Богдан. Он очень осторожно шёл, держа перед собой палку. На палке висела проткнутая, чтобы было удобнее, картина. Та самая, с фруктами. Гордей замыкал наш отряд. Проходимец Винсент, который однажды, во время нашествия других гостей, сбежал из дома, сел в электричку, съездил к морю и вернулся, на этот раз был заперт в парилке и оттуда слегка поскуливал.

Мы шли во двор к лодке и очень боялись.

Оказалось, зря. В общем, нас ждало самое улётно-весёлое веселье из всех, какие только происходили в доме тёти Ани. Все так считают. Не только мы, но и взрослые – тоже. Дядя Саша отбивал на перевёрнутой лодке ритм, а мы водили вместе со всеми гостями хоровод вокруг лодки дяди Саши. Совсем немного проткнутую картину с фруктами тётя Аня подарила маме Максима, чтобы женщина не расстраивалась и всегда имела перед глазами витамины. Хозяина хорька – а им оказался спасатель мира и собиратель макулатуры и пластика дядя Виктор, моя мама и тётя Аня совместно обработали, улыбаясь и расточая комплименты его успехам в деле спасения мира от мусора и вообще. Они радовались, что хорёк Виталик, благодаря нашему коллективному детскому порыву, вышел на свободу досрочно.

Тётя Аня говорила, что диким животным лучше всего жить на природе, а мама вторила что–то про карму, которая станет лучше, если отпустить зверюшку или птичку на волю. Потому что неволя – это как тюрьма. Тогда я сказала, что неволя – это даже хуже. Это как плен у пиратов. Тут мама на меня сердито посмотрела, но все, кто был в курсе, стали спрашивать, а как там мой дедушка, и что слышно, вообще. А кто не знал, стали выяснять, что ещё за плен. И после – рассказывать свои пиратские истории. У кого они были.

Но на самом деле – пересказывать друг другу документальные фильмы про современных пиратов. Эти фильмы я тоже видела. Так что неинтересно.

Поэтому я нашла-таки момент и спросила тётю Аню напрямик – не может ли она наколдовать катер денег для выкупа дедушки. Но тётя Аня сказала, что нет, увы-увы. Тётя Аня сказала мне, что главное её колдовство – это знакомить людей друг с другом, чтобы они дружили и воплощали вместе какие-нибудь хорошие идеи. А деньги тут ни при чём. Ещё тетя Аня сказала, что страдать ей, как ведьме, действительно, приходится. Но в основном из-за того, что у неё в хозяйстве не предусмотрена посудомоечная машина. И всякий раз она должна мыть за гостями огромные горы посуды. Однако, к счастью, бывают такие сознательные гости, которые не только привозят с собой что-нибудь вкусное, но и любят помогать.

После этого мы с мамой отправились мыть посуду. Я вытирала тарелки и складывала их стопочкой. Думая про то, что придётся всё-таки пострадать самой и какое–то время слушаться во всём Еву. Чтобы стать ведьмой и освободить дедушку. Другого пути у меня теперь нет.

Жаль, конечно.