Текст книги "Падение в песок"

Автор книги: Irina Linnik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Однажды меня назначили патрулировать местность вместе с Доном. С ним особо не поболтаешь, но на этого гиганта можно было положиться. Мне иногда казалось, что от одного вида почти двухметрового Дона иракцы исчезали из поля зрения, и все патрули проходили гладко.

Нам нужно было выходить в ночь. Мне нравилась ночная пустыня. Под светом луны она превращалась из палящей песчаной в холодную и серебристо-стальную. Пустыня будто показывала нам свою истинную сущность, становясь военной ареной.

Наш патруль составлял несколько десятков километров от лагеря. С собой, помимо стандартного снаряжения, у нас было по винтовке, связка гранат и переносная рация. Первые несколько километров патруля, каким бы по счету он не был – первым или двадцатым– ты всегда идешь с опаской, выверяешь каждый шаг, следишь за малейшими колебаниями теней и слушаешь каждый шорох. Но к концу патрулирования наш шаг больше напоминал прогулочный, и мы были похожи на туристов, которые случайно забрели в пустыню, но точно знали, где находится их отель и как до него дойти.

Так было и в этот раз. Мы с Доном развернулись и пошли обратно, меняя шаг на неспешный прогулочный, когда я впервые увидел вражеских солдат. Мои руки сами собой схватили оружие, и я почувствовал, что мои пальцы стали ледяными. Я столько слышал о них: проклятые тюрбанщики-фанатики, животные, бездушные варвары и машины убийства, но никогда не видел ни одного вживую. И вот, прямо передо мной, примерно в пятидесяти метрах, стоит несколько вражеских солдат, и они смотрят прямо на нас с Доном.

Дон среагировал быстрее меня. Он моментально принял позицию для стрельбы лежа и шепотом приказал мне достать рацию и пошевеливаться. Я почему-то медлил. Иракцы тоже не спешили открывать по нам огонь. Я видел, как они держат в руках свои автоматы Калашникова. Я также допускал, что, по крайней мере, у одного из них будет СВД.

Это было глупо: вот так вот стоять перед врагом и ждать, что он будет делать. Да, нам было запрещено первыми открывать огонь, но кто спасет нас, когда огонь откроют они? А я продолжал стоять и смотреть на их силуэты, почти сливавшиеся с песком. Это была их земля, вдруг подумал я, и им, может быть, точно так же, как и мне, не хочется тут быть и не хочется каждый день хвататься за оружие. Может, им просто хочется, чтобы все закончилось?

Вдруг один из иракцев сделал какое-то движение рукой. Дон моментально припал к прицелу, шипя, чтобы я немедленно связался с лагерем, но вдруг он поднял голову и посмотрел на меня:

– Марк, этот тюрбанщик поднял ладонь. Он просто поднял пустую ладонь. Какого хера? Что они хотят?

Я понятия не имел, что значил этот жест, но, глянув на иракцев, догадался. Они уходили. Силуэты не спеша удалялись от нас, растворяясь в дымке. Дон продолжал вглядываться в прицел, ожидая, что нас перестреляют с расстояния, но все было тихо. Я понял, что чертовски вспотел, а в руке все еще продолжал сжимать рацию.

– Блин, чувак, какого хера ты стоял и пялился, – беззлобно сказал Дон, поднимаясь с земли и отряхивая колени. – Все равно я не доверяю этим свиньям. Свяжись с лагерем и скажи, что мы засекли шайку иракцев неподалеку, дай координаты и скажи, что все ок.

Я выполнил все, что требовалось, мы дошли до лагеря, и тут меня накрыло. Я же в первый чертов раз увидел врага. Я был на расстоянии, на котором даже иракцы могут проделать у меня в голове дырку, несмотря на то, что стрелки из них хреновые. Я был практически безоружен перед ними, и я наконец осознал: я на войне.

Когда мы подошли к командиру, меня вдруг вырвало. Дон оттащил меня в сторону и начал хлопать по спине, а Митчелл терпеливо стоял и ждал, пока мой желудок прекратит опустошаться. Когда я наконец выпрямился, он посмотрел на меня с сочувствием и сказал:

– Парни, вам чертовски повезло. Идите отдыхать.

Я вытер рвоту с подбородка, отдал ему честь и ушел, поддерживаемый Доном.

Понимаете, никто из нас по-настоящему не считает, что он на войне, пока над его головой не пролетит первый артиллерийский залп, пока в миллиметре от его виска не пролетит вражеская пуля, пока он своими глазами не увидит, как сапер обезвреживает вражескую мину. Да, мы учимся убивать, мы готовимся быть бойцами, но в глубине души кто я? Просто парень без семьи, которому не помешает высшее образование. А Денни? Муж той женщины, которая ждет от него ребенка и торчит на базе в ожидании, когда он вернется. Жаворонок – это парень, которому не повезло, но он на деле пацифист, талантливый певец, отличный собеседник. Здоровяк Дон – ему бы работать на ранчо, как делали его отец и дед. Всем нам, я уверен, нашлось бы чем заняться, реши мы выбрать другой путь и другую участь. Но мы собрались здесь все вместе, дружно вытряхиваем песок из ботинок и из задницы, вместе патрулируем местность, вместе отдаем честь и отжимаемся по утрам. Сборище певцов, писателей, риелторов, скульпторов, адвокатов и банкиров, но только не в этой жизни.

***

– Горячая цыпочка!– крикнул кто-то за моей спиной, и я получил ощутимый тычок в плечо.

Я уже несколько минут рассматривал фотографии, которые прислал Адриан. Мне нравились обе.

Его мать и правда была очень красивой. Такой же была и моя мама: естественная красота женщины, которая не боится признать свой возраст и наслаждается им. Она даже чем-то напоминала мою мать по внешности: может, это были морщинки в уголках рта, когда она улыбалась, или то, как она держала щипцы для барбекю. Но, в любом случае, я очень неохотно отложил фотографию.

На втором снимке был серьезный парень с растрепанными русыми волосами. Он что-то читал и явно не знал, что его фотографируют. Я почувствовал к Адриану какую-то близость, будто он был моим братом или кузеном. Слишком уж мы похожи.

– Ну что, пидрила, отвечаешь все – таки своему другу, а? – Денни подошел сзади и теперь рассматривал снимок Сабины.– Клевая. Его мать или сестра?

– Мать. Прикинь, парнишка тоже любит читать и хочет стать журналистом. Как я в детстве.

– Ты хотел стать журналистом? А я думал, ты хотел быть мальчиком по вызову и всю жизнь натирать маслом престарелых шлюшек.

Я рассмеялся:

– Займусь этим после службы. Зря я, что ли, накачал себе свою бицуху?

Денни закатил глаза и картаво проговорил:

– О да, мальчик, три сильнее, разглаживай эти морщины, ох, какие у тебя сильные руки!

– Фу, Денни! Ты же старшина, мать твою!

– Я повелитель старушек,– моментально ответил он, – и клиторов.

Я покачал головой и вернулся к письму. Адриану было интересно, что я из себя представляю, помимо формы, мышц и винтовки, а еще он спрашивал у меня совета по поводу девушки. Я хмыкнул. Мой опыт по части девушек составлял: две шлюхи с ФО (я был очень пьян, так что, возможно, мне это приснилось), лишение девственности с подружкой, когда мне было 16, несколько минетов в старших классах и первая база с моей первой девушкой. В общем, я был не лучшим советчиком по части отношений, но я чувствовал некую ответственность за то, чтобы у Адриана сложилось с его хорошенькой школьницей (я был уверен, что он западает на хорошеньких). Еще он попросил описать моих друзей, и это по-настоящему завело меня в ступор. Я не знал, как выразить словами, да еще простыми, то, что я чувствовал по отношению к моей команде. Я же не могу написать Адриану, что Денни объявил себя повелителем старушек, а Винни однажды выкурил сигарету, на которую помочилась почти вся группа.

Мне предстояло хорошенько подумать над письмом, так что я решил очистить свой разум лучшим способом для морпеха – я пошел в казарму чистить свое оружие.

***

Спустя десяток одинаковых ритуалов по сборке-разбору оружия и его чистке, передо мной лежало письмо. Я не был уверен, что написал все, что надо, но подумал, что Адриану оно понравится. Я постарался рассказать ему о своих товарищах, о своей юности и о том, каким я был до того, как попал сюда. Ему наверняка будет приятно знать, что мы в чем-то схожи. Может, это вообще поднимет его самооценку. Вроде как: тот парень Марк крутой морпех, но в юности он много читал, прямо как я, а значит, я тоже могу стать крутым. Наверное, так рассуждают подростки. Так рассудил бы я в свои 15.

Забавно вспоминать, что у нас в семье почти не велось разговоров на военные темы. Отец, как и положено порядочному американскому семьянину, интересовался политикой, но, насколько я помню, он не одобрял военные действия. Мама никогда не говорила, что думает по поводу войны, армии и организованных убийств людей другой национальности расы, но я был уверен, она бы не была рада видеть своего сына запыленным, в выцветшем камуфляже и с оружием в руках.

К нам во двор однажды забежал чей-то пес, явно домашний, но озлобленный. На нем был ошейник; бедная псина, наверное, убежала от хозяев. Он забежал к нам на участок и просто стал посередине, опустив хвост и голову. Мне тогда было лет 6, но я не испугался. Я стоял рядом с отцом, а он спокойно положил мне руку на плечо и сказал:

– Слышишь, как эта собака рычит?

Я кивнул. До меня и правда доносилось глухое и утробное рычание. Отец, между тем, продолжил:

– Он, может, и не хочет нам навредить, но ему страшно, и он злится. Запомни, никогда не бей того, кому страшно, и кто огорчен. Выясни, в чем дело, успокой, но никогда не бей его, будь это человек или животное.

Он выпустил мое плечо и медленно подошел к собаке. Пес поднял голову и зарычал громче. Отец сел на землю, его голова оказалась на уровне головы собаки, а потом он поднял вверх ладони и что-то негромко сказал. Я и раньше видел, как папе удавалось находить общий язык с животными: с лошадьми на ферме и собаками. В этот раз случилось то же самое. Пес постепенно перестал рычать, а потом слабо завилял хвостом и ткнулся носом папе в ладонь. Отец рассмеялся и потрепал собаку за ухом, а потом подозвал меня, чтобы я тоже подошел. В тот момент, когда я опустился на колени перед псом, а он начал обнюхивать меня, за изгородью появилась пара молодых людей. Они оживились, замахали руками и начали кричать:

– Винни! Эй, Винни, детка! Иди сюда!

Пес снова оскалился и прижал уши. Мой отец подошел к паре и спросил:

– Это ваша собака разгуливает по моему участку?

Молодой человек начал извиняться и говорить, что собака просто вырвалась и убежала, что они гнались за ней, но не могли поймать, но отец перебил его:

– Какого черта ваш пес скалится при виде вас? Что вы с ним делаете?

Парень сразу скис, зато его спутница, сестра или подружка, тут же кинулась в атаку:

– Это не ваше чертово дело, что мы с ним делаем, мистер. Отдайте нам собаку, если не хотите, чтобы на вас повесили кражу имущества.

При этих словах лицо моего отца налилось красным:

– Если вы зовете полицейских, с моей стороны будут выступать члены общества защиты животных. Не похоже, чтобы ваш питомец кидался к вам. Собака на моем участке и не собирается оттуда уходить. А вас я больше рядом со своим домом видеть не хочу.

После этого от девушки я услышал много бранных слов, которые повторил только спустя лет 12, будучи в Пехоте, а парень просто схватил девчонку за локоть и потащил в сторону. Все это время я сидел на газоне, обняв пса за шею, а он шумно дышал мне в ухо.

Отец подошел и присел рядом, а потом потер глаза:

– Ну что, Марк, похоже, мы завели собаку. Винни, а? Хороший мальчик. Дай я сниму с тебя твой старый ошейник, дружище.

Думаю, Винни понял все в тот самый момент, когда увидел моего отца, дающего отпор той паре. Так у нас появилась помесь стаффорда и неизвестной породы, которая каждое утро сопровождала отца на пробежки, а меня в моих играх.

Винни умер от старости, когда мне исполнилось 15 лет. И сейчас, в Пустыне, когда мне вот-вот придется стрелять в иракцев, я вспоминаю слова отца о том, что нельзя бить озлобленного человека, но его нужно выслушать и утешить.

«Извини, пап, но я не умею утешать. Я умею стрелять на поражение, и, наверное, это даже хорошо, что ты не можешь меня видеть. Солдату не нужна помощь, мы знаем, как самим позаботиться о себе».

***

«Эй, дружище,

Похоже, это и правда наше приветствие. Я получил фотки, спасибо! Твоя мама и правда очень красивая. Береги ее. А ты похож на меня, когда мне тоже было 15. Может, мы тусовались в одних и тех же местах?

Ты просил рассказать обо мне, когда я был твоего возраста. Ну, я тоже любил книги, мне нравилась журналистика. Вообще, я даже думал поступать на философию, только не говори об этом никому, идет? Я же типа крутой Рэмбо, ха ха. И нет, я не всегда хотел служить в Пехоте. Просто так вышло, и я подумал, а почему бы и нет? Но у меня в семье не было ни одного военного.

По поводу моих лучших друзей – да вся моя группа это и есть мои лучшие друзья. Больше всего я общаюсь с Денни, он наш старшина. Он бы тебе понравился. Он вечно подкалывает меня. Знаешь, у него на базе жена, и она ждет от него ребенка. Думаю, ему повезло. Она клевая. Еще у нас тут есть Жаворонок, но это мы так его зовем, по-настоящему он Бадди. Мы его зовем Жаворонком, потому что он любит петь, прикинь? Он даже йогу делает по утрам перед построением. Прикольный парень, ему бы по телевизору вести утреннюю передачу. Еще есть Дон из Техаса, здоровенный, как медведь. Мы его зовем Здоровяк Дон. Он клянется, что голыми руками разламывает монету. Я этого не видел, но верю ему. По-моему, у него бицуха больше моей головы. Да и остальные парни из группы тоже клевые. Они для меня как семья. Прикрывают мой зад, а я прикрываю их. Тут, в Пехоте, есть на кого положиться.

Насчет девчонок я не советчик, но я бы пригласил ее на свидание, даже если бы не был крутым. К тому же, ты не задрот и не ботан, судя по фото, так что, по-моему, стрематься нечего. А если не выйдет, не расстраивайся, тебе же не нужна девчонка, которой интересны только крутые ребята?

Буду ждать твоего ответа.

Твой друг,

Марк»

***

Наступил декабрь, а ситуация не менялась. Мы все так же сидели, так же слушали рассказы о том, что вот-вот вступим в бой, а некоторые начали распускать слухи, что на самом деле никакой войны не будет, что иракцы практически нам сдались, и что мы все скоро отправимся по домам.

Я не особо верил в бред по поводу отправления домой, но моя вера в то, что будут боевые действия, тоже начинала таять. Я начинал скучать, а когда я начинал скучать, мое настроение каждый раз опускалось на самое глубокое дно.

Не мне одному было скучно. Многие из моего взвода ходили раздраженными. Я их прекрасно понимал: тебе около 20, у тебя в руках смертоносное оружие, а в голове знания, как с ним управляться. Либо отпустите нас домой, либо дайте нам шанс проявить себя. Но, к сожалению, от нас не зависело ничего.

Я как-то читал про закон, согласно которому внимание человека удерживается, если событие или рассказ, в который человек вовлечен, не заканчивается, и таким образом, человек не может просто забыть об этом до тех пор, пока не наступит развязка, окончание, пока он не узнает конец. Таким событием для нас была эта война (или ее отсутствие).

Мы не могли спокойно спать. Мы не могли просто взять и выкинуть все из головы. Пустыня окружала нас, забивалась к нам под одежду, она была первым и единственным зрелищем, которое открывалось нам после пробуждения и перед сном. Но у нас не было никаких временных ориентиров, никаких намеков, когда что-нибудь начнется, и это сводило с ума. Неопределенность и незнание разъедали нас день за днем, но ответов у нас по-прежнему не было.

***

Синяки давно сошли, Брэди со своими дружками временно забыли о существовании Адриана, и ему начинало казаться, что жизнь налаживается. И, когда он достал из ящика увесистый конверт, он окончательно убедился в том, что, по сути, все не так уж и плохо.

Он прочел письмо за пару минут, еще раз перечитал про друзей Марка (особенно ему понравился Жаворонок) и позвонил маме, чтобы рассказать ей о письме. Сабина все еще была на работе, но скоро собиралась ехать домой, так что Адриан никуда не уходил, чтобы вместе поужинать.

Это было странно – проникаться теплыми чувствами к почти незнакомому человеку, солдату, который в эту самую секунду, возможно, рискует жизнью. Казалось, что Марк с другой планеты. У него были совершенно другие заботы, чем у семнадцатилетних парней из соседних домов. Пока соседи Адриана клеили чирлидерш, курили травку и планировали вечеринки, Марк, который мог бы быть на их месте, стрелял по мишени, патрулировал местность и неделями не ел горячей еды. Он был куда круче героев, которые мелькали по телевизору и в комиксах. Он был реален, и Адриан словно тоже приближался к той параллельной реальности через эти письма.

Но ему нравилось переписываться с Марком еще и потому, что он верил: его письма, пусть немного, но поддерживают его. Когда тебя днями, неделями и месяцами окружают одинаковые лица и одинаковая местность, наверняка хочется получить доказательство, что есть и другая жизнь, вне Пустыни. Что в этой жизни люди спят дольше 5 часов в сутки, что им не приходится мокнуть под проливным дождем и потеть под палящим солнцем. Что в ней нет риска проснуться от того, что рядом с тобой взорвется граната.

Когда мать вернулась домой, Адриан помог ей с ужином. Сабина выглядела уставшей, но довольной: ей удалось добиться получения крупного заказа от клиента. Она отметила это покупкой шоколадного торта – любимого десерта Адриана и его отца.

Накрывая на стол, Адриан рассказал ей про письмо и про то, что Марк стал больше ему писать.

– Это же замечательно, милый-, ответила Сабина,– это значит, что он начинает видеть в тебе больше, чем просто собеседника по переписке.

– Думаешь, я мог бы стать ему другом? – спросил ее сын.

– Думаю, ты уже им стал, просто пройдет время, пока вы оба это поймете.

Адриан молчал некоторое время, а потом задал другой вопрос, который тоже не давал ему покоя:

– Мам, как думаешь, пехотинцы отмечают Рождество?

Его мать задумалась. Ей представлялась странной мысль о головорезе в камуфляже, который украшает свою винтовку мишурой и поет “Jingle Bells”.

– Почему бы тебе не спросить об этом Марка? Честно, я понятия не имею, отмечают ли они хоть какие-то праздники, даже Дни Рождения.

– Хотел бы я на это посмотреть, – хихикнул Адриан, и мать рассмеялась вместе с ним.

***

В нашем лагере царил дух Рождества. Поверили? Зря. Единственным отличием Рождества от будней будет другая еда (праздничный ужин, как-никак), проведение службы и украшение казарм и столовых наклейками с Санта-Клаусом, оленями и елками.

Но, несмотря на скупость и простоту рождественского дня в лагере Морской Пехоты, я ждал этого дня. Для меня Рождество всегда было особенным праздником, и мне хотелось, пусть и совсем немного, но ощутить его даже в этом проклятом месте.

Денни был ревностным католиком, и я был уверен, что он пойдет на службу, а то и попросится провести ее. Мои жетоны сообщали миру, что я католик, но в глубине души я не особо верил в Бога и церковь, а на службу ходил только затем, чтобы составить компанию родителям. Тем не менее, я решил сопровождать Денни на рождественскую службу. Это будет почти как поход в церковь с семьей, только вместо отца рядом со мной будет стоять здоровенный улыбчивый солдат. И я не могу сказать, чтобы это было плохо.

До Рождества оставалась неделя, и это немного подняло нам дух. Несмотря на бездействие, наше настроение улучшилось, мы больше шутили, мы даже были готовы не убивать иракца, попадись он нам на глаза. Один из морпехов нашего взвода нацепил шапку Санта-Клауса на член и голым пробежал по лагерю, горланя “Feliz Navidad”. Ему повезло, что он не попался на глаза командиру, иначе вместо праздничного ужина он бы проводил праздник в обнимку с нашими сортирами. Вместо этого, если он встречал знакомого морпеха, он подбегал к нему и кричал: «Загадай желание дедушке Клаусу!»

Денни получил очередное письмо от жены, к которому она приложила свои фотографии. Думаю, этому засранцу завидовала вся наша группа. Его жена и правда была очень красивой. Это была не та глянцевая наигранная красота модели из журнала, а очаровывающая красота домашней, любимой женщины, которая ждет тебя. Это был ее взгляд, улыбка, наклон головы, все вместе, что говорило Денни: не смей умирать там, в Пустыне, я люблю тебя и жду домой. Готов поклясться, это было тем самым, что поддерживало его, пока многие из нас сдавали позиции и падали духом. Когда он над чем-то думал или был не в духе, он машинально поглаживал нагрудной карман, где лежало ее фото. Я никогда не думал, что можно так сильно любить человека на расстоянии и от всей души надеялся, что мы вернемся домой целыми и невредимыми.

Что касается меня, я ни от кого не ждал писем и открыток и, признаться, был здорово удивлен, когда при вручении почты мне протянули плотный конверт.

– Пришла твоя подписка на «Плейбой»? – спросил Джеб, зашнуровывая ботинки на моей койке.

– Это его пацан опять прислал ему письмо, – отозвался Дон.– Всем пишут семьи или шлюхи, а Марку пацан. О чем вы болтаете, чувак? О моделях машинок? О бейсбольных карточках?

– О твоей роже,– сказал я. – Парень попросил написать ему о моих друзьях. Я сказал, что ты самый большой дебил взвода.

– Напиши, что я самый крутой сукин сын, какого видела эта Пустыня, и что я могу голыми руками задушить пять иракцев за раз.

– Ох блять, да,– подтвердил Денни, – да одна наша группа, и война закончена. Так и напиши. Мы можем даже поставить подписи, да, ребята?

Вся казарма загудела в знак согласия.

– Не пойти ли вам к черту, – беззлобно ответил я. – Напишу, что я один тут нормальный, а все остальные педики.

Под гогот товарищей я вскрыл конверт, откуда сразу же выпало фото. Ну конечно, Адриан и его мама, все как нужно. Но это не было стандартной фотографией «Я и моя семья на Рождество». Скорее всего, их сняли соседи. Мать Адриана смеется, у нее в руках огромная коробка с новогодними украшениями. Адриан слегка размыт, он падает на диван в гостиной, держит пушистую мишуру. В центре комнаты стоит наполовину украшенная ель.

Я словно попал к ним в гости и жадно разглядывал каждую деталь интерьера. Должен сказать, их вкусы отличались от вкусов моих родителей. Мои отец и мать были склонны к лаконичному интерьеру, и я даже не помню, были ли у нас дома картины. В семье Адриана все было точно наоборот.

Видимо, его мать была заядлой путешественницей, потому что на стенах я разглядел причудливые маски, цветные папье-маше, а на кофейных столиках стояли статуэтки. По-моему, я даже заметил укулеле. Мне захотелось оказаться там, в этой красочной обстановке, и мне почему-то пришло на ум, что мама Адриана добавляет в рождественское печенье специи.

– Прикольный дом, – сказал Денни, стоя у меня за спиной. – У них прикольный вкус. Куча всяких штук по всему дому. Мне нравится.

– Да, мои родители не были любителями такого, – отозвался я, – называли таких людей барахольщиками.

Мое упоминание о родителях запустило тот самый невидимый триггер «сейчас я расскажу вам о своей семье». Вместе с разговорами о сексе, девушках и оружии тема семьи оставалась среди морпехов самой популярной. Мы могли часами сидеть и вспоминать, что каждый из нас делал с семьей, в какие походы ходил, какие яблочные пироги пекла чья мать, и какой обед будет ждать каждого из нас дома.

Конечно же, мы скучали по дому и близким. Разговаривая о них, мы как бы убеждали себя, что на деле осталось потерпеть совсем немного, и что скоро мы опять будем делать нормальные, обыденные вещи: красить гараж, чинить крышу, рыбачить, есть бургеры в забегаловках.

Я смотрел на своих смеющихся товарищей и думал: похоже, мне тоже будет кого навестить по возвращению домой.

***

Почти накануне Рождества пришел пиздец. По лагерю со скоростью пожара разлетелись слухи об угрозе применения химического оружия со стороны иракцев.

Я слышал об этом нервнопаралитическом газе. Я слышал, что лучше сдохнуть сразу, чем попасть в поле его действия. И теперь наши будни изменились.

Офицеры ОМП читают нам лекции по защите от оружия массового поражения, который мы и так уже прослушали в тренировочном лагере, а еще мы вынуждены глотать пиридостигмин бромид, который, по идее, должен будет нам помочь в случае, если химическая атака произойдет.

Я не могу сказать, что нам нравится это дерьмо. Мы вроде и так вляпались по уши, просиживая задницы в Пустыне, а тут еще над нами появилось две новые угрозы: сдохнуть на поле боя от нервнопаралитического газа иракцев или сдохнуть от таблеток, которые призваны нас защищать.

– Мне это блять не нравится, – глухим голосом говорит Дон после того, как он проглотил и запил водой свою таблетку. – Я не хочу утром проснуться и обнаружить, что у меня за ночь хер отвалился.

– Хорошо, если только хер, – отозвался Винни. – Все это какая-то мутная херня. Может, у тюрбанщиков вообще ничего такого нет?

Офицер сказал, чтобы Винни заткнулся, потому что вся Пехота глотает свои ПБ, а Винни пока что не король этой Пустыни, поэтому лучше всего ему будет закрыть рот. Винни хотел возразить, но, видимо, передумал. Вместо этого он сплюнул на песок и сказал:

– Будет забавно, если войны вообще не будет, и окажется, что мы зря травимся.

– Винни блять, тебе правда стоит сходить нахер, – мрачно ответил ему Джеб. – Или найди, чем занять свой рот, который слишком много пиздит.

Но Винни не унимался.

– Мы торчим тут уже несколько месяцев, мы нихуя не делаем, нет никаких новостей. Да все это долбаный блеф, вот что я говорю. Просто берем иракцев на испуг. Типа, смотрите, в Пустыне сидит куча джархедов, и каждый из них стоит десяток тюрбанщиков, так что лучше бы вам быстро сдаться самим. Нахуй,– он опять сплюнул, – я что, похож на клоуна?

– Остынь, парень,– сказал Денни, подошедший со спины. – Мы все тут клоуны, а это наш ебаный цирк. Цирк уродов. Отстреляемся, и домой. Все равно тут делать больше нехрен, только сидеть и ждать.

Винни ругнулся и быстрым шагом ушел от нас. Наверняка будет отжиматься или приседать. Многие из нас выпускали пар с помощью физических упражнений, и это не только шло нам на пользу, но и здорово помогало остудить мозг.

Денни устало сел на песок. Я сел рядом с ним. Некоторое время мы молчали.

– Я же тоже устал, Марк, дружище, – тихо сказал он. – Меня ждут дома. Меня ждет самая лучшая женщина на свете. И она беременна, чувак. Я буду папой. И я волнуюсь, каждую ебаную минуту. Как она? Вдруг она споткнулась дома и упала? Вдруг ей надо переставить мебель? Вдруг у нее закончились продукты? И ведь это не все. Я ваш старшина, мать вашу. Я несу ответственность за каждую задницу этой группы. Если у кого-то косяк, этот косяк на мне, потому что я недоглядел. Я должен принимать решения. Если кого-то ранят – это моя вина. Если кто-то сдохнет – это я его убил. Понимаешь? «Нет никаких новостей»,– передразнил он Винни. – А я рад, вот что я тебе скажу. Я рад, что нет новостей. Я рад, что нет войны. Я не хочу убивать, не хочу, чтобы убили меня. Я просто хочу к жене. Я уже не знаю и не помню, нахуя я ввязался во все это. Я успел забыть, пока тут торчал. Ты считаешь, что я слабак?

Я покачал головой:

– Ты самый крутой парень, кого я знаю, без шуток. Ты заботишься о своей семьей и о нас. Ты всегда прикрываешь наши жопы. Черт, Денни, без тебя группе пришел бы пиздец, я уверен.

– Я не про это, – он вернулся к мысли, которая его тревожила, – я слабак, что не хочу убивать?

На этот раз я помолчал, прежде чем ответить:

– Я не считаю тебя слабаком. Это странно, мы же морпехи, а это война, но я не думаю, что желание убивать делает тебя сильным. Может, наоборот? Может, сильный тот, кто может решить проблему без насилия?

– Сам пришел к выводу или подсказали? – безучастно спросил Денни. Я видел, что он был со мной лишь частично, в основном он дрейфовал в своих мыслях.

– Папа так говорил. И всегда так поступал. Не помню даже, пускал ли он когда-нибудь кулаки в ход.

Денни долго не отвечал, но, наконец, очнулся и посмотрел на меня долгим тяжелым взглядом:

– Главное, вспомнить отцовское наставление, когда в руках у тебя будет винтовка, а перед тобой иракский солдат. Посмотрим, дадим ли мы слабину или нет.

Он тяжело поднялся и пошел к казармам. А я еще некоторое время сидел на песке, чувствовал, как воздух вокруг меня постепенно остывает, наблюдал, как Пустыня меняет цвета на более холодные, более неживые.

Мне тоже не хотелось убивать.

***

Портленд искрился и сверкал. Адриан невольно сбавил шаг и начал более внимательно смотреть по сторонам. Каждый год под Рождество их город обвешивали тысячи огней и украшений.

Адриану нравилось Рождество. Ему нравилось, что все люди словно объединялись в одно целое и все вместе ждали наступления праздника. Ему нравилось, что почти с начала декабря мама начинала украшать их дом и лужайку, и соседи уже привыкли к этому. Ему нравилось выбирать для нее подарок и ему нравилось, когда к ним на Рождество приезжали дедушка и бабушка. Несмотря на возраст, в душе Адриан оставался мальчиком лет восьми, который смеялся, обнаружив под елкой свои подарки, пил горячий шоколад, сидя на подоконнике, и играл с отцом в настольные игры.

Это было странно, но мысль об отце вызвала у Адриана только легкую грусть, и не более. Обычно он на несколько дней замыкался в себе, как бы заново переживал пустоту от утраты близкого человека, а потом собирался с духом и снова становился собой.

В этом году все было по-другому. Да, он скучал по папе, но теперь эта грусть была задвинута в сторону рождественскими делами: выбрать подарок маме, выбрать подарок Бет (и пригласить ее на свидание!), написать Марку. Грусть была на задворках сознания, она никуда не делась, но в этом году она не играла главную роль в голове мальчика. И Адриана это радовало.

Ему на лицо падал снег. Интересно, в Пустыне идет снег? Может, Марк сейчас точно так же смотрит в небо и думает, идет ли снег дома?

Он не рассказывал о том, что ведет переписку с морским пехотинцем. В этом не было смысла. Он не хотел хвастаться этим перед школьными товарищами, среди которых у него даже не было друзей. Он точно не хотел выставлять это напоказ перед девчонками. Это было не то, чем хвастают. Просто Адриан чувствовал, что его письма поддерживают Марка точно так же, как и письма морпеха помогают Адриану.

Это было здорово – знать, что тебе начинает доверять незнакомый раньше человек. В этом был смысл: писать письма, ждать ответ, помогать кому-то поддерживать связь с внешним миром. Адриан подумал, что было бы неплохо начать рассказывать и про свой город, и про окружающих его людей. Наверняка Марку понравится.

Когда он зашел домой, ему в нос ударил пряный сладковатый запах яичного коктейля. Сабина была на кухне.