Текст книги "Боричев Ток, 10"

Автор книги: Ирина Левитес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Ирина Левитес
Боричев Ток, 10

Нюше, которая отправила меня на Боричев Ток

Мы остаемся в Киеве

Под окном растет каштан. Огромный. Поэтому в палате сумрачно. И душно: не разрешают открывать окно. Боятся, что кто-нибудь простудится после операции. На ветках качаются зеленые ежики. Когда они упадут и разобьются, вылезут коричневые глянцевые каштанчики. Раньше Нина набивала полные карманы и увозила с собой. На память. Каникулы-то кончались. А теперь собирать не надо. Нину с Валеркой оставляют в Киеве. На целый год. Может, на два. А вдруг их оставят у бабушек навсегда?

– Чего плачешь? Уже не болит, два дня прошло. – Над Ниной наклонилась нянечка. – Скоро мамка придет.

Мама уже приходила. Вчера. Грустная такая. Гладила по голове, а потом сказала, что боится их на Сахалин тащить. Валерка маленький, а Нина после операции.

Ага, после операции! Подумаешь – гланды. Доктор обещал: «Через неделю будешь гопака танцевать». Неделя-то еще не прошла. Говорить ужасно больно. А то бы она попросила: «Возьми меня с собой. Валерка – пусть. Он маленький. А я буду скучать. Сильно-пресильно». У мамы глаза стали мокрые. Тогда Нина скорчила смешную рожицу. Как у обезьянки в зоопарке. Мама улыбнулась и стала рассказывать, как они с папой быстренько устроятся, а потом приедут и заберут их. И снова ушла.

Конечно, все правильно. У кого папа не военный, тот и в Киеве. Чики-тук, я в домике! Никуда переезжать не надо. Хотя интересно. Мы уже были во Владивостоке – раз! В Калинине – два! В Кринычках – три! Теперь вот Сахалин. Это будет четыре.

Дома хорошо. В окне не этот надоедный каштан, а сказка. Почти вертикально вверх поднимается горка, на ней растет целый лес, а на вершине стоит Андреевская церковь. Иногда она будто в небе летит. Когда туман горку закрывает. Не каждому такое везение – родиться и жить под церковью, в старом доме на Подоле.

Дом стоит на тихой улице. Называется смешно: Боричев Ток. Кажется, что письма по этому адресу никогда не придут. Но ничего подобного: почтальонша утром приносит и письма, и газеты, а часов в шесть – «Вечерний Киев». В верхнем углу написано «Б. Ток 10». Мама говорила: по преданию, в этом месте князь Борис коней выводил.

Кирпичный дом давно построили. В девятнадцатом веке. Если войти в подъезд по старым ступенькам (верхняя косит и стерта), то увидишь лестницу, которая ведет вверх и вниз. Если спуститься вниз, там будут три квартиры. В них живут три таинственные семьи. Одна – прямо под Нининой комнатой. Поэтому бегать и топать, особенно в туфлях с каблучками, нельзя.

Во второй сидят и пьют чай совсем незнакомые люди. Или, скорее, неподходящие – бабушки не со всеми здороваются или разрешают разговаривать. Хотя очень хочется.

А в третьей капризничает Славик. Его окна прямо из полуподвала выходят на черный двор. Поэтому Славик, сидя на подоконнике вот только что у себя дома, чуть повернется – раз! – и уже на улице. Детям ходить на черный двор строго запрещается. Там уборная, побеленная известью.

Справа от подъезда – арка, а в ней – две входные двери в квартиры с другой стороны. В одной вяжет кофты бабушка Эммы и Эдика. Они учатся в Ленинграде, а приезжают в Киев за фруктами и солнцем только на летние каникулы.

Все окна полуподвала до середины вросли в землю, но не от старости. Так надо. Дом-то на склоне стоит. А ручьи весной или после ливня туда не льются. Мутный поток несется под аркой на черный двор и катится к Днепру. Полукруглые выемки зацементированы. Если туда мяч бросить или прыгнуть, попадет по первое число. Потому что людям неприятно, когда к ним сверху что-то сваливается.

Под крышей тоже несколько квартир. В одной прячутся толстая старуха Бася с таким же толстым мужем-стариком. Она еле-еле говорит по-русски, в основном объясняется на идише, но соседки ее прекрасно понимают. А толстый муж все равно молчит. В другой делает уроки большая девочка Алла. Она на четыре года старше Нины, поэтому внимания на нее совсем не обращает. Мама у Аллы – учительница, у нее нос и щеки в красных ниточках-прожилках и лицо совсем некрасивое.

Вообще, взрослые люди красотой не отличаются: неповоротливые и одежду носят немодную. Вот, к примеру, тетя Паша рыбачка, что живет рядом с Ниной на одном этаже. Бельэтаже по-правильному. И не потому что там белье стирают. Хотя бабушка Века часто стирает. Она белье сначала замачивает на ночь в цинковом корыте. А потом долго кипятит на газе в выварке и все время перемешивает, чтобы не подгорело. После этого мажет коричневым мылом простыни и наволочки, сильно трет их на стиральной доске. Потом долго полощет и опускает белье в голубую воду. В ней синьку растворяют, но только чтобы не было комочков, а то пятна останутся. В конце белье кладут в крахмал. Не очень густой, но и не то чтобы совсем жидкий. Средний такой крахмал. Ну и сушат во дворе на солнышке. Только не на черном дворе, там уборная пахнет. А перед окнами, на белом дворе, под Андреевской церковью, красавицей. Ну уж а потом гладят. У бабушки два чугунных утюга с дверцами: пока одним гладят, другой на газе греется. Бабушка говорит, раньше в утюг угли клали. Но Нина в такие древние времена не жила. Она живет в наше время, советское. А дореволюционные времена – когда рабочих угнетали, – это когда было? Сто лет в обед.

Так вот: бельэтаж – это не в честь белья. Это по-французски: бель этаж – прекрасный этаж. Нина живет на прекрасном этаже, в прекрасном доме, под прекрасной церковью, в прекрасные, недореволюционные времена. И на этом прекрасном этаже жарят рыбу на подсолнечном масле тетя Паша рыбачка и ее муж дядя Петя. Почему рыбачка? Потому что дядя Петя – рыбак. Он в Днепре на удочку рыбу ловит и на Житнем рынке продает. Потом выпивает рюмочку-другую и задумчиво поет на весь дом: «Несе Галя воду…» Тетя Паша и дядя Петя – неподходящее знакомство. Бабушки с ними не здороваются. А Нина ничего – даже заходит иногда из любопытства. У них есть кошка, единственная во всем доме. Кошке рыба нужна.

Рядом с рыбацкой квартирой – троюродная бабушка Лена. У нее племянник Алик. Старше Нины на пятнадцать лет, поэтому он самый настоящий дядя. Квартиру Нины от Лены-Алика отделяет фонарь. Это такая сквозная шахта через весь дом. Заканчивается на крыше стеклянной пирамидой. Придумано для того, чтобы в кухни свет попадал, а дождь, наоборот, не попадал. В кухнях у Нины и Лены-Алика окна в фонарь выходят. Поэтому когда в комнате в окно смотришь, Андреевскую церковь видишь. А когда в кухне – Алик умывается или Лена ленивые вареники делает. Это никому не мешает. Можно было бы занавески повесить. Но их никто не вешает. А зачем? Утром выйдешь: «С добрым утром!» И красота. И никого особо не смущает, что в кухне ночной горшок стоит и им даже взрослые пользуются. Хотя за дверью, в маленьком коридорчике, туалет есть. Но наши туда не ходят. Только Нина иногда исподтишка. Потому что полквартиры занимает враг – Зина. Она враг настоящий, не то чтобы неподходящее знакомство.

Когда бабушка Века с мамой из эвакуации приехали, а бабушка Лиза с фронта вернулась, оказалось, что в квартире, в которой три поколения семьи жили, появилась Зина с маленьким сыном. Бабушке Лизе как фронтовику полагалась ее довоенная жилплощадь. Но бабушка Зину пожалела и гнать с ребенком не стала. Вот и поплатилась: Зина оказалась склочной, как базарная торговка, и вопила проклятия по любому поводу. А самое ужасное – почем зря лупила своего ненаглядного сыночка. Бабушка Лиза однажды заступилась за него на свою голову и с тех пор была зачислена в злейшие враги и лишена вместе со всем семейством доступа в места общего пользования. Сын вырос и к маме не приходит. Вот пусть и сидит там одна.

Напротив еще одна дверь, а за ней две кукольные квартирки и одна настоящая. В маленьких обитают тетя Фира и тетя Голда. У Фиры игрушечная кухонька и комнатка с кучей сокровищ: куклы, статуэтки, вышитые подушки, фигурки, игрушки. Смотреть можно, а трогать – нет.

Голда портниха, но старательно это скрывает. Когда Валерке было три года, шила ему брюки – настоящие, как у мужчин, с пуговицами на ширинке. Закрывала дверь на засов и никому не открывала, на машинке строчила ночью, а потом умоляла, чтобы ни одна душа не узнала. Сильно боялась фининспектора.

А в самой большой квартире – Лера и Женя. Две самые главные девочки в мире. Во-первых, они многоюродные сестры Нины. Во-вторых, они старше: Лера на два года, а Женя на четыре. В-третьих, они очень умные и никогда не говорят глупостей. В-четвертых, они не толстые. В-пятых, у них есть ноги. (Настоящие, а не бесформенные колобашки.) В-шестых, с ними дружат мальчики из очень хороших семей. В-седьмых, они сами решают задачи по математике. В-восьмых, у них есть чувство юмора. В-девятых, они безукоризненно воспитаны. В-десятых, их всегда и во всем ставят Нине в пример. Это не имеет никакого значения, потому что Нина их любит просто ужасно! И их маму – тетю Олю – тоже. А также папу, двух бабушек и дедушку Сему. Хотя он сердится, что Нина бегает по сто раз и надо открывать дверь.

Но теперь ему придется привыкать. Нина и Валерка остаются в Киеве…

«Можно» и «нельзя»

Нельзя покупать яйца для клоуна за рубль двадцать. Надо за шестьдесят копеек. Для клоуна десяток яиц не нужен, ему и одного хватит. Бабушка Века дала шесть копеек. Нина сбегала вниз на Жданова, купила в гастрономе одно яйцо и осторожно перешла дорогу, как бабушка Лиза учила: «Сева – налево, а Клава – направо». То есть вначале надо посмотреть налево, а потом, дойдя до трамвайных путей, – направо. Пошла вверх по Игоревской. Потихонечку, чтобы не упасть. Игоревская крутая, она почти что лестница, а не улица, так много на ней ступенек. Они начинаются не сразу, а постепенно: по две, по три. А на самом верху целый ступенечный залп. Та-та-та-та-та-та-та! Можно споткнуться и разбить яйцо. Тогда клоун не получится. Больше денег не дадут. В яйце надо аккуратно проколупать дырочку и вытряхнуть белок с желтком в чашечку. Бабушка Века гоголь-моголь сделает. Бе-е-е! Скорлупу внутри промыть водой, тонкой струйкой, пущенной из крана. Потом высушить на подоконнике, прислонив к вазону с китайской розой. И наконец, постелить вчерашнюю «Правду» на стол, взять акварельные краски, баночку из-под майонеза с водой, самую тонкую колонковую кисточку, выпрошенную у Жени, и… Хлоп! Вот так всегда…

Нельзя ходить в гости с насморком. Неприлично носить инфекцию людям. И к себе никого не пускать, если заболел. Надо позвонить по телефону и вежливо сказать: «Не приходите! У нас зараза!» Лене в окно-фонарь на кухне стукнуть и предупредить. Она тогда испугается и начнет спрашивать, какие продукты купить. Тете Оле, Лере и Жене в окно на улицу покричать, только тихо. Громко кричать тоже нельзя. Подкараулить, когда они во двор выйдут, и тогда тихо покричать. А дядю Мишу караулить не надо. Ему Оля скажет.

Нельзя пить некипяченую воду. Кипяченая всегда есть в прямоугольной бутылке темно-коричневого стекла с плотно притертой крышкой. Откуда она взялась такая медицинская? Бабушке Лизе, наверное, на работе подарили. Утром и вечером бабушка Века ставит эмалированный, зеленый в белых крапинках, чайник на плиту. Зажигает под ним голубой дрожащий цветок с желтыми лепестками и ждет, когда из носика пойдет пар. Потом снова ждет – когда остынет. Тогда уж наполняет бутылку. Вода из нее чем-то странным пахнет. Больницей, что ли? Но из-под крана напиться никому в голову не придет. Все равно что из лужи. И можно запросто умереть. А вот интересно: почему бабушка Лиза на фронте даже из болота пила – и ничего? Однажды на дне котелка оказалась сваренная лягушка. Значит, вода все-таки кипяченая была…

Нельзя делать ветер. Если одна бабушка стелет постель и нечаянно взмахнет одеялом, другая непременно вскрикнет: «Не делай ветер! Тут же дети!»

Нельзя быть в кухне, когда бабушка Века готовит хрен. Она надевает старые очки и обматывает голову платком. Бегать с улицы домой все равно через кухню, поэтому видно, как обмотанная бабушка быстро-быстро трет белые корешки на терке, а потом ложкой складывает их в баночки. Может, она еще что-то делает, но приходится прошмыгивать.

Нельзя топать, хлопать, скакать как коза, бегать как скаженная, когда бабушка Лиза печет заварные пирожные. Они очень капризные и могут не подняться. Тогда все труды насмарку. И пирожных не будет, и бабушку жалко. Она взбивает тесто. Кряхтит и даже подстанывает. Нина сто раз хотела помочь, но бабушка говорила: «Все испортишь, я тебя знаю».

Нельзя говорить пошлости. Нина сидела в кухне у тети Оли, а Женя сказала: «Некогда мне тут с вами, пойду „Апрельские тезисы“ конспектировать». Лера спросила: «Это Карл Маркс сочинил?» Тетя Оля ответила: «Ленин. У меня в институте по истории КПСС всегда пятерки были». Нине тоже захотелось сказать что-нибудь умное и принять участие в беседе интеллигентных людей. Она сразу вспомнила маленького кудрявого мальчика в центре октябрятской звездочки и кокетливо вздохнула: «Ах, Ленин! Он такой хорошенький!» – «Нинка, не говори пошлостей», – поморщилась Женя. И все ее поддержали. Нине стало стыдно, что она такая пошлая…

Нельзя быть тимуровцем. Один только раз была, вместе с Ирочкой Лубан. Нину после этого бабушка Века терла мочалкой в корыте и почти что шпарила кипятком. Ирочку неизвестно как терли и шпарили, потому что ее два дня на улицу не выпускали, а потом как-то забылось. Не будешь ведь через два дня человека спрашивать: «Тебя сильно мыли?» В тимуровцы они сами записались. Точнее, распределились: Нина – Тимур, а Ирочка – команда. Они пошли помогать детям, которые жили в угловом доме на первом этаже. Грязные дети вечно сидели на подоконнике открытого окна и явно нуждались в помощи. Нина стянула из плетеной корзины под столом два яблока-малиновки, а Ирочка вынесла под фартуком три кусища пирога. Ее мама, тетя Маша, хорошо печет. Ирочка и Ромка вон какие круглые… Грязные дошколята прямо на подоконнике умяли и пироги, и яблоки, а их старшая сестра, ровесница Нины, разрешила гостям влезть в окно. Гости огляделись и давай порядок наводить. Заодно и познакомились. Старшая сестра тоже Ирой оказалась. Такая уж была мода двенадцать лет назад. Из-за этой моды получилось не разбери-пойми. Приходилось к имени фамилию пристегивать. Иначе в этих Ирах запросто можно было запутаться. Малышей звали Минька и Ванька. Ох и чумазые! Решили в следующий раз их обязательно выкупать. А пока сложили стопками тряпье, разбросанное где попало, чисто-начисто вымели пол и перемыли завалы посуды. Жаль, что Ирочка Лубан маме проболталась. Тимур остался без команды. И без сладкого…

Нельзя часто открывать холодильник. Во-первых, из него идет холод. Можно простудиться. Во-вторых, он может сломаться. Ему вредно быть открытым. А он-то новый!

Нельзя есть сразу из холодильника. Ничего! Даже творог или сметану. Надо поставить на стол и ждать, когда согреется.

Нельзя без взрослых ходить на пляж. Все равно ничего не выйдет: на пешеходном мосту через Днепр стоит милиционер и смотрит. Если дети идут одни – не пустит. Пробовали уже. Нарочно забегали впереди Оли – вдруг получится? Не получилось. Вот и приходится ждать полвоскресенья, пока Оля соберется. Дзюбик хвастался, как он пристроился к чужой тетеньке и вместе с ней прошел…

Нельзя дружить с Ромкой! Он стрельнул из лука отравленной стрелой! Отравил в помойном ведре. Не думайте, не понарошку! Прямо макал туда. А потом как будто стрелял в кота. Ага, в кота! Как же! Стрела как воткнулась прямо в руку! Хорошо, что бабушка Лиза – фельдшер. Вытащила и зеленкой намазала. Сильно щипало. Ну этот Ромка получит!

Нельзя лазить на шелковицу в соседнем дворе. Хотя очень легко: встать на сучок, потом в дупло, подтянуться повыше – туда, где висят черные пупырчатые ягоды. Они красят руки и рот в несмываемый синий цвет, и бесполезно оправдываться, что это Ромка угощал, – все равно влетит.

Нельзя драться с Валериком, хотя очень сильно хочется. Нормальные люди не дерутся с младшим братом. И его все-таки немножко жалко. Когда его на улице хотел утащить незнакомый страшный дядька, Нина так вцепилась, что ехала на сандалиях. Аж застежка оторвалась. Дядька испугался и Валерика отпустил. Мама потом не поверила, что Нина брата спасла. Засмеялась и сказала: «Кому он нужен?»

Нельзя слушать разговоры взрослых, касаться спинки стула, читать с фонариком под одеялом, пришивать пуговицу на себе, есть мороженое большими кусками, «ктотамкать», когда за дверью никого нет, выносить мусор после заката, брать без спроса печенье в буфете, купаться в Днепре на полный желудок, играть с фарфоровой куклой, сидящей на шкафу для красоты, гулять под дождем, стоять на сквозняке, играть на сырой земле, сидеть на солнце…

А все остальное – можно!

Два новых пальто

Осенью купили пальто Валерику. Красивое, драповое, в рубчик. Немножко тяжелое, зато теплое. На ватине потому что. Для этого второклашки чересчур шикарное: и пуговицы в два ряда, и карманы, и даже хлястик на спине. А воротник! Чудо что за воротник: цигейковый, полированный, коричневый. Аж глаза слепило от такого великолепия! Пришлось еще шапку такую же покупать. Не ушанку, конечно. Молодой еще. Оля нашла в «Детском мире» шлемоподобную малышовую шапку и уговорила Валерика, что это буденовка. После того как дядя Миша прицепил солдатскую кокарду, Валерик был полностью удовлетворен и даже счастлив. От счастья утратил бдительность и не заметил, что бабушка Лиза вероломно пришила к ушкам резинку. Она припечатывалась щелчком на макушке. Как у дошколенка.

Получился Валерик в обновках красавчик. Хоть на выставку. Главное – сразу видно: мужчина. Раньше-то его за девочку принимали. Как встанет незнакомая толстая тетка посреди улицы, да как начнет причитать: «Он, бач, яки гарни очи! Яка гарна дивчинка!» Валерик злился, смотрел исподлобья. Зато теперь его никто с девчонкой не спутает. Несмотря на то что огромные карие глазищи с длиннющими ресницами никуда не делись. И кажутся в новой шапке еще больше. Будто совенок проснулся и любопытно смотрит: что новенького?

Но себе Валерик в зеркале казался мужественным и суровым. Он надевал пальто и шапку, хмурил брови, выпячивал подбородок и слегка прищуривал глаза. Пытался дотянуть до образа пограничника Карацюпы. Не мог дождаться первого снега, чтобы уже показаться народу в героическом виде.

Как назло, мокрая хлюпающая осень тянулась бесконечно. Каждое утро Валерик бросался к окну, но лес на горке виновато разводил голыми ветвями. Приходилось напяливать опостылевшее осеннее пальтецо идиотского кирпичного цвета, синюю вязаную шапку с помпоном и идти выслушивать оскорбления про гарну дивчину.

Неудовлетворенность породила стремление к действиям. К каким-нибудь уже мужским поступкам, черт возьми (каррамба, доннер-веттер, сто тысяч чертей)! Валерик совершил побег. Пошел как будто в школу, унизительно держась за Нинкину руку. А потом сбежал. Дождался, когда Нинка со своими дылдами-одноклассницами трещать начнет, и улизнул. В другую сторону. Собственно, другая сторона давно манила и звала. Туда указывал рукой фанерный Ленин. Во избежание недоразумений он стоял на гигантских буквах: «ПУТЬ К КОММУНИЗМУ!» Валерик посчитал, что найденный коммунизм будет достойной компенсацией за невозможность надеть настоящую мужскую одежду.

И пошел. И пропал. Появился к вечеру, когда уже все с ног сбились. И честно рассказал, что ходил искать коммунизм.

– Нашел? – в один голос спросили три бабушки, тетя, дядя и Нина.

– He-а. Там уже маленькие домики начались – и никакого коммунизма.

Что было дальше – понятно. Ругали, кричали, обещали наказать. Но как наказывать – неизвестно. В угол не поставишь. Все занято. В большой комнате в одном углу буфет, в другом – бабушки Лизы тахта, в третьем – бабушки Веки кровать, в четвертом – печка. В проходной темной комнате еще хуже. В одном углу – книжный шкаф, в другом – сундук, в третьем – Нинкино раскладное кресло, в четвертом – снова та же печка, но с другой стороны. А в кухне только Валерки не хватало! Тут и раковина с водопроводным краном, и газовая плита с кипяточными опасными кастрюлями, и вешалка с одеждой, и холодильник «Саратов», и окно-фонарь к Лене и Алику.

– Может, его в фонарь сунуть? – предложила Нина.

Но ее никто не стал слушать. Вот и получилось, что Валерку опять не наказали.

На следующий день выпал долгожданный снег. Ура! Причем ура дважды! Потому что совпали снег и воскресенье. Нина и Валерка стали собираться в кино. На утренний сеанс. Вчерашние попытки наказания уже забылись. Ведь снег же!

Сначала нарядили Валерку и выпустили во двор. Бабушки любовались им в окно. Он стоял. Гордый. Независимый. Мужественный.

Вышла Ирочка Лубан и остолбенела от такой красоты.

Вышел Славик и застыл.

Вышла тетя Голда и умилилась.

Вышла тетя Фира и восхитилась.

– Ой… – расстроилась Нина.

Бабушки оторвались от сказочной картины за окном и повернулись к Нине.

– Да… – расстроились бабушки.

И было от чего расстраиваться. Прошлогоднее зимнее пальто подскочило. Подпрыгнуло. А руки и ноги остались снаружи.

– Когда ж ты успела так вырасти? – поправила очки бабушка Лиза.

– Придется занимать деньги у Лены. Или у Фиры. Или у Оли, – решила бабушка Века. И заставила надеть две кофты. Чтобы не замерзнуть до завтра. А завтра надо купить новое пальто. Если удастся занять денег.

До кинотеатра так и не дошли. Валерик решил, что раз уж он такой взрослый мужчина, незачем держаться за руку старшей сестры. Он шел, сунув руки в карманы, независимой походкой. Гордился, расправив плечи и высоко подняв голову. Гордился, пока шли по двору. Гордился, пока спускались по Игоревской. И даже немного успел погордиться на Жданова. А потом гордиться перестал. Глупо гордиться, когда ты по уши в цементе. И с тебя течет серая жижа. И прохожие с опаской обходят стороной. Эх!

– Э-э-эх… – протянула бабушка Века, махнув рукой, хотя цемент с Валерика уже не капал. Застывал понемножку, пока возвращались домой.

Бабушка, вложив в протяжное «э-э-эх…» все свое разочарование, повернулась к внукам спиной и уже пошла было в комнату, но, остановившись на пороге, бросила через плечо самое страшное ругательство:

– Свинота!

– Что такое? – вышла бабушка Лиза и больше ничего не сказала. Но такое грустное недоумение застыло на ее добром лице, что Нина заторопилась:

– Не бойся, ба! Я сейчас все-все ножом отскребу.

Вытряхнула Валерика из заскорузлой оболочки. Наподдать бы ему как следует! Некогда. Цемент стынет. И принялась скоблить ножом бывший великолепный драп в рубчик. Потом бывший чистый пол. Потом табуретку Тьфу!

Пальто стояло, согнув рукава, довольно-таки нахально привалившись к стенке.

После обеда, прошедшего в траурном молчании, собрали совет. В малом составе: бабушка Лиза, бабушка Века, бабушка Лена и тетя Оля.

Нина в совет не входила, но имела совещательный голос. Валерик, как маленький и кругом виноватый, права голоса не имел, но и не изгонялся, поскольку некуда. И не в чем. Ситуация казалась сложной. Практически неразрешимой. Купить сразу два зимних пальто!

Но! Когда Оля берет дело в свои маленькие крепкие ручки, даже самая неразрешимая ситуация сдается без боя. Потому что есть шуба! Хорошая цигейковая шуба! Когда родилась Женя, дедушке Семе как передовику производства разрешили один раз отовариться в закрытом распределителе. И он таки отоварился! И купил шубу. Которой нет сносу. Ее носила Женечка, слава Богу. Потом Лерочка. А почему ее не носила Ниночка? Потому что шуба скакнула к Мишеньке. И Мишенька ее носил, слава Богу, пока не подросла Леночка. Но теперь уже Леночка тоже выросла – и какое счастье! Какое счастье, что ее уже может носить Валерик!

– Девчонскую? Не буду! – из-под стола проявил твердость мужского характера Валерик, хотя после ямы с цементом сидел бы уже и молчал, честное слово!

– А Мишенька? Мишеньку ты не учитываешь? – накинулась Оля на племянника. – И пристегнем ее солдатским ремнем!

Мишенька вместе с солдатским ремнем оказались убедительными. Валерик сдался и притих под столом.

Покончив с первым вопросом повестки дня, перешли ко второму. Решили попросить Тамару пойти с Ниной по магазинам и выбрать пальто. Почему именно Тамару? Могла бы пойти бабушка Века, как самая мобильная из бабушек. Или бабушка Лена, как менее мобильная, но все еще изредка выбирающаяся в магазин водников, где, как известно, выбрасывают хорошие вещи. Бабушка Лиза пойти не могла. Она вниз с Боричева Тока не спускалась. Ей тяжело потом назад подниматься. Зато могла пойти Оля. Но она не хотела. Потому что у Тамары вкус. Вот пусть идет и сама покупает.

Нина обрадовалась. Втайне. Если бы она показала свою бестактную радость, Оля обиделась бы. Но у тети Тамары, маминой школьной подруги, действительно вкус! Наверное, поэтому она до сих пор не вышла замуж. Жениха выбрать – это вам не пальто. А ведь она очень хорошенькая. Волосы золотые и вьются баранчиками.

Тетя Тамара отнеслась к поручению ответственно. Вместе с Ниной пошла в Подольский универмаг, потом в магазин водников, потом в «Детский мир», потом на трамвае поехали на Крещатик, потом на троллейбусе на Печерск, потом на автобусе на площадь Победы…

Везде пальто были. Одинаковые. С коричневыми цигейковыми воротниками. С отстроченной кокеткой, а на ней – бантик из той же пушистой ткани, что и все остальное пальто. Цвета, правда, были разные. Синий, серый и черный. Тете Тамаре пальто не нравились. Особенно пушистая ткань.

– Одеяло! – презрительно бросала она продавщицам. – А нет ли чего поприличней?

Поприличней нашли. Одно. На Печерске. Но оно оказалось слишком большим. Вернулись ни с чем. В планах у тети Тамары была поездка на Куреневку.

– Что такое? Почему ничего не купили? – удивилась тетя Оля.

– Ничего хорошего не было, – созналась Нина. – Одно нашли, только большое. За двадцать два рубля.

– Что-о-о?! Двадцать два рубля? Да пусть оно говорит ко мне стихами, я его не куплю! Двадцать два рубля! Когда можно купить по тринадцать! Или даже одиннадцать! – воинственно подбоченилась Оля, возмущенная неслыханным мотовством.

Она взяла Нину за руку, повела в Подольский универмаг и выбрала в детском отделе замечательное теплое-синее-пушистое-зимнее пальто.

– Прекрасно! Как на тебя сшито! – с удовлетворением сказала Оля. – Заверните!

И покупку завернули в хрустящую коричневую бумагу, перевязали бечевкой и дали Нине. Она не стала цитировать тетю Тамару про одеяло.

Во-первых, устала от беготни по магазинам.

А во-вторых, ей пальто понравилось.