Текст книги "Дракоморте (СИ)"

Автор книги: Ирина Лазаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)

Глава 27. Не верь всему, что знаешь

– Ну не могло ничего настолько огромное быть живым! – возмущался Йеруш и носился туда-сюда по берегу.

Каждый раз, когда эльф делал очередной вираж, дракон неосознанно подавался вперёд, готовый схватить Найло за шкирку, если тот попытается свалиться в воду.

– Этот дракон бы сломался под собственным весом! Он бы раздавил весь лес к ёрпыльной матери! Вы ещё скажите, что эта бзырища летала!

– Может, и летала, – оживился Илидор. – Но недолго! Сломалась под собственным весом, рухнула и раздавила землю в этом месте к ёрпыльной матери, вот и получилось озеро. Как тебе такая идея, Найло?

– В кочергу твою идею, – отмахнулся Йеруш. – Я скорее поверю, что этот скелет прорастает из-под воды. О! Да! Что это в толще земной зарыт скелет гигантского дракона, что он и есть земная твердь, ох нет, зачем я это сказал, прочь из моей головы, кошмарные картинки, как мне не начинать об этом думать, как мне перестать это видеть, ну нахрена ты это сказал, Илидор?

– Я сказал? – возмутился дракон.

– Слушай, Илидор, – вкрадчиво заговорил Йеруш Найло, – нужно двигаться дальше. Сейчас. Мне, конечно, зверски жаль, но ты здесь не найдёшь ответа, как исцелить Такарон. Эти мелкие лесные червячки не имеют никакого отношения к хробоидам.

Илидор фыркнул. Он стоял на цыпочках и разглядывал драконьи позвонки, и ничуть не верил, что позвонки существуют. Возможно, он всё ещё спит. Да, спит и падает в бесконечное небо или что-нибудь ещё в таком роде. Крылья растопыривались за спиной.

– Я всё ещё не видел тут никаких червяков, – как бы между прочим бросил Илидор. – А я ведь за ними пришёл. Кто больше пытается меня отвлечь от этой истории, ты или всё это место, я никак не пойму, а, Найло?

– Мелкие червячки и хробоиды могут иметь сходную природу, – очень терпеливо, очень спокойно ответил Йеруш, – но они – не одно и то же. Ты понимаешь меня, дракон? Ничего, что ты увидишь, узнаешь, уяснишь здесь, у этого озера, не поможет тебе исцелить Такарон. Я думаю, его вообще нельзя исцелить – ну как ты это сделаешь?

Слова начали выскакивать из Йеруша быстрее, эльфу явственно не терпелось добраться до самых главных слов, но между его нетерпением и главными словами стоял Илидор, и даже глупцу было бы очевидно, что дракон оседлал исключительно поразительное ослиное упрямство (и где он его только взял посреди леса?), и из состояния сейчашней упёртости можно сдвинуть его только в том случае, если дать предельно подробные, исчерпывающие ответы на вопросы, которые притащили дракона к этому озеру.

Или пояснить в высшей степени убедительно, почему ответов тут никогда не было. А их не было.

– Эти существа… – Йеруш заставлял себя говорить медленно, заставлял своё тело быть плавно-расслабленным, и лишь руки его сейчас не слушались, тряслись от возбуждения. – Эти существа, маленькие червячки – они рождены печалью. Магическая сущность самого леса… понимаешь меня? Магическая сущность этого места. Она оформляет излившуюся печаль в маленьких червячков, чтобы унести их прочь.

Путаясь в складках ткани, Йеруш вытащил из кармана несколько пробирок, глянул на них, мимолётно наморщил лоб. Илидор наконец оторвал взгляд от драконьего хребта.

– Вот, смотри. Печаль старолесцев рождает эту мелочь. Когда котули грустят у своих нарочных прудов. Когда полунники расстраиваются, что Храм обвёл их вокруг пальца. Когда волокуши становятся взрослыми и больше не могут подняться в небо. Их печаль выливается слезами и уходит в землю, слёзы растворяются в грунтовых водах. Или лесные народцы смывают печаль у берега озера, в реке. В роднике. Словом, их печаль уносится водой и рождает вот это!

Найло протянул Илидору одну пробирку. В ней копошились червячки или гусеницы, совсем нестрашные и ничем не примечательные. Если, конечно, не присматриваться – а тогда и только тогда можно увидеть, что головы гусениц умеют раскрываться, как взрывом – на три дольки.

– Илидор, я проверял, – Йеруш прижал вторую руку к груди. – Эти существа – не часть пищевой цепочки, их никто не жрёт, они тоже ничего не жрут. Они не развиваются, не растут и, считай, не участвуют в природном обмене – ну, конечно, если считать их полноценно живыми, а я не знаю, можно ли так считать? Это же, по сути, трансформация материи, магическое порождение, оно не жрёт, не размножается, не растёт… Какого ёрпыля считать их живыми? Но если считать – тогда они редуценты.

– Они – что?

– Я хочу сказать, они просто какое-то время ползают туда-сюда, а потом дохнут и всё. Всё, понимаешь? Превращаются в донный ил, в прибрежный песок, в горикаменную кошку.

Дракон скрестил руки на груди.

– Не смотри на меня таким грозным взглядом, Илидор, я лишь излагаю факты. Эти существа не растут и никуда не деваются из Старого Леса. Это не они становятся хробоидами Такарона, ты меня понимаешь? И в Старом Лесу не грустит ничего настолько большое, чтобы порождать гигантской печалью хробоидов. Понимаешь, что я хочу сказать?

Илидор смотрел на Йеруша молча и требовательно.

– Ну хорошо, хорошо! – Воскликнул тот. – Я думаю, хробоиды рождаются от печали самого Такарона! Я готов согласиться, что их порождает гора! Что она для этого достаточно живая! Ты доволен? Или желаешь, чтобы я сказал: «О, Илидор, ты так правильно меня чуть не убил тогда, в донкернасской машинной, когда я сказал, что Такарон не живой, я с тех пор столько всего увидел и переосмыслил, я побывал в недрах Такарона, я помню, как он тащил меня к тебе, я видел парочку его порождений, и я теперь не возражаю! Я не возражаю: всё это достаточно странно, чтобы согласиться на живую гору, согласиться на целую живую горную гряду, на целый Такарон», – ох, да пусть живёт кто хочет, ну мне жалко, что ли? Во всяком случае, я готов пересматривать свои убеждения под гнётом новых фактов, а не талдычить всегда одно и то же, как упёртый баран, только потому, что мне упёрлось быть упёртым! Да, повторять одно и то же, бубнить и бухтеть своё, наплевав на факты и обстоятельства, – словом! Илидор! Мне жутко жаль, конечно, но тут нет решений, за которыми ты пришёл. Тут есть кой-какие ответы, но я не представляю, что ты можешь с ними сделать. Ну правда, Илидор! Что ты можешь с этим сделать? Ты же просто дракон! Ты не можешь похлопать Такарон по хребту и попросить его перестать грустить оттого что… Отчего он там грустит?

Дракон чуть поблек глазами и снова отвернулся к воде, в которой лежал невозможный исполинский хребет.

– Такарон грустит оттого, что жизнь просто случается.

Йеруш очень-очень опасался, что Илидор плохо воспримет информацию о червячках и хробоидах. Возможно, даже примется буйствовать. Но Илидор выглядел скорее задумчивым, чем расстроенным, и непохоже, чтобы он жалел о зря прожитых днях на пути сюда. Видимо, озеро всё-таки подарило золотому дракону какие-то ответы, хотя Йеруш не имел ни малейшего представления, какими они могли быть. И какой был вопрос.

– И если с твоей задачей мы разобрались, – преувеличенно-бодро продолжал Найло, – то как насчёт вернуться к моей? Ты мне кое-что обещал, помнишь? Ещё тогда, на вырубке, в самом начале пути – ну, ты видишь, видишь, да, это всё-таки мой путь! Мой, а не твой! Но какая разница, ведь я не возражаю идти по нему вместе, я даже хочу идти по нему вместе, я ведь почти скучал по тебе, а ты обещал мне помочь найти живую воду, правда?

Задумчивое выражение лица Илидора тут же стёрлось-переплавилось в застывшую маску ослиного упрямства.

– Нет никакой живой воды, Найло.

– Да-а, конечно, – Йеруш переступил с ноги на ногу. – Насколько я могу судить по во-он той части драконьего хребта в воде, точнее, по обломку ребра – нужно пройти вдоль озера изрядно севернее и, возможно, вообще перебраться на другой берег. У крупных существ какой-то бзыри сердце бывает сдвинуто вправо. Полагаю, именно там, сильно севернее, живой воды категорически нет. Ну и поскольку берег упорно от меня прячется за кружащим туманом… Илидор, не будешь ли ты настолько любезен, чтобы перекинуться в дракона и отнести нас туда? А?

***

– Давай, Илидор, – возбуждённо нашёптывал Йеруш, размахивал руками и носился вокруг дракона кругами. – Давай полетаем! Ну что тебе, трудно, что ли? Если вдоль берега нельзя идти пешком, то надо полететь! Вот зачем ты тут, дракон – чтобы полететь туда, туда! Ведь я почти вижу кровавый водопад, да, я почти вижу его, он почти видит меня, это как стена и ещё одна стена, да, точно, как две стены замка, двойная защита, двойная оборона, хотя зачем кровавому водопаду обороняться от меня, ну скажи, я же просто эльф, что я ему сделаю…

– Найло, заткнись, стой, – взмолился Илидор. – У меня сейчас глаза лопнут от твоего мельтешения!

– О-о, ну ладно.

Йеруш замер в довольно неустойчивой с виду позе: плечи развёрнуты, шея вытянута кверху едва ли не до хруста, руки разведены в стороны, согнуты в локтях под разными углами, одна нога отставлена. В следующий миг Найло обязан был потерять равновесие – но не потерял. Бешено блестящие сине-зелёные глаза вращались в орбитах, хаотично, бессистемно, ни на чём не фокусируясь, и у Илидора возникло дикое ощущение, что Йеруш сохраняет равновесие движением глаз.

– Ну же, Илидор! – шипел он. – Какого ёрпыля я уговариваю дракона полетать? Ты разве не скучаешь по небу, а? Ты ведь уже очень, очень-бездна-знает-как-давно не был в небе!

Илидор не хотел отвечать. Был уверен, что объяснения сделают ещё более реальным то ощущение внимательного чужого взгляда, которое давило ему в затылок. Подобное ощущение не раз накатывало на дракона в лесу, а сейчас оно было особенно мощным, особенно явным, почти осязаемым.

Сейчас золотой дракон точно знал, что злые лисьи глаза на него тоже смотрят – и точно знал, что смотрят не только они. Было ещё что-то, нечто большее, нечто старшее, исполинское и могучее. Оно наблюдало за двумя незваными гостями с безмолвным, сварливо-беззлобным «Ну, чего припёрлись?», которое Илидор ощущал едва ли не с первых мгновений после того, как ушёл из посёлка Четырь-Угол. Но теперь это ощущение усилилось многократно, и теперь дракон абсолютно точно понимал, что это огромное и могучее совсем бы не возражало, чтобы путники убрались поздорову немедленно и навсегда, не дожидаясь, пока их выставят.

Сейчас и здесь им не место. Но Йеруш ничего такого, кажется, не чувствует.

Йеруш вообще удивительно невосприимчив к магии. Странно, что Такарону удалось его пробить.

То, что наблюдало за путниками сейчас, не было таким огромным и древним, как горная гряда Такарон, но Илидор отнюдь не желал бы вызвать гнев или даже лёгкое неудовольствие этого наблюдателя.

Сейчас Илидор, не упускавший хорошего повода пощупать за загривок новую неведомую опасность, носившийся ещё совсем недавно по лесу и откровенно искавший на свою голову опасностей, – ни капельки не желал щупать эту. Попытка поиграть с нею воняла самоубийством.

– Почему ты не перекидываешься в дракона, Илидор? – ожил Найло, как видно, уже исстрадавшийся от долгого молчания. – Мы полетим искать кровавый водопад или нет?

«Нет» было самым разумным ответом сейчас, самым взвешенным. Можно попытаться уговорить Йеруша пойти в обход через лес, раз уж озеро не хочет, чтобы вдоль него ходили. Едва ли, конечно, Найло с восторгом примет подобное предложение, особенно сейчас, когда его нетерпеливый жадный взгляд уже почти различает вдали вожделенный кровавый водопад.

Но никакие эмоции и действия Йеруша Найло не могут быть столь неотвратимыми и разрушительными, как действия и эмоции того огромного и могучего, который смотрит на Илидора с безмолвным «Ну, ты всё ещё здесь?».

– Илидор, не молчи, а то я тебя тресну! – тараторил Йеруш и дёргал дракона за руки. – Илидор, открой рот и ответь, просто открой рот и ответь: мы полетим к кровавому водопаду?

«Нет» было самым лучшим ответом.

«Нет», – должен ответить дракон, у которого инстинкт самосохранения не отбит от рождения – а в ином случае дракон не смог бы выжить в тюрьме Донкернас.

Но ещё дракон, который выжил в тюрьме Донкернас, знает, что у всякого ограничения есть оговорки, и очень полезно бывает проверить, где на самом деле находится граница дозволенного.

Иногда можно обнаружить, что допускается заходить довольно-таки далеко. Гораздо дальше, чем могло показаться вначале.

– Хватит молчать, Илидор! – бесновался Йеруш. – Скажи, наконец: мы полетим к кровавому водопаду?

«Нет» было самым разумным ответом.

Чужой взгляд давил на затылок Илидора в ожидании разумного ответа.

– Да, – сказал золотой дракон.

Во взгляде, давящем на его плечи, во взгляде этого древнего, исполинского и могучего, Илидор явственно ощущал нечто очень знакомое и близкое. Что-то, с одной стороны, иначее, не присущее его собственной природе, а с другой стороны – до странности ей созвучное.

Нечто родственное магической силе внутри самого золотого дракона.

***

Что же сделает этот невидимый, могучий и грозный наблюдатель, когда Илидор сменит ипостась на драконью и вместе с Йерушем поднимется в небо?

Что он может сделать, этот большой и грозный, а чего не может? Вдруг в небе золотого дракона атакуют какие-нибудь до сих пор неведомые ему защитники леса? Одичавшие волокуши или окрылевшие шикши, или какие-нибудь существа, которых он прежде не встречал в старолесье? А может быть, из чащи появится воительница Кьелла со злыми лисьими глазами и сделает какую-нибудь пакость – например, начнёт стрелять из лука тяжёлыми зазубренными стрелами, способными пробить драконью чешую? Кто знает!

Или, когда Илидор сменит ипостась и они с Йерушем поднимутся в небо, – окажется, что наверху их ждёт ровно такой же недоходимый, то есть недолетаемый туман, как и на берегу. Хвала камню, туман белый, а не бледно-розовый, но от этого едва ли будет приятней потеряться в нём безвозвратно.

– Готов?

Йеруш в последний раз поправил лямку рюкзака на плече.

Илидор кивнул. Что бы там ни задумал большой и грозный наблюдатель, какой бы силой он ни обладал – ясно одно: сейчас Илидор будет летать!

О небо, как же я истосковался по тебе!

Дракон сделал глубокий вдох и закинул голову. Свет его глаз вспыхнул ярче солнечного, и время…

Время не пожелало замедлиться и загустеть, словно оформленный в заклинание эфир. Время выдернуло свой хвост из-под пальцев золотого дракона, и в следующий миг что-то врезало Илидору незримым кулаком в самое неготовое к удару место – прямо по способности подняться в небо в любой момент. Нечто огромное и древнее небрежно-раздражённым взмахом отсекло потоки золотодраконьей магической силы, которую Илидор привычно, доверчиво протянул к небу, ветру и времени.

Ощущение было такое, словно кто-то с оттяжкой пнул его грязным сапогом прямо в душу и чётко дал понять, что в следующий раз ещё и плюнет туда. Дыхание дракона сбилось в короткую хриплую чечётку. Золотые глаза замерцали, и сияние их потухло, словно закашлявшись.

Илидор в своём человеческом облике стоял перед ничего не понимающим Йерушем Найло и не мог поверить в то, что произошло.

– Какого ёрпыля это было? – требовательно спросил Йеруш.

Илидор сглотнул и пришибленно, с третьего раза отыскав слова, проговорил:

– Лес не даёт мне превратиться в дракона.

***

Под землёй загудело, и Йеруш подпрыгнул. Илидор, тяжело дыша, всё смотрел в лес, то ли не замечая пульсирующих толчков под ногами, то ли не придавая им значения – да и что за дело ему могло быть до подземных толчков, когда часть его собственного мира вдруг с грохотом рухнула и раскатилась обломками.

Озёрная вода подёрнулась рябью, от которой казалось, что останки гигантского дракона приходят в движение, что исполин сейчас пытается перевернуться на бочок.

Мурашки на спине Йеруша забегали кругами. Отчего-то слегка заложило уши. Дыхание спотыкалось. Он смотрел на позвонки гигантского дракона под прозрачной, расходящейся рябью водой, и в голове вертелась одна и та же бесполезная мысль: я никогда, никогда не видел ничего более ужасного и безумного. Подземные толчки дополнились тихим гулом и противным тихим свистом – словно зимняя пурга выла из темени, и откуда-то в голову Найло прыгнули странные, неотмираегошные слова: волчье время.

А потом скелет дракона действительно стал подниматься из воды и Йеруш с воплем отпрянул.

– Какого ёрпыля?! Что это за хрень! Илидор! Что это?!

Дракон наконец обернулся, уставился на взволновавшееся озеро шалыми глазами слепца.

Йеруш, схватившись за голову, подпрыгивал на месте и выкрикивал нечто не вполне осмысленное. Он не бежал от озера с воплями только потому, что Илидор смотрел на драконий скелет безо всякого выражения, как будто тот не вздымался из недр земных, сопровождаемый свистом и подземными толчками, как будто вместо неимоверно гигантского драконьего скелета, поднимающегося над водой, тут летали бабочки-капустницы или синекрылые стрекозы. Может быть, цеплялся Йеруш за самое дурацкое объяснение, может быть, это тоже происходит только в его голове, как всякие-многие другие вещи, и на самом деле никакой скелет не восстаёт из воды, чтобы, чтобы…

Продолжалось это, на самом деле, недолго: где-то посреди собственного вопля «Да как это, нахрен, возможно?!» талантливый гидролог Йеруш Найло сообразил: никак это невозможно! Скелет дракона вовсе не поднимается из воды Потерянного Озера – это вода Потерянного Озера сливается, уходит в какие-то глубины, обнажая драконий скелет. Видимо, под озером находятся карстовые пещеры, куда время от времени уходит вода.

Это понимание враз отсекло желание панически голосить, как какой-то недоумок, и Йеруш даже устыдился бы, но на стыд не оставалось времени. Уходящая в земные недра вода безжалостно оставляла его перед лицом, то есть перед позвонками огромного драконьего скелета, вынуждая признать, что он существует, а не причудился под водой, и он на самом деле такой гигантский – это не обман зрения, не чудное преломление размеров под толщей воды. Этот исполинский позвоночник действительно тут лежит.

Впрочем, Йеруш всё равно в него не верил. У Йеруша не было привычки верить абсолютно всему, что он видит, и абсолютно всему, что он думает. Йеруш сознавал, что весь он, целиком, заперт внутри одной-единственной головы, которая может ошибаться, принимать за действительность желаемое или нежелаемое, а ещё голова может, например, испытывать галлюцинации. Причём регулярно всё это ему демонстрирует, особенно здесь, в Старом Лесу.

Было бы здорово, окажись этот скелет галлюцинацией.

И он всё ещё мог быть подводной скалой в форме скелета. Или творением местных скульпторов. Мало ли, что в головах у этих рехнутых старолесцев!

На самом деле, очень похоже на скалу. Серовато-бежевый камень, поросший кое-где ракушками и облепленный слизкой тиной.

И тут от кромки леса прямо на эльфа и дракона, оторопело пялящихся на озёрную чашу, пополз плотный, клубистый и очень-очень решительный туман.

Глава 28. Толковище

Место сейчашнего толковища – просторный луг далеко на востоке от посёлка Четырь-Угол. Луг укрыт желтеющей травой и осенними горькими цветами – каменевка, глотка барда, анемоны, вереск. Посреди луга стоит, наверное, самая удивительная скульптура, которую приходилось видеть чужакам: спираль, сложенная из полых стволов белого дерева. Скульптура тихо поёт. Она заводит свои напевы от каждого легчайшего дыхания ветра и меняет напев всякий раз, когда меняется ветер.

Жрецы, которым доводилось бывать в эльфском домене Хансадарр, сказали бы, что скульптура высотой с небольшую шарумарскую башню.

Толковище должно пройти прямо под ней. Прибывших расселяют на склонах холмов, и постепенно склоны холмов приобретают вид больших муравейников. Или саррахейников.

Первыми на толковище явились шикши, они живут в своём лагере уже несколько дней. С ними восемь жрецов, которые тоже желают говорить о старолесском Храме Солнца – но о совсем другом Храме. Не вполне понятным, но определённо угрожающим знаком для остальных старолесцев становятся оборотни, которые сопровождают шикшей. Раньше эти твари нечасто передвигались в открытую.

Полунники, люди и котули прибыли вчера вечером и уже успели переругаться между собою, а потом все вместе рассорились с шикшами. Обычное дело для тех, кто прибывает на толковище заранее, но в этот раз свары такие громкие, что в них чуть было не ввязались обычно невозмутимые волокуши из ближайшего селения, которые возят на толковище еду.

Последними прикосолапили грибойцы и жрецы Храма в сопровождении волокуш. Путь их был долог и труден: как и шикши, волокуши не пользуются сгонами. Пришлось ехать на волочи-жуках, и с непривычки люди чувствуют себя разбитыми, а ведь ничего ещё даже не началось.

На толковище прибывают лишь пятеро жрецов: верховный – Юльдра, двое старших – Лестел и Ноога. С ними Кастьон и Базелий, которые тащат с собой котомки, туго набитые чем-то мягким. И с ними проводники-котули, прошедшие с Храмом весь путь от вырубки на опушке Старого Леса – Ыкки, Букка, Тай. Остальные жрецы и жрицы разъехались по людским и котульским селениям, и до них никому нет дела.

Толковище начинается после полудня, когда нежаркое осеннее солнце всё-таки основательно напекает головы – чтобы желающие сказать слово не слишком увлекались, чтобы говорили только то, что истинно необходимо сказать, и уходили от поющих деревьев в тень навесов.

Что до жрецов, о которых толковище сегодня скажет своё слово, – жрецы должны всё это время простоять у поющих деревьев. Но людям дозволяется укрыть головы и плечи капюшоном, а проводники-котули то и дело приносят им чашки с водой.

Открывая толковище, на один из нижних стволов поющего дерева вскарабкалась грузная Матушка Пьянь. Эта изрядно потрёпанная жизнью волокуша не выглядела ни представительной, ни грозной, и даже серьёзной она не выглядела, но разом потухли вокруг шепотки, выпрямились спины, посуровели лица. Даже морды оборотней при появлении Матушки Пьяни стали более осмысленными.

– Все вы знаете, зачем мы здесь, – неприветливо проворчала волокуша. – Все вы знаете, что настало время народам Старого Леса сказать своё слово про Храм Солнца. Слово волокуш будет речено последним. Пока же пусть выскажется первый народ, который встретил Храм Солнца, вернувшийся в наш лес.

Вперёд выступил пожилой шикшин, сплетённый из иссохших и, кажется, слегка траченных короедами лоз. Он прощёлкивал слова медленно, чтобы каждый, даже непривычный к шикшинскому акценту, мог их разобрать, и от этой медленности слова казались ещё более весомыми:

«Основатель Храма, родившегося в этих землях, в когдатошние годы принёс сюда много зла. Много ненависти и самовластия. Сила его была большой и мрачной. Наш народ рад, что тёмная сила основателя Храма перестала чернить собою наш лес. Когда же вернулись из других земель его последователи, мы не стали решать быстро, хотя большим было на то желание. Мы стремились понять сперва цели сейчашнего Храма, и красивые цели вы проявляли своими словами. Тогда мы решили узнать, чем вы готовы жертвовать ради красивых целей. И мы узнали, что вы готовы жертвовать своими братьями и сёстрами».

Шикшин простёр руку, указывая на оборотней, и мёртвая тишина впечаталась в уши. Никто на толковище не смеет выражать своего отношения к произнесённым словам, не имеет права подавать голос – иначе не сможет сказать своё слово позднее, ведь голос уже был подан. А жрецам сегодня и вовсе положено только слушать.

Ноога гневно трепетала ноздрями. Шикшин всё передёргивает! Превращённые в оборотней жрецы – никакая не жертва ради цели! Это сторонее соглашение, оно не касается задач Храма, к тому же шикши сами предлагали такие соглашения! И не Храм принимал эти решения, а верховный жрец! Ноога молчала, косилась на Юльдру, стоящего слева. Его узкое лицо было непроницаемым.

К пожилому шикшину шагнул другой, молодой и немного сутулый, его ветки были сплетены в рубашку, жилетку и короткие штаны, лозы-косы лежали тонкими косицами на плечах. Этот шикшин приходил к лагерю в один из дней, когда Храм шёл через котульские земли.

«Мы хотели понять, может ли довериться Храму слабый и беспомощный. Мы увидели, что вы способны предавать тех, кто полностью зависим от вас и подарил вам своё безоговорочное доверие».

Лестел, стоящий справа от Нооги, шумно сглотнул. Разумеется, Храм никого не предавал. Старший жрец не мог даже понять, кого или что именно имеет в виду этот шикшин.

Ветер свищет в полых стволах тревожно, низко, на грани слышимости.

Шикши ушли в тень, и их место у поющих стволов занял вожак прайда – того самого, у которого жрецы провели в гостях несколько дней в ожидании жуков. Срываясь на грозное рычание, вожак прайда рассказал, как много радости и надежды принесли жрецы Храма Солнца, рассказав котулям про солнечный свет.

Не дождавшись ухода котуля, вперёд шагнул один из водырей человеческих племён. Он говорил долго, рассказывал, что несколько его людей стали жрецами солнца и нашли свой путь во мраке, что теперь их ведёт свет истины, который столь же ясен, сколь свет отца-солнца, пронзающего мрак. И что возмутительны любые попытки обвинить сейчашний Храм в чём-либо недостойном, поскольку все его помыслы направлены на выжигание тьмы и мрака в Старом Лесу, а за дела своего создателя Храм не в ответе и ничего не будет худого, если позволить жрецам занять Башню. Башня, напомнил водырь человеческого племени, принадлежит Храму и людям, поскольку создана воином-мудрецом – жрецом солнца и человеком.

Вожак прайда и водырь людей уходили от поющего дерева, обняв друг друга за плечи.

На их место встал бледный полунник.

– Вы много говорили про назначение Храма, которое вас ведёт. Вы говорили, что стремитесь изничтожать тьму и мрак на своём пути, озарять весь мир светом и славить солнце. Вы заявляли, что таково ваше назначение, но мы видели, что Храм стремится исполнять своё назначение чужими руками. Ваши жрецы и жрицы не поднимаются на битву с тем, что считают тьмой и мраком. Храм отправляет других сражаться на своей войне за свои цели и потом приписывает себе дела, совершённые чужими руками. А те, кого вы берёте в подручные, – злобны и страшны. Они не уважают ни наших границ, ни наших обычаев, они ведомы разрушительной силой хаоса, которая однажды уже привела Храм к тому… из-за чего теперь в Башню доступа нет.

Ноога и Лестел переглянулись. Полунник явно говорил об Илидоре, но что именно он имел в виду? Когда это Илидор нарушал какие-то обычаи и границы старолесцев? Старшие жрецы попытались поймать взгляды Кастьона и Базелия, стоящих по другую руку Юльдры, но те смотрели на полунника одинаково неотрывными, тяжёлыми взглядами.

Рядом с первым, словно из-под земли, возник ещё один полунник.

– Нам важно было разобраться, что вы называете светом, а что тьмой. Что именно Храм намеревается умножать, а что изничтожать. И мы увидели, что на то нет ясного ответа. Что тьмой будет наречено всё то, что мешает Храму, не нравится Храму или представляет для него угрозу. И с одинаковой лёгкостью вы сегодня назовёте мраком то, что вчера нарекали светом или на что вовсе не обращали внимания. Мы увидели, что действия Храма определяются лишь желаниями Храма.

Впервые в жизни старшей жрице Нооге захотелось ударить другое разумное существо. Это было разрушающе невыносимо – стоять смирно и слушать возмутительные оскорбления, эти передёргивания, не имеющие ничего общего с действительностью!

А два полунника говорили наперебой:

– Вы говорите, что желаете возродить старолесский Храм во благо народов старолесья, но вы ни разу не попытались узнать, что считают благом народы старолесья.

– Вас ведёт лишь собственное воспоминание о величии, которое было утрачено здесь когда-то, а вовсе не забота о благе других. Вы прикрываетесь ею, как красивыми одеждами, но под ними – гнилая уродливая плоть.

– Не раз мы повторяли вам, что история возвышения и падения старолесского Храма покрыта пылью веков. Мы не знаем, было ли величие в вашем основателе, зато знаем, что конец его пути не имел ничего общего со светом.

– Вы говорили, что откроете нам путь отца-солнца, но ваши речи не несут в себе такой важности, которую вы изображаете. Вы прикрываетесь большим и великим, творя обычное и низкое.

– Ваши слова и важные длинные речи – это речи обычных людей, осмысливающих своё существование. Они ничуть не более и не менее важны, чем слова любого другого разумного существа в старолесье. Вы увлекли за собою лишь тех, кто поддерживает вас по признаку родственности, – людей – и тех, чем разум слишком прост, чтобы осознать простоту вашего, – котулей.

Казалось, полунники не умолкнут никогда. Ноога ощущала, как горят её щёки. Ноги ослабели, словно от долгого-долгого голода.

К старшей жрице скользнула Тай, подала чашку с водой. Ноога жадно выпила.

К дереву прикосолапил немолодой грибоец, похожий на оплывшую свечу. На голове его колыхалась то ли чудная шляпа с бахромой на полях, то ли уродливый куполообразный нарост.

– Мы хотели донести до вас своеправду. Вы не слушали. Вас ведёт лишь своя. Наши старцы не зря рекли, что в вашем обличье в лес вошло зло. Мы рады, что не стали слушать ваши ядовитые слова.

К счастью, это ужасное существо ничего не пожелало добавить. Это невероятно! Грибойцы забросали жрецов Храма своим текучим огнём – и грибойцы же смеют утверждать, что зло – жрецы?!

Снова появилась Матушка Пьянь, снова вскарабкалась на один из стволов поющего дерева.

– Вы говорили, жаждете узнать истину о делах минувших. Но на деле вы лишь стремились уверить нас в вашей правде. Хотя вас не было тут в давние времена, а мы были. Это не вы, а мы видели, как горели от яда грибницы грибойцевых селений, как ваш воин-мудрец забирал себе силу умирающих. Это мы видели, как ваш воин-мудрец и его жрецы ссорили шикшей с волокушами, и даже теперь эти два народа не находят мира между собою. Мы видели, как основатель вашего Храма утвердил людей в праве определять тьму и свет. Мы знаем, сколько зла это посеяло между всеми народами старолесья. Это мы видели, как своей чёрной силой ваш создатель обращал против наших народов взбурлившие смерти. Как запечатал себя в земле у башни, поняв, что его последователям не победить в этом сражении, и не пожелав отдать своё тело очищающему пламени. И теперь вы, пришедшие в Старый Лес издалека, отрицаете его злые деяния лишь потому, что сейчашний Храм Солнца стоит на других историях. Но вы сами придумали эти истории. Вы не шли сюда с открытыми глазами и разумом, и это значит, что за сотни лет Храм не изменился ничуть. Вас по-прежнему не занимает ни истина, ни подлинные нужды народов старолесья. Что же тогда требуется вам, спрашиваем мы?

Матушка Пьянь перевела дух. Её длинной путаной речи почтительно внимали все, даже оборотни.