Текст книги "Шестеро в доме, не считая собаки"

Автор книги: Ирина Сталькова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Мама неспокойна, и это так по-человечески понятно: она впервые близко столкнулась со взрослением человека, это ее первенец. Но учителя – ведь это же в конце концов их профессия, об этом написано в сотнях умных и не очень умных книг, про эту самую пору становления, осознания себя личностью и т. д. У них-то не первый такой мальчик. И честно говоря, становится страшно: то-то и оно, что не первый, что эта системе – отработана на множестве голенастых и горластых, лохматых и неуклюжих, в сущности, абсолютно беззащитных детей.

Случалось ли вам, о сограждане, сидеть на скучных собраниях? Пусть откликнется тот, кому не случалось – это диво более редкое, чем теленок с двумя головами. Как мы ведем себя? По-разному: кто вяжет, кто книгу читает, кто кроссворд разгадывает, кто дремлет с открытыми глазами. Как оживляется аудитория, если что-то случается: загремел стул, ворона села на подоконник, пошел дождь. Учителя должны бы быть благодарны мальчишке, который расшевелил сонное царство: рассказал леденящую душу историю о наркотиках и варьете. Беда в том, что у них нет ни педагогических знаний, ни интереса к этой работе, ни способностей к ней. А вот мальчишка-то неплохой психолог: он точно понял, чего не хватает и какую «бомбу» тут надо взорвать. И не побоялся вызвать огонь на себя – тоже, между прочим, неплохое качество. Я слышала от очень известного и авторитетного педагога, что настоящим учителем может быть только «трудный» ребенок, что из гладеньких учителя по призванию почему-то не получаются. Так, может, этот мальчик будущий Макаренко? А что если его сегодняшние учителя войдут в историю как душители завтрашнего учителя? Даже неловко в очередной раз повторять занудную истину – дело не в прическе и не в одежде, а в том, что за человек вырос. Но к сожалению, оценка «по одежке» дело настолько привычное, что и самые-самые свежие новации в педагогике все танцуют от этой старой печки. У нас, например, в институте ввели анкеты для оценки преподавателей студентами, и там есть графа «внешний вид». То есть если кому кажется, что преподаватель одет слишком модно (или слишком немодно), то он ему поставит двойку, тройку, единицу – что захочет! Наши студенты скоро придут в школу учителями, так что традиция «Я лучше знаю, что тебе носить» не прервется.

Самое трудное дело на свете – быть собой. Не длинные или короткие волосы, не «балахон с кистями» как таковой, а наш ребенок, скучающий на собрании, мечтающий о чем-то этаком – флибустьерском, по-заграничному, разбойничьем, по-нашему, примеряющий на себя чужие судьбы, и чужие времена, и чужие нравы! Мы – увы! – хорошо усвоили, что нам не бороздить моря и не видать солнечной Бразилии. Мальчишка придумывает себе ночную жизнь, а вот писатель А. Грин придумал целую страну – города Зурбаган, Лисс, людей с романтическими судьбами да и «ненашу» фамилию тоже. Может быть, этот парнишка – будущий крупный писатель, и его сегодняшние учителя войдут в историю, как душители завтрашнего писателя?

А может быть, все это отболит, отпадет, отшелушится, как обожженная солнцем кожа, и он научится быть, как мы, сонным, равнодушным или станет, как та миленькая, вполне скромно одетая девочка, которая кричала мне: «Нас Родина призывает работать в пионерский лагерь, а вы своим „незачетом“ мешаете мне откликнуться на призыв Родины». О вкусах, как говорится, не спорят, но, по мне, лучше раскраситься, как индеец на тропе войны, чем помянуть слово «Родина» в таком контексте.

Или мальчишка не выдержит этого вечного напряжения, борьбы, противостояния – не все, между прочим, выдерживают – и сделает то, о чем полусерьезно говорил: «Мне сейчас остается только повеситься», и не войдет в историю никем, но его-то учителя, хотевшие, как лучше, чтоб был человек умеренный и аккуратный, неужто и они не войдут в историю нашей педагогики с надписью: «Осторожно, злая учительница!» «Самое трудное – работать с родителями» – в этом, кажется, сходятся все учителя, потому что никак не могут примириться с этими нелепыми мамами, которые твердят, что мальчик моет какую-то там посуду, когда у него по математике двойка на двойке. С тупыми отцами, которые все пытаются что-то объяснить, когда в сочинении их дочери тридцать две ошибки! Быть матерью – тоже, наверное, профессия, и непрофессионально матери кивать головой, когда перечисляют недостатки ее ребенка, и не пытаться возразить, защитить свое дитя.

Много лет назад я, восьмиклассница, обстригла косы и обрезала модную челку – с мамой чуть не обморок был. Скандал был до небес, но от крика косы почему-то не выросли, а на следующий день в школе меня вызвали к директору и велели привести мать. «Это из-за прически?» – спросила мама и, услышав утвердительный ответ, подошла к зеркалу и обкорнала челку себе. Так она и сидела перед директором и гордо мотала кривой челкой в ответ на гневные тирады о плохом воспитании. «Боюсь 1 сентября, жду его с ужасом», – написала в редакцию другая мама уже из другого города. Скучная история, потому что было это и есть, и кажется, что и всегда будет. Уже вроде искоренили процентоманию, повсеместно ввели творческий подход, уже и формализма больше нет от Москвы до самых до окраин – а этот мальчишка все никак не осознает, что учение – свет, а неучение, сами понимаете, ведет к второгодничеству, и это совершенно справедливо. Так и маме этой строптивой сказали, когда она свой дурацкий вопрос задала: «Ведь вы его на второй год не оставите?» Так прямо и ответили вопросом на вопрос: «А как вы думаете?» То есть, мол, тут и думать нечего, все по справедливости: он нам хамство, а мы его вежливенько двойкой по голове, он нам безделье, а мы его опять двоечкой. И все мои материнские инстинкты встают на дыбы, готовые в бой за чужого и своих детей, потому что что-то здесь не так, не так, не так с этой справедливостью, с этими двойками и тройками.

Откроешь газету – прямо стон стоит учительский – завышают «отдельные – некоторые – нехорошие» отметки, запретить, не давать завышать, сколько ты наработал – столько и получи, хоть десять двоек по десяти предметам, справедливо чтоб!

И вот я хочу задать простенький вопросик: если такая всеобщая болезнь – завышение, то куда же подевались отличники, товарищи? Или все дети так разом поглупели? Говорят, нет, наоборот, информации больше и того, и сего. Или программа такая сложная, что ее в принципе невозможно усвоить? Опять нет, по литературе и русскому языку, например, за последние годы одни бесконечные сокращения часов и изучаемых произведений.

Помнится, в нашем 1-м классе из 25 человек в первой четверти отличников было 18, а золотая медаль была вещью вполне обычной. Я тут как-то мини-исследование провела, опросила своих коллег лет 45–50 насчет школы, оказалось, чуть ли не каждый третий кончил школу с золотой медалью.

Не «липовые», значит, медали были, это ученые, доценты, профессора.

Нынче у меня дети в школу ходят, и ни в одном классе больше одного, ну в крайнем случае двух отличников не бывает, а часто и ни одного, да и хорошистов раз-два и обчелся. Зато такого ребенка, чтоб не было текущих двоек и троек, фактически нет. У всех – тройки, понимаете, у всех! Могу сказать почему: ну, первое – опять скука: несмотря на все запреты, ставили и ставят за отсутствие линеек, карандашей, ручек, физкультурной формы, угольников, тетрадей, красок, кисточек, альбомов, транспортиров, контурных карт, ластиков и прочая, и прочая, и прочая двойки, а потом, хоть и пять получи, выводится-то средняя – пять плюс два – семь да пополам – три с половиной, ну и чтоб завышения не было – тройка.

Второе – двойки «воспитательные»: не слушал, не сделал, не смотрел, не писал – два по математике и русскому, географии и истории. А также наоборот: делал (голубей), смотрел (в окно), слушал (товарища), писал (записку) – двойки по остальным предметам. Дочка-второклассница приносит двойку по физкультуре: смеялась на уроке. Но ведь не на контрольной по физике – на физкультуре! Ведь для этого и нужна эта физкультура – побегать, попрыгать, посмеяться, поиграть. И родителям: примите меры! Да как же я приму их, если меня нет в классе! Ведь не пишу же я в дневник учителю: примите меры, сын не хочет мыть посуду. Впрочем, я не точна: я должна бы, по мысли авторов школьного дневника, писать доносы на своего ребенка, т. е. ставить оценки (естественно, не завышая их) за домашний труд, за его любовь ко мне, его помощь мне. Когда-то мы такие стишки учили: «Мать за каждое „люблю“ платит дочке по рублю», очень смешно было. А теперь по справедливости: за каждое «люблю» – пятерка, за «отстань» – двойка. Так мы их, детей этих, возьмем в педагогические клещи – и не вырвутся, не вывернутся, всех причешем и уши им вымоем, всех в люди выведем.

Но это я отвлеклась, а «воспитательные» двойки тем временем суммируются с оценками за знания, и ставится средняя тройка. Это еще что – за поведение! Я как-то зашла узнать, почему у сына три по черчению, а учительница мне объяснила: «Мне его характер не нравится!»

Есть еще и вовсе случайные двойки, так называемые коллективные. Класс чего-то взбудоражен: или только что физкультура кончилась, или солнце пригрело, или Иванов смешные рожи корчит – учитель никак не может установить тишину, и тогда он выставляет столбик двоек, всем тридцати пяти ученикам в журнал. А говорят, учителя боятся проверок! Ничего они не боятся, а то бы не было этих аккуратных змеючек друг над другом.

Есть двойки и тройки за помарки и исправления, а начнешь говорить, сразу возражают, что инструкция такая есть, мол, снижать. А уж эту-то в отличие от той, что, дескать, не снижать, не выполнить ну никак нельзя, ни-ни! Не может быть такой инструкции, чтобы каждому первачку за каждую каракулю – тройку, чтоб каждому десятикласснику за каждое зачеркнутое в сочинении слово – один балл долой: нечего тут соображать в процессе, раньше надо было думать!

Учитель вошел в класс – инструкция осталась за дверью, а совесть он взял с собой. У меня дочка-первоклассница как-то понесла в школу макулатуру: «Мама, мы всем классом спасем одно дерево». Вернее, ей было трудно нести, брат за нее тащил до школы, ну а уж обратно она эти пять килограммов бумаги и два литра слез волокла сама – оказывается, надо было связать в пачку, а она в пакете принесла, и у нее не приняли. Честное слово, другой бы ребенок эту бумагу до первой помойки донес, а моя дурочка назад принесла: «Мама, давай свяжем!»

Неужто и на это инструкция есть, чтобы ребенок обязательно плакал всю дорогу до дома? Учительница ее не злодейка, милая и хорошая, но что ж она сама-то не догадалась связать? Не нужна эта макулатура – так хоть выкинь ее, но маленькому-то зачем это безразличие к нему демонстрировать? Может, найдено слово? Учителя БЕЗРАЗЛИЧНЫ к детям, вот они и не смотрят, кто там пошел домой в слезах от записи в дневнике или от очередной двойки, нет им дела, почему мальчишка, набычившись, смотрит в пол и бурчит что-то под нос, какие там обстоятельства, что опять девчонка тетрадку забыла, вот они и твердят это святое слово «справедливость» с утра до вечера, будто они точно знают, кого в какой пропорции карать.

Есть просто подлые занижения, иначе не назовешь. У меня в группе был студент, у него по всем предметам в школе все годы были пятерки, но в 10-м классе ему вывели в году «хорошее поведение», понимаете, не «примерное», а просто хорошее. «Дима, – спрашиваю, – что вы такое сделали, что уж никак нельзя было „пять“ по поведению поставить?» Смеется. Трусы и подлецы ему поставили, но он снисходителен: «Да вы же знаете, медаль так трудно утвердить». И лентяи его учителя, трудно им.

Или вот еще история о «справедливой» оценке. У дочки в классе есть девочка, которую родители, что называется, «держат в строгости», а у бедняжки день рождения совпадает со школьными зимними каникулами. И родители ее предупредили: «Будет хоть одна тройка – ни Нового года, ни дня рождения не будет!» Отменим, так сказать, твое существование, троечница несчастная! Этот родительский «дамоклов кнут» широко обсуждался в классе, и учителя все о нем знали, но по физкультуре девчонке тройку-таки поставили – заслужила за что-то. Не верю, что это справедливо! Не верю, что это и есть новое в педагогике – восстановление справедливости, реформа, борьба с процентоманией.

У меня есть знакомый 83 лет, он рассказывает, как когда-то не выучил математику, а почему – уже забыл. Зато не забыл за 70 лет, как учитель сказал ему: «Вы сегодня не знаете урока, но это случайность, садитесь и выучите в следующий раз». И не поставил двойку. А ученик почему-то не пошел по «плохой дорожке» от этой невосторжествовавшей справедливости, прожил честную, трудовую жизнь. И таким образом поговорим о тех двойках, которые поставлены за незнание урока, уж эти-то справедливые и нужные. Они говорят о том, что ученик Петров 20 сентября данную тему не знал. А если он 21 сентября эту же тему выучил и ответил, то рядом с заслуженной двойкой поставят заслуженную пятерку – но сумма-то опять три с половиной. Ну и что же отражают эти три с половиной? Знания Петрова? Нет, эти знания мы оценили на пять. Его прилежание, но это другая графа. А это ему наказание вместо порки, гуманное такое. Пусть порют несознательные родители (примите меры!), а мы справедливую оценку поставили. А потом за эту же двойку – наказание. Еще и попрекают: «Учишься на двойки и тройки!» Но ведь он исправил! Это не имеет значения. А вот в джунглях, где жил Маугли, был такой Закон Джунглей, одна из прелестей которого состоит «в том, что с наказанием кончаются все счеты. После него не бывает никаких придирок».

Уже подняли зарплату учителям, уже увидели мы по телевизору, что можно работать по-другому, уже мои студенты в школу пришли учить, а все то же тоскливое серое болото троек, двоек, раздражения, что дети не умеют, не знают, не хотят и т. д.

Я всегда прошу пятикурсников, работающих в школе, приносить на занятия детские тетрадки с языковыми ошибками, чтоб мы могли вместе эти ошибки разобрать, найти их причину и т. д. И вот в прошлом году мне принесли тетрадку восьмиклассницы – вся группа лежала от хохота, а мне было не до смеха. Девочка – дитя всеобуча, ей бы не надо учиться, во всяком случае, в обычной школе, она больна. Но невежество ее учителей, как профессиональное, так и нравственное, не дает им ни понимания, ни сочувствия. Они ведь и в классе ее на смех поднимают. Я их этому не учила, но я чувствую себя причастной к этому смеху. «Товарищи, – говорю я им, потому что это уже мои товарищи по работе, какие есть, – вот у ребенка ноги нет, а учитель физкультуры велит ему бежать, он бежит и падает – неужели смешно?» – «Нам никто этого не говорил, – говорят они. – Так что же нам делать, не учить ее?» – «Не знаю, что, – отвечаю честно, – но мне кажется, учитель должен как можно чаще думать о своем незнании, неумении, а то ему не понять ребенка. Ребенок не знает – это не смешно, не умеет – это не страшно, потому что и мы с вами не знаем и не умеем». Не понимают: «Но ведь ошибки надо исправлять! У нее же ошибки – вот, и вот, и вот. Мы же должны быть справедливыми: сколько заработал, столько и получи». Нет, видно, долго еще просительно заглядывать родителям в неумолимые учительские глаза: «Ведь он хороший мальчик, ведь вы его не оставите на второй год?» Это ведь еще студенты пока, учителями они будут даже не завтра, а заговорила я тут как-то с ними о гуманности к так называемым слабым, так группа как один человек поднялась с мест, и стоя, эти милые девушки стали мне кричать: «А пусть родители переводят их в спецшколы!» И тогда я рассказала им историю о незаслуженной пятерке. У меня есть очень близкая подруга, которая в институте училась очень плохо, потому что совсем ничего не делала. Умный, добрый, хороший человек, она, что называется, «не удостаивала занятия усердием», а довольствовалась тройками, да и то не всегда с первого раза. Так и доучилась до последнего курса, так и добралась до последнего экзамена – по литературе. Ну а о том, что было на экзамене, я знаю от лаборантки, с которой тогда дружила. Ответила моя Люда как всегда кое-как, ну и комиссия была единодушна: «Тройка». Кто-то возьми да и скажи: «Ну, она рада будет, у нее четверок-то и нет почти». И тут проснулся дремавший профессор – литературовед, он такой был старенький, сгорбленный, и над розовой лысиной седые волосы – настоящий одуванчик, пока не начнет читать стихи. Он не больно-то вслушивался в невнятный лепет отвечающих, а тут: «Как это четверок нет? А пятерок?» – «Что вы, – засмеялись члены комиссии, – пятерок ни одной, это точно, да она же троечница». – «Так не может быть, – сказал профессор, – человек не может кончить институт, ни разу не получив пятерку». – «Может, может, у нее сегодня последний экзамен, она уже кончила». – «Нет, не может. Поэтому мы поставим ей пятерку». Все опять засмеялись забавной шутке старика. «Да ей тройки много!» – «Нет, мы поставим ей пятерку, кроме нас некому – экзамен последний. Я не подпишу тройку». Его уламывали почти час, предложили сойтись на четверке – он стоял мертво: «Только „отлично“». Весь свой научный и человеческий авторитет этот старый больной педагог положил на экзаменационный стол ради абсолютно незнакомой девочки. И победил! Нас, уже бывших студентов, позвали в аудиторию для объявления оценок. В напряженной тишине читают фамилии, и вдруг Людке – «отлично». Пауза – а потом – стыдно вспомнить – гомерический хохот. И то, чего не могли сделать ни вполне заслуженные двойки, ни проникновенные нотации, вдруг случилось. Людка вспыхнула и выскочила из аудитории. Много лет спустя она призналась мне: «Как же стало стыдно! Ах, если б кто раньше поставил мне эту пятерку – как бы я училась». – «Что же теперь, всем пятерки ставить?» – спросили меня. Нет, конечно, да и не в оценках дело. Я глубоко убеждена, например, что бывают такие обнаженно-искренние детские сочинения, которые припечатывать «баллами» просто безнравственно. «Так что, ничего не ставить?» – удивляются мои студенты. Нельзя придумать педагогические шпаргалки на все случаи жизни, зато непременно надо научиться видеть других людей, а не только себя. Чем раньше мы начнем учить ребенка этому умению, тем лучше. Может быть, сейчас его вывезли на прогулку в шерстяном одеяльце – учителя моих внуков. И поэтому я мечтаю, вспоминая Льва Толстого: «Я убежден в том, что я стариком 70 лет буду точно также невозможно ребячески мечтать, как и теперь». Мечты о том, какой быть школе, часто кажутся невыполнимыми, а иногда до удивления приземленными: ну, например, чтоб получение матпомощи не было унизительнейшим из школьных мероприятий, чтоб в школьной библиотеке было необходимое количество книг, указанных в программе по внеклассному чтению, чтоб физкультурная форма не размножалась до бесконечности: для зала и для улицы, для бассейна и для лыж, кеды, и кроссовки, и чешки, и лыжные ботинки с креплениями мягкими и жесткими, а шапочка обязательно шерстяная, а ушанка – ни в коем случае. Чтоб не было такого бюрократического внимания к цвету чернил и форме прически, зато было бы профессиональное умение опереться на сильные стороны характера ребенка и человеческое снисхождение к его слабостям. Вертится на уроке – еще не самый смертный грех, честное слово. Чтоб мы, родители, были союзниками в нелегком труде учителя, а они, учителя, помощниками в нашем родительском деле.

Хотелось бы мне, чтоб учитель не выискивал, за что бы влепить двойку, а думал, за что бы пять поставить. Если за почерк можно снизить, то, может, и поднять за него можно? Если ученику плохо дается математика, может, поручить ему доклад о жизни Эвариста Галуа, например? Или оценить на «отлично» исчерканное сочинение – за то, что искал лучший вариант?

И еще хотелось бы, чтоб в школе, как и везде у нас в стране, торжествовала гласность. Пусть в вестибюле школы висят не безликие плакаты, а нормы ошибок на каждую оценку – крупно и для всеобщего сведения. За что нельзя ставить – тоже, все эти таинственные инструкции и рекомендации – ко всеобщему обозрению. Чтоб каждый школьник, каждая мама могли возразить против двойки за характер и не ту майку, за несданную макулатуру и за «бегал на перемене». И чтоб ошибочное – исправлялось, как это можно сделать везде, даже в ведомости на зарплату, но не в школьном журнале. Хочу, чтобы учителя не боялись детей, потому что это от страха и неумения они лупят их двойками, а потом выводят средние тройки. Хочу, чтоб 1 сентября не было началом детских страданий и материнских слез.

…Одного мальчика вызвали к доске решать задачу. Он писал, стирал, весь перепачкался мелом, наконец кончил. «Так чему же равен икс?» – спросил учитель. «Нулю», – белозубо улыбнулся ему в лицо этот кудрявый нахал. «У Вас в моем классе все равно нулю. Садитесь и пишите стихи, у Вас это лучше получается», – сказал учитель.

Это из воспоминаний о Пушкине. О его школе. И его учителях. В нашей-то ему бы показали «нуля»!