Текст книги "Инфекция"
Автор книги: Ирина Критская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Ирина Критская
Инфекция
Глава 1. Выписка
Немолодой грузный доктор смотрел строго. Я его еще не видела в нашей больнице, то ли редко дежурит, то ли новенький. А уж я-то завсегдатай, несмотря на свои недопятьдесят – и онкология, слава Богу в прошлом, и вот теперь – аритмия. Да еще какая – так и не восстановили.
– Вы, дама…
Он отвел от меня строгий взгляд и, как школьник-двоечник в дневник, скосил глаза в историю болезни. Потом снова поднял, а глаза – голубые, голубые, светлые, как небо в летний полдень. Даже сердце екнуло и под ложечкой засосало, как тридцать лет назад, уж на что я не влюбчивая тогда была, а теперь уж подавно… И то
– Вы, Лидия Борисовна должны соблюдать режим! У вас много не очень хорошего в здоровье. Оно все поправимо, но только если вы будете работать вместе с нами. А ваша работа – это дисциплина и строгость к себе!
Армен Яковлевич (я помнила его имя, хотя лишь мельком глянула на табличку на дверях, даже не зафиксировала, а тут – всплыло…) старался смотреть очень серьезно, но я уже видела искристые смешинки в его небесных глазах. Неужели, он армянин? Или грузин? С такой нежной бирюзой во взгляде?
– Хорошо, Армен Яковлевич. Я сделаю все, как вы скажете.
– Лида (я по-простому, не обижайтесь). Смотрите, у вас опухоль, к счастью, не возвращается. Но, вы же поймете, организм очень ослаблен – операции такого объема даром не проходят. Кровушка слабенькая, сердечко шалит. Мы вот вам ритм не восстановили, побоялись грубо лезть. Чуть окрепнете, возьмемся. Да еще тут диабет ваш, тоже добра не делает. Я вас не пугаю, но правду сказать обязан – риск тромбоза у вас с такими штучками – очень высок. Очень.
– Армен Яковлевич, вот вы меня напугаете, жить расхочется.
Я поймала себя на мысли, что кокетничаю. Сто лет уж, как забыла это, а тут, ногу на ногу закинула (благо ноги сохранила, как в молодости), джемпер на груди натянула – дура дурой. А он и не смотрит – вернее смотрит, но на лицо. Куда-то на переносицу.
– Жить вам надо. В вашем возрасте и с вашей красотой – только жить. И вы будете! Если будете умной девочкой.
Тут усмехнулась я – девочкой меня не называли лет тридцать точно. А он продолжал
– Главное, нельзя инфицироваться. Ничем! В смысле, серьезным. Сейчас время такое нехорошее, вирус этот ходит странный. Вы, Лидочка, вызывайте мужа, пусть он вас домой отвезет, и посидите дома недельки две. Все равно сейчас все дома, мода такая – самоизоляция. А вам – так просто на руку. Посидите, чаек попейте с травками (я там написал), шарфики повяжите, романчики почитайте. В аптеку ни-ни, в магазин – мужа, телевизор не смотреть. Держите.
Он протянул мне выписку, и чуть придержав мою руку, слегка ее пожал. Потом встал, одернул халат на полном теле и смешно раскланялся, как артист после выступления.
… Мужу я, конечно, не позвонила. И так мы, как кошка с собакой, вон, ни разу в больницу носа не показал, а уж если попросить его машинку его дорогую из-за меня лишний раз по городу прокатить – вообще озвереет. Да мне еще и в аптеку надо, сердечных понаписали целый столбик убористым почерком, и продуктов у него наверняка нет. Доберусь.
В трамвае было странно пусто. Нет, в больнице мы, конечно, читали об этой инфекции, но там, в кардиологии, с мониторами да под капельницами, вся эта лабуда воспринималась несерьезно – насморк, да народ истерит. Болезни у них настоящей не было. Идиоты. А тут и правда – самый час пик, а народу единицы. Продремав до своей остановки, я выскочила под вдруг начавшийся холодный дождь и, в момент, продрогла. Тоненький плащик (легла -то я в начале сентября, а сейчас уж октябрь) не спасал от порывов ледяного ветра, и в аптеку я влетела совсем замерзшая.
Народу было мало, только передо мной паренек в маске покупал презервативы. Я разглядывала вместе с ним глянцевые упаковки, и думала – "Надо же… Не стесняется… А мы тогда с мужем, в первый-то раз, чуть со стыда не сгорели" . Я помнила… Хорошие воспоминания, аж сейчас щеки вспыхнули. Любил он меня тогда…"
Паренек сгреб свои упаковочки, шмыгнул носом, закашлялся и сдернул маску. Хихикнул, глядя, как я рот раззинула, снова закашлялся и сообщил
–Дышать в той маске нечем. Не могу прямо. Придумали, дебилы.
И, крутнувшись на одной ноге, выскочил из аптеки.
Я, набрав целый пакетище лекарств, побрела к дому. В магазин заходить уж сил не было, да и маску не купила – нету.
В нашей хрущобе, на пятом этаже жуткая вонь – маразматический дед из тридцатой держит семь кошек, из дома не выходит, соответственно все дерьмо и загаженный песок – там, внутри. Раньше хоть я, пару раз в неделю выносила, а теперь – месяц прошел. Могу себе представить, что там…Ладно, завтра навещу.
Муж открыл сразу, как только я попыталась сунуть ключ, вроде он стоял за дверью. Весь при параде, в костюмчике и бритый-надушенный, прямо жених.
– Ты Лидк, вот че. На меня не дыши, говорят, кто в больницах лежал – все заразные. Вот те ключ от моей квартиры (а у него своя однушка в соседнем доме, материна. Мать умерла, так он ее на старость держал, сдавать собирался – все прибавка к пенсии), вот две сумки я собрал, там все твое. Поживешь на карантине две недели.
– Ты с ума сошел! Вообще, что ли? У нас кардиология! Какая зараза!
– Вот не знаю, а по телевизору сказали. Ты, Лидок, не перечь, а то я щас по телефону-то позвоню, доложу куда следует, что у тебя сеструха из Италии приезжала, да тебя навещала. Гляди. Не обостряй.
Мари и вправду приезжала, но в больницу ко мне и не думала заходить… А теперь, поди, докажи… Взяла я сумку и ключи и поплелась на соседнюю улицу. Может, оно так и лучше…
Глава 2. Магазин
Три дня после больницы пролетели незаметно – квартиру шкрябала, все углы повыгребала – пыли, грязи столько, как век никто не мыл. На занавесках, век не стиранных – паутина, на плинтусах потолочных – вообще жуть жутковатая, мухи там, что ли ползали, не знаю. Прямо дорожки черные, щеткой терла с пемолюксом, еле взялось. Столько времени угробила, зато любо-дорого глянуть – чистота, светлота, на столик кухонный скатерку постелила, у мужа в комоде нашла, вазочку – в вазочку пару веточек с березки. И пусть – без листьев, все равно – красота. Сижу, чай заварила, благо у мужика моего чаю везде, как у дурня блох, сушки на полке застарелые нашла, грызу, думаю.
Вот ведь влипла. Все тебе тут вместе – и болезнь, и инфекция та дурацкая, кто придумал только, и муж вон, сбрендил совсем. Или завел кого? Не удивлюсь, жена месяц в больнице провела, извелся, поди, без бабы-то… Не…Я его не сужу, мужик он мужик и есть. Покрутится – одумается. А я тут пока– плохо ли. Квартирка – игрушка, денег хватит, на карте и зарплата и больничный вон капнет – что еще надо. Отдохну, в магазин схожу, продуктов накуплю – заживу. Пирог, в кое -веки, время есть испечь, Клавке звякну, с винишком посидим, кина старые покручу – у мужа целая тумбочка кассет и видак столетний. Это мечтать только. Во, напугали, инфекцией своей. Почаще бы.
Чай допила, сумку проверила – деньги, паспорт, все на месте. Мужик-то мой, хоть и сволочь, а курточку теплую упаковал, свитерочки бросил, даже колготки теплые. Надо же…Неужто сам догадался? Или помог кто? Колготки-то новые, хорошие, дорогие, у меня таких в жизни не было. Да и по размеру…Точно, помог.
Плюнула я на мысли свои, колготки напялила, юбку любимую, шерстяную, в клетку, свитер мохеровый, шарф намотала поверх куртки. И вдруг бабахнуло меня – маска! Маски -то у меня нет. В аптеке ее днем с огнем не найдешь, государство о гражданах так побеспокоилось, а в магазин не пустят.
Пришлось раздеться, сесть и полчаса ковырять иголкой старую простыню. Благо нашла тканюшку подходящую. Резинки от старых трусов пришила, даже гламурненько вышло. Сойдет…
Пока до магазина дошла – стемнело уже. Ветер дул, как бешеный, дождь лепил со снегом, куртка промокла, шарф стал тяжелым, как свинец, понес черт меня пешком, все торопыга – автобуса ждать ей невмочь. Вот и на тебе. Только ноги во всем теле и не замерзли – сапоги новые, успела до больницы, купила.
В магазе, несмотря на режим, народу было до фига. Все, как идиоты стояли друг от друга за метр, зато у касс – толкотня, кассир, как всегда, один. А духота – жуткая. Какой дурак топит так, не знаю – вся вспотела, слабость еще больничная не прошла, дышать нечем. Маску вниз сбила – еще минута – задохнусь. Наконец, весь этот кошмар закончился, на улицу вышла – там ураган. Деревья качаются, к земле льнут, черные листья по асфальту несутся – армагеддон. И народ, как сатаны – все в намордниках, ползут, согнувшись, короче – последний день Помпеи.
Я до остановки кой-как дошла, продуло меня до последней косточки, стою, скорчилась – автобуса не видать. Ну, думаю – сердце меня не прикончило, так теперь от простуды загнусь. Тьху, тьху, тьху…
Минут двадцать стояла – нет автобуса. Ветер стих, снег пошел – крупный, нежный, легкий. В момент улица белой стала, деревья, в хлопьях – как в сказке. Сижу на лавке, и дремота меня пробирает, прямо закрыла бы глаза и спать
– Лидия. Забыл ваше отчество. Вы что здесь расселись? Забыли, что я вам говорил…
Вот те на! Глаза открыла – перед остановкой машина стоит. Да красивая – длинная, как крокодил, низкая. Перламутром в свете фонарей сияет, снег на нее не ложится, тает…
Давайте-ка в машину. Вам куда?
Господи, Сила твоя! Армен Яковлевич! Точно, Ангел, не зря тетки в больнице его так называли. Ржали. А ведь и вправду,
Я с трудом встала, онемело уж все от холода, дотащилась до машины, волоком таща сумку. Доктор выскочил, помочь – то, да ладно. Мы уж сами. Привыкли.
Села я, адрес назвала ему. Он хмыкнул.
– Лида. Это судьба, Мы с вами в одном доме живем. Вы в каком подъезде?
– В третьем.
– И я. А этаж какой?
– Пятый.
Рядом!
Когда, наконец, я ввалилась в квартиру, благо Армен сумки дотащил, сил у меня хватило только скинуть куртку, сапоги и шарф. И, как была, прямо в свитере и юбке, завалилась на кровать и провалилась в сон – какой-то тяжелый, черный, страшный.
Глава 3. Жар
Проснулась я – было как-то особенно темно, прямо глаз выколи. В жизни не видела ночью такой темноты, все равно, хоть что-то светится – отсвет фонарей в окно, лампочка какая-то, огонек смартфона. А тут ничего. Мрак. Как будто мне намотали на голову черный бархат двумя-тремя слоями, и он зажал мне веки, не давая открыть глаза. Эта дрянь еще пережала дыхалку, и душный воздух не попадал в мои легкие, клубился где-то рядом, вызывая головокружение. Я попыталась содрать эти черные витки с лица, но руки не поднимались, они были свинцовыми и только слегка крючились пальцы, превращаясь в бесполезные когти. Как у попавшей в стальную сетку птицы. Попытка заорать тоже ни к чему не привела, я только напрягала горло, но звука не получалось. Никакого, даже сипа. Просто пустая напруга, так пытаются надуть бракованный воздушный шарик – ы…ы… и ничего.
Страхэто пустое слово. Оно ничего не выражает. То что я чувствовала – наверное поймет только тот, на кого медленно опускают бетонную плиту, и она уже касается грудной клетки. Я дико пучила глаза, скребла когтями, которые, казалось, росли, впиваясь в матрас, напрягалась изо всех сил и.…задыхалась. Осталось явно немного – доля секунды и смерть станет облегчением – как вдруг острый желто-зеленый огонек разрезал темноту.
Я потрясла головой, сбрасывая воображаемый бархат и окончательно проснулась. В окно бил свет фонаря, того, что напротив "Магнита", я вчера не задернула шторы. Несмотря, что на мне было напялено все, в чем я ходила вчера в магазин, меня бил озноб, жуткий, потрясающий и беспощадный. Скребло в горле, болел затылок, но все это полная ерунда, главное озноб. С трудом встав, я, качаясь добралась до стенного шкафа и начала выбрасывать из него все на пол в поисках одеяла или чего-нибудь теплого– аккуратно поискать у меня не хватало сил и очень тряслись руки, но ничего не было. У этого дурака, моего мужа была идея-фикс – он закалялся, потому что, какой -то идиот ему сказал, что холод бережет молодость. Мы и дома спали в разных комнатах – я, мерзлячка, под теплым ватным одеялом, а то еще и с обогревателем, он – с открытым в любую погоду окном и под тонкой простыней. Так и здесь. Ни одеяла, ни покрывала, одни ровные стопки одинакового белоснежного льняного белья. Сволочь.
Тихо скуля, как побитая собака, трясясь от холода, я надела куртку и шапку и вползла под матрас. Свернулась комочком и снова провалилась в черное, одуряющее пространство, узкое, как чердачный лаз.
Когда я снова открыла глаза, то мне показалось, что кто-то сунул в мою нору горящий факел. Или превратил в этот факел меня. Горела кожа, глаза, волосы, но, самое страшное – все полыхало внутри. Так плохо мне не было даже после операции, а тогда мало не казалось. Кое-как выбравшись из-под матраса, я попыталась сесть и свесить ноги. В принципе, получилось. Посидев и набравшись сил, я встала и, держась за стенку, доплелась до кухни, нажала кнопку чайника и опустилась на табуретку.
"Сколько, интересно. Тридцать восемь? Тридцать девять? Сорок? Явно не тридцать восемь, при такой температуре я вполне себе ходила на работу и даже работала. А тут – просто шквал внутреннего огня. И болит что-то в грудной клетке. Что там может болеть? Может, это фантомные боли? Или отрезанная грудь не болит?"
Плеснув кипятку, и глотая его, сдерживая слезы, я думала – что делать? Вот что делать мне сейчас? Звонить в больницу? В нынешней ситуации это подобно самоубийству, не угробят там, так предадут анафеме соседи. Всех возьмут…как это…контактеров…Звонить мужу? Интересно, что он скажет? Но ведь кому-то придется звонить…
Посидев на кухне, не знаю сколько, то ли в бреду, то ли в полусне, я с трудом разлепила воспаленные глаза. На руке, на которой только что лежала моя воспаленная голова, надувался здоровенный пузырь. Он становился все круглее и пухлее и, как в фильмах ужасов, постепенно наливался розовой гадостью. А рядом кожа, как будто шевелилась, дыбилась, поднималась рябью. И зрел еще один, такой же жуткий…
Глава 4. Леша
Пузыри облепили мои руки за час полностью. Боль была адская, всю кожу пекло, как в аду, пузыри лопались, оставляя мокнущее пятно, и тут же появлялись новые. Я лежала на диване, том самом, который когда-то купила сама, но мужу он не понравился наотрез. Я тогда думала он его выбросил, оказалось нет. Упёр в свою квартирку, по-паучьи, спрятал, присвоил, и теперь на нем, наверное, справляют свои дела постояльцы. У меня эта мысль, почему-то, вызвала дикую злобу, я легла на диван поплотнее, слилась с ним, растворилась в обивке, облегчая об её прохладный кожзам жар и зуд измученной кожи. Лежать было неудобно, но я все равно задремала. Вернее, просто провалилась в жаркую, гудящую темноту.
Проснулась – в комнате уже темнело. Руки странно не болели, раскалывалась голова и страшно хотелось есть. ТАК есть мне не хотелось никогда, от голода стучали зубы и внутри все тряслось. Одним прыжком долетев до кухни, я рванула холодильник. Но там, кроме банки кукурузы, засохшей горбушки хлеба и скрюченного куска сыра больше ничего не было. Когда я успела сожрать все, что притащила, я не помнила. Вообще. Да разве можно было все это сожрать?
Заглотив эти нищенские остатки все за секунду, я почти не почувствовала насыщения. А вот руки на глазах заживали, кожа стягивалась и покрывалась рубцами. Стало чуть легче. Если бы не голод…
… Всегда раздражала любовь мужа к старым вещам. Вот и телефон у него в квартире – тот, из прошлых лет. Ещё с диском, тот, что при наборе крутят. Пальцем.
Пальцы у меня превратились в сплошной болючий рубец, сунуть их в узкую дырку диска было смерти подобно. Поэтому я, найдя в сумке шариковую ручку, долго и неумело крутила диск, набирая номер своей квартиры. Вернее, похоже, бывшей своей…
Муж взял трубку сразу, как будто сидел рядом и смотрел на аппарат
–Алёша. Привет, Алёша. Это я…
Я сама испугалась своего голоса – он был чужим. Не тот, которым я так любила играть раньше, крепкий, яркий, сильный с полутонами и оттенками, голос, наверное, самое красивое, что я имела. Теперь мой организм исторг что-то скрипучее, дребезжащее, псивое.
– Кто это? Вы куда звоните? Наверное, ошиблись номером.
Голос мужа, наоборот, совсем не изменился, тонкий, неприятный, резкий. Я всегда удивлялась, как у такого импозантного бугая может быть такой голос. Он умудрялся одним кхеком сбить с меня настрой на секс, даже когда я была особо заведена. Вот природа....
Но сейчас я была очень рада его услышать, свою единственную ниточку, мостик из смерти в жизнь.
– Это я… Лёша, это Лида…
– Лида? Я тебя не узнал. Что это с тобой?
– Лешенька, сейчас уже все хорошо. Но я заболела немного. Немного. Совсем. Я уже хорошо себя чувствую. Только вот – руки…
– Руки? Ты что, Лид? Совсем с дуба? Или у тебя и мозги уже в волдырях? Ты что, телевизор не смотришь? Сказали же, больные руки, это первый признак. Тебе надо вызвать бригаду.
– Лёша, а Лёш. Я здесь отсижусь, никто не узнает. Там пять дней, потом уже лучшает. Ещё пять дней. Всего. Ты только не вызывай.
– Ага!!!! А квартиру кто будет потом дезинфицировать? Ты? Они обработку только после официального вызова делают и после подтвержденного диагноза. Сейчас прямо и позвоню…
– Лёша. Я прошу. Они же меня на остров угонят. Я там умру!
– А так умру я. Короче, сиди там, я сейчас одно дело сделаю и вызову. Чтоб я там присутствовал. Сиди. Не рыпайся!
В трубке загомонили короткие гудки, я села прямо на пол у тумбы и вытянула ноги. Они были напряжённые и почти бесполезными. Как палки…
Глава 5. Калебаса
С трудом, цепляясь руками за все, что только могло меня поддержать, я протащила свое тяжелое тело до дивана. Кое-как легла, натянула тоненькое покрывало до самых ушей и бессильно закрыла глаза. Странное ощущение пустоты в теле не особо пугало – я это ощущение знала, так я чувствовала себя после операции, в первый день. Руки тоже почти не беспокоили, чудесное их исцеление даже не удивляло меня, я просто это отметила про себя, как бы со стороны. А вот ноги… Ноги казались безвольными столбами. Я пыталась ими ворочать, но это было все равно, что ворочать бревнами, привязанными к бедрам.
Мне стало страшно! Так страшно, как не было даже тогда, когда я узнала о раке. Тогда я, наоборот, как -то сразу приобрела состояние бойца, типа бросила вызов болезни – а ну, попробуй. Именно это ощущение и спасло меня. Именно так сказала одна юная дежурная докторица – "Скажи спасибо своему характеру, только он тебя вытащил" . А вот сейчас – предал. Бросил, поджал хвост, спрятался под диван, оставив свою владелицу лежать пластом, как раздавленная лягушка.
Я снова задремала и проснулась от новой волны потрясающего озноба. Теперь у меня даже не было возможности залезть под матрас, ноги полностью отказали. Я лежала и тряслась, то теряя сознание, то выныривая из омута своей дурноты, качалась на волнах душных и черных. И мне было уже все равно…
Шебуршание ключа в замочной скважине почти не удивило меня. Не испугало, не обрадовало, ни привнесло никаких чувств в мою совершенно одуревшую голову. Я разлепила тяжелые веки и тупо смотрела на людей, которые вошли. Страшные фигуры то ли в скафандрах, то ли еще в чем-то непонятном были похожи на водолазов. Они и двигались так же – медленно, как будто преодолевали тугой поток воды. Один, здоровый, как слон, подошел совсем близко и в стекле шлема были видны зрачки – черные, острые, похожие на дула. Глаза были холодны, как лед, совершенно равнодушны и пусты. Ткнув каким-то датчиком мне в шею, он мотнул головой остальным. Меня перевалили, как бревно на носилки, упаковали в пластиковый кокон, странно, что несмотря на это состояние, мои мозги соображали быстро и четко, наверное, это сделал испуг. И, когда меня протаскивали в узкий проем входной двери, я вдруг увидела Лешу. Муж стоял, прижавшись к стене и смотрел на меня брезгливо, раздраженно и с отвращением.
Загрузили меня в грузовик. Я это помню точно. Это, наверное, было мое последнее воспоминание в "миру". Если мою прошлую жизнь можно так назвать. Только грузовик был не совсем обычным, черный, матово-полупрозрачный кусов единый, цельный, как цистерна для молока из моего детства переходил сразу в кабину. В целом это было похоже на тыкву, знаете, такую, вытянутую, как калебаса. Только ее, кто-то жуткий явно долго прокаливал в печи.
…Перед тем, как провалиться в долгое и черное забытье я снова увидела перед собой черные дула. И острый укол в предплечье показался освобождением…
