Текст книги "По законам братства"
Автор книги: Ирина Костина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
В отпуск на зимние каникулы Володя устроил себе вояж: сначала к родителям, потом на выходные в Чебоксары – навестить сестру Анютку. Всего-то несколько часов на поезде, меньше суток! Анюта показала комнату, которую ей дали как молодому специалисту от чулочно – трикотажной фабрики, познакомила с соседями по квартире, с гордостью рассказывая о брате так, что Владимир покраснел.
– Анютка, да что ты…– опуская глаза, ворчал он.
Гуляя по городу, она рассказывала о фабрике, новых друзьях. Город ей нравился. После тех маленьких городков и поселков, в которых они провели детство, Чебоксары казались почти столицей.
– Приезжай еще летом. Здесь виды на реки красивые и заливы удивительные! Сейчас, конечно, холодно. Здесь у нас зимы морозные и снежные, как на Урале. Но лето теплее и длиннее. Мы успеваем погреться.
– У «нас»! – улыбнулся Володя. – Чебоксарочка совсем стала.
– Чебоксарка, – поправила она его. – Как у тебя дела с Ниной, Володенька?
– Все хорошо, – коротко ответил он.
– Правильно, молодец! – одобрила она. – Никогда никому ничего не рассказывай о своих женщинах. Их не позорь и себя не роняй. Не люблю, когда мужчины болтают о своих любовных отношениях и грубят женщинам. Не по-мужски это.
Он попросил сестру не провожать его до вокзала, чтоб не мерзла. Пошел пешком, по пути грелся в магазине. В книжном отделе увидел родные красные погоны. «Кз. СВУ» Казанский суворовец! Володя рассмотрел парнишку. Высокий, темноволосый, чернобровый, с тоненькими усиками над красивыми пухлыми губами.
– Привет! – радостно поздоровался Володя с красивым статным суворовцем.
– Здравствуй, брат! Свердловский?! – юноша глянул на погоны и протянул руку, но тут же вместе с рукопожатием приобнял Володю за плечо. – Аркадий. Березин.
– Владимир Снегирев. Ты как здесь? – похлопывая по спине друга – кадета, спросил Володя.
– У бабушки был несколько дней. Иду на поезд.
– А я у сестры гостил, в Национальный музей сходили сегодня, посмотрели коллекции. Не все, правда: археологическую, этнографическую, палеонтологическую и геологическую. Всего не посмотришь за три часа! Только что отпустил ее, сказал, что уеду сейчас, чтоб не мерзла со мной. На самом деле поезд ночью.
Суворовцы доехали на автобусе до железнодорожного вокзала. Нового друга звали Аркадием. Он рассказал, что бабушка тоже водила их с братьями в Национальный музей, именно там она и работает младшим научным сотрудником. Тесен мир! У кассы, рассматривая расписание движения поездов, Аркадий сказал:
– Берем билеты до Казани. Всего два часа ехать. Покажу тебе город, познакомлю с родителями, поужинаем у нас, и поедешь в Свердловск. От нас больше поездов идет. По пути поговорим. Чего тебе все это время сидеть на вокзале?
Действительно, чем сидеть на жестких лавках, лучше ехать и разговаривать в мягком плацкартном вагоне. Дорогу ребята и не заметили, будто только сели.
Аркадий жил в историческом центре Казани. Неширокие улицы, старинные дома с башенками и часами, украшенные лепниной и с любовью отреставрированные ажурными балкончиками. Ребята поднялись на третий этаж трехэтажного дома.
– Мама, отец! Я не один, у нас гость! – крикнул Аркадий, открыв незапертую дверь.
Из кухни вышла невысокая красивая женщина в фартучке, за ее спиной шипело, шкворчало и фыркало. Запахи распространялись такие, что у Володи в животе все свернулось в комок. Из комнаты вышел высокий мужчина в очках и с книгой.
– Это Володя Снегирев, кадет из Свердловского суворовского, – представил друга Аркадий.
– Вижу, – глянул на погоны Снегирева мужчина.
– Рады вам! – вытирая руки, сказала женщина. – Заждались.
Она поцеловала сына.
– Тамара Ивановна, – она подала руку Володе, а потом обняла гостя, как родственника.
– Степан Николаевич, полковник в отставке. Рады друзьям сына.
Владимир вытянулся перед полковником.
– Умывайтесь, мальчики, скоро ужин, – Тамара Ивановна спешно ушла готовить.
Из детской комнаты вышли еще два мальчика. Один – лет семи, второй постарше.
– Идем знакомиться, – позвал Аркаша и с гордостью представил:
– Это Павел, тоже кадет, первокурсник, младший брат. Это Саша, брат еще более младший. Мальчики, это мой друг – Владимир.
Павел был такой же красивый мальчик, немного посветлее, с зачесанной назад челкой, тоже темнобровый, с умными ясными глазами. Он радушно протянул Володе обе руки. Было видно, что в поведении он старается копировать старшего брата. Серьезность – это скорее от отца и Аркадия, а не его личное. Младший Саня был самым светленьким, веселым и подвижным.
До ужина Степан Николаевич рассказал о своей службе, о том, что с последние годы служил в Министерстве обороны.
– Пап, покажи Володе кортик! – попросил Аркаша.
Степан Николаевич открыл ключиком витрину и достал кортик:
– Раньше выдавали кортики не только морским офицерам, пехотным тоже. Посмотри на рукоятку.
Володя с благоговением, как реликвию, взял в руки протянутый кортик, рассмотрел на рукоятке с торца звездочку.
– У моряков с торца на рукоятке якорь, у нас – звездочка.
Володя таких кортиков больше никогда не видел. Братья Аркадия тоже подержали отцовский кортик; видимо, доставал его отец не часто.
В честь гостя стол накрыли в гостиной. Тамара Ивановна торопилась выставить все лучшее и вкусное, чтоб Володя попробовал все, что она приготовила и что было припасено для сыновей, которые тоже приходили редко домой в увольнение.
– Будешь в Казани, приходи всегда к нам. Не ищи других случайных мест. У тебя теперь есть в Казани дом, кто бы в доме ни остался. – Степан Николаевич окинул членов своей семьи. – Всегда будешь принят как родной. По законам братства.
Володю обняли, дали в руки пакет с едой «для позднего ужина в поезде», чтоб не проголодался за десять часов езды, и Аркадий с Павлом поехали провожать его на поезд. У вагона Аркаша протянул Володе погоны Казанского СВУ:
– На память.
Эти погоны он хранит всю жизнь в память о Казани и о брате – суворовце Березине. Уже не в первый раз Володя ощутил кадетское братство, когда тебя везде тепло принимают как самого дорогого друга и самого долгожданного гостя. И не важно, насколько длительным было знакомство, и было ли оно вообще. Главным паролем были слова: СВУ и кадет. Он рассказал после каникул товарищам о новых друзьях. И некоторые в ответ рассказали ему похожие истории. Случай был не единичный, и произошел он на каникулах не только с Володей.
А через полгода состоялся выпуск из ставшего навсегда родным училища.
После выпуска они с Геной поехали в Ленинград первым.
Часть 2.
Глава 1. Состояние души
Московский проспект в Ленинграде Володя с Генкой Стремоусовым нашли быстро. Там располагалось Высшее военно-артиллерийское училище. Возле КПП они слились с толпой: в сопровождении родителей или дедушек при орденах группками стояли молодые ребята – абитуриенты. Они никак не могли расстаться с родственниками, вполуха внимали напутствиям родителей. Снегирева с Геной никто не сопровождал, они сами тут же доложили о своем прибытии. Старший лейтенант проверил документы, и его помощник сопроводил в помещение казармы, куда прибывали новички.
Приоритетом при поступлении была сдача нормативов по физкультуре. Офицеры, старшие групп ежедневно в течение дня выводили ребят на спортплощадку и следили за тем, как юноши подтягиваются, сколько раз смогут сделать подъем переворотом, выйти силой на перекладине. Особое внимание уделяли кроссу.
Снегирев любил спорт. В суворовском он был одним из лучших в спортивной гимнастике, без труда подтягивался на снаряде несколько десятков раз, поэтому все проверки на физическую подготовленность сдал на «отлично».
От вступительных экзаменов суворовцы были освобождены, однако все они должны были находится в одном помещении с абитуриентами. Одни пропадали в спортивном зале, другие не расставались с томиком Агаты Кристи в ленинской комнате, третьи помогали в подготовке к очередному экзамену. Видя, как его сосед по койке, земляк Мишка Андреев, мучается с задачкой по математике, Снегирев предложил:
– Давай помогу? Нам такие в училище хорошо объясняли.
– Спасибо, Володя. Я вот здесь не все понимаю…– благодарно взглянул Миша и протянул задачник.
Вместе они решали задачи, разбирали варианты доказательств теорем по геометрии. В результате этот трудный экзамен Миша сдал на «пятерку». Ликованию не было конца. Но больше всего радовался за подопечного Володя. Его труд не пропал даром.
– Спасибо, Володя. Без тебя не видать бы мне «пятерки»!
– Да я только немного подсказал. Ты и сам был молодцом!
– Я твой должник!
Наступил день мандатной комиссии. Курсантами стали все, кто успешно сдал вступительные экзамены и показал высокие результаты по физической подготовке. В их числе был и Мишка Андреев.
До принятия военной присяги курсантов отправили в лагерь учебного центра для прохождения курса молодого бойца. Ребята жили в палатках. Сентябрь выдался прохладным и дождливым. Было холодно, осень будто напоминала: «Я вам не курская, не уральская, не ярославская. Я, ребята, влажная, ветреная ленинградская осень. Добро всем пожаловать!» Поднимались ребята рано, когда было еще темно, а ложились поздно, когда было уже темно. Утренняя зарядка – кросс с голым торсом после подъема на три километра, а после завтрака в классе зубрежка устава, изучение материальной части стрелкового оружия, а после обеда и до вечера– хозяйственные работы. А еще надо прибавить суточные наряды по кухне и по подразделению. Не всем это было по душе, не все к этому были готовы. Не все оказались приспособлены к армейской жизни. Но именно эти условия стали своеобразным экзаменом на прочность и выдержку. Некоторые ребята, не дожидаясь принятия военной присяги, под разными предлогами подались по домам. Оставшиеся продолжили, как сказано в военной присяге, «стойко переносить все тяготы армейской жизни». Но суворовцы были самыми выносливыми. Они молча, привычно выполняли все приказы. Их желание носить погоны не зависело от жесткого распорядка.
– Не унывайте, парни! Это не навсегда! Будем офицерами, будем сами командовать! – подбадривал Саня всех растерявшихся и сникших.
– Ну, да, – отзывались недружно и без энтузиазма товарищи.
Сначала все похудели, в том числе и Снегирев, от армейского пайка, от психологической и физической нагрузок. Но уже через месяц все встало на свои места. Ритм и режим армейской жизни, в которой все расписано по минутам, регулярное калорийное питание – и ребята повеселели, щеки порозовели, исчезло на лицах уныние.
Через полтора месяца курс молодого бойца закончился. Первокурсников научили стрелять из автомата, быстро становиться в строй, действовать по сигналам тревоги и вообще – привили все те навыки, которые необходимы в армии.
На принятие военной присяги привезли в училище. Сама присяга проходила на Марсовом поле. Топали дотуда пешком¸ строем. Ко многим ребятам приехали родители, родственники, девушки. Их было так много, что казалось больше, чем первокурсников. К Снегиреву прилетела мама с сестрой. Отца не отпустили с работы. И не приехала Нина. Он, конечно, расстроился, потому что считал этот день их совместным праздником, их общей удачей и победой. Он двигался к их будущему счастью.
– Ты возмужал, сыночек, – мама все гладила Володю по спине, плечам, рукам, все не могла оторваться от него. – У тебя все хорошо? Ты доволен?
– Конечно, мамочка. Я ж мечтал об этом. У меня все хорошо. Я каждый день благодарил суворовское за знания, уверенность…за все, что нам там дали.
– Вот и хорошо, Володенька. И Анютка поступила в Чебоксарский текстильный техникум. Не отстает от тебя.
– Да. Мне очень нравится, – подхватила Аня. – А Папка привет тебе передает. Велит быть мужчиной…Володь, ну, чего ты не улыбаешься? Ты ж курсант. Улыбайся, а то мамочка расстроится, – шептала Анюта.
– Я думал, я надеялся, что на присягу приедет Нина.
– Значит, приедет позже, но уже насовсем. Не кисни.
–Конечно, все хорошо, Анюта.
В отделении, в которое распределили Снегирева, оказался товарищ по суворовскому Антон Волков – скромный, застенчивый парень, на которого всегда можно было положиться. В другом отделении, учился Сережа, тоже суворовец из уссурийской кадетки, – запевала и гитарист. Он был одаренным парнишкой, все, за что брался, делал прекрасно: рисовал, писал стихи, умножал в уме четырехзначные числа, играл на аккордеоне и фортепиано, но выбрал профессию «Родину защищать». Тадеуш и Сережа – кадеты из Минского суворовского.
Одним словом, Бог настоящими друзьями Володю не обидел. Были среди них доморощенные художники, музыканты, поэты. Коля Панюков в курсантской среде слыл человеком спокойным, рассудительным. Не выносил разборок, ругани. В минуты ссор он становился между соперниками и жестко говорил: «Хватит, ребята!» К нему прислушивались. У каждой группы курсантов были свои интересы, свой мини-коллектив. Николай Панюков не входил ни в один из них, хотя и не держался особняком. Всегда мог своим присутствием поддержать компанию. Был скромен, не вступал ни в какие диспуты, ничем не обнаруживая свой интеллект. Но он, наверное, единственный из курса, кто прочел многих русских и зарубежных классиков, мог предметно вести речь на любую литературную тему и сам писал хорошие стихи.
Как-то в руках у Панюкова Снегирев увидел небольшую книжицу.
–Что читаешь? – спросил он.
–Экзюпери.
–Кого?
–Экзюпери.
По тем временам этот французский писатель мало был знаком широкой советской аудитории. В вузовские программы его творчество не входило, книжные издательства если и выпускали его книги, то мизерными тиражами.
–Какое красивое созвучие букв в фамилии, «Экзюпери» – музыка, – вслух подумал Володя.
Спросить Николая, о чем пишет автор, не решился. Марку держал.
В этот же день он сходил в училищную библиотеку. Экзюпери там не было. Спросил у Панюкова, откуда у него эта книга.
– Из дома привез. Еще осенью. Хочешь почитать?
–Конечно.
Николай протянул книгу.
–Спасибо, Коля.
Книжка захватила. Снегирев прочитал ее взахлеб. На другой день он уже на равных обсуждал с Панюковым рассказы и повесть писателя. Это было ново – говорить не об армии, не про орудия, а о сюжете художественного произведения и его героях. Он навсегда остался благодарен за то, что именно Коля Панюков открыл ему такого замечательного писателя. Это был первый его самостоятельный опыт беседы об искусстве.
– А хочешь, прочту тебе немного на французском? Послушай, как красиво!
Володя от неожиданности не успел ответить. Коля открыл книжку и прочел абзац по – французски.
– Здорово! Как красиво, – удивился Володя. – Ты откуда так хорошо язык знаешь?
– Мама преподает французский в школе. Я раньше хотел на факультет иностранных языков поступать в университет.
– А у нас был только английский и немецкий. Хочешь послушать?
Володя прочитал наизусть отрывок из баллады Шиллера «Перчатка».
– Во даешь! – проговорил ошарашенный Коля. – А ты откуда так хорошо язык знаешь? Прямо как …немец!
– Мы военные переводчики, – с гордостью ответил Володя. – Мы с Геной – с немецкого языка. У нас есть удостоверение.
– Молодцы – суворовцы! – Коля пожал Володе руку. Ему было очень важно, что его однокашники – умные ребята.
В начале августа Володя получил письмо от Нины. Она написала, что поступила в свердловское педагогическое училище на спортивное отделение. Это было неожиданно. Он опустил письмо. Остальное дочитывать не хотелось. Зачем нужно педучилище в Свердловске, если он ждет ее в Ленинграде? А как же их совместные планы? Как же институт? Как свадьба, о которой он мечтал?
Все поплыло. И как-то все стало бессмысленным: и артиллерийское училище, и этот роскошный город с гранитными берегами и классическими фасадами, огромные помпезные Московские ворота, золотой шпиль Петропавловской крепости… Зачем это без Нины? Это же изначально было все для нее. Чтоб каблучками по мостовой…
А дальше он прочитал, что она встретила в училище мальчика, они вместе тренируются, и что через три месяца у них свадьба. Вот так. У нее свадьба. И не с ним. Он почувствовал толчок, его словно опрокинуло со стула, он увидел неожиданное для северной столицы чистое синее небо в большом окне спального помещения. Очнулся – он так же сидел на стуле возле тумбочки.
– Ты в порядке, курсант? – перед ним стояли Тадеуш Борщевский и Олег Зубок – кадеты из Минского суворовского училища.
– В порядке. Спасть хочется, – еле выговорил Володя.
– Заболел?
Володя не ответил. Ночью он беззвучно плакал. Он давал слезам вытечь, чтоб вышла боль, обида, преданные надежды. «Почему? Почему она так поступила? Может, я мало говорил о любви? Но она же это чувствовала! Я хотел жениться! Я хочу на ней жениться!» Он упрямо думал, что он лучше, что только он может любить ее всю жизнь, что этот ее…новый любимый не сможет сделать ее счастливой. «Все равно она уйдет от него. Я подожду. Я подожду. Она скоро поймет, что ошиблась, и вернется ко мне». Но писем больше не было, не было вестей из Свердловска и от их общих знакомых.
И сердце замерзло, покрылось коркой. Он не чувствовал больше ни трепета, ни надежды, ни желаний. Тупая боль в груди и затылке. Он стал толстокожим и почти бесчувственным.
Только воспоминания о кадетке грело душу. Тогда еще были надежды и мечты. Он любил себя прежнего, наивного и влюбленного. Они с Геной часто вспоминали родное училище, рассказывали о своих проделках, а минские кадеты – о своих, уссурийцы – о своих. Одно событие напомнило ребятам о происшествии с обрезанными шинелями.
Шинель входила в повседневный комплект зимней одежды. В осенние холода и зимой она согревала своим грубым сукном. Шинель не боялась ни холода, ни дождя, ни грязи, но было у нее одно уязвимое место – хлястик. На первом курсе, в начале зимы, у Коли пропал с шинели хлястик. Кому он был нужен – уже не узнаешь. Хлястики снимали, чтоб начищать сапоги. Привязывали слева –справа шнурки и использовали как бархотку. Грубые ворсинки как раз тому способствовали: хромовые сапоги блестели, как глянцевые. Тогда злоумышленника не нашли. Но шинель без хлястика уже не шинель, а нарушение формы одежды. Коля переживал страшно, убеждал ребят вернуть пропажу. Без хлястика на шинели в увольнение не отпустят, а могут еще и наряд вне очереди влепить. В общем, Коля, пока рядом с раздевалкой никого не было, снял хлястик с чужой шинели и прицепил его на свою. Через день хлястиков не было уже на половине шинелей курса. Через два дня, снимая шинель, ребята отцепляли от нее хлястик и клали его себе в сумку, а надевая шинель, прицепляли его обратно. История с хлястиками продолжалась до перехода на летнюю форму одежды. Когда наступила весна и начальник курса стал проверять содержимое тумбочек, у каждого в ящике обнаружилось по два-три запасных хлястика.
Вот тогда и вспомнили бывшие суворовцы свои истории с обрезанием шинелей и стояние «на ковре». С хохотом они рассказывали курсантам про клеши, про ботинки, пуговицы, про любимых преподавателей, девчонок, в которых влюблялись на совместных балах, про своих офицеров – воспитателей.
–И мы перекраивали брюки и шинели! – подхватили Борщевский и Зубок.
– А ведь я полюбил Шопена и Рахманинова после того, как нам их играл майор Зайцев! – в глазах Гены появилась влага. – Когда слышу фортепианные концерты по радио, вспоминаю его в полевой форме за роялем, и суворовское, и нашу ленинскую комнату…
– И Бунина, и Соловьева…Мы с ними мужчинами становились. Любили нас, как отцы. И заботились, и воспитывали. И прощали нам все шалости мальчишеские. Все фронтовики были, герои, к нам посылали только лучших! – вздохнул Володя. – Только сейчас это понимаем.
– И у нас были герои! Но некоторые с чудинкой, – оживился Тадеуш. – Серега, помнишь Наше Счастье?
Тадик и Олег расcмеялись.
– Был у нас офицер – воспитатель, мы его называли Наше Счастье. Спокойный, уравновешенный. В его дежурство всегда все было тихо, на занятиях по самоподготовке мы книжки читали, Петька Орлов рисовал всем. А другой воспитатель – Чапа – три шкуры драл с нас. Это сейчас мы рады, что дисциплину привил и воспитал в нас ответственность. А тогда!.. Как – то в холод мы всем взводом решили отлынить от зарядки. Он узнал и на следующий день поднял нас на час раньше. У него маленький горбатый «Запорожец» был. Чапа заставил нас час бежать, а сам ехал рядом на своем горбатом и заставлял через каждые пять секунд речевку кричать: «Наш майор нас обижает, / Много бегать заставляет! / Спать отныне меньше будем / И науку не забудем!» Больше мы ни разу не проспали на зарядку. На всю жизнь отучил.
– И правильно сделал! – поддержал идею воспитателя Гена. – Нечего себя разнеживать.
– Так никто и не в претензии! А помнишь, Тадик, как ребята его машину спрятали? – Олег повернулся к курсантам. – Достал он наших своей дотошностью. Однажды Чапа подошел к стоянке, а машины его нет! Он на КПП к дежурному: «Куда машину переставили?» Тот ответил, что никто не проезжал через КПП, и машину он не видел. Майор долго бегал. Потом нашел машинку в кустах. Парни ее на руках тихонько перенесли за газон в заросли акации! Ее и не видно было за зеленью.
Курсант первокурсник всегда занят и чем -то "озадачен". Он всем нужен. Его вечно куда-то посылают: то в наряд, то на овощную базу, где возвышаются пирамиды из картофеля, который нужно раскидать в назначенные бункеры складских помещений, то поутру вместе с однокашниками чистить картошку. А потом в половине девятого строем все обязаны шагать на занятия. А до этого – переодеться, умыться-побриться и вызубрить ответы на вопросы, которые на уроке тебе будут задавать непонятливые преподаватели. Надо еще решать, писать, тестироваться, отрабатывать нормативы. Надо – иначе никаких увольнений в город.
Ребята с крепкой психикой, здоровые физически, верящие в Армию, как в свой дом, постепенно втягивались в напряженный ритм учебы и физической подготовки, которой в этом в военном учебном заведении уделялось самое пристальное внимание. Курсантская жизнь налаживалась, как у Тургенева: "Но ко всему привыкает человек, и Герасим привык наконец к городскому житью". Уже можно было приглядываться и к другим сторонам армейской жизни, особенно в увольнении…
Снегиреву нравилось, когда к ним в батарею приходил майор Терехов, замполит батальона. Он рассказывал о правилах этикета. Володя сейчас жалел о многом, чего не выучил в училище: жалел, что вместо занятий танцами уходил курить, что невнимателен был на лекциях по этикету. Терехов говорил, как вести себя за столом, на танцах, в общественном транспорте, как провожать девушку домой. Однажды он поделился воспоминаниями о случае из своей жизни, когда пришлось вступиться за одноклассницу, к которой приставали хулиганы.
– Мы жили в соседних дворах. Однажды я шел из Дома пионеров, где у нас проходили тренировки по боксу. Проходя мимо ее дома, услышал в подворотне двора – колодца девичий крик. Темно, проход длинный, с поворотом. Ее поймали в изгибе прохода. Я заскочил, не разбирая стал всех лупить. Еще не остыл от занятий на ринге. Столько сил появилось от злости, что втроем на одну девчонку напали! Мне нос разбить успели, но сбежали. Присмотрелся – одноклассница Таня. Спросил ее:
– Ты в порядке?
– Не знаю, – ответила. Она заикалась еще весь вечер. Всю жизнь теперь боится проходов во дворы-колодцы.
Курсанты смотрели на Терехова с уважением. Каждый примерил на себя: смог бы он так же? Володя вспомнил, как хотел спасти девчонку в парке Маяковского и почесал затылок, на котором до сих пор был шрам от удара о что-то твердое.
–Наутро все девчонки знали об этом случае, она всем рассказала, что я спас ей жизнь. Жизнь – не жизнь, но от позора и ограбления –точно. Потом, когда в суворовском уже учился, всегда приходил к ней в увольнение в форме, чтоб все видели, что она под защитой будущего офицера! –рассмеялся он.
– А что потом?
– А потом поступил в высшее артиллерийское. И повел ее в ЗАГС. Жена она моя. Двое детей у нас!
Что ни преподаватель военной дисциплины в военном ВУЗе, то – личность. У каждого интересная биография, богатый опыт службы. Почти все командовали во время Великой Отечественной войны взводами, даже батальонами. Им всегда было что рассказать, поделиться жизненным опытом. Но все грешили одной слабостью – расписывали так фронтовые эпизоды, как можно было придумать только в романе. Этакие Василии Теркины. Ребята порой заслушивались их рассказами. Коля Панюков по мотивам этих повествований даже рассказ пытался написать. Слава Богу, не получилась. А то немцы ни за что бы не узнали себя – глупых, трусливых, некультурных, а наши б воевали среди взрывов, в огне, дыму и крови только с шутками.
Курсанты – народ дотошный, наблюдательный. Ни одна деталь в поведении и разговоре преподавателя не оставалась без внимания, поэтому каждый был надолго награжден меткими и хлесткими эпитетами.
Полковник Козин, преподаватель инженерной подготовки, весь и без остатка был влюблен в свой предмет. Где бы ни был, о чем бы ни говорил, всегда сводил разговор к значению окопов в победе над врагом.
– Окоп, – подчеркивал он торжественно на каждом занятии, – был и остается наиважнейшим инженерным сооружением в оборонительном бою. Он всегда сохранит жизнь солдата. Его надо отрывать глубже и в полный «профиль».
Он приводил интересные примеры из жизни, истории, в которых окоп выступал главным персонажем. Именно поэтому к нему намертво приклеилось прозвище «окоп». Он знал об этом и не обижался.
Преподавателя артиллерийской подготовки, подполковника Ковалева, ребята называли партизаном. Его излюбленная тема – партизанский отряд, которым, по его словам, он командовал в немецком тылу. Ветеран писал даже воспоминания. Но труд так и не был опубликован. Оказалось, его партизанский отряд нигде в списках не значился. Сколько ни ходил он по инстанциям, так и не добился правды. Но запомнился он не своими рассказами о партизанских рейдах в тылу врага, а афоризмами. Они у него имелись на все случаи жизни. Как – то на семинаре Генка назвал не совсем точные тактико-технические данные ракеты «земля-земля». Зону поражения уменьшил. Всего на метр. Ковалев поправил.
– Разве можно брать в расчет ничтожную ошибку этого грозного оружия? – возразил Генка, понимавший свой промах, но не желавший сдаваться.
Как истинный командир старой закалки, Ковалев ни в какой форме не терпел возражений подчиненных.
– Как не брать? – побагровел он.
– Не брать и все!
– Ты пренебрегаешь метрами?
– Дальше или ближе на метр поразит противника ракета, роли не играет, все равно поразит, – пытался до конца оправдать свою ошибку Гена.
– Войну проиграешь! – загремел подполковник. – Баба в постели за каждый миллиметр хрена борется, а ты метрами бросаешься!..
Аудитория замерла от грубой шутки и от напора. А шутит «партизан» или не шутит?
Ковалев не шутил. Он заговорил о происках врагов, недопустимости подобного рода таких высказываний, что именно из-за таких просчетов во время войны неоправданно гибли сотни советских бойцов.
Стремоусову стало не по себе. Он почувствовал себя виновным в гибели солдат во время Великой Отечественной войны, врагом всей советской артиллерии.
– Садись, «неуд», – наконец, услышал он.
Все облегченно вздохнули.
– Простите, я все понимаю.
– А чего спорил?
– Из вредности, – честно сказал Гена. – Мне стыдно.
Ковалев исподлобья глянул на Гену и вдруг неожиданно расплылся в какой – то детской улыбке.
Образностью отличалась и речь полковника Янова. Он читал курс общевойсковой тактики. Рассказывая об организации боя противника, он всегда хвалил командиров Советской Армии. О немцах отзывался так: «на занятой противником высоте пулеметов, как насрано. Никакого военного искусства». Курсанты прыскали в кулак над его сравнениями, даже записывали в блокнот «крылатые» фразы.
Был в училище и бывший танкист, полковник Еремин. Он преподавал артиллерийскую подготовку: стрельбу и управление огнем. Как и «Окоп», до фанатизма любил свой предмет. Мог часами говорить о нем, нередко наделяя орудия человеческими качествами. Курсанты подшучивали над ним, задавали каверзные вопросы. Но он всегда давал обстоятельные ответы.
Как-то во время занятий по изучению танковых двигателей Снегирев ради прикола стал задавать Еремину один и тот же вопрос:
– Почему танк плавает, а трактор – нет?
Он каждый раз терпеливо отвечал на него. Наконец, не выдержал и сказал:
– Товарищ курсант, мне, конечно, приятно, что танки глубоко заинтересовали тебя – целый месяц спрашиваешь одно и то же. Однако почему мои ответы не удовлетворяют тебя?
Володя промолчал. Но на очередном занятии снова задал этот каверзный вопрос. Преподаватель ничего не ответил, стал перекладывать в папке свои бумаги. Наконец в его руках оказалась газетная вырезка.
– Товарищ курсант, вы не правы. Он бережно положил на стол перед Владимиром газету, с удовольствием расправил статью. Посередине крупным шрифтом был заголовок: «И трактора плавают». Больше вопросов про плавающие танки Володя не задавал.
Начальник кафедры истории полковник Василий Иванович Мосин слыл человеком добрейшей души. Ни на кого никогда не повышал голос, ни о ком не отзывался плохо, любому готов был помочь в трудную минуту. Воспитанный комсомолом и партией, он свято верил в коммунистические догмы, светлое будущее и пропагандировал эти ценности среди курсантов. А лекции его, помимо всего прочего, были кладезем цитат классиков марксизма-ленинизма, высказываний руководителей КПСС, советского правительства. Ну, скажем, как можно увязать приказы военачальников петровской эпохи с ленинскими принципами советской печати? Василий Иванович увязывал. Он находил такие слова и мысли известных философов, революционеров, которые, казалось, полностью отвечали заданной теме.
Тему курсовой работы, которая приблизительно звучала так: «Традиции советских Вооруженных Сил» – Володя выбрал сам, она близка была ему по духу. Всю мемуарную литературу военачальников прочитал. А тут еще они с Колей прочитали трилогию Константина Симонова «Живые и мертвые» и были под впечатлением.
Время сдачи работы поджимало. Володя добросовестно штудировал рекомендованную литературу, просмотрел много каталогов, делал выписки, однако четких ответов на поставленные вопросы не находил. И тут повезло. На очередную просьбу порекомендовать что-нибудь для написания курсовой о военных традициях одна из училищных библиотекарей сказала:
– В научном фонде на эту тему я видела автореферат соискателя на ученую степень. Не помню автора. Поищу сейчас…
Через пять минут девушка протянула серую брошюру. В. И. Мосин. «Традиции советских Вооруженных Сил». Ура! Это было то, что надо.
