Текст книги "По законам братства"
Автор книги: Ирина Костина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Часть 1. По законам братства
Глава 1. Не дать себе слабины
Виктор вскарабкался на скалу и стал размахивать автоматом появившемуся на горизонте вертолету, красноречиво выписывая круги и помогая найти место для посадки.
– Сюда! Сюда! Садись!
Убедившись, что пилот видит площадку, вернулся к раненому, которого вытащил на брезенте с заминированного поля. Снегирев лежал в луже крови, стопу практически оторвало. Виктор быстро наложил ему жгут выше колена.
– Товарищ капитан, потерпите немного, сейчас вколю промедол. Боль отступит. Через несколько минут погрузим в вертолет, он быстро Вас в госпиталь доставит.
Тут он посмотрел на вторую ногу офицера. Она лежала безжизненно. Осколки мины покрошили и ее. Какая из них была в более плачевном состоянии – еще вопрос, но он не врач. Виктор перевязал раны как мог.
Вертушка стала заходить на посадку. Виктор и еще несколько ребят подхватили за углы плащ-палатку, на которой лежал Снегирев, и побежали к машине. Дорога была каждая минута.
Вертолет снижался с открытой нараспашку загрузочной дверью. Одной парой колес зацепился за камень, две других зависли над пропастью. Мужик в лётном шлеме, увидев раненого офицера, закричал:
– Подавай! Быстро! Воздух разряженный, долго я машину на этом пятачке скалы удержать не смогу. У меня на борту еще несколько человек!
Ребята потянули вверх плащ-палатку и осторожно положили Снегирева на носилки, которые были уже приготовлены в салоне. Вертушка всем откланялась и стала подниматься.
Послышались выстрелы.
Вертолет взмыл, лег на бок, ушел винтами вниз в пропасть. И когда все посчитали, что они погибли, он каким –то невообразимым путем метрах в пятистах выкрутился, вышел на крутом вираже и взмыл ввысь, ушел от обстрела.
– Что творит, а?! Одуреть можно! – вспотел командир. – Ни в одном американском блокбастере так не снимут, ни в каком 3 – D! Вертолет по своим техническим характеристикам на такую высоту взлететь не может!
Ребята рядом, потрясенные, молчали.
– Кто командир вертолета, не знаешь? – спросил у Виктора командир десантно – штурмового подразделения.
– Нет.
– Пусть связист свяжется с командованием и узнает фамилию пилота. Молодец парень. Ас! Это просто фантастика!
– Есть!
Через пятнадцать минут Виктор Николаев доложил командиру:
– Командир вертолета – пилот майор Олег Малышев.
Виктор посмотрел за скалу, за которой уже не было видно вертолета с отчаянным пилотом и дорогим его сердцу командиром.
– Только бы не потеря крови, – просил Виктор, подняв голову в бесцветное от выжигающего солнца небо.
– Жив, капитан? – обернувшись внутрь вертушки, крикнул Малышев. – Ты давай, говори что– нибудь. Чтоб я слышал тебя!
– Да иди ты…– сжав зубы, процедил капитан Снегирев.
– Нормально! Продолжай! Не сдавайся, парень! Только дашь слабину и ласты склеишь! – подбодрял Малышев.
Снегирев боялся ругаться, вообще боялся открыть рот, чтоб не стонать и не закричать от боли. "Не дать себе слабины", – крутилось, как дрель, в мозгу.
– Дайте закурить, – попросил он…
А дальше вертушка полетела по трубе вверх. Ее засасывало, и казалось, что они давно должны были пролететь мимо солнца, мимо всех планет и звезд, где нет уже больше ничего: закончилось пространство, галактика, жизнь…
***
Мальчишки жужжали, как черные оводы. Громко говорить нельзя – услышит дежурный по роте. После отбоя должна быть тишина.
– Засада это, пацаны! – возмущался Вадик Хренов, высокий белобровый суворовец.
–Да тише ты!! – хором оборвали его ребята.
– Я говорю, что нельзя так! –снова громко зашептал Вадик. Мода изменилась. В армии вон собираются сменить шинели на удобные пальто прямого покроя. А у суворовцев изменений нет не предвидится. Мы в балахонах ходим. Ну, несправедливо же! Уставная форма устарела! Одевают нас в то, что годами на складах пылится!
Вадик отмерил десять сантиметров от низа и отпластал полы своей шинели. Мальчишки загудели. То же самое сделали пятеро друзей Вадима, воодушевленные своим предводителем.
–И где эти модельеры и кутюрье, которые форму нам шьют? Пусть сами походят в длинных шинелях! Это давно не модно уже. Давайте резать, парни! – потрясая над головой отрезанными лоскутами, призывал Вадик.
– Мы сами себе и модельеры, и кутюрье! Сейчас сварганим модную обновку, – ответил Володя Снегирев. – Давай-ка, придержи!
На полу лежали стопки шинелей. Саша Мухаметжанов, крупноголовый, черноволосый парнишка, высунув краешек языка, аккуратно разглаживал ладонями подолы, ровняя края. Он явно медлил, приглядываясь к начерченной мылом полосе, прикладывая и убирая ножницы.
–Кто из ваших резать будет? – подстрекал сомневающихся Вадик.
– Я буду резать. В случае чего, скажу, что вы ни при чем. Кто режет –тот и бандит, – откинув голову, рассмеялся Володя Снегирев.
Дежурный по роте Лева Васильев замер от ужаса. Он понимал, что в случае выявления факта порчи имущества с него первого снимут шкурку. Командир роты майор Бунин переместил сержантов срочной службы из спального в другое помещение, и дежурный сейчас сам был в ответе за все, что здесь мутят товарищи. Он обязан был доложить дежурному по училищу. Но Вадик цыкнул на Леву, чтоб тот сел на табурет и не вставал, пока все не сделают с шинелями то же самое. И Левка остался смотреть. Ему словно горсть мошек кинули в гимнастерку – по спине что – то неприятно ползало.
– Вадик! Стой на стреме! – скомандовали ребята.
Вадим выглянул из спального помещения, убедился, что в коридоре никого нет, и снова плотно прикрыл дверь. Он приложил ухо к двери, чтоб слышать любое движение в коридоре, и еще для страховки регулярно поглядывал, не идут ли офицеры.
Володя опустился на колени перед своей шинелью, поднял руки вверх растопыренными пальцами.
– Ассистент! Скальпель!
Мальчишки прыснули в ладошки.
Гена Стремоусов вложил в Володькину правую руку огромные портновские ножницы, которые Вадик умыкнул утром из каптерки. Володя Баландин и Гриша Газизов расправили шинели и придержали, чтоб ткань не перекосилась.
Володя тоже отмерил десять сантиметров и отрезал полы своей шинели.
– Красотка! Так она лучше будет смотреться! – прикладывая к себе, любовался Володя.
Гена подложил ему свою:
– Режь мою. У тебя отлично получается!
Длина Володе понравилась, он смело укоротил еще десять штук. Из второго взвода принесли свои шинели его товарищи – Юра Сычев и Володя Надрин.
Мать Владимира хорошо шила. Он с детства помнил, как она, разложив на полу или на большом обеденном столе ткань, кроила одежду себе и троим ребятишкам. Резала, кроила, сметывала, стачивала на ручной машинке «Зингер», которую везде возила с собой. Они с отцом были строителями, часто переезжали с места на место, со стройки на стройку в поисках «хороших денег». Пока не было работы, подрабатывала шитьем.
Володьку считали главным модником, он всегда знал, что и как носят. На нем все сидело прекрасно: от шинели до короткой курточки на манжете. Из дома приезжал в прекрасных модных приталенных пиджаках, в рубашках с большим воротником – апаш. Мама баловала старшего сына. Тем более, что потом вся одежда передавалась по наследству младшему брату Саньке. Удобно было сразу сшить хорошую вещь и разом нарядить обоих. Впрок.
Зная его пристрастие к стильной одежде, ребята одним из первых сагитировали Володю на подрезку форменных ботинок. Старшие ребята научили подрезать на них ранты так, что ботинки казались более остроносыми и элегантными, похожими на гражданские. Верх и подошва были из чистой кожи, поэтому небольшая корректировка на крепости обуви не сказывалась.
На гимнастерках в области лопаток мальчишки проглаживали поперечную стрелку и делали стрелочки на рукавах, а пуговицы перешивали с обратной стороны по подобию запонок. И это был особый кадетский шик! И вставочки на погоны иногда делали из планок для чистки пуговиц. Некоторые отбеливали в хлорке гимнастерки; получалось прекрасно, но гимнастерки становились тонкими.
Также Володя с друзьями зашивал на шинелях складки на спине, чтоб они походили на офицерские. Правда, потом их заставляли все распарывать, но на какое –то время хватало пофорсить! На последних курсах Володя со товарищи вынимали пружины из фуражек, чтоб они были похожи на головной убор царских офицеров. Считалось шиком фуражку сложить так, чтоб ее можно было носить за ремнем. Форма офицеров царской армии казалась им элегантнее того, что выдавалось со склада, сидело это на ребятах, как балахоны, – мешковато и некрасиво. Ничего предосудительного в этом парни не видели, к классовому противоречию никакого отношения не имело. Все же не плохое что-то за пример брали!
Длинная шинель не нравилась Володе еще и потому, что ее неудобно было носить с брюками –клеш. Все ребята освоили новую технологию переделки обычных прямых брюк в расклешенные. Он с суворовцами разглаживал брюки до состояния клеш, что считалось особым писком. Кудесничали в бытовке. Обильно смачивали низ штанины, растягивали, иногда натягивали на плотный картон или вырезанные из фанеры лекала, отпаривали утюгом и давали высохнуть на фанере. Шерсть после отпаривания на фанерном клине не усаживалась. Если растянуть не получалось, то особенно рукастые – а Володя был именно таким – выпарывали в паху клинышки и вшивали в низ брючины. Этими клешами подметали асфальтовые дорожки. Преподаватели иронично усмехались, делали предупреждения, ребята отпускали шуточки в адрес модников. Ущерб брюкам нанесен не был, поэтому пострадавших от рукоделия в бытовке не было. Но командование относилось к этому строго. Старшина роты, фронтовик Соловьев Григорий Григорьевич, добрый и заботливый, отобрал однажды Володины расклешенные брюки и выдал хлопчатобумажные брюки, без лампасов, и он больше месяца не мог ходить в увольнения в город.
– Атас! Идут!
За дверью послышались твердые скорые шаги, гулко раздававшиеся по пустому длинному коридору. Володя протолкнул шинель под койку, закинул туда же ножницы. Суворовцы сделали то же самое со стопкой шинелей. Остальные в одну секунду были повешены на крючки. Тревожный шелест прошел по спальному помещению и утих. Генка облокотился на кровать, зачесывая пятерней черную челку на бок. Светло –голубые глаза напряженно смотрели в одну точку. Ленька – рыжик держал в руках иголку и подворотничок, делая вид, что занят пришиванием. У всех мальчишек были каменные непроницаемые лица.
Володя спокойно поправил воротничок и, глядя на друга, тоже зачесал челку. Но не как у Гены, на пробор, а прямо, на лоб, он носил короткую челку, до середины лба. Он неторопливо поправил гимнастерку под ремень, готовый встретить офицера в полном порядке. Выдавала напряжение только жесткая спина, ставшая мгновенно, как стальной лист.
Шаги замерли у самой двери. Гришка Газизов и Володя Баландин прижались к стене, они не слышали даже своего дыхания. Видимо, проверяющий не услышал постороннего шума и решил, что все в порядке, поэтому продолжил путь дальше. Недалеко открылась и захлопнулась дверь. Шагов больше не было. Суворовцы выдохнули, но не пошевелились. У Генки на лбу выступила испарина. Еще минуту все молчали. Но азарт накатил с новой силой.
– Быстро! Режем! – командовал Вадим.
Спрятавшиеся в кровати вынырнули из-под одеял. Шинели снова разложили и расправили на полу. Работа продолжилась.
Мальчики думали, что их вандализм проходит в абсолютной тайне, они приняли все меры предосторожности. Но о заговоре было известно и вице – сержантам, и нескольким членам комсомольского актива, и командирам отделений. Все сделали вид, будто не знают того, что намечалось в 3 роте. В душе все были согласны с тем, что укороченная шинель лучше смотрится на суворовце и будет гораздо удобнее в носке, чем уставная шинель. Но было мнение, что можно укоротить не на десять, а на пять – семь сантиметров.
Мальчишкам удалось только день пощеголять в обновленных шинелях. Володька с другом были как раз в этот день в городе в увольнении. Хотелось показаться всем и везде. Дежурный офицер должен был осмотреть отбывающих в увольнение. Но взгляд его задержался на головном уборе, ремне, быстро скользнул на обувь. Пять – семь – десять отрезанных сантиметров шинели остались незамеченными.
Володя думал, что видит удивленные и одобрительные взгляды прохожих на своей шинели. На самом деле никто не обращал на них никакого внимания. День был холодным и ясным, февраль придавил последними сильным морозами. Они с Генкой, вытирая слезы от ослепительного солнца, зашли в магазин «Соки -воды». Хотелось сладкого. Отсчитав по 9 копеек на фруктовое мороженое (больше на посторонние расходы не было запланировано), расплатились и откусили выступающую блестящую крупинчатую розовую шапочку. Стоять долго между стеклянными дверями магазина не стали, доедали вафельные стаканчики уже на улице: хотелось предъявить шинели всему городу. Хоть и холодно, но зато значительнее охват зрителей их укороченных шинелей с клешами. На февральском ветру клеши смотрелись превосходно! Им и в голову не приходило, что далеко не все имели представление, какой длины должна быть шинель и ширина брюк у суворовца.
– Посмотри! Развеваются? – просил Вовка Гену.
– Развеваются! – вытирая коричневой перчаткой выбивающиеся слезы, отвечал Генка.
Володя удовлетворенно кивнул и прижал покрасневшие и опухшие уши. Они уже горели и немели. Можно было возвращаться в училище, но ведь охота пуще неволи. И они сделали еще один заход вокруг городского дендрария.
В умывальной комнате отогревали руки под водой.
– Не включай горячую воду, – наставлял Володя. – Нельзя!
Он с родителями одно время жил на Севере и знал, что под горячую воду после морозов руки лучше не совать, а надо греть теплой и постепенно.
–Вам бы прогреться сейчас, пропотеть, чтоб не разболеться, – глядя, как ребят трясет от холода, сказал Юра Сычов, невысокий крепенький парнишка. Юра разбирал сумку: только что приехал с соревнований по вольной борьбе среди суворовских и нахимовских училищ. Тогда было восемь суворовских и одно нахимовское училище, и Юра привез бронзу. Он был горд и счастлив. Ребята добродушно посмеивались, что в его суперлегком весе ему не было конкурентов, но очень радовались за него и от души поздравляли. Все же дополнительная слава родному училищу! Позже, когда Юра уже будет преподавателем военного училища, его выдвинут кандидатом в депутаты СССР. И изберут! Эта бронзовая медаль стала первой на пути восхождения Юры.
К ночи у обоих поднялась температура. Вице –сержант доложил, что в роте двое больных, и мальчишек срочно отправили в лазарет. Володя сам идти не мог – ртутный столбик термометра подполз к сорока градусам.
– Ну, будущие генералы, ангина у вас! – словно поздравляя, произнес доктор – майор медицинской службы.
Лицо доктора расплывалось. Володя видел только не то абсолютно белые, не то седые короткие волосы врача, красное лицо без ресниц и бровей. Он поднял голову, бело-красные шары поплыли перед глазами. Он упал на подушку, закрыл глаза и отвернулся к стене.
– Что вы натворили? – спросил утром на осмотре доктор. – Тучи над вами нависли.
Володя не совсем его понимал и говорить не мог.
–Мы шинели обрезали, – шепотом покаялся Гена.
– Ого! – от удивления врач поднял брови.
Генка не понял, с неодобрением или с восхищением врач вздохнул:
– Орлы!.. Начальник шумел очень.
После обеда он снова зашел осмотреть суворовцев. Володя спал и не слышал его прихода, не чувствовал, как тот слушал пульс, легкие, сердцебиение, не чувствовал уколов и капельниц.
– А друг твой совсем раскис. Кто ж мороженое ест на улице в феврале?
–Сладкого хотелось очень, – Гена печально посмотрел на Володю.
– Как дети. Купили б ирисок, – пробубнил врач и нахмурился. Конечно, они еще дети, конечно, сейчас помогли бы мамины руки и губы. Но эти дети носили погоны.
– Как там…тучи? Сильно сгустились? – Генка от волнения за Володю и за их судьбу кусал губы.
– Думаю, жертвы будут! – уверенно произнес майор. – Вас кто-то сдал. Может, и не сразу бы еще заметили.
Володя трое суток спал. Просыпался он ненадолго, пил из чайничка – поилки и снова проваливался в липкий жаркий сон. Когда очнулся, Генка сидел рядом с его кроватью на табурете и шептал, постоянно наклоняясь вперед, словно читая молитву. Видимо, долго уже что-то рассказывал.
– …пятерых отчислили из училища! Васю, Саню, Борю, Славу из нашей роты и Вадика из четвертой. Вадика Хренова назвали зачинщиком и подстрекателем…Володю Надрина разжаловали из вице– сержантов. Вовка, если б мы с тобой мороженого не натрескались в мороз, и нас бы вытурили!
Володя слабо кивнул, подтвердил закрытием глаз с тем, что согласен, и снова улетел в синюю трубу. Ему снились бесконечные марш – броски, и он все куда-то бежал.
Комроты Григорий Михайлович Бунин, справедливый, несгибаемый и непреклонный, всегда бежал на марш –бросках рядом с мальчишками, подбадривал, а порой и забирал у двоих-троих выбившихся из сил автоматы и скатки.
– Вперед! Вперед! Вперед! – слышал Володя рядом с ухом крик Бунина. – Не давать себе слабины! Не жалеть себя!
– Падаю, – хрипел Володька. Он чувствовал, что сейчас упадет в траву – и будь что будет. Подленькое желание упасть лицом вниз, почувствовать прохладу утренней влажной травы, умыться ею, снять жар с лица, со всего тела.
– Не смей! Терпеть боль! Вперед!..
И Володя бежал, бежал. Но ноги словно проваливались по колено в липкой жиже, бег становился вязким, ноги пробуксовывали, он чувствовал, что не бежит, ноги переставляются, но он не двигается с места.
– Вперед! – слышал он снова крик комроты. – Не давать себе слабины!
И он бежал и бежал.
Просыпался мокрый. Поворачивался на бок, на сухое место, переворачивал одеяло сухим участком и снова проваливался. И снова бежал, «форсировал» зимнее озеро при полной экипировке: в одежде, сапогах, со скаткой, автоматом и ремнем с повисшими на нем штык-ножом, подсумком с магазинами и саперной лопаткой. От берега до берега – метров триста.
Он задыхался. Шинель давила на плечи, на спину, сковывала все тело, как доспехи рыцаря.
Не открывая глаз, чувствовал, что снова мокрый.
И снова он бежит. Нет, плывет, уже летом на том же озере. Тем, кто умеет плавать, разрешено переплывать в два приема. Вода после жары освежает.
Это он в бреду откинул одеяло. Влажное тело обдувает ветерок из форточки.
Снова он бежит. Марш-бросок на пятнадцать километров «с полной выкладкой» в противогазах.
– Бегом! Кто стоит? Последнюю половину марш – броска разрешаю бежать без противогазов!
А когда снова проснулся, ужас словно связал колени. Его могли с позором выгнать! Мама бы плакала. Папка не простил бы. Володя мечтал быть суворовцем с детства, сколько помнил себя. Он столько всего уже преодолел за эти годы! Превозмогал боль, усталость, страх, препятствия! Старался быть лучшим в учебе и спорте! И вдруг оказаться выставленным с позором?
Он вспоминал, как они с семьей приехали в маленький уральский особенный городок, которого даже на карте не было. Родителей направили туда на строительство «промышленных объектов». Эти слова с расстановкой, медленно и важно проговаривал отец. Володя там пошел в первый класс. Жили они с родителями, братом и сестрой в двухэтажном одноподъездном доме, таком же, как и соседние – одно – и двухподъездные, который почему-то заново красили каждое лето в один и тот же цвет– темно – зеленый. Каждый дом неизменно был своего цвета: желтым, коричневым, зеленым, бежевым, розовым, красным. Было удобно, не называя адреса, говорить новым друзьям: «Заходи за мной гулять. Я живу в зеленом доме». И в каждом доме все было одинаковое: деревянный пол подъезда, деревянные округлые, обступленные ступени, деревянные резные перила, одинаковые, с коваными углами, сундуки для картошки и кастрюлек с соленьями возле квартир. Сундуки не запирали – не было не чистых на руку соседей и их гостей. Из подъездов были проложены деревянные настилы (асфальты во дворах появились гораздо позже). Под мостками были маленькие канавки, по которым стекала с крыш дождевая вода. Воспоминание о свете и цвете дерева – янтарного, солнечного, – ослепил Володю. Он зажмурился и отвернулся к белой стене. Но этот сон был ласковым, без бега, жара и удушья.
Летом, по утрам, соседка Лена Васильевна с горном выходила во двор и трубила побудку. Родители были на работе, а ребятня в белых майках и черных трусах высыпала на лужайку между домами, стуча жесткими сандалиями по деревянным мосткам. Раздавался грохот детских быстрых ног.
Лена Васильевна громко и резко отдавала приказы:
– Ноги на ширине плеч! Раз– два! Раз –два! Энергичнее, товарищи будущие защитники Советской Родины! Приседаем! Не жалеем себя! Не давайте себе слабинки! Сели – встали! Сели – встали!
Ребята относились серьезно к этим самодеятельным зарядкам Ленвасильны и к ней самой. Она приехала в город с семьей дочери, помогала, водилась с внуками, пока дочь с зятем поднимали молодой город. У себя на родине, в Волжском городе она долгое время была первым секретарем городской комсомольской организации. И ушла на пенсию комсомолкой и коммунистом. Но оптимизма и комсомольского задора ей хватило бы еще на два таких долгих срока. Всю энергию теперь она тратила на внуков и их друзей. Это значит, что на весь квартал, потому что дружили не только дворами, но и всем кварталом. Утром зарядка, помощь пожилым, которых было еще не очень много в строящемся молодом городке, потом покраска бордюров, разведение клумб, посадка кустов и деревьев во время многочисленных праздников и субботников; зимой – строила с ними горки, снежные городки с елкой во дворе, организовывала родителей на обустройство катка, ставила с подростками сказки для малышей, хоровод водила вокруг елки. У нее работали не только ребята, но и все отцы. «Ни одной недели без добрых дел!» – таков был девиз Ленвасильны. Высокая, плотная, крупная, без возраста, она судила встречи по футболу, волейболу, пионерболу, сама могла показать прекрасную подачу и громко смеялась:
– Учитесь, пока живая! – несмотря на мужскую крепкую фигуру, у нее были прекрасные серые глаза с точечками, рассыпанными по серому полю, и забавные, словно никогда не чесанные кудряшки, готовые всегда куда-то бежать.
От высокой температуры у Володи и светлые кудри Ленвасильны, и яркое февральское солнце расплывались огромными солнечными кругами на стенах, в мозгу, на лице преданно сидевшего у кровати Генки, готового в любую минуту что-то подать Володе или ответить на его вопрос. Он не мог оставить друга, которому в сто раз хуже, чем ему.
– Ты бы прилег, – заглядывала в палату медсестра.
Генка согласно кивал и оставался сидеть рядом с кроватью Володи.
– Ну, ты как, брат? – спрашивал он каждый раз, когда тот просыпался.
– Хорошо, – неизменно отвечал Володя и снова проваливался в затяжные жаркие сны.
Глава 2. Командирское «Делай, как я!»
В начале марта Володю выписали. Как сильно потерпевшие от болезни, они с Геной отделались выговором и воспитательной беседой о недопустимости порчи государственного имущества. Последовало почти чистосердечное раскаяние и почти искреннее заверение в том, что впредь никогда, ни за что, ничего…И почти такое же искреннее прощение и вера в то, что мальчишки впредь никогда и ничего. Володю с Геной не отчислили. Это было первое осознанное Володино счастье.
В первый же выходной он дошел до ближайшего киоска «Союзпечать», потом до следующего. Он искал красивую открытку – обязательно с веткой сирени. Нина, красавица, при воспоминании о которой сердце срывалось и повисало на нитке, заслуживала только такой пышной разноцветной лиловой ветви, с переливами от бело-розового, лилового и до пурпурного. По главной улице города они с кадетами спустились к Главпочтамту и сели там за длинные лакированные лавки и столы, лоснящиеся и от лака, и от полировки локтями и самыми мягкими частями тела. Кадеты подписывали конверты, вкладывали в них заранее приготовленные письма и подписывали только что купленные открытки. Совать нос в чужие письма было не принято, но все знали, как зовут дам, которые живут в сердцах каждого суворовца, спрятанных под черные шерстяные плотные кители.
«Милая Ниночка…, – Володя быстро и аккуратно подписывал открытку, торопился, чтоб написать и сразу опустить в ящик. Не раздумывать долго, чтоб не пожалеть потом о сказанных нежных словах и не смочь уже исправить то, что выдаст его с головой. Преподаватель по истории однажды сказал, что самое верное и точное то, что говоришь в первые пять минут. Если начинаешь исправлять и добавлять, в итоге получится совсем не то, что чувствуешь и что хотел сказать. – Я буду ждать. Целую…»
С Ниной он учился в восьмом классе в северном поселке Кытлым, недалеко от Карпинска, когда в очередной раз родители переехали на строительство дороги и двухэтажных деревянных домов, похожих на те, в которых жила Володина семья в городке Сосновом. Володька любил спортивную гимнастику, на физкультуре был во всем первым. Соперников ему не было, кроме девочки Нины. Она всем мальчишкам давала сто очков вперед и в беге, и в лыжных гонках, и в плавании.
Он провожал ее до дома по недружно рассыпанному между холмов и лесочков поселку, млел от любого прикосновения ее руки, и этот одно– и двухэтажный поселок среди гор и тайги казался целым миром. Зимой все от земли до неба было белым: горы окружали со всех сторон, и их белые вершины сливались со снежными облаками и нетронутыми, засыпанными лесами. Летом и осенью взгляды натыкались на каменные утесы, блуждали в лесах, которым не было конца и края, их разноцветье делало картинку осени объемной и многомерной, а они мечтали о том, как будут жить в большом городе, ездить на трамвае, гулять в туфлях на каблуках по широким асфальтированным проспектам, освещенным фонарями, и о том, что будут счастливыми.
– Я буду военным, обязательно командиром. У меня дед и отец мечтали, чтоб я погоны носил.
Она плакала, когда после восьмого класса он уезжал в Суворовское училище, но подождать два года были готовы оба. Через речку мост был разрушен, и никто в эту сторону не шел – не за чем, перейти на другую сторону нельзя. Перепрыгнуть было невозможно – впереди четыре метра бурной воды с камнями. Здесь, на камнях, они прятали свою нежность.
– Не забывай меня, – просила она. – А я приеду после школы в институт физкультуры. Ты там только не влюбись!
– Что ты. Это ты не забудь меня. А то вон, Борька Серов вьется вокруг тебя, глазами ест. Как только уеду, воспрянет. Врезать, что ли ему? Для острастки! Чтоб не крутился под ногами?
Он пригладил растрепавшуюся челку, расправил ее на лоб, обнял Нину и поцеловал в щеку.
Володя опустил голову. Почему-то он запомнил свои сандалии, которые были на нем в тот день. Недалеко от Кытлыма – районный город Карпинск. Там, на хлопкопрядильной фабрике после окончания восьмого класса работала Володькина старшая сестра Аня. С первой получки она купила маме прекрасный платок с цветами. Ее старый праздничный платок прилично полинял, цветы на нем поплыли, и весь рисунок изменил очертания. А новый – богатый, роскошный, цвета были хоть неброскими, но благородными. А Володе Анюта купила добротные кожаные зеленые сандалии, очень даже модные. Мама переживала, что на лето ему нечего надеть. Володя навсегда запомнил Анюткино благородство, хотя сама она не раз потом говорила, что не помнит этого важного для него события.
Уезжали Снегиревы из Кытлыма со всем скарбом, насовсем: детям надо было учиться дальше. Володе поступать в суворовское, Сане нужна музыкальная школа. Впереди у них – новая стройка. Май и июнь были дождливыми и холодными. Сначала ехали по поселковой дороге, которая от наезженных колес походила на рельсы, колеи были глубокие и вязкие. Между «рельсинами» – вязкая жижа и никуда не уходящая вода. А на выезде из поселка, через пролесок пошла дорога на Свердловск. Но и там было ехать не проще. Она была затоплена, а насколько – неизвестно. Водитель грузовика наощупь пробирался, чтоб случайно не попасть в яму, которую из-за воды не видно. Обочины скорее напоминали берега небольшой реки, которая манила вперед еще не разбитой гладью.
Володя вложил открытку в конверт, облизал полоску клея и плотно прижал, чтоб не отклеилось. Все мальчишки бросили свои письма в огромный деревянный ящик, с деревянными же потрескавшимися кантами более светлого оттенка, стоявший здесь, наверное, с тех времен, как почту только открыли.
– Что ты ей написал? – спросил Генка.
–Много будешь знать – скоро состаришься, – усмехнулся Володя. – Я ж не спрашиваю тебя, что ты написал Наде.
– У меня не находятся красивые слова. Что можно говорить настоящему мужчине, чтоб не выглядеть в глазах девушки глупо и смешно? Я не нахожу красивых слов, говорю о любви, как на политинформации.
–Кстати, на последней политинформации ты был красавец! Здорово говорил о новых успехах в космосе. И отлично ты придумал: прочитал из газеты отрывок из рассказа Максимова…Как он назывался?
Ребята зашли в кафе – мороженое. Сняли шапки и расселись за два столика, пригрелись. Рядом сели Саша Мухаметжанов и Толя Морозов.
– «Письмо из танка», – вспомнил название Гена.
–Да. Точно. Здорово получилось!
–Так у тебя учусь. Ты про войну во Вьетнаме так рассказал, что мурашки под гимнастеркой шуршали.
–Да. Американцы жгли напалмом живых, мирных людей!.. Непостижимо. Представь только, что твоя мамка с братишкой там!
***
Родился Олег Малышев на Смоленщине, в простой деревенской семье. Отец плотничал, мать работала в полеводческой бригаде. Жили трудно, ведь кроме него подрастали еще двое ребят, мал– мала меньше. Так что с юных лет Олегу приходилось не только присматривать за братом и сестренкой, но и помогать родителям по хозяйству.
После окончания средней школы до призыва в армию оставался год. На семейном совете решили, что он поедет в Омск, к тетке по материнской линии. Там будет поступать в автодорожный институт. Как-никак имеет права шофера 3 класса и разряд автослесаря, одиннадцатиклассников не выпускали из учебного заведения без рабочей специальности.
Как только Малышев прописался в Омске, сразу пришла повестка из военкомата. Юноша терялся в догадках. Что бы это значило? Вопрос разрешился сам собой, когда встретился с военкомом. Оказалось, шел отбор молодых ребят для учебы в авиационном центре местного ДОСААФа. Не задумываясь, согласился. Небо –мечта почти всех мальчишек!
– Учеба в автодорожном подождет, – говорил он тетке, – а вот стать летчиком – не каждому предложат.
Медицинскую комиссию прошел без проблем, стал курсантом. Время учебы пролетело незаметно. Юноша освоил несколько типов спортивных самолетов, стал одним из лучших пилотов авиационного учебного центра. Об этом красноречиво говорила выпускная характеристика, которую с удовольствием читал отец односельчанам:
