Текст книги "Умереть на сцене"

Автор книги: Ирина Комарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Это невозможно! – горячо заверил Рестаев. – У нас на вахте работают исключительно добросовестные люди! Они комара постороннего не пропустят.

Я бы не удержалась и поинтересовалась, имеются ли в театре собственные, местные комары, и как именно на вахте их отличают от комаров посторонних, но шеф человек старой закалки, на мелочи отвлекаться не привык.

– Заходит в ваш кабинет…

– Совершенно невозможно!

– Или, воспользовавшись вашим отсутствием, в кабинет заходит кто-то из сотрудников…

– Абсолютно невозможно!

– И осуществляет хулиганский звонок посредством вашего же телефона, – изящно закруглил шеф.

Я ждала очередного протестующего выкрика, но режиссер почему-то промолчал.

– Если вы передумали и не хотите, чтобы мы продолжили искать этого телефонного хулигана, мы не настаиваем, воля ваша. Мы уважаем ваши чувства и даже не потребуем денег за уже проделанную работу. – Шеф указал на бумагу, которую режиссер все еще нервно сжимал в руке.

– Но он же… он же не перестанет звонить? Как вы считаете?

– Не знаю. Есть, конечно, шанс, что эта забава ему уже надоела или надоест в самое ближайшее время.

– Это возможно, вы правы… Но тогда… Получается, что я так и не узнаю, кто этот негодяй? Мне ведь с этими людьми работать, и что? До конца жизни буду сомневаться в каждом? – Он встал, прошелся по кабинету, потом резко обернулся к Баринову: – А вы действительно так можете? Телефон поставить на прослушку, так это, кажется, называется?

– Можем, но зачем? Номер телефона, с которого звонят, мы уже определили, голос вы все равно узнать не можете… Если на то пошло, логичнее поставить камеру в вашем кабинете, а потом просмотреть запись.

– Ну конечно же! Конечно, это же самое простое решение! Камеру в кабинет, и уже завтра я буду знать… это же не сложно? У вас ведь есть камера? А когда вы сможете ее поставить?

– Да хоть сейчас. Гоша?

– Может, лучше Рита? Меня в театре могут узнать, Андрей Борисович, как я понял, не хочет афишировать…

– Да-да, совершенно не хочу! Конечно, Георгий Александрович, я вас всегда рад видеть, но ведь надо будет как-то объяснить… А Рита, наверное, сможет прийти ко мне в качестве… ну, например…

– В качестве журналистки, – подсказал шеф. – Рита, что скажешь?

– Самый удобный вариант, – согласилась я и объяснила Рестаеву: – Я внештатный корреспондент газеты «Вечерний бульвар».

– Прекрасно! Только давайте не сегодня, сегодня у нас с Феликсом… Феликс Семенович, директор наш, и мы с ним сегодня с министром культуры встречаемся. Феликс будет деньги клянчить, – Андрей Борисович криво улыбнулся, – а я группа поддержки. Так что давайте договоримся на завтра, приходите часов в десять в театр. Мы сейчас репетируем «Горе от ума», сделаете вид, что хотите взять у меня интервью! Вы ведь сумеете сделать вид, что вам интересно?

– Мне даже вид делать не придется, – заверила я.

– Вот и прекрасно, вот и договорились!

– Тогда сейчас подпишем договор…

Мы с Гошей дисциплинированно поднялись и вышли из кабинета. Договор «наше все» всегда подписывает один на один с клиентом.

– Пять минут, не больше, – предположила я. – Прочтет договор и без лишних вопросов подпишет.

– Две, – возразила Нина. – Там текста одна страничка, и вряд ли он будет так уж внимательно вчитываться. Проглядит и подпишет.

– Тридцать секунд, – сказал свое веское слово Гоша. – А то и меньше. Он вообще не станет читать, подмахнет не глядя. Не может же он оскорбить порядочных людей недоверием.

– Ты действительно считаешь, что… – Я не договорила, потому что дверь кабинета открылась, и вышел Рестаев.

– Всего хорошего, – вежливо поклонился он.

– Всего хорошего, – нестройным хором ответили мы.

– Жду вас завтра утром. – Теперь Рестаев обратился персонально ко мне. – Я предупрежу вахтера.

– Я буду вовремя. – Легкий книксен, который я автоматически сделала, выглядел нелепо: джинсы не та одежда, которая уместна для реверанса, но Рестаеву, похоже, понравилось. Я дождалась, пока дверь за ним закроется, и только тогда обернулась к Гоше: – Странный человек. Он действительно такой?

– Какой – такой?

– Ну, такой… не от мира сего?

– Почему сразу «не от мира сего»? Просто у него свой взгляд на жизнь. – Напарник развернул меня в сторону кабинета шефа и легким шлепком придал «ускорение в заданном направлении».

Я послушно вернулась на мягкий стул справа от Александра Сергеевича. Гоша присел рядом, а Ниночка привычно встала в дверях, привалившись к косяку и постукивая карандашом по корешку блокнота.

Александр Сергеевич окинул нас взглядом и, так же привычно, спросил:

– Что скажете, молодежь?

Известно, что на военном совете первым положено высказываться младшему по званию. В агентстве «Шиповник» эта высокая честь принадлежит мне. Сегодня я начала с того, что повторила заданный Гоше вопрос в более развернутом виде:

– Рестаев действительно такой наивный? Искренне верит, что театр – это не «террариум единомышленников», а братство служителей муз? Что, если хаму сделать замечание, ему станет стыдно? И не читает договор, который подписывает, потому что неловко демонстрировать недоверие? Может, он и сдачу в магазине не пересчитывает?

– Никогда, – подтвердил Гоша. – Впрочем, если сдачу дают монетами, он их просто не берет. Порядочные люди мелочь не собирают.

– И договор он, действительно, подписал не читая, – заметил шеф. – А что тебе не нравится, Рита?

– Не то чтобы не нравится… просто странно. Я таких людей не встречала до сих пор, и у меня получается, что он или святой, или очень хорошо притворяется. А учитывая его профессию… значит, притворяется? Но зачем?

– Он не притворяется, Ритка, – покачал головой Гоша. – Он действительно такой. Поэтому и карьеру не сделал. Его ведь приглашали в свое время в Москву, пару спектаклей в столичных театрах он успел поставить, прежде чем тамошние тираннозавры его благополучно сожрали и косточки выплюнули. А у нас в театре директор его пригрел, сошлись они как-то, директор его оберегает, не пытается его иллюзии разрушить.

– Как же он не сел при таких взглядах? – удивился шеф.

– Так он тогда, в Астрахани, почти сел. Просто лихие люди неаккуратно сработали, решили, что ради этого лоха не стоит стараться, а следователь попался неглупый и принципиальный, разобрался. Зато у нас в театре у Рестаева даже права финансовой подписи нет. Директор его не подпускает ни к хозяйственным делам, ни к финансовым. Андрея Борисовича это очень устраивает. Творческий человек должен творить, а презренный металл… этим пусть специально обученные люди занимаются.

* * *

На встречу с творческим человеком Андреем Борисовичем Рестаевым я собиралась на следующий день не особо старательно. Образом внештатной журналистки из «Вечернего бульвара» я пользовалась нечасто, тем не менее он был привычен и «обкатан». Джинсы, тонкий свитер, короткие сапожки на удобном низком каблучке, фальшивая сумка «Гуччи» на цепочке через плечо… некоторое время я посомневалась, как поступить с волосами: прикрыть рыжую шевелюру паричком или не стоит? Потом решила, что необходимости сильно менять внешность нет, и ограничилась тем, то собрала волосы в хвост, зачесала челку назад и закрепила невидимками, открыв лоб. Накрасилась аккуратно, без агрессии – высшее образование и хорошее воспитание барышни, которая через час предъявит вахтеру удостоверение корреспондента, не должны вызывать сомнений, а сама барышня – интереса.

Гоша внимательно осмотрел меня, в целом одобрил, поправил пару заколок и дозволил предстать перед шефом. Александр Сергеевич много времени не тратил, кивнул сразу:

– Приемлемо. Значит так: камеру установишь, сразу не уходи, потолкайся там среди народа. Сама разговоров не заводи и на глаза не лезь, но присмотрись, попробуй разобраться, кто чем дышит. Внимания к себе не привлекай и изображать ничего не пытайся, будь естественной, артисты игру моментально чувствуют. Сразу договорись с Рестаевым на завтра, в какое время придешь накопитель в камере менять.

Я почтительно выслушала указания начальства и отправилась на задание. В театр.

* * *

Вахтерша сидела за двухтумбовым письменным столом, на столе лежала толстая разлинованная книга учета.

– Добрый день, – вежливо поздоровалась я. – Моя фамилия Рощина, Андрей Борисович должен был вас предупредить…

– Из газеты? – Она посмотрела на меня с любопытством. – Да, он говорил. Паспорт у вас с собой?

– Редакционное удостоверение. – Я предъявила корочки, и женщина, сверив фотографию, кивнула:

– «Вечерний бульвар» – хорошая газета. Я, конечно, постоянно ее не читаю, но когда попадается… Это вы хорошо придумали про наш театр написать. Мы ведь премьеру готовим, «Горе от ума». Очень интересный получается спектакль… Впрочем, что это я разболталась, задерживаю вас! Проходите, по лестнице на второй этаж и до конца коридора, по правой стороне смотрите, там на двери табличка, не ошибетесь. – За моей спиной хлопнула дверь, и вахтерша заулыбалась: – О, Феликс Семенович, здравствуйте!

– Добрый день, Елена Сергеевна, прекрасно выглядите, как всегда!

Я обернулась. Рядом со мной расстегивал пальто представительный мужчина лет пятидесяти, с шикарной шевелюрой «перец с солью».

– Уж вы скажете. – Она слегка зарумянилась и, не вставая со стула, расправила плечи и втянула живот. – А вот, кстати, девушка к Андрею Борисовичу! Корреспондент из газеты, будет про «Горе от ума» писать!

– Прекрасная идея! Давайте я вас провожу. – Мужчина галантно предложил мне опереться на его локоть. – Такое юное очаровательное существо, а уже корреспондент, – окинул он меня одобрительным взглядом. – И в какой же газете вы трудитесь?

– Внештатный корреспондент, – уточнила я. – «Вечерний бульвар».

– Уважаемое издание. Я, как вы уже слышали, Феликс Семенович, директор театра.

– Очень приятно. Рита Рощина.

– И что же вы собираетесь писать, Рита Рощина? Короткую заметочку информационную или большую статью? А может, раз уж до нас добрались, целую серию статей? История, современность, лучшие спектакли прошлых лет, премьеры, интервью с ведущими артистами? У нас в театре много интересного.

Феликс Семенович говорил с завидным энтузиазмом, а я больше помалкивала, отделываясь невнятными поощрительными звуками. Идея мне в целом понравилась, сама бы с удовольствием о нашем театре почитала, но целый цикл статей… боюсь, это не ко мне. Директор же, по-видимому, посчитал молчание знаком согласия и уже приглашал меня, после беседы с Рестаевым, к себе в кабинет, обещая показать интереснейшие материалы по истории театра.

– Вы же понимаете, чтобы написать по-настоящему хорошую статью, мало только с Андреем Борисовичем поговорить! Надо походить по театру, познакомиться с людьми, у нас прекрасный коллектив – и в творческом плане, и вообще… – Он неопределенно покрутил рукой.

А вот это предложение вполне соответствовало моим задачам – шеф ведь прямо приказал потолкаться среди народа и присмотреться, кто чем дышит. Поэтому я улыбнулась и совершенно искренне поблагодарила:

– Спасибо большое! И за идею спасибо, и за приглашение. Обязательно к вам загляну.

Мы остановились, и Феликс Семенович указал на приоткрытую дверь с ручкой в форме львиной головы с кольцом в зубах:

– Вот мы и пришли. – Он коротко стукнул костяшками пальцев по косяку и завел меня в кабинет. – Андрей, посмотри, кого я тебе привел!

Рестаев, который стоял у окна и смотрел на улицу, быстро обернулся.

– Рита! Здравствуйте! – Он взглянул на часы и слегка улыбнулся. – Вы вовремя. Проходите, присаживайтесь.

– Ну, мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Андрей, у тебя ко мне вопросы есть?

– Ничего срочного. После репетиции поговорим.

Я вежливо поблагодарила директора за помощь, он заверил меня, что никакого труда ему это не составило, подмигнул мне и удалился.

– Ох, Рита, вы себе просто не представляете, насколько это все… гадко. – Рестаев прижал ладони к груди. – Я всю ночь заснуть не мог, перебирал, вспоминал каждого. Как посмотрел, что сказал, как улыбнулся, как отвернулся… а это же все не чужие мне люди, и подозревать их, это так тяжело! Может, зря я всю эту охоту устроил? Может, плюнуть?

Он смотрел на меня с трогательной детской надеждой, словно я сейчас скажу какое-то волшебное слово, и исчезнет из его жизни портящий нервы хам, и не нужно будет никого подозревать, и снова вокруг будут только милейшие люди, собратья по благородному театральному искусству!

– Я вас понимаю, Андрей Борисович, – мягко начала я. – Если вы хотите немедленно все прекратить – никаких проблем. И никто никогда не узнает, что у вас вообще было намерение за кем-то следить и что-то выяснять. Но…

Я запнулась, желая получше сформулировать мысль, и Рестаев, все так же нервно потирая руки, продолжил вместо меня:

– Но вопрос останется. И я все равно не буду спать по ночам, перебирая одного за другим всех своих знакомых… Ладно, Рита, я вас понял. Где вы хотите поставить вашу камеру?

Прежде чем ответить, я сбросила куртку и прошлась, осматривая стены кабинета. Странно, я думала, у главного режиссера театра он будет как-то поярче, попраздничнее, что ли, поэффектнее. Ну, вы меня понимаете: афиши, фотографии знаменитых режиссеров и актеров с автографами, дипломы, призы, картины со сценами из спектаклей, макет зрительного зала… не о простом ведь офисе речь, не о скучной конторе какой-нибудь – о театре! А тут обычная комната, довольно просторная и мебелью не перегруженная. Разве что стульев много – вдоль стен выстроилось десятка два. А так, кроме дивана, двойная секция книжного шкафа, массивный письменный стол с удобным офисным креслом и, сбоку от стола, на стене, пара полок с сувенирами. На столе металлическая вазочка с ручками и карандашами, какие-то папки, бумаги и старомодный телефонный аппарат. Тот самый.

Найти для скрытой камеры подходящее место, как правило, непросто, и я этому долго училась. Проблема не в том, что она не должна бросаться в глаза – мы используем аппаратуру настолько миниатюрную, что замаскировать ее легче легкого. Но просчитать максимальный обзор помещения и минимальное количество «слепых зон» – это уже искусство. Впрочем, в этот раз задача упрощалась, под контроль нужно было взять конкретную, весьма ограниченную площадь – письменный стол Рестаева, на котором стоял телефон. Единственное условие – камера должна быть направлена так, чтобы было хорошо видно лицо человека, который к этому телефону подойдет и снимет трубку. Я внимательно осмотрела полку с сувенирами. Что ж, если прикрепить камеру вот здесь, между передними лапами странного вида фарфоровой собаки (мне тоже нравится гжель, но кому, интересно, пришла в голову идея сделать в этой технике фигурку французского бульдога?), то она будет направлена именно так, как нужно.

Я установила камеру, отрегулировала наклон, потом, не сводя глаз с крохотной черной пуговки, прошлась от двери до стола и даже положила руку на трубку телефона. Да, все нормально.

Андрей Борисович все это время скромно сидел на диване, с интересом наблюдая за моими действиями, но с разговорами, указаниями и предложениями не лез. Просто идеальный клиент.

– Готово! – отряхнула я руки, не потому, что это требовалось, – здешняя уборщица трудилась на совесть, и пыли на полке не было. Скорее это был жест, означающий, что работа завершена. – Теперь будем ждать. Здесь датчик движения, так что работать она будет в экономичном режиме. Но если этот человек сегодня не позвонит, то завтра утром я подъеду, поменяю карту памяти.

– Хорошо, я понял, спасибо, – торопливо закивал Андрей Борисович. И смущенно добавил: – А скажите, Рита, может быть, можно сделать так, чтобы вы и сегодня… в смысле, как-то мне одному… как-то неприятно. Не могли бы вы…

– Подежурить вместе с вами у телефона? – Я не стала дожидаться, пока он сумеет сформулировать свою просьбу. – Если начальство позволит, почему нет? Хотите, чтобы я позвонила Александру Сергеевичу?

– Да, пожалуйста, – смущенно попросил он. – А если вы останетесь на репетицию, мы потом уже вместе, и ко мне…

Вообще-то в этот момент я должна была намекнуть, что сидеть с нервным клиентом у телефона – это услуга, не прописанная в договоре и, следовательно, неоплачиваемая, а мое время, извините, денег стоит. Но говорить этому наивно-милому человеку, что к счету, который ему предъявят по окончании работы, будет приплюсована некоторая сумма, было неловко. Да ладно, бог с ними, с деньгами! В конце концов, я ведь могу просто сходить к нему в гости в обеденный перерыв! И если так случайно совпадет, что именно в это время позвонит интересующий нас хам… эх, а ведь некоторые называют меня меркантильной особой!

Я связалась с офисом, доложила Баринову о том, что камера установлена и готова к работе, после чего сменила деловой тон на просительный:

– Александр Сергеевич, а можно я задержусь немного в театре? – Мало ли что шеф уже дал мне на этот счет конкретные указания, Рестаев-то этого не знает. – Репетицию посмотрю, может, с людьми поговорю? Мне же еще заметку в газету писать – надо поднабрать материал.

– Рестаев сам предложил или просить пришлось? – поинтересовался Александр Сергеевич.

– Андрей Борисович был так любезен… – неопределенно ответила я. Упомянутый Андрей Борисович деликатно отошел, сел за стол и стал старательно делать вид, что углубился в изучение каких-то бумаг, совершенно не обращая внимания на мои переговоры с шефом. У моего телефона звук выставлен на минимум, и голос Баринова он слышать не мог, но меня-то он слышал прекрасно! Поэтому я подбирала слова осторожно – клиенту незачем знать, о чем мы говорим. Впрочем, Баринов меня прекрасно понял и одобрительно хмыкнул. После чего уточнил:

– Когда вернешься?

– Э-э-э… Андрей Борисович пригласил меня пообедать…

Рестаев поднял голову, уставился на меня округлившимися от удивления глазами, потом сообразил, в чем дело, и быстро закивал.

– Понятно. – Теперь вместо одобрения в голосе шефа звучало явное неудовольствие. – Покараулите вместе этого телефонного террориста, а если он позвонит, еще и камеру сразу вместе снимать вернетесь. Ох, Рощина, что же ты у нас такая любительница бесплатно работать?

Что тут можно ответить? Особенно если рядом находится человек, которого нежелательно посвящать в суть проходящих переговоров. Я издала неопределенное, но очень-очень виноватое мычание. А шеф продолжил:

– Ты, как я понимаю, человека уже обнадежила?

Я коротко угукнула.

– Ладно, можешь действовать. Но Гошу я попрошу прочитать тебе пару лекций на тему умения правильно выстраивать взаимоотношения с клиентом и насчет негативного влияния бесплатных услуг на имидж.

Ух, вот это я попала! Гоша свято уверен, что любая работа может быть выполнена или хорошо, или бесплатно, а даром, как говаривал небезызвестный Федор Иванович Шаляпин, «только птички поют». И лекции на эту тему старший напарник читает мне достаточно регулярно и достаточно эмоционально, каждый раз раскрывая тему по-новому, с новыми образами и привлечением новых примеров. К сожалению, как правило, этими примерами становятся ошибки его напарницы, то есть лично мои. Неизменным остается только одно: после каждой такой лекции я ощущаю себя наивной, бестолковой лохушкой, которая, мало того что позволяет разводить на деньги себя, она и товарищей своих, братьев по разуму и по труду, оставляет без честно заработанной доли.

– Так может, я…

– Нет, Рощина, раз уж подписалась, выполняй. Тем более я предвидел такое развитие событий и внес этот пункт в договор, так что твоя работа будет оплачена.

– Сан Сергеич! – Я так возмутилась, что едва не забыла о конспирации. – Так зачем же вы тогда… зачем Гоша?!

– Воспитательный момент, – бесстрастно ответил шеф. – Чтобы ты не расслаблялась. Все, Рита, хватит болтать, иди работай. И держи нас в курсе.

– Договорились? – нервно просил Рестаев, как только я опустила телефон.

– Да, Александр Сергеевич не возражает. Так что сегодня я в полном вашем распоряжении.

– Вот и прекрасно! – Он сразу оживился. – Вы когда-нибудь были на репетиции спектакля?

– Не приходилось.

– Значит, я вас приглашаю! – Он взглянул на часы. – Пойдемте, нам пора.

Мы вышли в коридор, и Рестаев действительно даже не подумал запереть кабинет. Да что там, он и дверь толком не закрыл! Удивительный человек. Нет, я понимаю, искусство, вдохновение, высокие стремления, полет фантазии и прочее, но должна же быть какая-то элементарная осторожность… мы же в реальном мире живем, с реальными людьми! Как можно быть настолько беспечным и доверчивым?

* * *

Увы, приходится признаться, что в театрах вообще, а в областном драматическом в особенности, я бываю нечасто. Даже самой странно, ведь совсем недавно, несколько лет назад, когда училась в пединституте, мы с девчонками ни одной премьеры не пропускали! А потом, как-то постепенно – то времени нет, то сил, то пойти не с кем… Большинство подружек после окончания разъехались, осталась одна Тамарка – а у нее семья, муж, дети, свекровь больная. Не до премьер. Тем не менее многих артистов я еще с тех, студенческих, лет хорошо помнила, и, когда мы вошли в зрительный зал, среди новых, незнакомых лиц сразу заметила Станислава Савицкого – народного артиста республики, немолодую женщину, имени которой я не знала, но она часто появлялась на сцене в маленьких ролях, маячила где-то на втором плане, и еще несколько человек. Мое внимание привлек один, стоящий несколько в стороне от остальных, привалившись спиной к стене. Лет семь назад он играл слугу в «Даме-невидимке» Кальдерона, совсем молоденьким мальчиком. Юный, кудрявый, бледный и худенький до того, что казался полупрозрачным, – ему больше подошла бы роль эльфа, а не плутоватого слуги. Впрочем, играл он неплохо, и я его запомнила. Теперь же от юного эльфа осталась лишь «аристократическая» бледность – мальчик превратился в невысокого, но крепкого молодого мужчину, все с такими же буйными кудрями.

К нам, точнее, к Рестаеву быстро подошел высокий сутулый парень в длинном, до середины бедра, мешковатом свитере и сразу начал жаловаться на какого-то Панкратова. Суть претензий я не уловила, поняла только, что этот Панкратов обещал что-то очень важное и нужное сделать и не сделал. Даже не начинал. Андрей Борисович страдальчески поморщился и повернулся ко мне:

– Знакомьтесь, Рита, это Женя, помреж. Самая главная фигура – решает все технические вопросы! Женечка, а это Рита, журналистка из «Вечернего бульвара», будет писать статью о нашем театре. Вы потом обязательно поговорите, Женя может много интересного рассказать!

– Очень приятно. – Я вежливо улыбнулась Жене, который довольно небрежно кивнул мне и продолжил жаловаться на нехорошего Панкратова. Впрочем, продолжалось это недолго – Андрей Борисович успокаивающе похлопал Женю по плечу, пробормотал: «Панкратов есть Панкратов, что с него возьмешь? Это наш крест…» и потянул меня к креслу, оборудованному лампой и откидным столиком.

– Давайте начинать, и так уже задержались. Женя, вызывай Стрелкова и Каретникова.

Женя тряхнул головой, сверкнул улыбкой (причем сверкнул в буквальном смысле – брекеты, закрепленные на верхних зубах, были украшены россыпью мелких прозрачных камешков), и умчался.

На сцену вышли двое мужчин: тот самый кудрявый и незнакомый мне высокий красавец-блондин. Рестаев отвернулся от меня, несколько раз хлопнул в ладоши и громко объявил:

– Олег, Алеша, начали!

Мужчины несинхронно кивнули, немного потоптались по сцене и на мгновение замерли. Потом кудрявый принял довольно агрессивную позу – легкий намек на боксерскую стойку, а на лице его, обращенном к партнеру, появилась раздраженно-презрительная мина.

– «Вот он на цыпочках и небогат словами;

Какою ворожбой умел к ней в сердце влезть!»

Ага, значит, мой кудрявый – это Чацкий. Хороший выбор. Молчалин, впрочем, тоже неплох. Я в школе, помню, все не могла понять: что Софья в нем нашла? Ладно бы еще, сидела она взаперти, других мужчин не видела… но она же бывала в обществе, в их доме гостей принимали – думаю, выбор был. А эта девица, притом что полной дурой она вовсе не выглядит, польстилась на жалкое ничтожество – нелепо же! А вот такой Молчалин – совсем другое дело! Когда подобный красавец постоянно на тебя нежные взгляды бросает, да вздыхает чувствительно, как девушке удержаться, как не влюбиться?

Я очень быстро поняла, что репетиция – занятие нервное, сумбурное и довольно скучное. Оказывается, почти ничего общего со спектаклем здесь нет, это всего лишь бледная заготовка. Вместо декораций – задник со схематично прорисованными окнами, да на сцене стоят обшарпанный стол и пара стульев; артисты – в обычной одежде, а не в соответствующих костюмах. Они неловко топчутся по сцене и, запинаясь, проговаривают невыученный еще текст, а режиссер постоянно прерывает их, то объясняя «подачу роли», то ругаясь с техническими работниками… Нет, в целом наблюдать за всем этим было довольно забавно, но я привыкла получать в театре удовольствие, а сейчас этого не было и в помине.

Право же, какое удовольствие можно получить от свары режиссера с осветителем, который направлял свои прожекторы, по мнению Андрея Борисовича, совершенно не туда. А едва Чацкий с Молчалиным продолжили, Рестаев снова вскинулся:

– Нет, Олег, нет! Я не вижу, что ты нервничаешь! Это Алеша спокоен, он на своей территории, у него все в порядке, ему не о чем волноваться! А ты только приехал, ничего не понимаешь, не можешь поверить, что девушка тебе не рада! Да еще Молчалин тут разгуливает! Ты его не хочешь видеть, он тебе противен, но ты не можешь упустить момент попробовать разобраться! Неужели это действительно соперник? Ты ни в чем не уверен, бесишься, язвишь от беспомощности, уже не скрываешь, что считаешь его ничтожеством! Но не можешь пробиться через это любезное высокомерие и бесишься еще больше! Темперамент, Олег, темперамент!

А через несколько минут напустился уже на Молчалина:

– Алеша, мне от тебя не равнодушие нужно! Ты не дурак, ты прекрасно видишь, что Чацкий пытается тебя оскорбить, ты мог бы оскорбиться, но не считаешь нужным это делать. Он слишком мелкая фигура на твоей доске, понимаешь? И в партии, которую ты разыгрываешь, его можно не учитывать. Так, забавный человек, суетится что-то, руками машет… не понимает, что серьезные дела так не делаются. И почти ленивая мысль – потратить, что ли, пару минут, объяснить этому недоразумению кудрявому, как умные-то люди действуют… Понимаешь?

Хм, странно. Насколько я помню классическую трактовку этого произведения, Чацкий считается героем благородным и вызывающим уважение, а Молчалин – мелкий подонок и приспособленец. В той версии спектакля, которую я смотрела в свое время, эта сцена выглядела несколько иначе: Чацкий прямо-таки грохотал, изливая негодующее презрение, а Молчалин, ежась и подобострастно улыбаясь, неуверенно лепетал свои реплики, когда Чацкий-громовержец великодушно делал паузу, дозволяя и ему открыть рот. Именно так и было, я хорошо помню. Рестаев же добивается совсем другого результата – Чацкий, осыпающий колкостями снисходительно улыбающегося Молчалина, выглядит почти нелепо!

– Олег, не засиживайся на стуле! Вскочил, сделал шаг, схватился за спинку, переставил стул, снова вскочил… Алеша, а ты, наоборот, сложил руки на груди и наблюдаешь!

Короткой пятиминутной сценой они занимались почти час, и если вначале Рестаев еще косился в мою сторону, то, увлекшись, он очень быстро забыл о моем существовании.

А я все больше скучала. Повторять по тридцать раз на разные лады одну и ту же фразу, да еще выслушивать довольно язвительные комментарии Андрея Борисовича… бедные артисты. У нас, частных сыщиков, жизнь и приятнее, и интереснее!

Наконец Рестаев объявил короткий перерыв, предупредив:

– Уварова и Кострова, приготовьтесь!

Плеснул в одноразовый пластиковый стакан воды из литровой бутылки без этикетки, сделал пару глотков и вспомнил про меня:

– А вы пить хотите?

– Нет, спасибо, – отказалась я. В зале было совсем не жарко, и с артистами на сцене я битый час не перекрикивалась, так что пить действительно не хотела.

Он молча кивнул, допил воду, смял стаканчик и бросил его в стоящий на полу пакет. Я открыла было рот, чтобы продолжить светскую беседу, но Рестаев громко хлопнул в ладоши и крикнул:

– Галя, Александра! Продолжаем!

То есть что, попили водички и перерыв закончился? Суровые, однако, нравы в нашем драмтеатре!

На сцену вышла платиновая блондинка в голубом шерстяном платье, расшитом по вороту серебряной нитью, и голубых же, точно в цвет платью туфельках на невероятно высоком каблуке. Причем, надо отдать ей должное, двигалась она на этих ходулях легко и изящно. Следом за ней выкатилась слегка полноватая девушка: тоже блондинка, но чуть темнее, не такого эффектного оттенка. Платье на ней было попроще, и туфли, хотя и вполне приличные, выглядели скорее удобными, чем красивыми. Да, с первого взгляда понятно: Софья Фамусова и Лиза, барышня и служанка, не перепутаешь. Но, как ни странно, рядом с холеной красавицей Софьей незатейливая Лиза, которую можно было назвать не более чем симпатичной, совершенно не терялась. Ее очень красила жизнерадостная улыбка на круглом лице, и вся девушка была такая сдобная, такая аппетитная…

– Давайте первый акт, пятое явление! – скомандовал Рестаев. – Александра, начинай: «Ну вот у праздника!»

Актриса кивнула режиссеру и отступила на пару шагов в глубину сцены. Повернулась к Софье… и руками всплеснула уже Лиза.

– Ну вот у праздника! – зазвенел ее голос. – Ну вот вам и потеха!

Распекая барышню, девушка все время что-то делала: то поправляла Софье воротничок, то переставляла стул, то перекладывала книжку… двигалась она легко, красиво, и наблюдать за ней было одно удовольствие.

Софья вяло отмахивалась от трескотни служанки, смотрела задумчиво в нарисованное окно и отвечала очень тихо, так что я едва могла расслышать.

– Галя, что такое? – недовольно повысил голос Рестаев. – Тебя уже в третьем ряду не слышно!

– В горле пересохло, – мило улыбнулась артистка. Повернулась направо и попросила: – Алеша, дай воды.

Из-за кулисы выскочил Молчалин с маленькой бутылочкой «Перье» и стаканом. Ловко, словно официант с многолетним стажем, открыл бутылочку, наполнил стакан на две трети и с легким поклоном протянул вперед. Выглядело это словно продолжение сцены из спектакля: именно так Молчалин подал бы стакан воды Софье.

Почему-то только теперь я сообразила, что Софью играет жена Рестаева. Ну что ж, эффектная женщина, понятно, почему он ради нее со второй женой развелся. Хотя, с моей точки зрения, иметь женой ту же Лизу было бы гораздо приятнее. Она выглядит как-то… теплее, что ли. И веселее, да и сексуальнее, если на то пошло! Но это с моей точки зрения, а я не мужчина, у них головы как-то по-другому устроены.