Текст книги "Неземная девочка"
Автор книги: Ирина Лобановская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 8
Для поминок Борькины приятели сняли маленькое, уютное кафе вдали от центра. Родители устраивать ничего не хотели – сил на это не осталось, но брат и сестра поехали вместе со всеми.
«Почему нет Алексея Демьяновича? – думала Нина, раскуривая очередную сигарету. – Я так хотела его видеть… И Надежда Сергеевна не приехала. Видно, не смогла».
С той памятной встречи на лестнице, когда второклассница Нина впервые увидела старшего Акселевича, она вдруг осознала, какого бы отца ей хотелось иметь. Вот такого… Как у Борьки…
После развода Нинин отец больше не появлялся, о дочери не спрашивал и не заговаривал, алименты переводил по почте. Он попросил Тамару не подавать на исполнительный лист – в Госплане неудобно, перед сослуживцами неловко.
– Нет, ну ты ведь веришь мне, Тома? – спросил он. – Я буду платить на ребенка.
Тамара грустно кивнула. На ребенка… Даже пола у бедной Нинки словно нет. Почему не на дочь?
Нина быстро забыла отца с его трениками, мохнатыми жесткими бровями и губами-ниточками. Она вообще вздохнула с облегчением, когда отец навсегда исчез из ее жизни.
Шурупов деньги переводил исправно, но вот хватало их на самую малость. Хорошо еще, что Юлия Ивановна получала пенсию, а потом ей дали льготы, как малолетней узнице фашизма. И все равно приходилось четверым женщинам очень нелегко.
Бабушкина старая пишущая машинка стала тарахтеть все чаще. Приходили солидные, очень деликатные, расшаркивающиеся на каждому шагу ученые мужи, которых Нина очень стеснялась, приносили на перепечатку диссертации и статьи.
Один доктор наук ходил всегда с обычным туристическим рюкзаком за спиной, второй почти всю зиму бегал в коротком обтрепанном плащике, третий почтительно говорил «вы» не только Нине, но и маленькой Женьке, чем страшно смущал ее.
– Чудаковатые, – с великим уважением говорила мать.
И Нине в этом определении мерещилось что-то от чуда. И хотелось самой хотя бы немного походить на них.
Зимними вечерами, выстирав свои единственные теплые колготки, Нина тщательно обматывала ими полотенцесушитель, чтобы они успели высохнуть к утру, а потом стирала вещички сестренки. Весной и летом становилось проще – белье развешивали на балконе.
В старших классах, когда уже и Женька пошла в школу, Нина стала замечать, как бедно, почти нищенски одета мать, и начала, к своему ужасу, даже стыдиться ее. Особенно в школе, куда мать часто наведывалась узнать про дочку и племянницу.
– Мама, – несмело говорила Нина, – ты купи себе что-нибудь… Пальто новое…
– Куплю, – рассеянно улыбалась мать. И донашивала старое.
Правда, любимая Надежда Сергеевна тоже вечно ходила в каких-то обносках, насчет ее отрепьев постоянно злобно проезжались мальчишки, и Нина кое-как, неохотно примирилась с нищенски-убогими одеяниями двух своих любимых женщин.
Женька тоже училась теперь у Надежды Сергеевны, но почему-то таких восторгов по поводу учительницы, как старшая сестра, не выражала. И на Нинины вопросы отвечала пространно и обтекаемо:
– Да ничего… Рассказывает хорошо. Только слюной иногда брызжет. – И сестра иронически-брезгливо кривилась. – А еще она на днях сказала, что нужны цветы для оформления класса и можно приносить из дома цветы в горшках. Но заявила: «Только учтите, мне не нужны ни кактусы, ни маргаритки!» Почему именно они ей не нужны – не объяснила, хотя сказано было очень резко. Наверное, считает, что цветы такого рода – кактусы, маргаритки – дешевка. И формулировка ничего себе – «мне не нужны!». Кому вообще-то цветы приносятся – ей или все-таки классу?
– Я дам тебе красивый цветок, – сказала расстроенная Нина и дернула себя за косу.
Потом Надежда Сергеевна совершенно уронила себя в глазах Женьки и всего ее дерзкого класса, написав ей в дневник пару замечаний. Женька со смешками охотно демонстрировала всем желающим эти «шедевры», как она их называла.
Первый: «Участвовала в срыве урока». И второй: «По-хамски ведет себя на уроке русского языка».
– И это учитель-словесник! – издевалась Женька. – Вдумалась бы – фраза-то безграмотная! Правильно либо «по-хамски вела себя на уроке русского языка», либо – «по-хамски ведет себя на уроках русского языка». А так получается смешение времен!
«Умная пошла молодежь, языкастая!» – вздыхала про себя Нина.
Женька явно относилась к Надежде Сергеевне иначе, чем старшая сестра.
И вообще Женя ждала от школы гораздо большего, чем та могла ей дать. Даже в мелочах. Когда она шла в первый класс, то всерьез думала, что в школе, как в театре или кино, три звонка. Но сестра ее разочаровала, объяснив:
– Ну что ты! Откуда там три звонка? Всего один, а если ты не успела – то опоздала!
Наслушавшись восторженных речей Надежды о Пушкине, Женька сочинила письмо в редакцию журнала, ведущего переписку с читателями. Нина безуспешно убеждала сестру, что теперь редакции на письма читателей не отвечают, но упрямая Женька задала все-таки умиляющий детской непосредственностью вопрос: «Скажите, а кто выше – Пушкин или Высоцкий?» И ей даже ответили дяди из журнала. Да еще как! Они написали коротко и со вкусом: «Оба важные!»
Борька обхохотался.
Женька тотчас с торжеством доложила об этом ответе Надежде Сергеевне – вот вам ваш драгоценный Пушкин, съели?! И та не нашла возражений, хотя ей явно хотелось поспорить.
Как-то Надежда попросила на уроке:
– Назовите мне абсолютно положительного героя! Не сложного, не меняющегося, а изначально и до конца положительного! Вот в русской литературе, во всей – ну кто от и до совершенно положительный?
Воцарилось глубокое молчание. А потом Женька выпалила:
– Дед Мазай!
Надежда Сергеевна обиделась и пожаловалась Нине.
Вообще Женька нередко донимала непростыми вопросами и сестру.
– Ты помнишь, известная песня Высоцкого начинается так: «Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю…» А потом там поется: «Чуть помедленнее, кони!» Это как понимать? Одно с другим не увязывается!
– Парадокс! – сказала Нина. – Но гениальный!
– А зачем нужны разные слова – «всадник» и «конник»?
Нина с трудом нашла что ответить:
– «Конник» – слово, показывающее, что человек едет именно на коне. А всадник может и на свинье ехать.
Борька потом опять долго хохотал.
– Ты, Шурупыч, у нас прямо готовый педагог! Куда лучше своей хваленой Надежды!
Нина привычно отмолчалась.
– А где сейчас в мире живут дикари? – снова пристала к ней Женька.
– Дикари? А что ты подразумеваешь под этим словом? Кто голышом ходит? Но ведь есть племена, которые до сих пор не признают никакой одежды, но умеют стрелять из автоматов – раздобыли их себе как вооружение.
– А почему первобытные питекантропы ели сырое мясо?
– У них не было сковородок, – вздохнула Нина.
– Бедные… – искренне пожалела их добрая Женька.
Зато Тамару Дмитриевну забавляли и радовали вопросы племянницы. Очень развлекали они и Борьку, который любил слушать Нинины рассказы о Женьке.
Посмотрев старый любимый фильм бабушки «Голубая чашка», Женька снова вскинулась:
– Вот они там из дома ушли… А почему мама не пыталась их искать? Хоть бы на пейджер им сообщение кинула!
Ей вообще многое было непонятно в прошлом. Женя выросла в новом, совсем другом мире.
Она объявила как-то, шокировав бабушку, что отец Онуфрий в известной байке откусил огурец, отбросил и околел оттого, что насмерть отравился нитратами.
И спросила однажды Борьку:
– А есть неформальное общество… ну… голиков?
Борис хмыкнул:
– Вообще-то есть! Только они называются «нудисты».
В тот день они втроем гуляли по парку культуры, и Женька, выклянчив у Нины деньги, купила семь билетов в пещеру ужасов в парке культуры и семь раз по ней проехалась.
– Вопрос можно? – заинтересовался Борька. – И что же там такое внутри, если ты аж семь раз захотела туда снова и снова?
– А я понятия не имею, что там! – заявила Женька.
– Как так?! – изумилась Нина.
– Да так… Я каждый раз зажмуривала от страха глаза и ни разу их не открывала.
Борис веселился.
Наглость и фамильярность Женьки по отношению к Надежде Сергеевне порой переходили все границы.
– Боб, это ты ее, что ли, учишь? – злилась Нина.
Борька только хохотал, очень собой довольный.
Однажды Надежда положила рядом с собой на учительский стол конфету, чтобы съесть ее со вкусом на перемене. Одиннадцатилетняя Женька ничтоже сумняшеся по-хозяйски преспокойно и твердо подошла, взяла конфету, как свою собственность, развернула на глазах у потрясенной учительницы, положила в рот и съела. После чего посмотрела на Надежду ясными глазами.
– H-да… Ну ты даешь, – едва сумела та выдавить из себя.
Нина старалась не обращать на выходки сестры внимания. Все равно Женьку уже не переделать. А идеалы… Они у всех очень разные. И все желают жить собственным умом.
– Как можно жить тем, чего нет? – посмеивался Борька.
Однажды Надежда Сергеевна зазвала Нину в учительскую. Был конец десятого класса. За окнами цвел вечерний, уже по-летнему парфюмно-душный май, в нежных и предательских объятиях которого с готовностью погибали юные души.
В школе в тот день проходил очередной традиционный поэтический вечер. Надежда Сергеевна обожала их устраивать и сделала основной приметой и главной отличительной чертой школы. Она сама прекрасно, эмоционально читала стихи, и некоторые старшеклассники, склонные к подражанию, особенно из параллельного класса, «алкоголики», тоже научились вслед за ней.
Нина обычно в вечерах участия не принимала. Она стеснялась выходить на сцену под прицелы множества глаз. Сидела в зрительском зале и слушала, слушала, слушала…
В слегка темнеющей, наполненной тишиной и серым сумраком, загадочно-пустой учительской Надежда Сергеевна свет включать не стала, усадила Нину и села напротив, спиной к окну.
– Неземная девочка, – привычно сказала она и ласково коснулась Нининых кос. – Скажи мне начистоту… Борис за тобой ухаживает?
Нина застенчиво улыбнулась. Странный вопрос… Кому, как не Надежде Сергеевне, знать об этом? Она давно завела оригинальное правило: все желающие могли приезжать к ней домой без звонка. Если нужно посоветоваться, или просто поговорить, или некуда пойти… Двери ее небольшой квартирки всегда были гостеприимно распахнуты для всех. Особенно часто бывала здесь Нина, вызывая ревность матери, и нередко – именно с Борисом, хотя он туда ездить не любил.
– Исключительно ради тебя, Шурупыч, – недовольно бурчал он.
В то время Надежда Сергеевна снова вышла замуж за какого-то беспредельно тихого, невидного дядечку, который никогда не мешал делам жены.
– Да за мной многие ухаживают, – вдруг невольно сорвалось у Нины. И она сразу покраснела от своего дурацкого хвастовства.
Надежда Сергеевна кивнула:
– Я знаю. И Филипп, и Олег тоже влюблены в тебя. А ты сама?
Она смотрела испытующе, строго, и что-то в ее ясном взоре, чересчур внимательном, каком-то допрашивающем, не понравилось Нине.
– Мне трудно ответить на этот вопрос, – ушла она от ответа.
Ответ был ей ясен очень давно.
Смущало одно – очевидно агрессивное отношение Бориса и других мальчишек к Надежде.
Выросшая в атеистической семье, Нина недолго задумывалась над конфликтом, связанным со стихотворением Лермонтова. Однако неприязнь к учительнице просто-таки реяла в классе, пропитывая собой все вокруг, разрастаясь с каждым днем, и Нина старалась не думать об этом. Она оставалась верной своей любви.
В десятом классе Надежда Сергеевна превзошла саму себя, эмоционально и вдохновенно повествуя о Наташе Ростовой и ее необычном бескорыстии – все свое приданое сбросила с подвод ради раненых! – о ее чистоте, несмотря на роман с Курагиным.
Класс поневоле заслушался, а когда торжествующая учительница покинула десятиклассников на перемене, Борька лениво произнес:
– Ишь ты подишь ты… Оченно трогательно! Как наша Надюша явно напрашивается на ассоциации… Ведь всегда поет не о героях и героинях, а исключительно о себе, любимой!
Ленька и Филипп охотно засмеялись. Марьяшка изобразила полное презрение к Надежде.
– Да почему?! – возмутилась Нина и гневно дернула себя за косу. – Что ты все ее без конца поливаешь? У нас отличная литераторша! Таких еще поискать!
– Это таких дур, как ты, поискать, – так же лениво отозвался Борис. – Вечно ты со своими шурупами… А она… Твоя Надежда живет на этом свете только ради себя. Так что и не надейся… И ее литература – способ себя проявить и добиться восхищения у детей. Потому что у взрослых ей этого не добиться. И она сие прекрасно понимает. А без восхищения собой она не может. Это ее основа основ, неотесанная!
Нина не очень прислушивалась к Борьке, но кое-что начинала понимать и сама. И прежде всего, она неприятно удивилась, внезапно открыв для себя, что Надежда Сергеевна действительно терпеть не может вопросов и диалогов, словно боится их, хотя всегда внимательно всех выслушивает, не прерывая. Но ей нравится исключительно свой собственный монолог. И тогда она царит в классе.
Восхищалась Нина и смелостью учительницы. Она не боялась еще в те времена – а времена были еще те! – заявить в классе, что поэма Маяковского «Хорошо» написана плохо и проблема плагиата Шолохова стоит до сих пор.
Борька, обожавший Шолохова, просто взвился и готов был придушить Надежду на месте. А потом пробурчал сквозь зубы:
– Вот что бывает, если дать полуграмотному и злому человеку пользоваться свободой слова! От свободы люди запросто могут сдохнуть! Отчего дети порой вырастают хуже отцов? От этой самой пресловутой вашей свободы! Оттого и пьют и развратничают. У нас слишком часто путают свободу с вседозволенностью, а жесткость – с жестокостью.
Борис любил ниспровергать все авторитеты, в отличие от Нины, хотя обычно большинство рассуждает лишь по авторитету. Любил читать. Мог цитировать Гоголя целыми страницами. Увлекся Фолкнером, потом Прустом и Бёллем. Ленька и Олег как-то решили его позлить.
– Как думаешь, можно Акселевича чем-нибудь шокировать? – спросил Ленька.
– Фига! Если его Джойс не шокирует, то его не шокируешь ничем!
Борис всегда очень нежно и трогательно рассказывал про Джойса.
– А если ему сказать, что я считаю, будто «Старик и море» Хемингуэя написано лучше, нежели «Медведь» Фолкнера?
– Это его не шокирует, а просто разозлит. Так что лучше не надо. И вообще, ты ведь знаешь, старика Хема Боб тоже обожает. Только немного иначе.
Борька рано записался в районную библиотеку. Рыхлая тетка-библиотекарша, сидевшая между двумя слегка давящими ее, высокими и пыльными книжными полками, увидев нового читателя, сначала всегда сурово оглядывала его через очки. А потом деловито и коротко вопрошала:
– Что любишь читать? Любовные романы или детективы?
Если новый читатель публично заявлял о своем пристрастии к любовному чтиву, тетка тотчас брала первую попавшуюся книгу с полки справа. Если же тяготел к остросюжетному жанру, то библиотекарша с готовностью снимала книгу с левой полки.
Когда Борька пришел в библиотеку впервые, то на вопрос о личном вкусе ответил так:
– Мне бы чего-нибудь про воинов Российской армии. У меня папа военный.
Его ответ был явно не предусмотрен библиотечной программой, и тетка на нем моментально зависла, как уставший компьютер. А после полуминутного шока попыталась задать тот же привычный вопрос с более настойчивой интонацией:
– Что любишь читать? Любовные романы или детективы?
– Мне про воинов! – ответил Борька тоже намного упрямее.
Он принял предложенную ему игру.
Тетка снова обалдела, на этот еще сильнее. Запрос ее явно сбил с толку. Еще полминуты подумав, она выкрутилась по-своему – сунула руку на детективную полку и дала Борьке книжку оттуда.
Так повторялось и дальше. Борька упорно требовал про русских солдат, а библиотекарша столь же упрямо выдавала ему одну за другой книги с полки, считавшейся детективной. Таким образом, Борька прочитал «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона», «Лунный камень» Коллинза, «Похитителей бриллиантов» Буссенара и даже почему-то «Черную вуаль» Амфитеатрова.
Позже он притащил в библиотеку лучшего друга Леньку Одинцова. И совершенно напрасно. Тот получил книгу Ивана Ефремова и моментально потерял ее. Объясняться с библиотекаршей по поводу пропажи Ленька отправил Бориса – сам он боялся. Юный Акселевич провел беседу неплохо, но библиотекарша все равно сказала:
– Купите книгу для достойной замены. Или точно такую же книгу того же Ефремова, или другой его роман. Или просто что-нибудь из нормальной, приличной фантастики. Брэдбери, Лема, можно Льюиса…
Борька солидно кивнул.
Но лучший друг продолжал свою подрывную деятельность. Он взял в библиотеке Куприна.
– Я давно хотел, чтобы у меня Куприн был дома. Теперь будет!
– Вот тебе и вот! – возмутился Борис. – А книги что, возвращать разве уже не надо?
– Ну, как тебе сказать… – промямлил Ленька. – Теоретически надо. Но, признаюсь тебе, у меня дома накопилась уже целая полка книг, взятых из школьной библиотеки.
Кончилось дело тем, что очкастая библиотекарша вдруг отобрала у Леонида только что им выбранные книги и так же молча и непреклонно указала ему на дверь.
– Чего она так? – пробурчал Ленька в коридоре и жалобно посмотрел на приятеля. – Ничего даже не объяснила, а я вел себя тихо. Может, правда у них уже кончилось терпение, что я книги не отдаю?
Борька захохотал.
– Вопрос можно? У Юрия Олеши ты что читал? – начал он допрашивать приятеля.
– «Три толстяка».
– А у Льва Толстого?
– «Три медведя».
– «Войну и мир», следовательно, не открывал?
– Почему это? – оскорбился Одинцов. – Я честно пролистал почти целый первый том!
– Трогательно, – хмыкнул Борис. – А «Обломова»?
– Как обычно – первую и последнюю главу, так что представление имею, – гордо отвечал Ленька.
– А есть что-нибудь, что ты читал целиком?
Ленька поразмыслил:
– Есть! «Ревизора» прочел от и до!
– Одного его?
– Да.
– При таком отношении к чтению сомнительно, что ты и «Ревизора» понял до конца, даже если действительно прочел его полностью, – скептически заметил Борис.
Леонид твердо придерживался своей политики и дальше.
– Скоро у нас сочинение по «Мертвым душам», а я их еще не читал. Но я не унываю! Я абсолютно твердо уже знаю фразу, с которой начну сочинение: «Жил-был Чичиков». Правда, что буду писать дальше, представляю весьма смутно…
Заглянув как-то к Акселевичам, Ленька попросил:
– Дай мне какую книжку почитать. Есть у тебя «Робинзон Крузо»?
Борька нашел книгу и протянул другу. Ленька глянул на обложку:
– Ну, Боб, ты чего, с винта съехал? Тут же написано «Даниель Дефо», а мне нужен «Робинзон Крузо»!
Дружили они с Леонидом с первого класса.
В старших Борька стал пересказывать приятелю во всех подробностях по телефону свои сексуальные фантазии на тему какой-нибудь девицы из класса – «что бы я сделал, если бы она мне отдалась».
Леонид терпеливо и молча выслушивал Акселевича до конца. Однажды, все изложив, Борис поинтересовался:
– Ну и что ты думаешь по этому поводу?
И Ленька ответил нарочито спокойно, с легким пафосом:
– Что ты – пошлый и похотливый развратник!
Борька удовлетворенно хмыкнул:
– В музей завтра идешь?
Надежда Сергеевна обожала водить своих учеников в музеи. И сама проводила экскурсии, не доверяя весьма сомнительным, на ее взгляд, экскурсоводам.
Когда Нина училась в третьем классе, Надежда Сергеевна поручила ей описать, а потом пересказать всем свои впечатления о картине Левитана «Осень в Сокольниках», а Леониду и Олегу велела точно так же рассказать о полотнах Саврасова и Серова.
Рассказывали прямо в Третьяковке. Она чем-то пугала и настораживала Нину – строгие и холодные залы, где коченели ноги и руки, а шаги раздавались необычно гулко, излишне привлекая к себе в этой странно-напряженной тишине. Бледная Нина непрерывно дергала себя за косу, но осталась безумно довольна и горда собой – слушать ее собрался не только класс, но и посетители галереи. Подошла даже старенькая смотрительница.
– Какие хорошие у вас детки! – сказала она Надежде Сергеевне.
Та молча сияла.
Позже эти номера проходить перестали. Показывала, например, Надежда девятиклассникам античную статую «Дискобол».
– Обратите внимание: момент движения в «Дискоболе» есть, но в то же время спортсмен запечатлен в минуту остановки, именно перед тем, как метнуть диск со всего размаха. И зрители словно не знают – сейчас он метнет диск или через год…
Борька хмыкнул:
– Ишь ты подишь ты… Неужели зритель – такой наивный дурак? И не подозревает, что этот придурок вообще никогда не метнет свой диск?! Трогательно…
Надежда притворилась оглохшей. И вдохновенно рассказывала дальше:
– К Микеланджело придрались, что у его Давида вроде бы толстоват нос. Но скульптор не хотел ничего менять. Он набрал в горсть песок и сделал вид, что слегка стер нос, а на самом деле просто тихонечко ссыпал песок мимо.
Борька откомментировал, как всегда лениво и деловито:
– Вот тебе и вот! Так и остался Давид вот с таким носом! – и показал жестом огромную картошку.
Почему он не терпел Надежду?…
