Текст книги "Экспедиция (СИ)"

Автор книги: Ирина Верехтина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Часть 10. Пустошь

С планетой требовалось разобраться, и начать следовало с пустоши. Почему она такая? Нет, не так. Что её сделало такой? Юозас сидел на лиловом лугу и разговаривал вслух: «Что ж ты не родишь ничего? Не можешь? Вон посмотри, как лес размахнулся, на всю планету». Биолог осёкся и замолчал. «Сайпан» пришлось посадить у самых скал, там, где деревья не смогли укорениться. Если вся планета покрыта лесами, тогда почему здесь одна трава? Биолог поднёс к глазам бинокль. Синий лес окружал пустошь со всех сторон и резко обрывался на её границах, точно спиленный лазерным резаком. Но тогда – где же подлесок? Молодая поросль, которой «размножаются» леса, постепенно захватывая незанятую людьми территорию, на границе пустоши отсутствовала.

Незанятую! А пустошь, похоже, занята, и лесу здесь расти не позволяют.

Юозас стянул перчатки, раздвинул лиловую траву, прижал к земле ладони. Земля была тёплой и слегка дрожала, словно там, внутри, бушевал и ярился огонь. Вулкан? Не похоже. Вулканы не бывают плоскими. Впрочем, откуда ему, пришельцу, знать, какими здесь бывают вулканы?

Лиловая былинка с фиолетовым соцветьем щекотно коснулась щеки. Ветер. Это просто ветер. Он правильно сделал, отделавшись от Мишеньки с его камерой. Ему хорошо одному. Никто не станет над ним смеяться, никто не помешает. И не остановит – никто. Юозас захватил пушистый стебелёк губами, пожевал. На вкус стебелёк оказался медовым. Почему сюда не прилетают пчёлы? Ведь они же есть, он видел – и в лесу, и у речки, где вода стального цвета, совсем как Балтийское море, куда его возили однажды, и он запомнил…

Через десять дней после посадки, когда остыли смертоносные магниэны и полностью рассеялось эн-поле, вокруг звездолёта копошились муравьи, мелькали в траве юркие ящерки, порхали алыми крыльями бабочки. Более крупные виды местной фауны приближаться к звездолёту не решались, и биолог их понимал. Но почему здесь, в пятнадцати километрах от «Сайпана» не растут деревья, не летают птицы? Нет даже муравьёв. Никого.

Юозас растёр в пальцах щепотку чужой земли, вдохнул незнакомый запах. Земля слабо пахла металлом. Здесь что, была война? Биолог погладил тёплую траву и спросил по-литовски: «Mergaite mano, ka stave izeide? Tau, tikriausiai, iki siol skauda…» (Девочка моя, кто тебя обидел? Тебе, наверное, до сих пор больно…)

Аквамариновое небо потемнело. На востоке неспешно всходила чёрно-багровая луна, третий спутник Эльгомайзы. Трава изменила цвет, мгновенно став бирюзовой. Ветер налетел внезапно, запорошил глаза фиолетовой пылью. Юозас поспешно дожевал вкусный стебелёк, провёл по губам ладонью и, опасливо посмотрев по сторонам, припустился к вездеходу бегом.

На «Сайпан» он вернулся, несвязно бормоча о пчёлах и цветах, которых нет, но по идее должны быть. Андрей окончательно уверился в том, что биолог свихнулся.

На просьбу Юозаса установить на пустоши буры, потому что там не летают бабочки и не растут цветы, капитан отреагировал адекватно: покрутил пальцем у виска.

Биолог не сдавался: организовал «экскурсионную поездку», пригласив навигатора Барнса, астрофизика Кислову и Леону с Кэли (девчонкам будет интересно, а экипаж не умрёт, если пообедает бутербродами). За девчонками увязался Мишенька Перевозчиков со своей камерой, и японец с якутом, парочка убийц-профессионалов, как прозвал их Берни. Парочка против прозвища не возражала и прихватила на экскурсию парализаторы и лазертаги, клятвенно пообещав биологу не стрелять в бабочек и птичек, если вдруг они прилетят.

Биолог заставлял каждого прикоснуться ладонями к земле, с удовлетворением наблюдая, как лица «испытуемых» стремительно меняли цвет: бледнели, краснели, астрофизик и вовсе пошла пятнами… Вибрацию и тепло ощутили все. Там, под землёй, что-то есть. «Что-то» было тёплым и… живым?

Андрей удивился бы, если бы видел, как Барнс и семеро «не имеющих отношения к космосу», усевшись на траву, с жаром обсуждали, где ставить буры и на какую глубину бурить. Юозас молчал и задумчиво жевал медовую травку, которой он поделился с Надей. Барнс предлагал определить контуры этого «чего-то» точечным бурением. Перевозчиков беспокоился о качестве съёмки и предлагал бурить ночью, когда взойдёт Процион бэта, тусклый карлик светимостью в одну тысячную солнечной. И видно замечательно, и бликов не будет. Белые ночи…Астрофизик хотела установить буры в центре, где наверняка расположен вход. Идея о чужом корабле пришла в головы всем восьмерым.

С пустоши они вернулись взбудораженные, хрустя медовыми стебельками.

– Хватит уже жевать. Капитан увидит, и будет нам… Меня ждёт промывание мозгов, а вас промывание желудка.

К капитану явилась делегация во главе с Берни Барнсом. За его спиной маячил Юозас. Нашёл достойного представителя, ухмыльнулся Андрей. А потом перестал ухмыляться.

Говорили все восемь одновременно, перебивая друг друга и требуя немедленно установить буры на пустоши, которая вовсе не пустошь. Наконец замолчали, все разом. И смотрели на капитана, ожидая его решения. До Андрея дошло, что экипаж подчинится, каким бы ни было его решение. И что развинченность команды вовсе не была разгильдяйством (иначе бы летели на автопилоте полгода, со штурманов ведь не спросишь. Не проверишь, сжимают ли пальцы штурвал или бегают по клаве игрового айпада, блуждая в лабиринтах квази-пещер и обездвиживая квази-монстров квази-парализаторами, пока автопилот уводит звездолёт из-под ударов метеоритных потоков и корректирует курс). А каждодневные разбирательства, препирательства, розыгрыши, традиционный вечерний преферанс за ломберным столиком (найденные в библиотеке две колоды игральных карт берегли как зеницу ока) и прочая веселуха – лишь способ сохранить собственное «Я» в условиях безанабиозного перелёта.

Он, Андрей Балабанов, к которому с лёгкой руки Рабиновича приклеилось школьное прозвище Балабон, все долгие четыре месяца полёта был лидером, которому подчинялись беспрекословно. И теперь ожидали его решения. Здесь, в незнакомом мире Аква Марины, им придётся думать вместе и вместе принимать решения. Андрей окинул взглядом стоящих перед ним людей. Его людей, которые пойдут с ним – в огонь и в воду, он только сейчас это понял, а раньше не понимал.

Леона Кэли смотрели с мольбой (ерунда, ему показалось. Андроморфы не могут испытывать сильных эмоций. Или не показалось?), Берни – скептически («Твоё слово, капитан. Скажи нам, что мы идиоты»), Юозас со спокойным ожиданием (а чего же ещё ждать от вегана?), Кислова нетерпеливо (Кислоте, пожалуй, можно верить, если так волнуется, значит, что-то там непременно есть…), операторы боевых машин отстранённо и сосредоточенно. Эти двое уже выбирали оружие, понял Андрей. Их задача – защита людей от «пустоши», которая неизвестно как отреагирует, когда в неё вопьются буры…

– Чего вы ждёте? Вы ведь уже приняли решение. Надеюсь, напоминать о скафандрах не надо? Без скафандров не пойдёт никто, – твёрдо сказал Андрей. Серые глаза смотрели жёстко, не допуская возражений. Но вместо металлического блеска в них вспыхивали тёплые искорки. – Меня с собой возьмёте? Или сами справитесь?

По салону пронёсся вздох облегчения. Все разом заулыбались. Берни заговорщически подмигнул Андрею. Бэрген хлопнул его по плечу:

– Однако возьмём, капитан. Куда ж мы без тебя… Ты это… Сам скафандр не забудь. Мы с Риото магниэны возьмём.

Ого! Магниэны это вам не лазертаги, это серьёзно. Хорошо хоть о ката-ускорителях эта парочка не вспомнила, разнесли бы планетку к чертям…

Андрей так и не узнал, что «эта парочка» взяла с собой и каты. Кто его знает, что там, под пустошью. С катами как-то спокойнее на душе, а мощность Риото выставил минимальную.

***

Буры установили по широкой дуге, нащупывая контуры невидимого «Чего-то». Первый бур прошёл полтора метра, второй остановился на двух, третий застрял и вытащить его не получалось, хоть ты тресни.

– Что за хрень такая… – глубокомысленно изрёк Балабанов.

– Бур вытащить надо. Нельзя оставлять, – сказала Кислова.

– Обыкновенная экзохрень. Только не местная. Иначе бы не пряталась так глубоко, – сказал биолог.

– Глубоко это как?

– Ну… Всё зависит от почвы и погодных условий. – Юозас старательно отводил глаза, уворачиваясь от взгляда капитана. Андрей понял: инструкций не соблюдал даже этот молчальник, что уж говорить об остальных.

– Ну давай, колись. Работал ты, конечно, без перчаток? – Юозас кивнул. О том, что – не только без перчаток, но ещё и жуя травинку, которую он сорвал и машинально сунул в рот, – Юозас не сказал. Уложат в лазарет, в карантин, он и так насиделся взаперти в каюте, почти месяц чистил картошку и читал хомякам прихваченную им с Земли раритетную книгу «Эндшпиль», год издания 1938-й, издательство «Физкультура и спорт», автор Н.Л. Рабинович. Мало им одного Рабиновича… И этот тоже литератор!

За две недели биолог прочёл своим подопечным все 469 страниц, от корки до корки, так что теперь они могли бы сыграть с Хосе Раулем Капабланкой, королём шахмат, если бы они захотели. Но шахматы грызунов не интересовали, если только погрызть. Биолог подумывал о том, чтобы их потихоньку выпустить. Надо же как-то обживать планету…

Астрофизик напряжённо думала. Титановые сплавы на основе карбида бора, из которых изготовлены наконечники буров, обладали атомной плотностью и сильной устойчивостью к кислотам… Что же могло его остановить? Может, расплавился? Кислова подёргала бур. Андрей не удержался и хмыкнул. Кислота одарила его взглядом Медузы Горгоны.

– Надо сменить наконечники. Поставить тантало-вольфрамовые, они две с половиной тысячи градусов выдерживают, – ляпнула Кислова, не подумав.

– Здесь всего два метра, забыла? Если бы под нами было две тысячи градусов, ты была бы уже тушкой, – авторитетно заявил Берни.

– Здесь песок везде, я проверял. Метровый слой песчаных наносов нарастает примерно за тысячелетие. Значит, оно здесь… две тысячи лет. Если два метра, то две тысячи, если полтора, то полторы, – торопился сказать биолог. – Это если принять за единицу измерения десять лет = один сантиметр. А если там не песок, а, к примеру, базальт, тогда один сантиметр за двести пятьдесят лет, два метра за пятьдесят тысяч.

– Так я не понял, сколько тысяч, две или пятьдесят? Ты бы определился, Юз. Сам говорил, тут песок.

– Говорил. Я ямку выкопал, там песочек, дальше я не стал копать. Что вы смеётесь, что тут смешного?

– А мы-то думаем, зачем он на пустошь повадился… А он тут в песочек играет, цветочки собирает. Прикольно.

Между тем Риото с Бэргеном под предводительством неугомонной Нади Кисловой волокли в центр пустоши два бура. Другие два несли андроморфы. Операторы боевого оружия громко возмущались, поскольку буры, даже на тележках, были слишком тяжелы для девушек. Интересно, как поведут себя эти двое, если им сейчас сказать, что девушки запросто могут нести бур одной рукой… Или не могут? Чёрт! Чёрт! Чёрт! Он ничего не знает об андроморфах! Био даже не поставили капитана в известность, убежали, даже лапки не пожали, позаимствовав у людей не самые лучшие качества. Хорошему надо учиться, дурное прилипнет само. Правила для них не существуют. Андрей хотел было вернуть нарушителей. Подумал, махнул рукой и пошёл следом, давя башмаками комочки фиолетовой грязи.

Больше книг на сайте – Knigoed.net

На сей раз буры ушли глубже и на глубине трёх метров нащупали идеальный круг диаметром примерно три метра. «Сливное отверстие, – пошутил Берни. – И пахнет как-то странно. Марсианской канализацией. Что-то мне неохота туда лезть».

Астрофизик захлебнулась смехом, ей вторил Мишенька, запрокидывая голову и гогоча совершенно по-детски. Боевые операторы радостно ржали, Кэли и Леона хихикали, и Андрей удивлённо на них уставился. Они что, понимают шутки? Волокушин об этом не обмолвился, цинично назвав девчонок биоформами. Андрей никогда не имел дела с био и воображал себе безликих созданий с обязательным выключателем, входящим, так сказать, в комплект, и ксеноновыми лампами вместо глаз, с возможностью гибкой настройки яркости. А они оказались людьми, и глаза у них обыкновенные, в длинных ресницах. У Кэли зелёноватые, цвета морской воды, а у Леоны серые, как у самого Андрея. Красивые.

Блин, не хватало ему влюбиться в био. Только этого ему и не хватало. Андрей отвернулся от Леоны и оказался лицом к лицу с Кэли. Девушка как-то странно дышала – сбивчиво, как дышат после бега или когда волнуются (разве био может что-то волновать?), Леона нервно облизывала губы (био не способны нервничать; тогда зачем она это делает?). Андрей невольно залюбовался девушкой. Её губы… наверное, тёплые на вкус, если их поцеловать. Интересно, что она сделает? Отстранится? Залепит ему пощёчину? Это было бы здорово! Он стал бы героем дня.

Или ответит на поцелуй. Что вполне возможно. Они не роботы, не биоформы и не биоморфы. Они люди, осенило Андрея. Их человеческое сердце гонит по жилам алую кровь. Они облизываются, поглощая абрикосовый пудинг, который им очень нравится, повидло почти закончилось, на обратный путь точно не хватит, и придётся экономить. Ругать сладкоежек не хотелось: должны же они получать от жизни хоть какое-то удовольствие, пятый месяц без отдыха вкалывают.

Кэли дышала так шумно оттого, что устала, осенило Андрея. Она просто устала, андроморфы тоже устают, правда, реже чем люди. Они как мы, только у них другие возможности и другая психика. Они испытывают симпатию, трогательно дружат с Катеринкой, но никогда не полюбят, никогда не испытают радость материнства. Имеет ли человечество право на такие эксперименты? Это же… это же… Андрей гвоздил человечество, вынося ему суровый приговор. Андроморфы глупо хихикали и прижимали к губам ладошки, выдерживающие ожог концентрированной кислотой. Интересно, им всё-таки больно, или – ничуть?

Через час «отверстие» расчистили от грунта. Перед ними был люк. Входной люк. Неизвестный металл, пролежавший в земле три тысячи лет, блестел, словно его натёрли мелом.

Надя с Леоной и Кэли зааплодировали. Мужчины молчали, выразительно поглядывая на капитана, который машинально обрывал лепестки у сорванного цветка. Лепестки зелёные, а серединка жёлтая, совсем как у земных ромашек. Берни многозначительно кашлянул. Поймав его взгляд, Андрей смял цветок в кулаке. Что он, как девчонка, на ромашке гадает: любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмёт, к чёрту пошлёт… Инопланетная махина мертва несколько тысячелетий, ни поцеловать ни плюнуть она уже не сможет. А вот прижать, пожалуй, ещё способна… Они заберут всё что смогут, для Земли это станет бесценным подарком, взять хоть крошечный кусочек обшивки из чего-то серого, гладкого, меньше всего похожего на металл… Биоматериал? Может, он и был когда-то живым, а сейчас безнадёжно мёртв. Ребята отрезали кусочек, а он даже не вздрогнул…

Тьфу ты, чёрт! – выругался Андрей, сообразив, что думает о «махине» как о чём-то живом. Корабль мёртв, как мертвы его хозяева, прилетевшие из неведомых космических далей несколько тысячелетий назад. И всё-таки… что их убило? Почему они не смогли улететь?

Надо убираться отсюда. Чем скорее, тем лучше. Возьмут образцы, пробы грунта и воды, или что у них тут вместо воды…. Напрасно Бэргэн с Риотой обвешались лазерными цацками. На Аква Марине с ними ничего не случится.

О том, что – случится, и очень скоро, Андрей не знал.

Часть 11. В режиме каникул

Посадка на планету нарушила привычный режим полёта, расширив пространственно-временной континуум до математической бесконечности. График дежурств по кухне был предан забвению, астрофизик и биолог трудились как пчёлки, Мишенька не расставался с камерой круглые экзопланетные сутки, боевые операторы успевали везде и были нарасхват. Так что Кэли и Леоне помогала только Катеринка, с момента посадки оставшаяся не у дел. Втроём они крутились волчком, с утра до вечера.

Обедать приходили только штурманы, зато вечером в салоне-ресторане собирались все, от души нахваливая вкусную еду и изящную сервировку. Катеринка прятала под столом руки, чтобы команда не видела мозолей от ножа, которым она чистила овощи на четырнадцать человек. При двухразовом питании получалось – на двадцать восемь. Двадцать восемь баклажанов, пятьдесят шесть картофелин, каменно-твёрдые тыквы, крошево салата, от которого рябило в глазах… Готовить инструктор тренажёрного зала не умела, так что вариантов не было. Катеринка мыла, скоблила, резала, чистила, проклиная оранжерею, в которой всё это безудержно росло, подстёгиваемое питательными смесями. И не вспоминала, как радовалась, надкусив пупырчатый колючий огурец и вдыхая его прохладную свежесть.

Космомеханик слонялся по кораблю, делая вид, что проверяет приборы и механизмы. Потом шёл обедать. После обеда с чувством выполненного долга устраивался на травке в тени звездолёта и писал книгу, которую начал ещё на Земле. «А закончит лет так через пятьдесят, на Большой Медведице, когда туда навигацию откроют» – изощрялись штурманы.

Литератор, мать его, ворчал Андрей. Рабинович хоть что-то делает. Или делает вид, что делает. А штурманы вообще обнаглели. Могли бы на кухне помочь. Но они не помогали. По неписаным правилам звездолётчиков, после высадки на планету для штурманов наступали каникулы.

Четыре месяца они вели «Сайпан», и каждый день отвечали за корабль и за людей. Отвечали за четырнадцать жизней, которых от смертельного холода Вселенной спасала оболочка корабля и его сердце. Впрочем, за сердце отвечал Рабинович. От механика напрямую зависело, вернутся они на землю или… нет, лучше об этом не думать.

Что касается штурманов, то их шестичасовая ежедневная вахта, умноженная на сто двадцать, это семьсот двадцать часов, или тридцать суток у штурвала. Тридцать суток невероятного напряжения, которое штурманам необходимо сбросить. Заземлить, как они говорили.

«Заземление» проводили в кают-баре и в бассейне. Можно только догадываться, сколько денег угрохал Волокушин, чтобы за сто семь триллионов километров от Солнечной системы космолётчики валялись на песочке, блаженно прихлёбывая ледяное пиво и с хрустом разгрызая хвосты здоровенных раков, сваренных Леоной по всем правилам – живыми, в солёном кипятке с укропом и лавровым листом. Можно только догадываться, во что обошлись Волокушину эти раки, четыре месяца обитавшие в аквариуме под бдительной опекой всё тех же Леоны и Кэли. Можно только догадываться. Впрочем, штурманы об этом не думали.

Кэли с Леоной вместе с боевыми операторами весь день таскали по пустоши тяжёлые буры и устали так сильно, что едва держались на ногах. Последние две недели они практически не спали, проводя ночи в тренажёрном отсеке. А уходя, уносили честно заработанные жетоны. За четырнадцать ночей их набралось достаточно, чтобы био могли осуществить задуманное…

Торжественный момент

После посадки звездолёта-дальника класса ЭУ выйти «на свежий воздух» можно только через сорок восемь часов, когда растает эн-поле, вырабатываемое магниэнами. От него защищали скафандры экстра-защиты, но Балабанов решил не рисковать: двое суток ничего не решали. По случаю прибытия устроили общий сбор, на котором непробиваемая Кислота Кислова и замороженная пани Ветинская расцеловали штурманов и капитана. Механика Кэли с Леоной чмокнули с двух сторон. Сёма придерживал обеих за локти, чтобы не убежали.

– Видел бы ты свою рожу, – выдал капитан, в эйфории оттого, что все они живы, настроение у всех жизнерадостное, никто ни к кому не цепляется, распри и обиды забыты, в руках у всех фужеры с шампанским. Фужеры хрустальные, шампанское «Дом Периньон», Димка всё-таки человек, хоть и миллиардер. И если бы он был с ними, его бы хлопали по плечам и поздравляли, как поздравляли сейчас Андрея. Балабанов смущался и стеснялся, чего с ним никогда не бывало, и говорил что-то насчёт штурманов, которых и надо благодарить за полёт, а он, Андрей, просто капитан, он просто выполнял свою работу.

– Ага, работу он выполнял, – не остался в долгу космомеханик. – Тяжела ты, доля капитанская… Хомяков под домашний арест, раков в кипяток, картёжников к Катеринке на перевоспитание, драчунов в зи-поле, пущай полежат, а шутников на камбуз, картофелечисткой работать…

Последние слова потонули в радостном гвалте. Андрей недоумевал, откуда Сёма узнал про хомяков, но спрашивать было неловко. Да он всё равно вывернется, соврёт и глазом не моргнёт, этот механик-литератор, развлекавший экипаж космическими байками и заменявший, вопреки инструкции, штурманов. Которые, вопреки той же инструкции, иногда уставали. И если бы не Сёма… Андрей вспомнил, как сурово отчитывал механика за нахождение в штурманской рубке…«в нетрезвом виде» – заканчивал за него Сёма, и у капитана опускались руки. Ну что с ним делать, с этим недоучившимся штурманом, который зачем-то выбрал астромеханический факультет…

К счастью для Андрея, его покаяние перед механиком и краску стыда на щеках списали на шампанское и на торжественность момента.

Катеринка выключила свет, и в полной темноте Кэли и Леона внесли в кают-ресторан огромный торт, весь в огоньках именинных свечей. Торт андроморфы заблаговременно разрезали. Все радостно расхватали пирожные и на счёт три задули разноцветные свечки – все разом. Последняя, голубая как солнце Эльгомайзы, весело горела в центре блюда.

Мишенька весь вымазался в креме и радовался как ребёнок, которому родители четыре месяца не давали сладкого, уж не знаю, за какую провинность, и наконец разрешили – пирожное. «Ребёнок» облизывал пальцы и блаженно причмокивал. И впервые за четыре месяца полёта не вспоминал о камере, которую он притащил в ресторан, и теперь она валялась, забытая, на стуле…

– А пятнадцатая свечка кому? – задал Мишенька вопрос, который был у всех в голове, но никто не догадался спросить. А действительно, кому?

– Ну, мало ли… А вдруг кто-то заглянет на огонёк? – вопросом на вопрос ответила Леона, и Андрей в который раз подумал, что андроморфы мыслят… слишком уж по-человечески.

– Кто запечатлит для потомков исторический момент? – вопрос прозвучал, что называется, не в лоб, а по лбу. Мишенька ошалело бросился искать камеру, которую не помнил где оставил…

Сюрпризы на этом не закончились. Кэли с Леоной, застенчиво улыбаясь (кто их научил изображать застенчивость? Или они и вправду стесняются?), вручили капитану, штурманам и космомеханику пакеты, в которых что-то позвякивало. Жетоны! И как они догадались?! Или Катеринка им открыла секрет? Андрей вопросительно посмотрел на Ветинскую, та отрицательно покачала головой.

Не врёт. Девчонки занимались как проклятые, зарабатывая жетоны, чтобы подарить их штурманскому составу. От био Андрей такого не ожидал. И никто бы не ожидал, но никто ведь не знал, что они био! Девчонок от души благодарили. Петюня схватил Кэли на руки и закружил по салону. Кэли держалась за его шею, болтала ногами и смеялась. Они умеют смеяться. Это ведь могут только люди, когда им хорошо. Только люди…

Заглянув в свой пакет, Андрей подумал о виски, которое не пил четыре месяца. А ещё подумал, что виски на обратную дорогу им не хватит, если заниматься спортом так интенсивно.

«Марсианская канализация»

Вскрывать «марсианскую канализацию» отправились всем экипажем, оставив «сторожить» Петюню, который половину своих жетонов потратил на пирожные, и теперь валялся в каюте и стонал. «И опыт, сын ошибок трудных…» – процитировал Золтовски мягким, как пльзеньское пиво, баритоном. Петюня со стоном приподнялся с дивана и запустил в навигатора ботинком.

***

Люк не хотел открываться, игнорируя направленное на него зи-поле. Плазменный резак также не имел успеха, оставив на поверхности люка странный узор, исчезающий по мере остывания. Риото достал какую-то коробочку и велел всем отойти подальше. Андрей жестом остановил людей.

– Стоп. Как это действует?

– Ну, примерно как консервный нож, только интереснее. Сейчас увидишь. – Риото перешёл на «ты», на Аква Марине все обращались друг к другу запросто, и только капитану говорили «вы». От дружеского «ты» Андрей почувствовал себя одним из всех, членом команды. И с трудом удержался от желания разрешить Риото применить эту «открывашку». Переложить ответственность на плечи японца? Если что-то пойдёт не так, отвечать будет не Риото. Отвечать будет капитан.

– Нет. Сначала объясни принцип действия. Я такого не видел.

– Вот и увидишь. Эта штука запрещена Федерацией, но я всё равно прихватил. Вы на всякий случай отойдите подальше, радиус действия у неё пятьдесят метров, так что смотреть придётся в бинокль. Ты бинокль-то взял, капитан?

– А зачем? Мы вроде не в театре.

– Театр сейчас начнётся. Эта игрушка такой театр устроит… Вакаримас ка? – Риото в азарте перешёл на японский («Вы понимаете?»)

– Ииэ вакаримасэн («Нет, не понимаю») – Андрей отобрал у оторопевшего Риоты «игрушку» – красную безобидную коробочку, отчего-то запрещённую Общепланетной Федерацией Космоплавания. В Федерации не дураки сидят. А Риото идиот. Мальчишка. – Анатава бака дес, ваташи ва вакаримасен дес аната! («Ты идиот. Я понял, что ты идиот»)

Риото стал похож на заболевшего ветрянкой: красные пятна на лице под солнцем Эльгомайзы казались зелеными. Берни попросил перевести, Андрей пообещал: «Потом».

Пока Балабанов препирался с Риото на японском, Мишенька забрался на успевшую остыть (узор исчез) крышку люка и отплясывал на ней, изображая матросский танец «яблочко». У него получалось неожиданно здорово. Он что, учился танцевать? Катеринка и Надя хлопали в ладоши, задавая ритм, Мишенька выделывал коленца… и вдруг исчез, не успев даже вскрикнуть.

***

– Ы-ыыы! Да чтоб вас разорвало, срань галактическая! Не могли люк нормальный… ур-рроды! Я камеру чуть не разбил… – послышалось откуда-то из-под земли. Потусторонний голос мог принадлежать Мишеньке, но с тем же успехом мог принадлежать встречающей стороне.

– Контакт состоялся, – объявил Лех, и все с облегчением выдохнули. Золтовски закрыл крышку люка, которая держалась на центральной оси. Когда Мишенька обеими ногами прыгнул на край, крышка встала на ребро вертикально, и специалист сопровождения рухнул вниз как мешок с картошкой.

– Ну, кто будет следующим? – спросил Золтовски, и не выдержав, захохотал звучным баритоном. – Идиоты, мы все идиоты. А Ми́халу медаль за отвагу.

Поляк звал Мишеньку Ми́халом, на польский манер. Надя Кислова была для него Наджея, Катеринку он звал Катажиной, а капитана – А́нджеем, с ударением на первом слоге. На Золтовски никто не обижался, кроме Катеринки, которая не могла забыть «герцогиню Курляндскую».

«Двое из ларца, одинаковых с лица»

Никто из команды не предполагал, что Коржик способен на розыгрыши. Пирожные, которые он любил трепетно-нежной любовью гурмана, лежали в Петюниной каюте и дожидались своего звёздного часа – все шесть штук. Джеймс Кендал изъявил желание остаться с «больным».

– Вы езжайте, а я пока карантинные боксы подготовлю. Неизвестно, кем вы оттуда вернётесь, – сморозил Джимми, и Андрей потихоньку показал ему кулак. Джимми ухмыльнулся. У капитана отлегло от сердца. Дядя шутит. Шутки у него, однако.

Кэли и Леону Андрей собирался оставить на «Сайпане», не представляя, что будут делать био на чужом звездолёте. Андроморфы, кажется, обиделись. Андрей поразился, как умело они это изображали, и разрешил девчонкам поехать с ними. Ему не приходило в голову, что двадцать процентов родительских генов, оставленных нежизнеспособным эмбрионам в лабораториях Терра Медикал Корпорэйшн, поглотят синтетические ДНК и станут хозяйничать в длинноволосых головках биодевчонок, заставляя их думать и чувствовать, испытывать обиду и гнев, о которых их создатели не помышляли. Био становились опасны. Иными словами, они становились людьми.

***

На самом деле здоровью третьего штурмана мог позавидовать любой. В тот вечер, после чествования штурманского состава, Петюня постучался в каюту врача, с которым, по мнению штурмана, поступили несправедливо. В том, что никто из экипажа за четыре месяца полёта даже не кашлянул (исключая Мишеньку с его расквашенным носом), врач не виноват. А ему ничего не подарили. Как и Риото с Бэргеном. Этих двоих из разряда «он не пил, не курил, грубых слов не говорил» пирожные и выпивка не интересовали, на бассейн они зарабатывали упорным трудом в тренажёрном отсеке, а жевательная резинка у японца была своя, японская. Риото взял с собой несколько блоков и не делился ни с кем, кроме Бэргена. Якут однажды угостил Петюню, и тот запомнил вкус – эфемерный, как аромат цветущих яблонь.

Биологу тоже не подарили жетоны, но они ему не нужны, подарком для него стала экзопланета. И работа, по которой Юозас тосковал долгие месяцы полёта. Врач же остался не у дел. Чувствуя себя крёзом, Петюня решил восстановить справедливость и отдал Кендалу половину подарочных жетонов и три из шести пирожных, купленных за те же жетоны.

Джеймс недоверчиво принял из его рук бумажный кулёк с жетонами. Разглядев, что внутри, широко улыбнулся. Через секунду он метался по каюте, звякая стаканами и роняя на пол ложки. «One minute, one minute» – повторял Джеймс как заведённый, боясь, что гость уйдёт. Вскипятил воду в расписном глиняном чайничке, разостлал на столе бумажную скатерть, а на пирожные смотрел с таким вожделением, что Петюня почувствовал в африканце родственную душу. Этот не станет смеяться и издеваться. Стрескает все и глазом не моргнёт. Ещё Петюня подумал, что у корабельного врача на «Сайпане» не было друзей: дружба возникает, когда есть о чём поговорить, или когда людей связывает профессия. А о чём разговаривать с доктором, если у тебя ничего не болит?

Через пять минут они наперегонки уплетали пирожные, запивая чаем, какого Петюня ещё не пробовал. Чай был бордовым и странно густым.

– Что за травки такие? Африканские? – поинтересовался штурман, стараясь, чтобы голос звучал беспечно. Он подозревал, что травки у Кендала из самого сердца Африки, и кто знает, как они подействуют на аборигена Восточной Европы…

– Элеутерококк, – огорошил штурмана Джеймс, – Пациенты прислали. Между прочим ваши, с Дальнего Востока. Я вообще-то не в Африке живу, я из Айовы. И родился там. А на Африканский континент меня на каникулы отправляли, к бабушкам-дедушкам. Так что пей, не бойся. Элеутерококк поднимает тонус, зверски энергетический напиток. – Джеймс назидательно поднял указательный палец. – Так что ты не мели языком, а то проболтаешься, кэп придёт, отберёт.

Петюня энергично закивал, поскольку не мог ответить: Кендал угостил нового друга драгоценным запасом домашних печенюшек, каменных от долгого хранения и экзотически вкусных.

– Бабушка твоя пекла? – пошутил Петюня.