Текст книги "Шнур"

Автор книги: Ирина Денежкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Ирина Денежкина.
Герои моего времени.
Шнур.

Я хотела взять интервью у кого-нибудь из уральских музыкантов. Варианта было три: Буба из «Смысловых галлюцинаций», Шахрин из «Чайф» и певец Новиков.

Буба нравится моей подруге Насське. Давно. Она ещё школьницей брала у него интервью, смотрела влажными голубыми глазами. Потом он написал песню со словами «…и даже если я когда-нибудь зазнаюсь, мне будут нравиться твои глаза. Небо без дна… Бездна». Можно было бы спросить Бубу; про кого песня И вдруг бы он ответил, что песня – про молодую журналистку, которая давным-давно интервью брала. Или взять с собой Насську. «Чайф» тоже ничего. Всю мою сознательную жизнь у нас на теплопункте было крупно выведено «ЧАИ Ф». Я была маленькая и не знала, что это. Потом кто-то такой же маленький объяснил это обозначает «Чай французский». Почему французский – непонятно. Но логично. Шахрин – кудрявый с седым завитком. Вечно молодой, хоть и дядька. Редкий опен эйр в Екатеринбурге обходится без «Чайфа». И мы с друзьями всегда ходили, мялись в толпе и прыгали под «Бутылка кефира, полбатона! А я сегодня дома – один!».

С Шахриным можно было бы поговорить про студенческую жизнь. Вот почему-то мне кажется, он много бы рассказал.

Новиков поет блатные песни. «Уличная красотка» и «Красивогла-а-азая». Ростом под два метра. Я его видела однажды в аэропорту, такого большого, длинного, в пальто и ботинках с длинными носами. Лицо потёртое, но с налётом денег. Потом мы снимались в одной передаче, про мат. Меня почему-то всегда приглашают в передачи, связанные со словами «блядь» и «на хуй» и их местом в русском языке. Почему бы не поговорить со мной, доггустим, о любви

Новикова в передаче все подкалывали и старались принизить Трахтенберг, Гаспарян. Новиков нервничал, но отвечал без истерики. Когда выходили из студии, наметился конфликт. Гаспарян кричал, что Новиков ударил его по почкам каким-то особенным зэковским приёмом, от которого, кто знает, вдруг он, Гаспарян, скончается. Очень может быть. Гаспарян обзывался на Новикова «козлом», а девочки-администраторы бегали за юристом первого канала. Потом они разговаривали в гримерной.

– Всё, Новикову на ОРТ путь заказан.

– Но они же оба виноваты. Поровну.

– Но Новиков-то судимый!

Это была еще одна интересная для меня деталь. Я как раз влюбилась в мальчика, который при третьей встрече показал мне звёзды на коленях. Поэтому тема тюрьмы для меня, молодой и трепетной положительной девушки, была остра и безумно волнующа.

– Хочу Новикова, – сказала я редактору. И села придумывать вопросы.

Редактор позвонил через неделю.

– Новиков не согласен. Говорит, ты безнравственная.

– Н-да… – озадачилась я.

– Зато хочет Шнуров! Прилетай в Питер. Он как раз тут будет несколько дней, а потом надолго уезжает в Америку.

Шнуров – популярный музыкант и певец. На концерте может запросто раздеться догола и хлестать водку прямо из бутылки, говорили мне. Я на концертах Шнурова ни разу не была. Зато прослушала все его альбомы по нескольку раз, и множество песен знаю наизусть, как и большинство моих друзей. Подруга Каспер, хрупкая маленькая женщина в очках, научилась даже кричать хриплым шнуровским голосом «Хуй! Хуй! Хуй!» – как в песне «Меня зовут Шнyp». Братик Сёма, здоровенная детина, при первых аккордах «И-и-и вроде бы всё есть… и даже на жо-опе шерсть!» —орёт «Ударь по струнам! Продай талант!» – и включает магнитолу в машине на полную громкость. И подпевает. Ещё он трепетно отслеживает всё шнуровское творчество.

Однажды по нам пробежалась толпа пьяных подростков, и в результате мы с подругой Каспером и другом Денисом оказались в травмопункте. Час был поздний, где-то около полуночи, и в коридоре на скамеечках сидело ещё человек пять какая-то старушка с клещом в ухе и ей подобные инвалиды. С постными лицами. У нас с Каспером лица были бледные и глаза навыкате. Денис валялся на скамейке, и кровища из головы текла мне на джинсы. Эта кровища и заставляла нас нервничать и унимать дрожь в руках. Всё-таки Денис. Дорогой-любимый. Лежит, как труп.

– Никаво не жалко, ни-ка-во… – вдруг протянула Каспер шнуровскую песню из «Бу-мера».

– Ни тебя, ни меня, ни его! – подхватила я, тыкая пальцем в Дениса.

Мы с Каспером заржали. Ржали долго. И пели эту песню.

Старуха-клещ покачала головой

– Девочки, нельзя так!!!

Мы продолжали ржать. Жизнь налаживалась.

Первый раз я встретила Шнурова на церемонии вручения премии «Национальный бестселлер» в 2002 году. Когда мою книжку номинировали на эту премию.

Шнуров сидел в жюри, слегка непричёсанный и в светлой кофте. На шее висел сотик. Шнуров проголосовал за мою книжку, поставил крестик. Мне было безумно приятно. Хотя премию я в итоге не получила. Шнуров состроил сочувственную рожу.

Второй раз мы встретились на следующем «Национальном бестселлере». В промежутках пересекались в передачах, посвященных мату. Шнуров – мат в песнях, Денежкина – в книжке. Куда мы катимся, и все такое.

Шнуров был в рубашке навыпуск и с пузом. Сказал мне «Привет!», поцеловал в счёку и потряс ручку, как старой знакомой. После церемонии все пошли жрать. Мы стояли за столиком. Шнуров, я и какие-то дядьки. Шнуров так и сказал

– Сбегай дяденькам за водкой.

В смысле пойди в бар и принеси стаканы.

– А поебаться не завернуть – предложила я.

– Ты хочешь со мной поебаться – не растерялся находчивый Шнуров.

За водкой пошёл кто-то из дядек.

Затем к нам примкнула поэтесса Беломлинская. Это такая кавказская тётенька, не толстая. Она что-то торжественно говорила и в конце концов мы втроём – я, она и Шнуров – пошли в мужской туалет. Шнуров достал письку и не стесняясь стал ссать. Поэтесса убежала.

После «Бестселлера» меня позвали в рест, на день рождения.

– Пошли с нами, – говорю я Шнурову.

– Поцелуй меня – пойду! – весело предложил Шнуров.

– Значит, не пойдёшь

– Поцелуешь – пойду! Почувствовав в этом какой-то подвох, я

отказалась.

Через неделю мне прислал письмо приятель Вася из Питера. «Тут в газете напечатали фотографию – ты со Шнуровым. Обнимаетесь. Ты с ним встречаешься????»

И вот сейчас я оставила в Екатеринбурге друзей и беременную крысу (которая родила четырнадцать детей, как только я села в самолёт) и полетела в Питер. Из зимы в осень. К Шнуру, к Шнуру.

Встреча со Шнуровым состоялась в пабе. Не помню название. Но я три месяца жила в Лондоне, и атмосфера вокруг была до боли знакомая, как дома.

Поднимаюсь на второй этаж. Шнуров с девушкой. Обедают. Девушка красивая, с белой кожей и белыми волосами. Посмотрела на меня, как собака Баскервилей. Я могу прекрасно её понять. Когда приходят журналисты (в данном случае я) и не дают пожрать спокойно твоему мужику, хочется засунуть им их диктофоны прямо в зад. Или воткнуть в каждый глаз по вилке. А тут просто посмотрела.

Шнуров встаёт, здоровается. Трясёт ручку. Не целует.

Живота у него нет. Точнее, он есть, но не свисает, как раньше. Борода. Тонкие белые ручки. Не руки, а почему-то ручки. Кулак на футболке. Мы отсаживаемся от девушки за другой стол. Я сижу к ней спиной. Шнуров – лицом. Он смотрит мимо меня.

– Вообще-то, – говорю я, – сначала я хотела Новикова. Но он отказался.

– А почему он отказался

– А фиг знает. Он сказал, что я безнравственная девушка, а он колокола льёт.

– Что-что он любит – не расслышал Шнур. Говорят, у уральцев плохая дикция. Ничего не понятно. Это наглая ложь. Мы прекрасно живём и все друг друга понимаем. Но бестолковые столичные жители часто нас не понимают. Приходится париться – говорить внятно. Я откашливаюсь.

– Да не любит, говорю, он, а колокола льет, потому что такой нравственный. Короче, первый вопрос, который я ему хотела задать, тебе задаю про тюрьму. Ты про тюрьму знаешь что-нибудь

– Ну, я там был – в тюрьме – снимался в кино два дня, на зоне строгого режима. Четыре, пардон.

– С полным проникновением

– Ну да, с погружением в атмосферу, ничего так.

– Страшно

– Страшно, дико.

– Двери железные

– Нет. То есть и двери железные, но вообще небо низкое – давит.

– В тюрьме тех, кто с девками занимается оральным сексом, сразу отправляют к голубым, это так – делюсь я своими познаниями.

– Ну, на самом деле… Это называется «дельфин», по-моему. Те, кто лижут, называются «дельфинами», – в свою очередь делится познаниями Шнур.

Я такого ни разу не слышала. Почему дельфины? Дельфины гладкие, блестящие, стрекочут и ныряют. Может, как раз оттого, что ныряют в неизведанные глубины женского организма

– Ну и?

– Я не знаю, как же выпытать-то, лизал или не лизал?

– Ну вот пришлёт тебе девушка письмо «Дорогой, возвращайся скорей, я не могу забыть, как ты меня лизал ТАМ». Письмо прочтут и отправят тебя к дырявым. Может быть такое?

– Слушай, я таких подробностей не знаю. Дело в том, что тюрьма тюрьме рознь. В каждой тюрьме свои законы. Мне кажется, что это будет какой-то частный случай, не общее правило, – напрягается Шнуров.

– И что бы ты стал делать с этим частным случаем?

– Я не знаю. В несознанку, конечно. Что остается делать? В глухую несознанку.

– А вот у Довлатова написано, я не помню точно, ну, примерно «Посреди камеры стояла параша, и я туда не мог поссать при всех. Так выяснилось, что я интеллигент». Так вот, интеллигент ли ты?

Шнура не интересует, интеллигент он или так. Шнур задается более практическим вопросом

– В таком случае, куда же он ссал?

– Видимо, как-то выдавливал, – это я, конечно, хуйню спорола. Непонятно, что значит выдавливал. Шнур тоже не понял.

– В смысле, выдавливал?

– Ему, наверное, стрёмно было.

– Ну, это ж невозможно. А когда тогда он ссал?

– Ну, видимо, обливался там слезами, а когда все заснули, он так тихонько, тихой сапой…

– Я бы, наверное, не стремался.

– Значит, не интеллигент, – мне почему-то важно выяснить этот вопрос. Хотя, признаться, я сама не твердо знаю, что такое интеллигент. Но понимаю, как на этот вопрос ответил бы певец Новиков. Он бы сказал, что в интеллигенте важна чистая душа и колокола, а не куда ссать.

– А что ты понимаешь под словом «интеллигент»?

– Интеллигент – это человек, зарабатывающий умственным трудом на жизнь. Всё. Если ты головой зарабатываешь – ты интеллигент, а все эти нравственные категории, по-моему, чушь собачья.

– А с верой в Бога как у тебя?

– Сложно, как у всех.

– Крещеный?

– Ну, конечно.

– Насильно бабушкой или сам?

– Ну, не знаю, раньше всех крестили.

– Когда это?

– В Советском Союзе. Раньше нравственность была выше как только маленький рождается – сразу в церковь, вперед.

– И что? Веришь?

– Ну, видишь, с трудом. Когда-то верю, когда-то не верю, в разные моменты по-разному. Когда-то склоняюсь к буддизму, когда-то мне кажется, что все это призрачно, иногда кажется, что все настоящее – это нижний мир, корни мира. Когда-то мне кажется, что вообще ничего нет, что все мы просто маленькие зомби, которые снимают свой фильм.

– С какой периодичностью тебе это все кажется?

– Да если б я знал. Я же не компьютер, который работает по схемам.

– Ну, например, раз в несколько месяцев склоняешься к буддизму…

– Нет. Я месяцами не живу, я гораздо быстрее меняюсь. Месяцами, годами – это не про меня.

– Как-то идем с подругой по улице (мы некрещеные обе) несколько лет назад, и она говорит «Бога нет, потому что его никто не видит, а Ковш (Медведицу) все видят, значит, он есть». С тех пор у нее, как только что-то случается «Это Ковш». Или «Ковш так не хочет». У тебя нет такого чего-нибудь, языческого?

– Дело в том, что, когда говорят «Бога нет», сразу хочется спросить «Koгo-кого? Кого вы имели в виду? Кого же нет?» Определяя Бога, ты определяешь его существование. У меня папа некрещеный, а может, и крещеный уже, не знаю.

– Многие там ничего не соблюдают…

– Я постился раньше, были времена.

– Яйца, молоко, мясо не есть, да

– Да-да, рыбный день, четверг ждешь. Нормально, во время поста, в четверг, можешь совершенно спокойно рыбу хрумсать. Если не страстная неделя.

Ковш нам с Волковой позволяет есть всё. И иногда зря. Потому что Волкова иногда не прочь поститься – в смысле сидеть на диете. Пирожков с мясом не есть, майонез на бутерброды не намазывать – и быть стройной, как жердинка. С разлетающимися белыми волосами и проколотым пупком. Мечта, а не женщина.

Но я бы так не смогла. Есть только кашки и морковку. И трахаться нельзя к тому же.

– А женатый ты был, нет?

– Конечно.

– А венчался?

– Конечно.

– И сколько раз?

– Ну, пока один. Я попробовал, сначала же надо на себе все попробовать.

– А это когда было?

– Мне было двадцать лет.

– В двадцать лет женился! Чего так рано

– Ну, чтобы в старости не повторять подобные глупости.

– А венчаться ты сам придумал?

– Это теща настояла.

– Чтобы не убежал?

– Я не знаю. Как видишь, убежал.

– То есть, венчание не помогло?

– Не помогло.

– Ну, это же считается на всю жизнь…

– Есть же обряд развенчания.

– Ты прошел обряд развенчания?

– Без меня его прошли, так что там все в порядке. Есть венчание, есть развенчание…

– А смысл тогда в венчании? То же самое, что законный брак.

– Ну, ритуал, некий ритуал. Все браки заключаются на небесах, правильно?

– И разводы тоже, да?

– И разводы тоже на небесах. Вообще все на небесах.

– Свадьбу-то помнишь?

– Ну, конечно.

– И какая свадьба была? Столы такие здоровые?

– Да, столы здоровые… У нас недавно у саксофониста была свадьба. Так вот, она была веселее, чем моя. Но ему тоже было невесело.

– Почему же?

– Ну, какой же человек в сознательном рассудке будет вступать в брак таким образом?

– Каким, с женитьбой?

– Ну, да. Женитьба, свадьба, родственники, подарочки…

– Одна моя подруга утверждает, что каждая девушка мечтает надеть свадебное платье…

– Можно купить ей свадебное платье на дискотеку, – говорит Шнур.

Я со Шнуром согласна, что свадьба – большое нельзя. Гостей зови, никого не забудь, а то потом хая не оберешься. Все пьянствуют, жрут, орут «горько», только ложку сельди под шубой в рот засунула – сразу целоваться надо, майонезными губами. И всё это – в какой-нибудь столовой, украшенной плакатами типа «Кто не будет веселиться, не дадим опохмелиться» или «Счастья семье Бу-дянниковых». Объезд наиболее идиотских достопримечательностей твоего города, платье в грязи, идиотские ленточки на машинах натянуты… Лучше в платье на дискотеке, правильно, или еще – на лошадках. На Блэки.

– А объезд достопримечательностей был?

– Ну, конечно. Всё, все как у людей, фотографии у Петра Первого…

– А второй-то раз не собираешься жениться?

– Не-не-не.

– Почему?

– Это как наркотики кто не пробовал – стоит попробовать, кто торчит – надо бросать.

– А в Ёбурге все девки «Замуж, замуж! Ты меня не любишь, если не возьмешь…»

– Все-таки мы в Петербурге, а не в Екатеринбурге, – важно говорит Шнур. – Тут немного другие законы существования.

Надо же, какие столичные жители все из себя.

– А дети-то есть?

– Двое. Один… ммм… как бы не в браке рожден, – смущается Шнуров.

– А где он рожден?

– Ну, так просто рожден.

– А сколько лет?

– Четыре года, второму одиннадцать лет.

– Ну, взрослые дети. Ты уже отстрелялся и можешь делать что угодно, замена есть.

– Я об этом не думал.

– У тебя хорошие отношения с детьми?

– Да, хорошие.

– Часто видишься?

– Хотелось бы чаще, у меня просто жизнь такая. Как-то вижусь.

– Раз в неделю?

Это я спросила потому, что раз в неделю – такая классика. Мне один мужик в Ёбурге рассказывал, что его папа в детстве раз в неделю по воскресеньям водил в оперетту. Которую мальчик, разумеется, терпеть не мог. Потом они ехали через полгорода, куда-то чуть не на Химмаш, ночевать к папе в общагу этого долбаного Химмаша. В комнате было всего две кровати, причем второй жилец там практически не жил, очень редко жил, и у папы, стало быть, была почти отдельная комната. Но спал мальчик с папой все равно на одной теснючей кровати вдвоем. Нельзя, что ли, было лишнего белья купить, чтобы соседнюю кровать занимать… Да матрац бы на пол купили – делов-то. И вот надо же, мой знакомый ё'бургский, дьяхан с джипешником, за сорок перевалило, все это помнит и даже вот мне рассказал. Помнит еще, что папа мальчика кормил каким-то якобы, очень вкусным салом со шкварками… бееее. Сомнительно, конечно, все в этой истории оперетта, сало, кровать. Недопедофилия, что ли.

Но главное я думаю, что все это сало раз в неделю только называется разом в неделю. А на самом деле гораздо реже, через раз, не говоря уж о том, что папа еще в отпуск и в командировки уезжает, а мальчик на каникулы и на олимпиаду по математике. Так что, боюсь, это раз в неделю – раз 15 в год на самом деле…

– Раз в неделю, бывает почаще, – говорит Шнур.

– Поэтому отношения и хорошие, – киваю я, – приехал и уехал. Временщик.

– И поэтому тоже. Дело в том, что я жил с родителями, и они постоянно были дома. Это жуткая фигня. Родителей должно быть немножко в твоей жизни.

– Они работали?

– Да, работали, но раньше же были все эти КБ, застои, вся фигня, и они дома постоянно сидели. Приходишь из школы – и в пять часов уже дома все.

Ну да, и ни в какие клубы и казино вечером они не ходили. И в рестораны ходить было грех, только буржуи в ресторанах денежки трудовые просаживают. Лучше по бутылочке кефира выжрать.

– Контролируют?

– Не контролируют, дело не в этом. Вообще родителей должно быть не много.

– Ас женой отдельно вы жили от родителей

– Вначале вместе, потом отдельно.

– Ну и как это?

– Ну, кайфно, они срутся постоянно.

– Там никто под дверью не стоял? У моей подруги муж Сережа, они живут с родителями, и, когда они трахаются, любимое мамино занятие – это встать под дверью и тонким голосом позвать «Се-ре-жа!»

Только Волкова, значит, возбудится, штаны с Сережи сдерет и свои трусы подальше забросит – тут как тут мамин голос «Сиро-жаааа!» На одной ноте. С промежутком в три секунды. «Сирожа!» – вдох и снова – «Сирожа!».

– Нет-нет. У меня совершенно вменяемые родители. И они такие интеллигенты, в плохом смысле слова, и очень толерантно относились к нашим отношениям, не вмешивались.

– Ну, кухня-то одна, кто готовил?

– Это было так давно, в такой прошлой жизни, что, кто готовил, не помню уж.

– Обычно же бесит, когда две хозяйки на кухне.

– Это бесит хозяек. У меня в двадцать лет были такие крепкие нервы, что меня ничем было не пробить.

– А у жены?

– У жены нет. Женщина без истерики – это же вообще не женщина, таких не бывает. Если она не выплескивает эту энергию, то тогда она копится, и рано или поздно это кончается каким-то… Ей же хуже в конечном итоге.

Интересно, я истеричка По логике Шнурова, да. Я ведь женщина, у меня между ног ничего не болтается. Значит, должна истериканить. Но на практике не получается как-то. Получается наоборот если мне что-то не нравится, я либо молчу, либо через каждое слово говорю «блять». «Сураев, блять, прибери, блять, у крыс, блять, они, блять, воняют, суки драные». – Это если мне кажется, что Сураев слишком медленно тащится за пылесосом или вовсе убирать у крыс отказывается. «Ты чё, псих», – нежно говорит Сураев.

– Не бесят истерики?

– Приходится мириться, что делать.

– Мужики все-таки лучше, чем бабы, – язвительно говорю я.

– Я бы не сказал. Это просто разные животные.

Шнуров отвечает дурашливо. Прикалывается. А сам периодически смотрит мимо меня и делает знаки бровями, глазами, губами – всем лицом. Ему хочется поскорее отвязаться от меня и пойти к своей белой девушке. Вот тебе и животные.

– Теперь про любовь: изменяешь ли ты женщинам?

– Изменял.

– Почему?

– Ну, не знаю, раньше как-то…

– Какой-то был момент, после которого ты перестал изменять? Большая любовь?

– Ну, может, большая любовь, я не знаю, я живу, как живу.

– По-животному.

– Да нет, не по-животному. Я рефлексирую и, собственно говоря, у меня есть свобода выбора, в отличие от животного.

– То есть все-таки получается, что раньше ты никого не любил, а теперь у тебя большая любовь?

– Наверное, да. Ну и потом я уже старый, опытный.

– Сколько тебе?

– Тридцать один.

– Не такой уж и старпёр.

– Понимаешь, у меня один год за пять. – Как в Афгане, – блатует Шнуров.

– Творческие люди черпают что-то в любовных связях. Новая женщина, новый мужик – образ. У тебя нет такого?

Я все рассказы пишу в состоянии влюблённости в Ляпу, в Валерочку. Не было бы влюблённости, не щекотало бы в животе – и не было бы рассказов. Душа без любви вялая. На ней ничего не растёт.

– Нет. Мне хватает своего внутреннего мирка, в котором можно покопошиться еще прилично.

– Ты когда стал музыкантом?

– Я, музыкантом? Как родился.

– Ну, когда ты стал песни писать, выступать?

– Первую песню написал года в двадцать четыре, а так я обычно музыку писал.

– А до того как стал выступать, что делал?

– Работал. Я очень много где работал. Сторожем в детском саду.

– Истопником был, батареи воровал? Это же модно было?

– Нет, не тянуло совершенно. Работал кузнецом. Был у меня такой период.

– Почему-то есть такая легенда, что среди всяких там художников, скульпторов кузнецы – самые пьющие.

Еще, потом вспомнила, Кузнецов – самая распространенная в мире фамилия. Кузнецовы, Ковалевы, Смиты, Шмидты.

– Не знаю. Кузнецов же много. Наша бригада как-то не особенно. Может быть, когда мы что-то сдавали, то как-то собирались, отмечали. Но чтобы каждый день – тяжело же физически дико. У наковальни жара такая, что у тебя сердце вылетит, если ты с бодуна. Как в бане, да. Еще копии красил малых голландцев, довольно долгий период. Потом работал реставратором. Потом был дизайнером в рекламном агентстве, а потом работал промоушн-директором на радиостанции «Модерн».

– Ага, в то время, когда там Нагиев был?

– Я был там начальником.

– А песни про алкоголиков всяких из того периода или ты их сейчас сочиняешь?

– Сейчас песни стали немножко другие. Из того периода, из этого – не помню уже. На самом деле песни про алкоголиков довольно непростые, если так вдуматься, – нагоняет пафосу Шнур.

– Нет, ну, главный герой такой простой мужик…

– Главный герой он, скорее, далеко не простой мужик. Он просто потерянно-ищущий и находящийся в какой-то пограничной ситуации, его мир его не воспринимает.

– А про завод что тебе навеяло?

Это Шнуровский альбом «Баба-робот». Построен по принципу кино. Как саундтрек к фильму, которого нет. Особенно мне нравится песня про завод. «Если случайно получите зарплату – станете сразу же вы сказочно богаты! Сможете даже купить по пивку! Сейчас покажу дорогу к ларьку!»

– Да ничего не навеяло. У меня был сценарный план, который я придумал, как у меня развиваются события, и песни я писал, заказывая их сам себе. То бишь я был заказчиком и одновременно исполнителем. Так вот и получилось.

– Ну, может, у тебя друзей много, которые на заводе работают?

– Нет. Дело в том, что, когда я работал кузнецом, мы арендовали эту кузню на заводе как раз, и жизнь заводскую я знаю не понаслышке, то есть конкретно с утра проходная… Потом еще УПК проходил на «Красном треугольнике», тоже насмотрелся всего этого. «Красный треугольник» – это, где резиновые сапоги делают, замечательное место – жить там нельзя, он выбрасывает какие-то жутко ядовитые вещи, дикая вонь. А в кузню к нам постоянно приходили рабочие местные – отсыпаться, потому что начальство туда не ходило. Постоянно приходили – у нас тепло, хорошо – и спали.

Самый офигенный случай, который был на этом заводе. На какой-то юбилей нужно было сделать медаль какому-то там начальнику. Есть такой ручной пресс, его крутишь – он опускается, и он довольно немощный. Какой-то старый рабочий, подвыпивший, выжимал этот пресс и ничего не получалось, не продавливалось – не хватало веса. Есть такая штука – мехмолот, механический молот – это, когда три тонны сверху так БУМ – она у нас в кузне стояла. И я говорю «Брось ты ерундой заниматься. Пойди под мехмолот поставь, нажми педаль и всё». Он пошел, поставил эту фигню под мехмолот, нажал. И она, как косточка от апельсина, ему прямо по яйцам всей мощью. Он потом ходил, всем хвастался, какие у него синие яйца.

Почему только косточка от апельсина Я тогда не переспросила, а сейчас звонить уточнять ломает – Шнур в Америке, у него раннее утро. А ко мне сейчас гости придут…

– Медаль-то получилась

– Нет, не получилась.

– Надо было песню про это написать, это же песня.

– Да ну. У меня все песни про это.

– То есть, если бы ты работал сразу музыкантом, то ни хрена бы не было. Было бы что-то лирическое такое, про любовь.

– Наверное. Группа «Корни» была бы. Не жалею нисколько, что так бездарно провел свою жизнь.

Почему Шнурову не нравятся «Корни» Мальчики с губами и с гитарами. Особенно жалостливая у них песня «Вика». «А где-то лондонский дождь до боли до крика поздравляет тебя, И на каждой открытке я с любовью пою С днём рожденья Вика!». Я группу «Корни» люблю как раз за эту песню, точнее за строчку «Просто знай, я буду ждать тебя – поскорее возвращайся назад». Так как я, как Вика, тоже улетала в Лондон, скрепя сердце и оставляя на родине любимого Сураева. Представляла, что это он мне говорит такие красивые слова.

Почему-то модно говорить, что вся наша эстрада – безголосые придурки. Ну и что Они же не в опере поют. А мне нравятся и «Корни», и Орбакайте, и «Фабрика». Едешь в машине, кругом темнота, огни мелькают. Рядом любимый Сураев. А играющая в этот момент песня – любая хорошая, было бы слово «любовь» или любое другое нежное. Организм на него откликается, как сигнализация срабатывает. Нежность добирается до горла. Какая разница при этом, кто и как поёт.

– Ты когда песни пишешь, то пишешь для себя или все-таки для какой-то аудитории? Представляешь, для кого они? Или просто идет вдохновение – написал?

– Да, я понял. На самом деле, есть очень много песен, которые я никому не показываю. Они как раз написаны для себя и в стол, не пришло еще то время, когда их можно демонстрировать.

– А про что?

– Да про все. Какие-то валяются. Мне они нравятся.

– И про любовь есть?

– Да нет, что-то там про жизнь, про смерть.

– Философское?

– Да хрен его знает. Что-то свое, думаю, я рано или поздно издам.

– Перед смертью?

– Да нееет. Перед смертью, я думаю, бу-дет не до того.

– Боишься смерти?

– К счастью, нет. Вот мучиться не хочется. А так, что ее бояться

– А если рак легких – умрешь быстро, и ничего не успеешь, что хотел?

– Если быстро, то это нормально. Главное, чтоб не мучиться.

В романе Тургенева (Андрея) «Месяц аркашон» пугливый герой загадывает желание на падение метеорита – так французе-ры падающую звезду называют, – чтобы умереть незаметно. Типа, блин, во сне. Я еще, когда читала, подумала, что это за хуиня, га-лимый эгоизм. Ну, умер ты во сне, довольный, как жопа, а кто-то ведь найти тебя должен. Трупака твоего. Утром жена просыпается, мужа привычно за член берет, а член холодный. И синий. Фу. Или вот у нас в городе поэт по фамилии Рыжий повесился на поясе от кимоно, так в этот момент дома в другой комнате родители тусовались. Вот им праздничек. Или ты один дома был, так кто-то дверь должен ломать, догадаться вообще как-то, что ты там трупуешь. Тебе в лом в больнице поваляться, пострадать там как-то, – а родственникам приятнее. Пока ты в больнице. Они уже успокоились, к мысли привыкли. Удара не будет. Я так считаю.

– Главное, чтоб вокруг себя никого не мучить.

– Ну да… Но тогда меня точно вообще волновать не будет, издал или не издал я эти песни – пошли вы все в жопу.

– А дети? – захотелось резко сменить

тему.

– Что дети?

– Они на маме висят?

– На мамах. Дети вообще такой продукт, который сам по себе растет, и чем меньше ты вмешиваешься, тем интереснее личность получается. Совершенно глупая установка – я живу ради детей.

– Ну, например, какая-нибудь мамаша, ребенок пятилетний у нее «Вот умру, на кого же я оставлю Васю? Он же пойдет в детский дом».

– У меня столько друзей, я думаю, что в детский дом-то они точно не пойдут. Так, о чем мы говорим, я еще собираюсь пожить.

– У меня есть подруга, и она работает в одной инстанции у нас в городе с девяти до восьми. Каждый день она прётся, час дорога, вся такая сонная, на работе все орут. Всю неделю она так мудачится, а в выходные отсыпается. А я ничего не делаю, захотела то, сё, все дни у меня выходные, катаюсь на лошадке. Но все равно чего-то не хватает, я подруге завидую, она на работе, занята. А она мне завидует. Что в этом случае делать? У кого лучше положение?

– Надо вам обеим мужичков хороших.

– Есть.

– Значит не те, если нечем заниматься.

– Они работают, приходят вечером, а днем-то что делать?

– Любовника завести.

Нехитрый набор идей вечером мужичка, днем любовника. Меня и мужичок неплохо…

– Ладно, ну, что бы ты выбрал ничего не делать, быть свободным или с девяти до девяти?

– Я уже выбрал. Я не хожу на работу, но я занят бесконечно. Если мне становится скучно, пишу альбом.

– Как отчитываешься?

– Так, имитирую работу в офисе – раскладываю пасьянс «косынка».

– Это потому что ты раньше работал кузнецом, сторожем? Наелся работой?

– Просто я не вижу смысла. Мне гораздо интереснее заниматься тем, чем я занимаюсь, и мне экономически невыгодно работать. Все просто. Так прикинуть, если я буду ходить на работу, буду получать меньше денег.

– Ну, да, если я пойду работать, то не смогу никуда ездить с книжкой. В разные страны там…

– Ну вот, значит, не работай. Не работать выгоднее.

– Обычно день у тебя как проходит?

– Ну, просыпаюсь часа в два, кофе, потом на студию иду, если есть студия. Сижу там, чего-то ковыряюсь. Но если я там ковыряюсь, то ковыряюсь допоздна. Потом прихожу домой…

– Во сколько?

– Когда как. Со студии прихожу часов в двенадцать, если, конечно, я не пошел куда-нибудь клубиться. Если я пошел клубиться, то под утро, спать. Проснулся с бодуна – в аэропорт, в самолет, сел, концерт отыграл, ура, и домой.

– Это уже рутина? Наверное, уже не замечаешь, где какой город, где просыпаешься?

– Слава Богу, у меня хватает ума не играть много концертов. Концерта три в месяц – максимум, что я себе позволяю.

– Раньше так же было, три концерта в месяц?

– Вообще в этом году я собирался один концерт в месяц играть, но пока не получается, потому что народ как-то дико хочет. Когда мы были совсем клубной группой, мы играли много. Сейчас бы я так не смог играть.

Не догадалась спросить, что за народ ввиду имеется и чего он хочет народ-публика, который песен хочет, или народ-музыканты, которые гонораров хотят, пока лидер в моде.

– А не скучно каждый раз одни и те же песни петь? Еще же и энергетика нужна.

– Слава Богу, мы одни и те же не поем, как-то все время их меняем. Я тут как-то посчитал, что мной написано около двухсот песен, так что, в принципе, можно выбирать.

– А новый альбом? Концерт после нового альбома?

– Нееет. Вот это дико скучно, когда ты едешь в тур и играешь все эти песни. Мы в туре ни разу не были. Я не понимаю, как можно играть одно и то же двадцать концертов подряд. У нас нет контрактных обязательств ни с кем. Я сам себе продюсер – сел, подумал и сделал, Я все делаю по-другому, вне схемы. А схема очень проста записал альбом – снял клип, показал клип – поехал в тур, тур закончился – снял второй клип с этого же альбома и опять в тур. Прокатал его, потом следующий альбом. И так все живут. Мы показали за этот год ну клипов пять, наверное. В туре ни разу не были.